Сломанный крест. История чёрного серебра - читать онлайн

1. Объект: общие сведения

Время как будто замерло. Даже погода в эти дни стояла одна и та же.

Он неизменно вставал в одно и то же время, шел на кухню. Жена молча подавала завтрак и уходила в их спальню, где сейчас спала одна. После завтрака он не шел на службу, а запирался у себя в кабинете и принимался книжным червем копаться в бумагах. Со службы пока не звонили.

Три дня спустя ему уже казалось, что прошел месяц. Три дня спустя они с женой решились пойти прогуляться: просто вышли, просто прошлись по двору. Если не считать каких-то бытовых моментов (вопросов вроде «ужинать будешь?» и ответов «да» или «нет»), за последние дни они не сказали друг другу ни слова.

Три дня прошло после похорон, уже начала испаряться водка в рюмке перед фотографией сына.

Один раз позвонила дочь – пока не спешила уезжать обратно в Петербург – спросила, не нужно ли чего. Невестка не звонила.

И вот, три дня спустя, сидя с женой на лавочке во дворе дома, он вдруг вспомнил, что им обоим по сорок восемь. И отчего-то подумалось, что они оба – одинокие старики. Да, они есть друг у друга, у них взрослая дочь, но именно рождение сына – тогда, когда обоим было по восемнадцать – превратило их в отца и мать, превратило их в семью. Теперь приходилось заново вспоминать, кто они и зачем живут.

Ему было легче, чем ей – у него была служба. И служба напомнила о себе на исходе третьего дня – безвременье оборвалось с телефонным звонком, и новый отсчет времени пошел с наступившей за тихим вечером ночи.

***

Генерал ФСБ Кротов приходил в себя после тяжелого инсульта. Его выписали домой под присмотр сиделки, круглосуточные услуги которой оплачивало государство. Семьи или родственников, которые могли бы заботиться о нем, у Кротова не было. Он жил совершенно один в четырех комнатах со множеством книг, множеством дорогих, антикварных вещей – со множеством тайн своей долгой, непростой жизни.

Генерал теперь совсем не ходил и едва мог говорить, ворочая одной половиной рта.

Поскольку доктора не прогнозировали улучшения, он вызвал к себе подполковника Кречетова. Тот явился меньше чем через полчаса и к инвалидному креслу больного подошел без тени скрытой тревоги, неловкости или жалости к старому генералу.

Просто два сослуживца встретились по делу, не важно, что один из них инвалид, а другой недавно потерял сына. Кречетов прекрасно владел собой.

«Беда не приходит одна, – думал Кротов, глядя подполковнику в глаза. – Как же не вовремя все случается!.. Он слишком хороший человек. Честный, порядочный. Зря я выбрал его. Но теперь уже поздно что-либо менять…»

– У меня и у высшего руководства к вам очень серьезное поручение, Кречетов, – говорил генерал мучительно медленно. – Вы имеете право отказаться, но тогда… – он перевел дыхание, – тогда крайне важный проект будет заморожен на длительное время. Или ликвидирован…

– Я готов, – спокойно ответил Кречетов. Ответил без боязни, без раздумий, без патетики. Действительно готов служить, несмотря ни на что? Или ему теперь просто все равно?..

Генерал вздохнул и повел скрюченной рукой (махнуть не получилось).

– Выслушайте. Пути назад не будет. Вел проект я. Знают о нем немногие. Я уже не в состоянии… Но если вам понадобится совет при работе с… – генерал вновь умолк, тяжело, прерывисто дыша. – Проект давний и очень сложный. Надо постоянно курировать «объект». Объект тяжелый, я с ним подорвал здоровье… Откройте сейф. Там, за картиной, между окнами.

Кречетов подошел к репродукции простенького натюрморта, снял ее с крючка и набрал названный генералом шифр. Сейф оказался маленьким, но с толстыми стенками и даже собственным, внутренним освещением в виде двух светодиодных лампочек.

В сейфе лежала большая, толстая папка, запечатанная тремя сургучными печатями.

– Этот архив не был оцифрован, – прохрипел Кротов. – У вас в руках – все, что есть.

– Что же это за проект, о котором мало кто знает? – спросил Кречетов, касаясь кончиками пальцев гладкого сургуча и шероховатой, теплой бумаги.

Лицо парализованного перекосилось и не сразу стало понятно, что он усмехается.

– Этот проект… сам знает о себе.

– Хотелось бы располагать более полной информацией.

– Этот объект… Это… самостоятельное существо. Очень необычный агент. Дальше вы узнаете, когда распечатаете пакет. Если сделаете это, в отставку уйдете только ногами вперед. Или как я… Вот вам и полная информация. – Генерал помолчал. – Жаль взваливать это на вас, но другого найти не успеем. Нет времени для проверок. Нельзя надолго оставлять объект без наблюдения…

Андрей Павлович Кречетов размышлял недолго. У него была служба. Об отставке он не мог и думать – о пустых, страшных часах и днях с остановившимся временем.

– Я готов, товарищ генерал.

– Ну, с Богом, – пробормотал, наконец Кротов. – В папке три раздела. Возьмете первый, выучите наизусть, затем возьмете второй, затем третий. Вы должны изучить объект так, чтобы больше не возвращаться к бумагам. Потом вновь запечатаете пакет.

– Вас понял.

– И еще… Загляните в верхний ящик моего стола.

Кречетов выдвинул ящик письменного стола. В глубине на ровном, светлом дереве лежал ежедневник в обложке из темной кожи, а на нем – нижняя половинка старинного нательного креста. Крест был простой, медный, позеленевший от времени даже на сломе – видно, очень давнишнем.

– Возьмите крест, – проговорил генерал, немного хрипя. Старик устал. – Вторая часть у объекта.

– Как мне его найти?

– Он сам вас найдет. Скоро. Я сообщу ему о вас. И – последнее… – Кротов сделал паузу, отдышался. – Он – тварь! Мерзость. Не подпускайте его к себе и к своей семье. Он – объект, который можно и нужно эффективно использовать. Не подпускайте…

Генерал резко умолк – предостережение отняло у него последние силы. Собрав волю в кулак, он пробормотал:

– Можете быть свободны.

***

Часто решения, принятые в экстремальных или просто непривычных обстоятельствах, потом удивляют нас самих.

«Как я мог вот так просто, вдруг согласиться? Почему я не отказал?»

Сидя в такси, Андрей Кречетов почувствовал, что возвращается в привычную жизнь – возвращается из безвременья, из квартиры больного генерала, с пакетом таинственных документов в чужом портфеле, с чужим сломанным крестом, который до сих пор сжимал в руке.

Была четверть двенадцатого. Марина, жена, встретила его на пороге. Конечно, его не в первый раз вызывали на ночь глядя, но ей так хотелось представить, будто хоть что-то в простой жизни еще тревожит ее…

– Ну как там? Что случилось?

– Кротов…

– Что он опять?!

– Лежит с инсультом.

– Ой, прости Господи!

– Передал мне кое-какие дела, бедняга.

Марина закивала, помогла снять куртку. Да, сейчас Кротов бедняга. А раньше, бывало, его в этом доме называли иначе. Правда, редко и сгоряча.

Пока жена разогревала поздний ужин, Андрей Павлович удалился в свой кабинет и положил половинку креста в свет настольной лампы. Отверстие для шнурка было пробито не ровно посередине, а чуть сбоку, в углу широкой медной полоски. Хотя трудно было представить, что кто-то решил повесить себе на шею чужой сломанный крест – скорее всего, его носили на запястье или вовсе убирали на тайную полку после встречи с «объектом».

– Во что я ввязался? – спросил подполковник у крестика, осторожно трогая его пальцем. Крест был еще теплый, пропитанный живым теплом его ладони. – Осталось только связаться с твоим объектом… Что ж, будем зубрить бумаги и ждать его появления.

До рассвета просидел Кречетов над папкой из портфеля генерала. Он то отбрасывал вскрытый раздел в сторону, то с трудом сдерживался, чтобы не распечатать следующие, вопреки рекомендациям Кротова.

«Старик помешался на старости лет! – в сердцах думал он, перелистывая страницы. – Такого просто не бывает…»

Но чем дальше он читал, тем яснее сознавал реальность всех этих скользких предостережений и оговорок старого генерала, оценивал вероятность того, что напечатано и написано от руки на листах из папки. Листы были явно из разного времени – старые, пожелтевшие, годов шестидесятых, и недавние, на хорошей бумаге и с минимумом информации. Были, правда, и другие «новые» – перепечатанные снимки совсем старых бумаг и документов – таких в первом разделе попалось листа три или четыре, а один среди них был вообще с дореволюционной грамматикой.

Вздохнув, Кречетов вернулся к началу. Первый раздел имел заголовок: «Общие сведения о физических свойствах и возможностях объекта».

«Это все теория, подготовительный этап для создания проекта? Или непосредственная практика?.. Но тогда я совсем ничего не понимаю. Что же, от идеи генетически совершенного сверхчеловека перешли к экспериментам? Бред!» Кречетов чувствовал себя растерянным, озадаченным и от этого – весьма раздраженным.

«Объект сам вас найдет»… Даже после беглого ознакомления с материалом папки как-то не хотелось, чтобы объект «находил его сам».

И только утром, с первыми лучами рассвета, Андрея Кречетова будто озарило: да ведь это же проверка! Правда, подобных проверок не случалось за все годы службы, но это может быть единственным разумным объяснением странного поручения генерала. Да еще в такой момент… Возможно, руководство хочет убедиться в его адекватности, в способности к несению дальнейшей службы?

Облегченно вздохнув, подполковник убрал листы первого раздела в папку и сунул в портфель. Разумеется, ничего учить не нужно. Но просмотреть все же стоит – там может содержаться ключ к тому, как лучше пройти тест руководства. Затейники!

– Конечно, проверка. Сдавать стал, раз сразу не догадался.

Но крест он решил держать при себе, вдруг понадобится…

Пока он оставил его на письменном столе, в лучах уже рассвета, а не лампы, а сам пошел вздремнуть оставшуюся пару часов перед службой.

***

Два дня спустя, под вечер, наконец, приехала невестка с внуками. Старшего, шестилетнего Артема, Андрей Павлович в последний раз видел полгода назад, когда сын был еще жив.

Трехмесячная Ульяна была на руках у матери в день похорон, замершая, как восковая кукла, не проронив ни звука, будто чувствовала общее горе.

– Лида позвонила, и я велела ей обязательно приехать вместе с детьми, – говорила Марина, ставя на стол тарелку и прибор для мужа.

Андрей Павлович кивнул. Конечно, все правильно.

Он оглянулся через плечо на Артема, сидящего в гостиной у телевизора. С дедом мальчуган поздоровался быстро, испуганно и сразу прилип к телевизору, где шел какой-то мультфильм. «Надо будет с ним поговорить, – решил Кречетов. – Только как, о чем?»

А пока говорили с Лидой о всяких бытовых мелочах – как-то механически, неестественно. Она то и дело возвращалась к теме уборки – к вещам мужа, к его коллекции кассет Талькова, которого он обожал, и которого она сама никогда не любила, но теперь не смела выбросить. Но ведь у них давно нет проигрывателя для кассет. Зачем они тогда? Что делать? Лиду словно зациклило на быту. Так, наверное, мозг спасался от ноши непосильных чувств и переживаний.

Андрею Павловичу было жаль невестку – она выглядела ужасно и была совершенно растерянной. Еще бы – вот так, вдруг, остаться одной, с двумя детьми… У нее, конечно, есть работа, помогут и родители, и они с Мариной, но весь страх в том, что она осталась одна, а Артем остался без папы. От них всех – ото всех! – откололся кусок.

Наконец, оставив женщин за столом, Андрей Павлович перебрался к внуку на диван. Тот даже не взглянул в его сторону, только весь напрягся, как струнка.

– Что смотришь? – спросил Андрей Павлович, не рискуя пока погладить мальчика по голове.

– Мультик, – пробормотал тот. Подумав, добавил: – Аладдина…

– Как в школе дела?

Снова мучительно долгая пауза.

– Я в школу не хожу.

– С каких это пор?

Уже не пауза – молчание. С тех самых…

Чуть позже, когда Лида собралась уходить, а с внуком напоследок говорила Марина, Андрей Павлович решил высказать невестке свои соображения по этому поводу. Заговорил напрямую:

– Когда Артем пойдет в школу?

Лида от вопроса смутилась – отвела взор, поджала губы.

– Да, понимаю, что уже надо… Просто я отчего-то боялась его отпускать. И хотелось, чтобы он вначале все это пережил…

– Он еще очень долго будет это переживать. Но нельзя ребенку слишком долго прятаться – надо возвращаться в жизнь.

Лида кивала, словно соглашаясь, но глаз на свёкра не поднимала.

«Надо будет позвонить, проконтролировать, – подумал было Андрей Павлович, но тут же одернул себя: – Успокойся со своим контролем, ты не на службе».

По странному стечению обстоятельств в этот же вечер ему самому позвонил старый друг – священник отец Александр. В последний месяц он был в отъезде, где-то в глубинке, и о смерти сына давнего товарища ничего не знал.

Андрей Павлович рассказал ему обо всем сразу же, хоть и через силу. «Сколько же еще мне придется это говорить? Будто куски мяса из себя вырезаю… А ведь только семь дней прошло – только неделя, как его нет». Еще тяжелее становилось оттого, что фотография сына стояла прямо перед ним на письменном столе – простая и такая живая, в отличие от официальной и строгой, той, что была теперь в гостиной, перевязанная черной лентой. Как взглянул, так и не мог больше отвести взгляда. И на него в ответ смотрел из-за холодного стеклышка высокий, крепкий молодой мужчина в военной форме – светловолосый, с очень простым и открытым лицом.

– Страшно, – вздохнул отец Александр. Голос его не дрогнул от жалости. – Прими соболезнования. Отпели?

– Конечно. Все, как надо… Отец Александр?

– Да?

– А вот скажи мне – почему такое случается? Пути Господни неисповедимы, так что ли?

Отец Александр вновь тяжело вздохнул.

– Мы ведь и вправду не знаем промысла Божьего. Кого и для чего он в мир приводит? Кого и для чего забирает… Я Гену знал – хороший был человек, жил по-честному. Таких мало сейчас. А вам, живым, сейчас нужно его помянуть, а друг за друга держаться крепче прежнего. У тебя жена, дочь, внуки… Надо же Лиде помочь. Ей детей, твоих внуков, поднимать.

– Внуков… Я как с Артемом говорить не знаю. Понимаю, что теперь я ему вдвойне нужнее, а не знаю, как…

– Как не знаешь? Что ж тебе, внуки – не дети?

– Да дети, конечно.

– И я вот еще что скажу – перед Христом мы все братья и сестры. А дети – это души, которые нам вверяются для воспитания. И в испытание. Тяжело. Но такой вот крест тебе достался…

Тут Кречетова кольнуло свежее тревожное воспоминание.

– Крест… – протянул он. – А скажи мне, отец, что значит сломанный крест?

– Сломанный? – переспросил настороженно отец Александр. – У тебя сломался?..

– Нет-нет! Ни у кого не сломался. Просто ко мне попал – уже сломанный, старинный. Нижняя половина, если быть точным.

– Зачем это тебе? Ты же никогда антиквариатом не занимался.

– Да я и не из интереса к антиквариату. Он, я думаю, и ценности большой не представляет.

– В церковь его отнеси или в музей. Лучше не держи у себя такую вещь. Особенно сейчас. Чужой, сломанный крест! Господи…

– Хорошо, спасибо за совет. Жути нагнал…

– Я не для жути. Но такое и вправду не к добру. Нехорошая, думается мне, вещь…

Кречетов кивнул, переводя взор с фотографии сына на лежащий рядом крест – избавиться от которого он не имел ни права, ни желания.

***

В ночь с субботы на воскресенье (на девятый день) Андрея Павловича разбудил телефонный звонок. Было только двенадцать, он лег полчаса назад, но уснул очень крепко и поначалу принял звонок за будильник.

Звонил капитан Владимир Савин и, судя по голосу и сбивчивой речи, был очень взволнован.

– Простите, что разбудил, Андрей Павлович. Но дело крайне… невероятное. Это важно!

– Говори, что стряслось.

– Спиридович…

– Есть новая информация?

– Да, Андрей Павлович, он мертв. И вся банда. Убиты в его особняке. Одним разом…

Кречетов вскочил с постели, чуть не врезавшись в стеллаж с книгами – забыл, что все еще ночует в кабинете.

В последние полгода Спиридович был как бельмо на глазу – дважды попался на попытке сбыта краденых ценностей за границу, но оба раза выкрутился, во многом благодаря высокопоставленным друзьям. Из достоверных источников было известно, что он имел отношение к торговле наркотиками и даже людьми. Но взять эту гадину с поличным никак не удавалось. И тут вдруг – вся банда положена подчистую, все подельники.

– Черт знает что… – пробормотал Андрей Павлович. И, не сдержавшись, добавил: – Новый год-то вроде не скоро.

– Происшествие очень нестандартное, Андрей Павлович. В МВД уже головы ломают…

– Так, Володя, езжай туда, я скоро буду.

– Есть, Андрей Павлович.

Кречетов мигом оделся, но прежде чем он успел выйти в коридор, какое-то чутье подсказало ему взять с собой медный крестик. К чему? Дело Спиридовича старое, к «проекту» Кротова отношения не имеющее. Но с чутьем Андрей Павлович спорить не стал – и для верности повесил медный на одну цепочку со своим, золотым и целым.

В дверях спальни уже стояла, набросив шаль, Марина. За ее спиной в комнате на телевизионном экране мерцала какая-то полуночная образовательная программа.

– Вызывают?

– Да, прости, Мариша, служба. Ложись спать, не жди.

Но Марина и сама все понимала.

– Беги…

Дом, полный мертвых хозяев, ожил от присутствия полиции, а за нею – спецслужб, как мертвец от гальванического тока.

Савин встретил командира у самых ворот. Глаза прятал, не зная, как выразить соболезнования, которые крутились на языке. К счастью, не стал говорить ничего. Правильно, на службе – только по делу.

– Вы «Пятницу Тринадцатое» смотрели? – спросил неожиданно Савин.

– Чего-чего?

– Фильм ужасов такой давний.

– Нет, я ужасы не смотрю. Мне в жизни хватает.

– Ну… Того, что здесь натворили, реально может хватить на всю оставшуюся жизнь. Я, как увидел, сразу «Пятницу Тринадцатое» вспомнил. Пойдемте. Лучше на задний двор: там все начиналось.

Началось все с трех мертвых ротвейлеров. Двоим свернули шеи, третьего ударили о дерево с такой силой, что он почти обмотался вокруг ствола.

– Не слабо? – кивнул в сторону туши Савин. – Дальше бандиты пойдут – в такой же кондиции.

Здоровенный бугай, телохранитель Спиридовича, был убит в гараже лопатой – практически разрублен ею пополам.

Единственная женщина из всей банды – немолодая мадам, набиравшая девушек для продажи в бордели и гаремы – была повешена в бильярдной на вентиляторе под самым потолком. Вентилятор всё еще вращался вместе с ней.

«Ханурика» – убийцу и насильника, пожалуй, самого гнусного типа из всех, убитых этим вечером – оглушили, а после запихнули целиком в итальянский жарочный шкаф.

Бухгалтер банды лежал в кабинете, раздавленный полутонным сейфом, вынутым из стены.

Еще трем людям – средним «браткам» – попросту свернули шеи.

Два последних трупа обнаружили в хозяйской комнате. Это были черноволосый молодой человек и сам хозяин, Спиридович. Последнего опознали только по перстням на руках и татуировкам, потому как лицо было практически полностью уничтожено.

– На голову натянули два плотных мусорных мешка, а затем раздавили, – нехотя рассказывал Савин.

Кречетов почувствовал, как тошнота подходит к горлу: под темным полиэтиленом угадывался бесформенный ком с разинутым, сломанным ртом.

– Размозжили чем-то?

– Нет. Эксперты утверждают, что именно раздавили.

– Как?

– Неизвестно. Один сказал, что похоже, будто двумя колесами от Камаза долго-долго мяли.

– Собаке – собачья смерть. А с этим что? – Андрей Павлович кивнул в сторону парня в кресле у двери.

– Два сквозных огнестрельных ранения в брюшную полость. Чудесная, легкая смерть, – сообщил Савин и тут же смутился, испугавшись, что сболтнул лишнего.

– Кто он?

– Неизвестно. В данный момент устанавливаем личность. Но он не из банды – это точно. Застрелил его сам Спиридович из своего пистолета. Похоже, видел, как его подельников убирали одного за другим, и засел у себя в комнате. Этот вошел как раз, когда он был на взводе и…

– Попал под горячую руку.

– Под горячий пистолет.

– Бедолага… Савин, приведи-ка сюда одного из судмедэкспертов. Хочу услышать его мнение об этом ужастике.

Савин кивнул и поспешил на первый этаж, а Андрей Павлович подошел к молодому человеку в кресле.

«Ведь года на три младше моего Гены», – подумал он с искренней, глубокой жалостью.

Парень действительно был очень молодой, лет двадцати пяти, с тугими черными кудрями, угольно-черными бровями и ресницами. Кречетов заметил шрамы на бледном лице – один, перебивший соболиную бровь, как от сорванного пирсинга, только глубже и грубее, и другой, на нижней губе, будто от случайного пореза ножом или бритвой. И парень был красив, но не идеальной правильностью черт, а удивительным, поистине евразийским, их сочетанием.

Одет он был достаточно просто – узкие брюки, белая рубашка, кожаные ботинки, маленькие золотые серьги-колечки. То ли мажор, то ли обычный студент.

Что же привело этого мальчишку сюда? Отчаяние, перспектива «нужного» знакомства, легких денег?..

Вдруг от сквозняка всколыхнулась ткань рубашки на груди парня, и Андрею Павловичу померещилось, что тот вздохнул. Он шарахнулся прочь от этого наваждения и решил от греха подальше закрыть распахнутое настежь окно.

Под стенами особняка Спиридовича отцветал сад, шикарный, словно сказочный – дизайнерский шедевр с горками, арками, беседкой и прудом, в котором плавали растревоженные к ночи утки.

Андрей Павлович на несколько секунд задержал взгляд на подсвеченных верхушках декоративных деревьев, сделал глубокий вдох и затворил окно. И – то ли холодный воздух был виноват, то ли пыльца растений – но в носу защекотало, и он чихнул.

– Будьте здоровы! – пожелал ему приятный, чуть вкрадчивый и насмешливый мужской голос.

Кречетов обернулся, но обнаружил, что в комнату никто не заходил. В окружающей обстановке ничего не изменилось, за исключением единственной детали – глаза молодого симпатичного трупа, сидящего в кресле у двери, были открыты. «Просто сокращение мышц, – объяснил себе Андрей Павлович, – такое часто случается». Но нет – эти ярко-голубые, бирюзовые глаза смотрели прямо на него, и смотрели внимательно.

– Ну как вам, Андрей Павлович?

– Что?..

– Спрашиваю – как вам все это. Я не переборщил? Просто с таким отребьем церемониться неохота. А хотелось сделать вам приятное – подарок к началу сотрудничества…

Кречетов зажмурил глаза и с силой провел ладонью по лицу.

– Не волнуйтесь так, Андрей Палыч! Вы же подполковник – вам не идет. Ну… Подойдите. Ближе, ближе…

Труп выпрямился в кресле и улыбнулся, протягивая Кречетову руку. Тот подошел, взялся за нее – холодную, но гибкую. Парень, улыбаясь, уже почти смеясь, сжал его ладонь, покачал, будто здоровался с ребенком.

– Вот. Другое дело! Андрей Павлович Кречетов, подполковник ФСБ, сорок восемь лет, – принялся перечислять парень, словно отвечая урок, – женат, двое детей… Ой, нет! Одна дочь. Сын погиб при исполнении воинского долга на Северном Кавказе. Всё верно?

– Всё, – выдохнул Андрей Павлович. – Кто ты такой?

Парень отпустил его руку и потянулся было к своему воротнику, но тут на лестнице раздались шаги. Парень подмигнул Андрею Павловичу и снова превратился в безмятежный труп.

– Я ж вам все уже рассказал, – ворчал, протискиваясь наверх, полный пожилой судмедэксперт. Увидев Кречетова, он замолчал и, нервно пожевав губами, представился:

– Сергей Юрьевич.

– Андрей Павлович Кречетов.

– Так вот, Андрей Павлович, я товарищу капитану уже обо всем рассказал. Тут все просто, – он махнул рукой на покойника в кресле, – два пулевых. Прошли навылет, пули в косяке.

– А с остальными – непросто?

– С остальными чёрт знает что. Хотя, думаю, наркоман какой-то поработал или сумасшедший. Кого-то они сильно обидели.

– Эти много кого обидели.

– Я не первый год работаю, но не видел ни разу такой…

– Жестокости?

– Силы, Андрей Павлович! Жестокости, изощренности я насмотрелся. Но тут… Я видел, как насмерть забивают лопатой, но чтобы такого лося фактически разрубить – с одного удара! Поэтому говорю, сделал это кто-то «на колесах» или псих.

– Этот мог? – Андрей Павлович указал на тихий черноволосый труп.

– Товарищ подполковник, вы что? Во-первых, он в любом случае по комплекции не подходит. Наркота наркотой, но убийца должен быть крупнее, сильнее физически. И потом, Спиридович его застрелил, но кто же его самого так уделал? Я подобные травмы видел только, когда два мужика спьяну чего-то не поделили и один на другом ногами прыгал. Но тут кости и ткани раздавлены одним махом.

– Чем?

– Ну, если бы у нас по улицам бегали терминаторы и железные дровосеки, я бы сказал, что руками. Может быть, после вскрытия обнаружатся новые сведения.

– Я свяжусь с вами, – кивнул Савин.

– Давайте, – вздохнул эксперт. – Теперь я, с вашего разрешения…

– Да, спасибо. Всего доброго…

Судмедэксперт также пробубнил что-то на прощание и поспешил покинуть комнату.

Савин принялся что-то рассказывать и о том, как мало пока удалось найти в доме бумаг и документов, которые можно приобщить к делу, и о том, что нельзя уступать это дело МВД. Кречетов слушал, понимал, анализировал информацию – на автомате. Но одна главная мысль сейчас владела им. С этой мыслью всё вставало на свои места – с ног на голову…

Когда Савин уже исчез в деревянном колодце винтовой лестницы, ведущей из спальни вниз, Андрей Павлович подошел к парню в кресле, торопливо и аккуратно расстегнул его воротник, потянул за кожаный шнурок на холодной шее… и вытянул верхнюю половину сломанного медного креста.

Парень не шевелился – мертвее мертвого, херувимчик новопреставленный…

– Андрей Павлович, – позвал снизу Савин. – Что-то случилось?

– Нет. Просто кое-что в голову пришло… Иду.

***

В эту ночь Андрей Павлович вновь не сомкнул глаз до рассвета. Он заперся в своем кабинете, вновь перечитал первый раздел, принялся читать второй – пытался маниакально зубрить, как и было изначально приказано. Затем Кречетов открыл третий раздел, но читать уже не смог – мозг отказывался воспринимать информацию. Набор слов – бессмысленный по форме и жуткий по сути – роился перед глазами, как в ночь перед экзаменом.

И никак не шло из головы бледное лицо с двумя тонкими шрамами и ярко-голубыми глазами.

Или он умом тронулся с горя?..

«А ведь уже девятый день…» – подумал Андрей Павлович вдруг, мигом остыв от лихорадочного состояния, в котором пребывал последние несколько часов.

Решив, что надо поспать хоть немного, Андрей Павлович вновь лег в кабинете, заперев дверь.

На девятый день собралась семья: Лида, уже без детей, и Аня, сестра Гены. Приехал и отец Александр.

Марина, приготовив скромную закуску, сама накрыла на стол, сама встречала всех. Андрей Павлович вышел в последний момент, обнялся с дочерью, с отцом Александром, спросил Лиду про детей.

– Всё хорошо? – тихо и быстро спросила его жена, когда уже садились за стол.

Андрей Павлович кивнул. «Хорошо, – только и подумал он. – Когда тебе подмигивают посторонние покойники, это ведь к удаче?..»

Налили всем по стопке, подняли, не чокаясь. Андрей Павлович посмотрел на фотографию Гены и только поднес рюмку к губам, как в дверь позвонили. Он хотел сначала выпить, а потом открыть, но звонок не утихал.

– Да кто же там? – раздосадовано ахнула Марина.

Андрей Павлович поставил рюмку на стол и пошел открывать. «Наверняка, какая-нибудь дурная соседка, старушка, которой недостает внимания», – подумал он с неожиданной злостью.

Но за дверью стоял вчерашний покойник. Увидев Кречетова, он улыбнулся и отпустил кнопку звонка.

– Здравы будьте, Андрей Палыч…

Тот же голос, та же улыбка – только губы заметно порозовели и короткая чёрточка шрама проступила чётче. Теперь и одет парень был просто и небрежно: кеды, джинсы, свободная черная футболка с мордой озверевшего волка, потертая кожаная куртка и бесформенный рюкзак. Эта одежда казалась наброшенной на его тело, будто тряпье – соблюдает он эти ваши приличия и отвяжитесь.

– Подумал, что надо бы заглянуть, поговорить, но… Я, вижу, не вовремя.

Парень умолк, глядя на Андрея Павловича – мол, прогонишь или нет?

– Это… По работе, срочно! – крикнул Кречетов обернувшись на приоткрытую дверь гостиной. Затем он оттолкнул парня от порога и процедил сквозь зубы: – Только быстро.

– А, вы таинственную папочку Кротова читали? Тогда быстро поговорим… – засмеялся парень. – Пойдемте, у лифта покурим.

Они вышли в холодный, просвистанный сквозняками тамбур между квартирами, лифтами и лестницей.

Парень взъерошил свои густые, непослушные волосы, оказавшиеся внутри, у самой головы влажными, – Андрей Павлович даже почувствовал запах шампуня.

– Только из морга – в душ, и к начальству! – улыбнулся парень, сверкнув жемчужными зубами. – Представляете лица патологоанатомов: «Мы его потеряли!»?

Парень закурил длинную черную сигарету, и Кречетов разглядел кольца на его руках. На левой – серебряное, с оскалившейся не то пёсьей, не то волчьей мордой; на правой – два золотых: на большом современное, гибкое, как ремешок от часов, а на мизинце – старинный, маленький, будто женский, перстенёк с изумрудом.

В ушах у него по-прежнему были серьги-колечки, но в левом прибавилось еще два золотых «гвоздика».

– Что, нравлюсь? – уже зло и холодно ухмыльнулся он. – Ну же, выкладывайте, что читали.

– Объект, – произнес Андрей Павлович. – Существо, обладающее аномальной силой, выносливостью, живучестью.

– Ага… Именно оно.

– Легко входит в доверие к людям, однако эмоционально нестабилен, вспыльчив, мстителен.

– Старый Крот так написал? Вот мудак!

– Генерал Кротов вообще не слишком лестно о тебе отозвался. Я продолжу, если позволишь?

Парень легонько хлопнул себя по губам.

– Конечно-конечно!

– …Изобретателен, умен, жесток. Моральные принципы практически отсутствуют. Сексуально неразборчив.

Парень загнулся от приступа хохота. Кречетов продолжил:

– …Рекомендуется максимально использовать как положительные, так и отрицательные свойства объекта. Не допускается эмоциональный контакт куратора проекта с объектом.

– За первый раздел вам пятерка, Андрей Палыч! А второй штудировали?

– Читал.

– Интересно?

– Это правда? То, что там написано.

– Больше скажу – стараниями Крота, там, в его папочке, не вся правда.

– А про эксперименты над добровольцами и заключенными?

– По большей части над заключенными. Да, было дело.

– И про аналогичные эксперименты за рубежом?

– Правда.

– А о твоих пристрастиях?

– Эротических?

– Гастрономических.

– Это, дорогой Андрей Палыч, не пристрастия, а суровая жизненная необходимость.

– Это болезнь?

– Своего рода.

– Лекарства нет?

– Не нашли. И не думаю, что усиленно ищут. Если лишусь своей болезни – лишусь и силы, и выносливости.

– Другие такие есть?

– Не знаком.

– А питаться можно только таким странным способом? Иначе никак?

– Увы! Впрочем, кровь ведь не противнее паленой водки. Как мне думается.

– У Спиридовича дома тоже к кому-нибудь приложился?

– Фу на вас, Андрей Палыч! Смерти моей хотите безвременной? Те люди давно испортились! – парень заглянул за угол и выбросил окурок в мусоропровод. – Что ж, Андрей Палыч, а как вам третий раздел? Его хорошенько проштудировали?

– Не успел. У меня было мало времени. Имя будет в конце?

– Какое имя?

– Твое. Его я пока не нашел.

– Ну так придумайте. Имя или кличку. Со всеми этими легендами, прикрытиями – да зачем мне имя?

– Как твой командир, я приказываю назвать имя.

– Официально вы не командир, вы – куратор проекта. Официально меня настоящего вообще не существует. Называйте, как хотите. Крот обычно начинал разговор со слов: «Есть дело».

Парень достал из кармана мобильный, набрал какой-то номер и стал просто смотреть на экран, слушая гудки.

– Это я вам звоню. Сохраните номер, вызывайте, когда понадоблюсь. Звоните, пишите – как удобно.

– И когда ты можешь мне понадобиться?

– Да когда угодно. Кого-то соблазнить, кому-то оторвать голову… Не беспокойтесь, теперь у вас появится много интересных дел.

– И как мне записать тебя в адресной книге?

– «Объект»! А как еще? Честное слово, не обижусь, не стану проявлять свою мстительность и жестокость. А что касается сексуальной неразборчивости… мне как раз пора. Пойду, как говорится, бесов потешу. Если у вас, конечно, нет ко мне вопросов и предложений.

– Нет.

– Тогда читайте дальше инструкцию по эксплуатации. И, пожалуйста, Андрей Павлович, вызовите меня через месяц. Будет дело, не будет – не важно.

– Зачем?

Парень криво усмехнулся.

– Кротов, как самый одаренный, поместил этот пункт в последний раздел. Читайте, Андрей Палыч. До встречи.

«Объект» шутливо козырнул и исчез за дверью черной лестницы.

«Он – тварь!» – вспомнился Андрею Павловичу судорожный хрип Кротова. Но ведь твари не бывают так похожи на людей…

– Андрей, – раздался в общем коридоре голос жены. – Тебе на мобильный звонили. Что-то случилось?

– Нет. Прости, Мариша, иду!

Кречетов вернулся в гостиную, сел на свое место, взял отставленную рюмку – будто и не уходил никуда, а просто жизнь на паузу поставил. Но лица и взгляды окружающих выдавали факт его недолгого отсутствия. Дочь и отец Александр были искренне встревожены, Лида – почти обижена. Марина умело делала хорошую мину при плохой игре – о чем вы, дорогие гости, все хорошо!

Только взгляд Гены на фотографии не изменился.

Андрей Павлович, глядя на него, приподнял рюмку, выпил, наконец, вслед за остальными.

– Простите, служба. Лида, как у Артема дела в школе?

2. Импортный «опиум»

Здесь люди были по-настоящему счастливы. Каждый день, кроме понедельника, с девяти до девяти в этом здании царила атмосфера первого сентября, первого мая и почти что Нового года, ибо приходящие сюда – а вернее будет сказать, прихожане – с воодушевлением ждали, кроме прочего, конца света.

В бывшем доме пионеров, выкупленном в девяностые этой позитивной «Церковью», к услугам прихожан были психологи, комнаты для отдыха и общения, буфет с доступными ценами и, разумеется, актовый зал, где по воскресеньям проходила программа с песнями и проповедями.

В общем, здесь обитала довольно обычная секта.

Впервые придя на такое воскресное собрание, Митя с любопытством оглядывался по сторонам. Приглашение сюда ему дали в пятницу сектантские волонтеры у метро. Вообще-то, они раздавали информационные листовки, но, стоило Мите проронить с интересом «Ой, что это?», как ему тут же живописали «что это» и вручили приглашение.

Теперь он встретил одного из этих волонтеров в главном фойе. Тот был несказанно рад его видеть, хотя имени припомнить не смог. Объяснив Мите, где что находится, он побежал к другому такому же «свеженькому» прихожанину.

Суетились гардеробщицы, бойко шла продажа с лотков цветных книжек, написанных местным пророком. Толпой, собравшейся здесь, владело радостное, светлое возбуждение – все предвкушали скорое начало воскресной «службы».

Лишь несколько человек, чьи лица Митя отметил в толпе, глядели с некоторым напряжением – новички, сомневающиеся. И только одна-единственная личность отличалась разом ото всех прочих. Высокая, эффектно одетая блондинка (явно, крашеная) просто-таки излучала ледяное спокойствие, отстранившись от всего сущего, суетного… Мите подумалось, что даже неприлично являться на сектантское собрание в таком спокойном расположении духа.

Затем, правда, ему пришло в голову, что в секту многие приходят в момент глубоких личных трагедий. Кто знает, что случилось у этой женщины, раз она оказалась здесь? Хотя, все равно было в ней что-то настораживающее, почти отталкивающее. Именно поэтому Митя обратил на нее особое внимание – разумеется, так, чтобы ни она сама, ни окружающие этого не заметили.

Некоторое время спустя он понял, что не ошибся – к блондинке подошел и завел с ней милую беседу один из пасторов среднего звена.

Тут раздался звонок – настоящий звонок, как в театре, но только один. Ни второго, ни, тем более, третьего, не требовалось – через минуту фойе опустело.

***

В Москве, как и в каждом большом городе, кишели и варились самые различные идеи и верования, различного толка и сорта. Уследить за всеми было невозможно – они размножались, казалось, спорами, – да и не нужно. Но некоторые объединения все же привлекали внимание недремлющего, бдительного ока. И, разумеется, привлекали не той «истиной», которую они проповедовали…

«Церковь мировой гармонии» на первый взгляд казалась пошлейшей, зауряднейшей сектой – если не однодневкой, то «пятилеткой». Беда была в том, что она являлась ядовитым грибом одной старой грибницы, которую никак не удавалось вытравить целиком – только сшибать ее бледные поганки, то и дело вылезающие снова.

Основателем этой религиозной грибницы, как и всех ее «поганок», являлся Георгий Игошин. Закончив школу в канун перестройки, он с охотой ввязался в коммерческую деятельность и вроде бы попытки были успешными, но году в восемьдесят девятом он вдруг эмигрировал в Прибалтику. В девяносто четвертом, пять лет спустя, он неожиданно вернулся просветленным, дабы нести заблудшим россиянам слово Божие.

Первая его контора просуществовала чуть больше года. Это была, как потом выяснилось, пробная версия: основатели выясняли, как лучше рекламировать и преподносить себя, где и как «ловить человеков» – и как сделать так, чтобы не поймали их самих.

С появлением второй «реинкарнации» секты стало ясно, что финансируется она из-за рубежа, и что деньги – «пожертвования» – уходят туда же.

Игошин и его ближайшие соратники сделались умнее и больше не попадались лично, находя других дураков на роли учителей человечества – а главное, записывая их имена во все бумаги и документы.

От плодов грибницы стремились вкусить все больше людей. Грибница росла, ширилась, жирела, срасталась и спутывалась с другими, уже не религиозными, но такими же гнилыми…

– Дело выходит сложнее, чем казалось, – вздохнул генерал Зотов. – Надо было взяться за них покрепче раньше. Полковник Марченко вел это дело слишком давно, наверное, поэтому и проглядел момент. Ну да он и сам все знает, с пониманием отнесся к передаче дела вам. Тем более, что пришло распоряжение от руководства… Тебе и твоим ребятам всецело доверяю. Владимир Савин за время службы прекрасно себя зарекомендовал, Дмитрий Шацкий отлично прошел стажировку.

– Спасибо, Николай Семенович, – кивнул Кречетов. – Они действительно молодцы, горжусь ими.

– Что-то уже успели предпринять или выяснить?

– С пятницы? Пока только Митю… то есть, лейтенанта Шацкого отправил осмотреться, оценить психологическую обстановку. Сегодня будет у меня с докладом.

– Хорошо. А теперь то, ради чего тебя вызвал. Вот здесь, в папке и на диске, новая информация.

– Шустро…

– Вот и говорю – дело выходит сложнее, чем думали. Часть информации из непроверенного источника, но аналитики считают, что данные вполне достоверные. И важные! Обязательно учтите их.

– Разумеется, Николай Семенович.

– И еще!.. – добавил генерал. – Это, собственно говоря, не имеет отношения к текущему делу, но я просто должен спросить.

– Да?..

– Тебя какое-то время назад вызывал к себе Кротов. Так?

– Вызывал. Я сам удивился.

– Это не имело отношения к нынешнему делу?

– Нет. Он меня вызывал, скорее, по личному вопросу.

– По личному?

– Да. Простите, Николай Семенович, не могу сказать.

Генерал будто бы принял версию «личного вопроса», но, разумеется, не был удовлетворен таким ответом.

– Понимаешь, Андрей Павлович, мне неприятно думать, что он дает какие-то поручения в обход меня. Еще и будучи официально в отставке. Ты не думай, я не как разобиженный столоначальник спрашиваю. И неспроста именно сейчас. По последним данным, мало того, что у этой секты корни еще глубже и темнее. Самое мерзкое, что у них, похоже, в нашем Управлении есть свой человек.

– Ого!..

– Ага. Поэтому и прошу – обращать внимание на все. Буквально. Тут мелочей быть не может. Такие и прокалываются на мелочах…

– Понимаю. Моей группе эту информацию сообщить?

– На твое усмотрение. Нужны будут люди, ресурсы – всё сделаем. О продвижениях в расследовании сообщать мне.

– Вас понял.

– Можешь быть свободен.

Вернувшись из кабинета генерала, Кречетов сел за рабочий стол уже в своем собственном, где он был начальником и сам раздавал указания. Впрочем, с его указаниями и с ним самим никто обычно не спорил и не жаловался.

Он прочел документы в папке, которую передал ему генерал, просмотрел данные на диске – решил, что вся информация стоила того, чтобы передать ее Савину и Шацкому в полном объеме.

До их прихода, до назначенного им совещания, оставалось еще десять минут и, словно пользуясь этой паузой, в его сознании возник третий – тот, которого на совещание не звали. Тот, который всегда приходит сам…

Прошло уже больше двух недель с той жуткой ночи в особняке Спиридовича и последовавшего за ней разговора у лифта.

Тогда, на следующее утро, абсурдные события оказались крепко впаянными в реальность, и Кречетов с трудом мог представить свою жизнь в дальнейшем. Ведь у них с этим жутким существом теперь один крест на двоих… Его так и подмывало поехать к Кротову, просить его рассказать уже всё, что тот знает. Но решил вначале прочесть третий раздел, в надежде найти там хоть какие-то ответы.

Кто этот мальчишка? Как его зовут, откуда взялся? Как он стал таким? Как из человека сделался «объектом»?..

По крайней мере, на один вопрос Андрей Павлович ответ нашел, но такой, какому сам был не рад. То, что объект питается кровью, то, что его кровь в ходе экспериментов переливали людям и те погибали от неутолимой жажды и безумия – все это не произвело на него столь мерзкого, леденящего впечатления, как этот набор строчек, написанных сухим, научным языком. Зато многое встало на свои места.

«Есть ли оправдание подобным действиям? – думал Андрей Павлович. – Конечно, всякое случается, иногда нужны и крайние меры, но… Одно дело – крайние меры в крайних обстоятельствах, и совсем другое дело – жестокий, холодный (подлый!), продуманный расчет».

Сам объект не давал о себе знать, положенный месяц еще не истек, и Андрей Павлович пока позволял себе жить в обычном режиме, потихоньку разбираясь в текущих делах, в разделах кротовской папки и в себе.

Теперь дело назревало сложное, крайне неприятное и, вполне возможно, долгое. И Андрей Павлович решил вызвать объект. Так или иначе, его придется вызвать через неделю, а сейчас он хотя бы подключится в самом начале.

И все же он не стал звонить, а написал сообщение. «Как девочка-школьница», – усмехнулся он про себя. Но уж очень не хотелось звонить этому созданию. И тем более, начинать разговор со слов «есть дело». А так – и просто, и по-деловому: «Добрый вечер. Ты мне нужен. Появись, как только сможешь».

Прошла минута-другая, экран телефона благополучно погас, но ответного сообщения или звонка так и не было.

Ровно через четыре минуты пришли Савин и Шацкий, поприветствовали командира, сели по обе стороны узкого столика для совещаний, и, только Андрей Павлович собрался заговорить, как телефон пискнул и заерзал на пачке бумаг.

– Минуту, – попросил он и открыл сообщение.

«Буду завтра. Ждите. Появлюсь. Как лист перед травой».

Странное в этот момент было ощущение – будто эти буквы прилетели с другого материка или из параллельной реальности.

– Все в порядке? – решился спросить Савин, когда почувствовал, что пауза становится длинной.

– Да! Извините, – опомнился Кречетов. – Всем добрый вечер. Итак, Митя, мы тебя слушаем.

Трудно было сдержать улыбку, видя, как приосанился и сделался серьезным этот лейтенант, недавний стажер.

Конечно, серьезный вид и деловой тон безусловно хороши при ответе начальству, но Митя – обычно очень живой, деятельный, вдумчивый – в такие моменты превращался в биоробота. Он даже переставал соображать. Если ему задавали вопрос, он отвечал медленно и нудно, не всегда содержательно, но если ему давали время подумать, он выдавал ясный, точный ответ или очень интересное решение поставленной задачи.

В оперативной же обстановке он мгновенно преображался. У него, казалось, обострялись все чувства, просыпались особое чутье и энергия.

Савин был другим – всегда на своей ровной, стабильной волне. Его крайне трудно было выбить из равновесия или, тем более, вывести из себя.

– И, наконец, я хотел бы добавить кое-что, что не внес в отчет… – произнес Митя в конце, и тон его голоса вновь сделался человеческим.

– Давай. Только объясни, почему не внес.

– Хотел в этом вопросе вначале посоветоваться с вами, Андрей Павлович. Я уже упомянул, что видел на собрании очень странную женщину, блондинку. Я попытался подойти к ней поближе, чтобы заговорить, но мне этого сделать не удалось. Она сидела в первом ряду, а потом ушла через служебный вход. Так вот – когда я уже шел к метро, через две улицы от дома собраний, она сама меня поймала. Остановила прямо передо мной машину. Кстати, я уже проверил по номерам – машина записана на бизнесмена, никакого отношения к секте не имеющего. Он сейчас в Англии, так что заявления об угоне, разумеется, не поступало. Блондинка сказала мне, чтобы я сел к ней в машину, что надо поговорить. А потом… – Митя потупился и заговорил немного растерянно, – назвала меня по имени. Сказала, что знает, кто я и зачем пришел. И что ей нужно поговорить с моим непосредственным начальником, и что она непременно хочет прийти к вам в Управление, иначе разговора не будет. Андрей Павлович, мне что же, пропуск ей выписать?

Кречетов задумался – не хотелось признаваться, что такой поворот и ему показался неожиданным.

– А она не сказала, что именно ей нужно?

– У нее якобы есть интересующая нас информация.

– Вот как?

– Если позволите высказать личное мнение, то я бы не стал ей доверять. Она слишком странная.

– Поясни.

– Она вся какая-то искусственная, будто кукольная. И говорит слишком тихо и медленно. Хотя, конечно, стоит учесть, что она – крашеная блондинка из секты…

– Понял тебя. Спасибо. Сейчас решу, что делать с твоей блондинкой. А пока, слушайте, что нам спустили сверху…

Он изложил то, что было в папке, и что услышал от генерала.

В целом картина получалась безрадостная: секта, зародившаяся сама по себе, вросла в целую подпольную корпорацию, существующую ныне вполне легально и практически беспрепятственно занимавшуюся как официальным бизнесом, так и различной нелегальной деятельностью. Проросшая из ядовитой споры и вышедшая на официальный уровень корпорация носила имя «Амариллис», а эмблемой ее был красно-оранжевый цветок с шестью лепестками.

Главой и основателем корпорации был россиянин Вадим Михайлов – беспринципный, жестокий, очень умный. Очень богатый и властный – больше чем просто олигарх. На него точили зуб спецслужбы многих стран, но для ФСБ России было вопросом чести схватить его за руку первыми.

И вот, наконец-то, ниточка – «Церковь мировой гармонии».

– На электронный адрес пресс-службы нашего Управления пришла информация о двух резидентах корпорации Михайлова. Один из них – пастор нашей секты, уже прибыл в Москву. Другой в наших базах данных пока не значился. До последнего времени. Это Борис Зингерман, гражданин Германии, отец – немец, мать – эмигрантка из России. Хирург, долгие годы работал в клинике в Берлине, теперь у него частная практика. Пока у него была безупречная репутация. Правда, недавно он заключил договор с медицинской фирмой «Имморталитас» – дочерней компанией «Амариллиса». Через пару месяцев собирается в Москву на медицинскую конференцию. Его взяли на заметку, но на данный момент он – не наша забота.

– Информация из проверенного источника? – тут же спросил Савин.

– А вот это самое интересное. Письмо прислано из Стокгольма. Кто-то прямо в аэропорту купил смартфон, сим-карту, вошел в Интернет, создав новый адрес, отправил нам данные, а смартфон тут же выбросил в унитаз. По данным нашей внешней разведки, в Стокгольме Михайлов встречался с деловыми партнерами с Ближнего Востока. Кто-то из членов одной из делегаций решил попытаться навести нас на его след. Или пустить по ложному.

Савин, попросив разрешения, взял лист с распечаткой письма.

– Перс? – задумчиво проронил он, глядя на адрес почты – «pers_E_phone». – Если это намек на кого-то из «ближневосточных», то как-то просто и дешево.

– Или это намек на то, что этот «перс» присутствовал на встрече. Пока неизвестно. Но аналитики согласовали данные с внешней разведкой и считают, что информация заслуживает доверия. И последнее – самое печальное. Похоже, у нас в Управлении есть кто-то, сотрудничающий с Михайловым и с этой «Церковью». Точной информации пока нет, а подозревать можно кого угодно. Просто примите к сведению.

– Андрей Павлович, а что с этой девицей? – напомнил Митя.

– С девицей?.. Ну Бог с ней, выписывай на нее разовый пропуск.

– А имя у твоей блондинки есть? – поинтересовался Савин.

Митя, казалось, чуть смутился и извиняющимся тоном сообщил:

– Анжелика Сергеевна. По паспорту…

Назавтра Кречетов с Митей остались в Управлении заниматься кабинетной работой – из аналитического отдела пришел еще пакет документов – и ждать Анжелику Сергеевну.

Савина отправили общаться с отделом наружного наблюдения – собрать информацию о заезжем пасторе и пророке Игошине.

Без четверти пять Митя поспешил вниз, встречать гостью. Воспользовавшись минутой уединения, Андрей Павлович написал сообщение объекту: «Уже вечер. Где ты? Как тебя зовут, в конце концов?»

Вскоре раздался стук в дверь.

– Входите, – велел Кречетов.

Митя открыл и учтиво пропустил даму вперед. Кречетов тут же явственно представил, как эта Анжелика только что шла по коридорам Управления, и как на ее появление реагировали окружающие: высокая, стройная, в белых сапогах, светло розовом платье и таком же пальто.

Не дожидаясь, пока ее представят и предложат присесть, она быстро прошла вперед, села прямо напротив Андрея Павловича и сняла солнечные очки, которые закрывали ей пол-лица – в том числе, брови. Одна из которых была перебита. Шрам на губах не был виден под темно-вишневой помадой.

Наступило неловкое молчание. Митя пытался понять, что он сделал неверно и почему у его начальника такое выражение лица.

«Анжелика» же с чрезвычайно довольной физиономией откинулся на спинку стула и произнес уже совершенно естественным, но не женским голосом:

– Думаю, щеночка можно отпустить погулять.

– А? – коротко пискнул Митя. – Андрей Павлович?..

Кречетов вздохнул.

– Митя… Сходи, перекуси. На полчасика.

– Да, ступай, Митенька, скушай пирожок…

– Иди! Все хорошо.

Митя постоял еще секунду, но решил больше ничего не спрашивать и бочком вышел из кабинета.

– Хорошенький у вас гончий зайчонок.

– Митя – умница. А теперь объясни, пожалуйста, свои действия. Тебя забавляет этот маскарад? Что ты творишь?

– Отвечу в обратном порядке. О темных делишках нашей пресветлой «Церкви» на самом деле было известно давно. В том числе и о «лапе» в Управлении. Как только дело передали вам, я решил тайком разведать обстановку…

– Тайком? – Кречетов окинул скептическим взором «розовое видение». В целом, нельзя было не отметить, что парень прекрасно замаскировался и выглядел даже мило. – И почему меня не поставил в известность?

– Я решил импровизировать.

– Не делай так больше.

– Хорошо. Да, пожалуй, мне стоит быть осмотрительнее, коль скоро вы уже прочли третий раздел… Вы ведь его прочли?

– Прочел, – кивнул Кречетов, проглотив остроту.

– Так вот, представьте себе развитие событий. В секту приходит жаждущая утешения, страдающая дамочка и делает огроменное пожертвование. Разумеется, она хочет увидеть самого пророка и готова платить за срочность. Этот вопрос обсуждается руководством секты, с дамочкой беседуют о том, о сём – официально и неофициально. После первой официальной беседы дамочка доходит до ближайшего отеля и, зайдя в дамскую комнату, испаряется. Выходит оттуда уже добрый молодец. Но следующая беседа все-таки происходит – значит, слежки за ней, скорее всего, нет. И вдруг дамочка появляется в Управлении ФСБ, сидит в кабинете начальника подразделения, которому поручено дело секты – и все это ровно в тот день, когда ей должны позвонить и сообщить, разрешено ли ей встретиться с пророком. Как вы думаете, разрешат?

– Если «лапы» в Управлении нет – разрешат! – понял Кречетов.

– Вот так-то!

– Но зачем именно в бабу оделся?

– Так заметнее, но естественнее. Нужно было, чтоб меня наверняка заметили и в секте, и у вас. Но в то же время поверили, «пожертвования» я делаю из собственных средств, а не из выделенных из госбюджета. Можно было бы одеться откровенным пидором – но что он забыл в секте? Калекой? Но богатый инвалид – это что-то из мыльной оперы. Другое дело – баба. Уж на такую куклу все обратят внимание. Кто не увидит – тот услышит от коллег. «Лапа» проверит паспортные данные в бюро пропусков – они совпадут с теми, что в секте.

– Молодец. Кстати, отлично выглядишь.

– А, – парень махнул рукой. – Дело техники. Главное – закрыть колени и горло, и плечи замаскировать удачным фасончиком. И, отвечая на ваш первый вопрос, да – меня очень забавляет такой маскарад.

– И часто так наряжаешься?

– Когда того требует Отечество!.. Первый раз-то в шутку нарядился, по пьяни. Мужики девок приволокли – или те сами пришли? не помню! – по углам растащили, а одежда их валяться осталась. Ну я и еще трое ее надели и давай плясать. Я-то, конечно, краше всех был…

– Кошмарный бред какой-то… – признался Кречетов.

– А кое-кому понравилось! Кое-кто даже просил на бис…

– Неужели никто ни разу не догадался, что ты не женщина?

– Люди часто смотрят только на одёжку. Для первого впечатления ее достаточно. А потом приходится включать обаяние, пускать в ход чары. Серьезно – чары, самые настоящие! Сами по себе они ничего не дадут, но вкупе с «маскарадом» – очень даже! – объект вздохнул, расправляя складки на юбке, и как бы невзначай закинул ногу на ногу.

Кречетову тут же попалась на глаза едва заметная выпуклость на его бедре.

– У тебя там что, кобура?..

– Вот за что люблю бабскую одежду – под юбку можно прицепить что угодно. Но не бойтесь – там не пистолет, а всего лишь нож. Не привык ходить совсем без оружия.

Он провел ладонью по ноге – очертания ножа, закрепленного на внутренней стороне бедра, проступили явственнее.

– Как пронес через металлоискатель?

– Утяжеленный пластик. Прелестная игрушка.

– А как ты ходишь… – Кречетов задумался, не зная, как спросить. – Как ты живешь с тем, что внутри?..

Парень ухмыльнулся, поигрывая локоном парика.

– Вы ведь не о плохих воспоминаниях говорите? Третий раздел произвел впечатление, да, Андрей Палыч?

– Да. Скажи, зачем это сделали?

– Так там же написано: чтобы гарантировать мою верность и преданность. Мой первый любовник, помнится, заставлял крест целовать на том, что я с другим мужиком не лягу. Но в Советском Союзе же все атеисты! Вот и решили в годы застоя вшить в меня взрывчатку. После сильных травм я обычно долго восстанавливаюсь… Улучили момент, сволочи. То же самое в девяностые – уже при Кротове. К старому образцу надо было подобраться поближе, хотя бы на километр. А к этому сигнал идет через космос – хоть в Антарктиду. Хотя новый намного удобнее – я его внутри вообще не чувствую.

– А старый чувствовал?

– Иногда. Первое время я с ним вообще дышать боялся. Потом привык. Человек бы с тем, первым, жить не смог – пошло бы воспаление, отторжение.

– И не возникало мысли попытаться вытащить?

– Чисто гипотетически, конечно, можно было попробовать, но при попытке вытащить эта зараза сдетонирует. Так и живу, как на вулкане: не будет от меня вестей слишком долго, больше месяца, например, или сделаю что не так – мой куратор, – объект выразительно постучал по столу, – сообщает наверх, президент нажимает красную кнопочку (тут главное не перепутать с другой) и всё! Направленный взрыв, окружающих даже не забрызгает. Эффективнее осинового кола, верно?

– И это все? Никакого договора, соглашения?

– Бессрочный договор, заключенный в одностороннем порядке. Только не плачьте. Если говорить откровенно, я сам виноват. Эх! – воскликнул вдруг парень, встряхивая плечами. – Отвяжись дурная жизнь – привяжись хорошая! Ладно, Андрей Палыч, подпишите мне пропуск и проводите к проходной.

Кречетов расписался на протянутой ему бумажке со штампом. Потом они вышли, заперли кабинет и стали спускаться вниз – по лестницам, намеренно минуя лифты.

– Первый раз я в Управлении так рано. И у всех на виду, – признался «объект».

На них – вернее, сказать, на «Анжелику» – разумеется, обращали внимание. Особенно запомнились Кречетову лица молодого лейтенанта из пресс-службы, Клавдии Алексеевны – пожилой секретарши генерала Зотова, полковника Марченко и подполковника Карпова – старичка-ветерана из отдела кадров. Последний подошел ко входу в главный холл одновременно с ними и поспешил открыть перед объектом дверь.

– Прошу вас, барышня!

Парень, опустив густые ресницы в притворном смущении, проскользнул вперед.

Андрей Павлович довел его до самого крыльца. На улице было не по осеннему тепло и солнечно, и «объект» поспешил надеть солнечные очки.

– Ну, Андрей Палыч, до скорого. Будет информация от сектантов, сообщу.

– Хорошо. Но не действуй больше, пожалуйста, без моего ведома.

– Какой вы милый – даже говорите мне «пожалуйста»!

Прежде чем Андрей Павлович успел что-либо возразить, парень чмокнул его в щеку, оставив яркий отпечаток помады, и легко сбежал по вниз по ступеням.

– Как тебя звать-то?

Парень игриво обернулся через плечо, закинув сумочку за спину.

– Федя!

Кречетов устало махнул рукой.

– Ну и дура!

Тот расхохотался и зашагал прочь.

Вернувшийся из буфета Митя заглянул в кабинет очень-очень осторожно: сначала просунул голову, потом – руку с пирожным на блюдечке, и только затем вошел целиком.

– Андрей Павлович, я принес вам трубочку. А кто это был?

– Это, Митя, был один кадр с нетривиальными методами работы.

– Он будет работать с нами?

– Да, – ответил Кречетов, немного подумав. Не прятать же это чудо природы вечно. – За трубочку спасибо – с утра ничего не ел.

Час спустя Кречетов отпустил Митю, а сам решил наведаться к Кротову. Заранее звонить не стал – все равно неизвестно, сможет ли тот ответить на звонок. Если генерал будет дома один, дверь просто не откроют, а если у него сейчас сиделка – она и откроет, и наверняка оставит их ненадолго наедине.

Сиделка у Кротова дома действительно была – она как раз готовила для генерала ужин.

– Я знал, что вы рано или поздно придете, – проскрежетал Кротов. – Ждал. Присаживайтесь.

Инвалидное кресло Кротова стояло во главе стола, перед ним был полный набор приборов, на коленях лежала салфетка.

– Я могу зайти позже, если помешал.

– Нет. Говорите. Как там «объект»?

– Хорошо. Привыкаю к нему.

– К нему невозможно привыкнуть. Я пытался вымуштровать его долгие годы…

– Вшивая в него взрывчатку? Извините за прямоту…

Кротов печально покачал головой.

– Вы еще многого не знаете, Кречетов.

– Архив слишком скудный, чтобы по нему можно было составить полное представление об объекте. Есть ли еще хоть какие-нибудь данные?

– Уничтожены за ненадобностью.

– За ненадобностью?!

– Я сохранил все самое ценное и информативное. Все остальное – субъективные байки, имперские или тоталитарные.

– Они могли бы дополнить психологический портрет.

– Нет. Все, что нужно, есть в первом разделе. Погодите. Поработайте с ним и сами поймете…

– Пойму? Да, я бы хотел понять, почему этот мальчик должен жить с взрывчаткой под сердцем? «Кого-то соблазнить, кому-то оторвать голову» – он существует только для этого?

Кротов весь скривился, даже не пытаясь сдержать недобрый смех.

– А он, даже судя по тем байкам, существовал только для этого. Всю свою жизнь он сам лез в политику, играл с огнем, спал с мужчинами и женщинами, делал, как ему удобно и выгодно. Иногда и убивал… Его ситуативная помощь была выгодна государству – Империи, затем Союзу. Но ему никогда нельзя было доверять. Просто раньше не существовало бомб нужного размера и дальности действия. Поверьте, для сомнений в его преданности основания были! А в стабильности его нынешнего положения есть и некоторая выгода. Материальная. Ему не приходится ввязываться в аферы или искать покровителей. Его услуги щедро оплачиваются из госбюджета. При том, что он не занимается ничем для себя непривычным. Что же касается «мальчика»… Он хорошо сохранился.

– Сколько ему лет и как его зовут? – резко спросил Кречетов.

– Ему не меньше трехсот лет. Его нашли под полом древней часовни при монастыре… – Кротов упрямо, красноречиво замолчал, не желая отдавать и крупицы информации.

– Как его зовут?

– Он не сказал?

– Ёрничает, предлагает придумать кличку.

– За триста лет у него было много имен.

– Мне нужно его имя.

– Его имя мы знаем с его слов. А значит, информация не вполне достоверна.

– Хоть что-то! Не могу я придумывать клички для тех, с кем работаю. Назовите хоть какое-нибудь имя – самое простое, которое повторялось чаще других. Как он утверждал, его звали?

– Фёдор.

«Ну и дурак!» – подумал Кречетов уже про себя. Да и про Кротова.

В коридоре послышалось бряцанье заставленного едой столика на колесиках. Вошла сиделка – немолодая, неразговорчивая, словно она сама была ветераном КГБ, и стала выкладывать Кротову на тарелку цветную капусту в сливочном соусе.

– Должен заметить, что вы крайне некорректно провели работу над архивом, товарищ генерал. Приятного аппетита, – пожелал Андрей Павлович, поднимаясь из-за стола.

Кротов цапнул его скрюченными пальцами за рукав пиджака.

– Я дал вам всю необходимую информацию. Используйте ресурс эффективно. Будьте осторожны, товарищ подполковник. Всего доброго…

Кречетов ушел, просто захлопнув за собой дверь. Ему начинало казаться, что паранойя и одиночество, которыми была пропитана эта со вкусом обставленная квартира, уже начинают прилипать к его коже.

Он никогда не любил Кротова – нелюдимого, жесткого, всегда держащего физически ощутимую дистанцию не столько с сослуживцами, сколько вообще с людьми. Одинокого…

Что же было причиной, а что – следствием? Может, за эту нелюдимость и жесткость он и показался какому-то советскому командиру достойным преемником? Или из-за «объекта» он и стал таким?..

Нет, подумалось, не из-за «объекта» – тогда уж, из-за Фёдора.

Пора было возвращаться домой. С досадой Кречетову вспомнилось, что за весь день он ни разу не позвонил жене…

Решив, что пойдет еще через секунду, Кречетов замер во дворе старого дома возле детской площадки, с которой уже ускользали последние лучи заката. Галдя, как растревоженные птенцы, дошколята и младшие школьники метались по площадке, торопились наиграться в этот последний теплый денёк.

Впрочем, дети всегда и играют, и живут, словно этот день, эта игра, эта сказка, это лето – последние. И только вырастая в серьезных дядь и тёть, осознают, что «всё будет еще десять раз». А потом приходит старость, люди спохватываются и понимают – не будет! Понимают те, кому посчастливилось дожить до старости… «Сейчас, сейчас – еще секунду. Последнюю», – думал Кречетов. Ему очень хотелось уловить, прочувствовать, захватить с собой, как на кончике свечки, это искреннее упоение жизнью.

– Ну что, Андрей Палыч, умиляетесь или вампирите втихаря? Здравы будьте…

Кречетов оглянулся. Перед ним стоял Федька. Он был в той же одежде, что и в вечер их разговора у лифта, только вместо футболки под куртку надел толстовку с капюшоном, который натянул до самых очков – не просто темных, а зеркальных, таких, что собеседник, желая посмотреть ему глаза, смотрел в итоге в самого себя.

– Привет, Федя.

– Поверили мне, интуиции или Крот разболтал?

– Не разболтал – признался под пытками.

– О! В чем еще признался?

– А больше ни в чем. Сказал только, что тебя зовут Фёдор и тебе триста лет.

– Плохо пытали – про возраст наврал.

– Так расскажи правду.

Федя наклонил голову, качнулся на пятках, целую секунду предаваясь мучительному раздумью.

– Хм. Нет. В другой раз, Андрей Палыч. Это долгий разговор под настроение, под хорошую закуску. Сейчас я с вами хотел поговорить о текущем деле – есть новости и соображения.

– Думаю, тут не лучшее место.

– Пойдемте ко мне? Тут дворами минут десять пешком. Решайтесь, а то нас сейчас за маньяков примут. Вон как мамки косятся.

– Они на тебя косятся.

– Но вы же со мной.

– Я с тобой… Пошли, раз десять минут.

Вместе развернулись, зашагали прочь, в тень других дворов.

– Не случайно живешь поблизости от Кротова?

– Ага. Его это бесит.

Тут Кречетов отчетливо представил себе кошмарную бытность этих двух существ – «Крота» и Федьки. Годы взаимной ненависти, невозможности избавиться друг от друга. У Федьки было умение и желание хитрить, изворачиваться, лукавить, у Кротова – по сути, полная власть над ним. Представилась ему и тайная, подлая, невысказанная «дуэль», длящаяся годами, состоящая из взаимных уколов и пакостей. Кто знает, может быть, этот переезд поближе, назло, стоил нескольких пожелтевших страниц – настоящей Федькиной жизни? Тогда становится ясно, почему архив обрублен, как топором.

У Кротова не было своей семьи, служба составляла всю его жизнь. Поэтому, наверное, он не отказался в свое время от «крайне важного проекта», который перешел к нему от умершего или умирающего командира. Взялся, да и сам был не рад. Кто из них первый начал – неизвестно (может, и вовсе Кротовский командир), но Федька сумел-таки даже из своего собачьего, рабского положения довести бывалого кэгэбэшника до инсульта.

«Что же ты такое, братец? Откуда в наш век пришел?» – думал Кречетов, глядя на шагающего рядом Федьку.

Тот шел, чуть наклонив голову, но плеч не сутулил. Одна смоляная прядь волос выбилась из-под капюшона и то загибалась за его край от порывов ветерка, то билась о зеркало очков.

Жил он, как оказалось, в доме постройки восьмидесятых годов, на седьмом этаже. Едва они вошли в лифт, Федька снял очки и скинул капюшон, с удовольствием взъерошив свои черные кудри.

– Откуда у тебя шрамы? – спросил Кречетов где-то после третьего этажа.

– Это я с лошади в пять лет упал, – Федька потер бровь. Потом провел пальцем по губе: – а это от сабли…

За железной дверью с двумя замками и простой сигнализацией оказалась небольшая, но в то же время просторная квартира – скорее всего, студия, разбитая на две части: спальня и кухня-столовая. Разделяла их нарочито грубая стена из белого кирпича с неровным проемом без двери, но с занавеской из стеклянных бус. Они качнулись, позвякивая друг об друга, когда Федька пронесся мимо. Он включил светильники на стенах, приоткрыл окно, поставил чайник.

– Чай будете?

– Не откажусь. Так что, звонили тебе сектанты?

– Еще бы! Через полчаса после того, как я от вас ушел. Причем раньше звонил сам пастор Гришаев – есть там такой, по-моему, на Анжелику запал – а теперь позвонила секретарша. И голосочек у нее был, как сироп замороженный. Сообщила, что встреча с пророком пока состояться не может и что у них меняется пропускная система. И мне сообщат. Думаю, они некоторое время не будут просто так звать народ с улиц, так что ваш зайчонок очень удачно успел попасть на их сборище. А Анжелике там больше не рады…

Говоря все это, Федька перетащил из холодильника на стол груду красных яблок и несколько плиток темного шоколада. Из кухонного шкафчика он достал две кружки и три пачки сухих ржаных хлебцев.

– А может, вы винца хотите, Андрей Палыч? Токайского, не?

– Нет, спасибо, Федь. А ты, что же, можешь человеческую еду есть?

– Конечно. Без нее цвет лица портится. Только приходится соблюдать строгую веганскую диету…

Оглянувшись на только начинающий закипать чайник, Федя подхватил свой рюкзак и прошел в спальню. За стеклянной занавеской зажегся мягкий свет светильников – у него, похоже, вовсе не было большой люстры.

– Можете заглянуть в логово коварного кровососа. Извините, если не слишком прибрано – уборка будет только послезавтра. Сам я не умею…

Кречетов переступил порог, огляделся. Если кухня-столовая была новой, удобной, в целом уютной, но безликой, то в обстановке спальни, казалось, чувствовался Федькин характер.

Кровать занимала почти треть помещения, но вся была скрыта покрывалами и расшитыми подушками. Прямо перед кроватью на стеклянном столике стоял большой плазменный телевизор, вдоль стены тянулся шкаф-купе (целый гардероб!), по полу были разбросаны искусственные звериные шкуры, кроме единственного участка у самого окна, наглухо забранного темными шторами – там лежал ровный черный палас. На нем стояли офисное кресло и рабочий стол без бумаг – только с клавиатурой-подставкой для планшетного компьютера. Над столом на стене висели сабля и собачий череп.

Федя, ставя планшет на подставку, мельком покосился на Кречетова, а затем – на эту композицию.

– Бобика-то за что, Федя?

– Дотявкался.

– Саблю разрешишь посмотреть?

– Пожалуйста, Андрей Палыч, – Федя снял саблю со стены, подал ему. – Рукоять современная, сам клинок XVI века, дамасская сталь.

Рукоять и эфес действительно были очень простые, чисто функциональные, а вот по клинку вились чернёные узоры. Повинуясь какому-то мальчишескому, пытливому порыву, Кречетов провел пальцем по лезвию, край которого был тонким и острым, как бритва. Кожа на большом пальце разошлась, как кожура на спелом помидоре.

– М-м-м… Ай-яй-яй! – ухмыльнулся Федя, сбрасывая куртку на кресло.

Он взял саблю, но прежде чем повесить на прежнее место, аккуратно – все-таки свое оружие он знал, как родное – поймал бегущую по стали каплю и слизнул ее со своего пальца.

– А вы ничего. Погодите, у меня где-то пластырь был.

Федя порылся в рюкзаке, уже брошенном прямо на пол, достал кусок пластыря побольше, и принялся заклеивать любопытного командира.

– И часто саблю в ход пускать приходится?

– Нет, к сожалению.

– К сожалению?

– Я огнестрельным оружием пользоваться умею, но не люблю. Предпочитаю холодное.

– Почему?

– А я сам горячий! Чай, кстати, уже вскипел. Пойдемте. Бобика потом погладите. А то вдруг он вас укусит!

Они вернулись в кухню, Федька залил заварочный чайник.

– Теперь кое-какие соображения…

– Гони.

– Когда вам это дело передали и сказали про «лапу», на кого вы грешным делом подумали? Первая ассоциация – по-честному!

– Самая первая, совсем по-честному? Марченко. Но…

– Но?

– Слишком простое решение. И потом, за годы службы он прекрасно себя зарекомендовал, репутация у него безукоризненная. Конечно, он слишком легко отдал дело. Но он, кажется, просто не привык спорить с начальством.

– А с личной жизнью у него что?

– Жена. Детей нет.

Федька разлил чай по кружкам.

– С женой не живут вместе. Постоянной любовницы нет, время от времени встречается с женщинами, но в основном раза по два-три с каждой. Иногда – с проститутками. Анжелика ему, кажется, тоже понравилась. Помните, на втором этаже, возле курилки?..

– Федь, все равно слишком голословно выходит.

– А сейчас будет еще голословнее и интереснее. Вы знаете, что Марченко долгое время работал с Кротом?

– Да, над несколькими делами, кажется. Марченко тогда был майором, Кротов – полковником.

– Они и потом были вась-вась.

– Это не повод подозревать в измене.

– Это повод поцарапать ему машину. Согласен. Но теперь самое интересное. Именно Марченко был первым претендентом.

– На что?

– На меня. Вы с вашим положительным психологическим портретом, с годами службы Отечеству за плечами, были запасным вариантом. Крот и меня готовил к тому, что передаст меня Марченко. Когда он его вызвал для разговора – как вас, только тремя днями ранее – я даже сидел в соседней комнате, готовился к худшему. Но бравый полковник отказался от оказанной ему высокой чести и спешно покинул квартиру. Крот расстроился, скажу я вам… А через две недели Марченко спокойно отказывается от дела, которое вел не один год. Разгрузочные дни у него что ли?

Федька выдохнул и принялся звонко и с аппетитом кушать яблоко.

Кречетов думал.

Можно, конечно, напрямую спросить: «А не врешь ли ты, уважаемый объект?» или «А чем ты, Феденька, докажешь?». Но единственное, что дал бы такой вопрос – это порча отношений в начале сотрудничества. На любое «Врешь?» будет «Не вру!» и обиженный Федька.

Если же взглянуть на информацию непредвзято – картина, увы, складывалась, связная и логичная.

Было, конечно, и кое-что за пределами логики. «Тремя днями ранее…» То есть Федьку решено было отдать ему в день похорон Гены.

– А как думаешь, Федя, – заговорил он, наконец. – Не мог он заранее начать Марченко готовить? Раз хотел дело – то есть тебя – ему передать. Сболтнуть лишнего, намекнуть?

– Не думаю, Андрей Палыч. Зная Крота… Единственная его положительная черта – верность долгу. Шаг в сторону – расстрел. А что, у вас какие-то подозрения?

– Нет пока. Просто в голову пришло. Вообще, говоря по совести, дурацкая система. Почему тебя отдают в подчинение одному человеку. Полковнику, подполковнику – мелко как-то… Почему ты не подчиняешься напрямую президенту?

– Чтобы я вблизи власти не крутился. Так надежнее – я ограничен в действиях, но на виду. Не доверяют.

– Но ведь был же какой-то повод? Федя, ну не бывает, чтобы подобное сотворили вот так, вдруг…

– Я же вам говорил: я сам виноват. Ничего не отрицаю. Доигрался – в очередной раз. Вообще, эта штуковина даже придает какой-то особый привкус жизни. Я могу умереть в любой момент – снова, как все.

– Федя, можно я откровенно скажу? Я прочел все разделы папки, говорил с Кротовым, видел и слышал все в ту ночь в доме Спиридовича… Но до сих пор до конца не верю. Если бы я знал, кто ты…

– Не поможет это, Андрей Палыч. Если я вот прямо сейчас, за чаепитием скажу, кем я был, назову вам свое полное настоящее имя, под которым меня знали, когда я был… живым человеком, вам будет еще труднее поверить. Знаете, мне кажется, Кротов всю жизнь не верил – не хотел, боялся. Поэтому и уничтожил архив – подогнал действительное под желаемое. Полумертвый мутант без имени и прошлого, объект – не внушал ему такого ужаса. Вы – фантастический, Андрей Палыч! Вы запросто идете ко мне домой, с интересом смотрите, как я пробую вашу кровь… Да я помню, лет десять назад мы с Кротом в переделку попали – обоих потрепало, помощи ждали долго… Из него кровь хлестала прямо на пол. Я глоток попросил! Он мало того, что табельным из последних сил махал и орал благим матом, что мозги мои по стенке размажет, так на следующий день псориазом на нервной почве покрылся весь. – Федька вдруг рассмеялся: – Эх, дурак, Федька, дурак! Я кажусь вам забавным? Знаете, Андрей Палыч, я думаю, вам просто очень хреново. Все плохо, от всего тошно, и тут – бац! – Федька, как чёртик из коробочки.

Он резко поднялся из-за стола, отошел к окну – за ним, во дворе шумел вечерний сквер, загорались окошки соседей.

– Федь… А тебе-то как хреново, – Кречетов залпом допил остатки чая. – Ты во сколько встаешь?

– Во сколько надо?

– Завтра к пяти вечера приедешь в Управление. В своем обычном виде. У тебя свой пропуск есть?

– Конечно.

– Замечательно. Завтра будем дальше все вместе работать.

– В смысле, все вместе?

– Ну не устраивать же мне планерки для тебя отдельно, для ребят отдельно. Давай Федь, сам винца выпей, погладь Бобика и ложись. Завтра жду.

Федька, не поворачиваясь, козырнул широким жестом.

– Как лист перед травой, Андрей Палыч.

– Вот и молодец. До завтра. Закрой за мной.

***

Марина не вышла его встречать. В квартире было тихо, приготовленный ужин давно остыл.

– Мариша, привет! – позвал Андрей Павлович, разуваясь. – Извини, родная, задержался.

Марина тихо сидела за кухонным столом. Перед ней стояла уже высохшая рюмка.

– Андрюша, прости, что-то задумалась. Сейчас я тебе разогрею.

– Сиди-сиди, – остановил ее Андрей Павлович. – Я сам. Ты иди, отдохни.

Он бросил в тарелку кусок мяса с грибами, картошку, поставил все в микроволновку.

– Я не устала, Андрюша…

«Не правда! – с горечью подумал он. – Устала. От этого дома, от скорби, от одиночества… Какой же я гад! Так ее бросить…»

– Ты сегодня очень долго. Дела?

– Да еще в пару мест надо было заехать.

Андрей Павлович сел напротив жены, отчаянно желая о чем-нибудь поговорить.

– Ты извини, родная, у меня в последнее время на службе чёрт-те что. Два новых дела дали, чужих, уже перелопаченных. Ай, да что там! А ты уже ела?

– Да, – Марина вымученно улыбнулась. – Андрюша, я давно хотела у тебя спросить: ты не против, если я опять в волонтеры пойду? Ну, как тогда – с детьми…

– Конечно, Марина! Я целыми днями на службе, а ты… Делом займешься, будешь делать что-то хорошее…

– А ужин, что же, не хороший? – спросила она, будто бы в шутку. Отчаянно желая сказать что-то не про ужин.

– Что ты, Мариш!.. Очень вкусно, как всегда.

– Как всегда, – кивнула Марина, головы не подняла, едва сдерживая слезы.

– Мариночка, что случилось? Ну прости меня! Прости, я от всего на службу убегал, очертя голову…

– На службу?

– Марина?..

– Я сегодня ездила к крестной. Она приболела, хотела с кем-то поговорить, и меня выслушала. Потом я ехала домой в троллейбусе, думала обо всем. И мимо твоего Управления как раз проезжала… Подумала: вот, ты там сейчас. Потом гляжу – и правда, ты на крыльце стоишь. А с тобой… Андрюша, кто она?

– Чего?..

– Та блондинка! Понимаю – красивая, стройная, молодая. Но так ведь нечестно, Господи-Боже!

Марина негодовала. Андрей Павлович собрался с мыслями, чтобы хотя бы попытаться серьезно и спокойно объяснить жене, что она не права.

Но не смог.

– Это, по-твоему, смешно? – опешила Марина. – Ты с ней целовался!

– Это называется «целовался»? Мариночка, так не целуются. Вот как целуются! Иди сюда, покажу!

– Не трогай меня. Скажи, кто она? Сотрудница?

– Не поверишь – сотрудник. Клянусь, это был мужик!

Тут Марина даже побледнела – не поверила. Возможно, к счастью.

– Ах так? – она схватила со стола тарелку с недоеденным ужином и швырнула на пол. – Вот к этому «мужику» и иди – пусть он тебе мясо жарит.

– Да не дай Бог!

– И не смей сегодня в спальню заходить.

– А рубашку на завтра?

– Утром выдам.

Марина в гордо развевающемся халате ушла. Андрей Павлович сам убрал осколки тарелки и остатки еды. Взял новую тарелку, положил новый кусок мяса, сел к окну. Нашарил под столом убранную Мариной бутылку домашней настойки, налил себе в ее рюмку. Вздохнул…

– Кротову такое и не снилось.

3. Ангелочек

– Клавдия Алексеевна, генерал не у себя?

– Нет, Андрей Павлович, он после обеда в Министерство уехал.

– Ах, да! Совсем забыл…

– У вас что-то срочное?

– Нет, ничего. Клавдия Алексеевна, с чем это вы там мучаетесь? Давайте помогу.

– Ох, да не беспокойтесь вы!

– Да мне ведь не трудно – где вам карабкаться, там мне руку протянуть. Что это?

– Это всякие копии служебных записок, заявлений, рапортов.

– Фолиант. Кстати, Клавдия Алексеевна, а Марченко сегодня не заглядывал?

– Сегодня нет. Но он, кажется, у себя. А что?

– Да по новому делу вопрос. Честно признаться, до сих пор странно, что у него это дело так вдруг забрали. Столько лет его вел. И так спокойно отдал. Вы не знаете, Клавдия Алексеевна, может, у него в семье что-то случилось?

– Да Бог с вами, Андрей Павлович, там, между нами говоря, и семьи-то давно нет… Ой, а вы еще эту туда же не поставите?

– Конечно, Клавдия Алексеевна.

– Спасибо вам! А Марченко, как тот же Кротов – волк-одиночка. По молодости женился, но семьи не сложилось. Не разводятся – чего уж на старости лет – но и жизни друг другу не портят. Он, говорят, вообще в отставку скоро будет подавать. Стареет, устал… А ведь хороший человек, старой закалки, ответственный.

– Да, да… Так, говорите, генерала сегодня до вечера не будет?

– Совсем сегодня не будет!

– Понятно… Спасибо, Клавдия Алексеевна.

***

Кречетов возвращался в свой кабинет, думая, что либо теперь по Управлению пойдет слушок, что он подсиживает Марченко, либо Клавдия Алексеевна будет считать его очень любезным, а генералу Зотову передаст, что его спрашивали. Может, рискованно было так откровенно собирать информацию, но старая, проверенная Клавдия Алексеевна знала всё про всех наверняка. И уж очень хотелось получить какое-то подтверждение новым предположениям до наступления вечера. Так будет спокойнее и легче работать, когда… когда вся его группа соберется.

И едва Кречетов об этом подумал, в кармане пискнул мобильный. «Можете представить меня, как Фёдора Данилова. Должность придумайте сами – до вас никто не показывал меня своим людям. Я на месте. Ваши гончие едят меня глазами. ТЧК» – сообщал Федя.

«Это надо видеть. И контролировать», – подумал Андрей Павлович и прибавил шагу.

Уходя, он разрешил Савину и Мите выпить чаю, пока его нет. Теперь они сидели на диване напротив входной двери и нервно грызли сушки. Когда он вошел, они поднялись, но их головы, как на ниточках, тут же повернулись обратно в сторону стола.

– Андрей Павлович, тут вот… – пробормотал Савин.

Федька сидел за приставным столом, в уголке, возле самого стола начальника. Когда Андрей Павлович вошел, он только выпрямился, не скинув капюшона, не сняв солнечных очков.

– Гляжу, все в сборе, – заметил Кречетов, проходя к своему креслу и как бы невзначай, между делом, чуть задергивая занавеску. – Не пообщались тут без меня?

– Ой, обо всём поболтали, – сообщил Федя, снимая капюшон и очки. – О жизни, о любви, о мужиках…

Наступила неловкая, немного напряженная пауза.

– Да ну? И как, Савин, у тебя дела с мужиками? Из отдела наружного наблюдения, например. Садитесь…

Все еще недоверчиво поглядывая на незнакомца, оба подошли, сели по другую сторону стола. Удивительно, но именно Митя не побоялся сесть напротив Федьки. Тот пока смотрел на свое отражение в очках, лежащих на столе.

– Думаю, стоит сразу познакомиться, – начал Кречетов. – Фёдор Данилов, из научно-исследовательского подразделения. Капитан Владимир Савин, младший лейтенант Дмитрий Шацкий. С ним, впрочем, вы в некоторой степени уже знакомы.

Федя усмехнулся, подняв взгляд на Митю, который, наконец, узнал его.

– Анжелика Сергеевна?..

– Привет!

Кречетов продолжил:

– С этого дня работаем все вместе. По материалам дела никаких секретов и тайн внутри группы. Начнем, пожалуй. Савин, что у тебя?

– Вчера и сегодня вплотную пообщался с товарищами из наружки, наблюдали за гастролером. Зовется пастором Адамом Ларсеном, настоящее имя – Аким Лебедев. Живет в Швеции с 1991 года. В конце перестройки ввязывался в разные секты, потом познакомился с нашим горе-пророком и попал в банду Михайлова – у того дело только набирало обороты. Ларсен по сути является посредником между ними. Заодно, прикрываясь религиозной деятельностью, выполняет поручения Михайлова, доставляет информацию, финансы, иногда даже заключает кое-какие мелкие сделки. В частности, вчера на его мобильный телефон был сделан звонок из офиса одной крупной промышленной компании. Официально, один из сотрудников хочет сделать пожертвование в частном порядке, но нам известно, что эта компания давно и успешно сотрудничает с корпорацией Михайлова. Сегодня утром Ларсену доставили пакет документов – он их не подписал, а вернул с поправками и предложениями. Новая версия договора будет готова к выходным. В воскресенье Ларсен улетает, но не в Швецию, а в Лондон. Причем не один, а вместе с пророком Игошиным.

– Видимо, крупная сделка, – заметил Кречетов.

Савин кивнул.

– По нашим данным, сам Михайлов сейчас в Лондоне.

– Надо брать их обоих сразу после подписания бумаг – тепленькими и тихо. Особенно Ларсена. Он необходим нам, как связь с Михайловым.

– Судя по телефонным переговорам, подписание состоится вечером в субботу. Как обронил в разговоре Игошин «заодно и отметим». Но на имя кого-то из официальных участников сделки пока не было заказано на вечер субботы ни столика в ресторане, ни номера в отеле. Возможно, они соберутся на квартире или на даче у Игошина, или просто-напросто в здании своей «Церкви».

– Не думаю, – включился Федька. – Не рискнут они так выставлять свою связь с мирскими аферами.

– Согласен! – встрепенулся Митя. – Многие прихожане специально переехали поближе к залу собраний. А на соседней улице вообще есть общежитие для иногородних. Хотя, официально оно секте, разумеется, не принадлежит. Тем легче заманивать молодежь – на дешевое койко-место. Так что в округе полно лишних глаз.

– Ладно, – протянул Савин, поглядывая то на одного, то на другого. – Но также вполне вероятно, что место или номер заказали через третьих лиц – сейчас проверяем эту версию…

– Проверьте «Маркиза», – посоветовал Федька.

Савин, недовольный тем, что его снова прервали, нахмурился.

– Что, простите?

– «Маркиз» – элитный ночной клуб в центре. Короче, ресторан, стриптиз, бордель – только все очень дорогое и без сверкающих вывесок. Личности, которые там бывают, вообще не слишком любят светиться. Игошин там бывал несколько раз, да и вообще это популярное место среди небедных людей, в том числе и гостей столицы. Просто проверьте.

– Откуда знаешь про Игошина? – спросил Кречетов. Про сам клуб, как «мекку» элитного секс-туризма, ему слышать доводилось – не по одному делу он уже фигурировал.

– Знаком с одним из владельцев.

– Тогда оба проверите – каждый по своим каналам. Митя, какая картина внутри секты?

– Ходил сегодня на утренние занятия – у них там что-то вроде воскресной школы, но есть занятия и по будням. Для домохозяек в основном.

– Что преподают?

– Что все неправы, – Митя вдруг усмехнулся, выпрямляясь на стуле. – Коммунисты, капиталисты, православные… Истину открыл Игошин, он же изобрел уникальную технику медитации, потому что йоги тоже неправы. Зовут на собрание в субботу, на котором будет выступать Ларсен, а также появится сам пророк. Вообще, начальство там все немного нервное. Наверное, никак не могут прийти в себя после… Анжелики.

Митя не удержался – улыбнулся, глядя на Федьку, который, похоже, как обычно, был собою очень доволен.

– А теперь, ребята, самое грустное, – продолжил Кречетов. – По этому делу ни одного заявления, ни одной служебной записки без предварительного согласования со мной. Вообще, стараемся действовать только через меня и генерала Зотова. И, разумеется, никому ни одного лишнего слова.

– Плохие слухи подтверждаются? – спросил Савин.

– К сожалению, пока да. На сегодня все. О дальнейших действиях сообщу. Можете быть свободны.

Федька и Митя поднялись, но Савин остался сидеть.

– Андрей Павлович, разрешите?

– Да, говори.

– Можно… с глазу на глаз? Если позволите.

– Конечно. Ребята, вы идите, работайте.

Савин сел поближе, на освободившееся место Мити, и проводил обоих каким-то настороженным взглядом.

– Итак? – поинтересовался Кречетов, когда дверь захлопнулась и шаги стихли за поворотом коридора.

– Андрей Павлович, кто это такой? Что это такое?

– Зря ты так, Савин. Федя необычный, очень. Но он нам может пригодиться.

– Из какого он отдела?

Кречетов, чуть наклонив голову, посмотрел капитану в глаза.

– Ты меня, что ли, проверяешь?

– Нет, конечно. Простите, Андрей Павлович. Просто не нравится он мне. Но если вы ему доверяете…

– Вполне. А ты мне?

– Конечно, товарищ подполковник!

– Вот и хорошо. Еще какие-то вопросы?

– Нет.

– Можешь быть свободен.

Десять минут спустя вернулся Федька, нарочито аккуратно и ритмично постучав.

– Можно? Я тоже хочу с глазу на глаз. Как там Савин – бдит?

– Боюсь, он в тебе узнал тот труп с двумя сквозными ранениями в брюшную полость. Но сомневается и не сознается.

Федя, не особо стесняясь условностями, сел прямо на приставной стол.

– А все потому, что ваша идея с таким «камин-аутом» – крайне неудачная.

– Невозможно прятать тебя постоянно. Если уж работаем вместе! Не доставать же тебя из шкафа только для разовых поручений.

– Вопросы возникают, Андрей Палыч. Много опасных вопросов. От копеечной свечки и Москва загорелась. Кстати! Только что видел Марченко. Митю до угла проводил, даже до буфета не дошел, и в холле перед лифтом – лоб в лоб.

– И что?

– Я хотел уйти по-английски, не прощаясь. Но он поздоровался. Пришлось ответить. Тогда он чуть ближе подошел и спрашивает: «Фёдор, верно?»

Кречетов смотрел на Федьку, стараясь понять, позабавило того подобное или насторожило.

– А ты что?

– Ну я же знаю, что КГБ лучше не врать. Сказал «верно» и уже тогда, не прощаясь, ушел.

– Не вежливо, Федя. И слабину, выходит, дал.

– А кто знает, что бы он спросил дальше и что я должен был бы ему ответить? Если он ни в чем не виноват и мечтает лишь о тихой отставке, он простит мне мою невежливость…

– И что ты по этому поводу думаешь?

Федька пожал плечами.

– За годы моей… службы мне случалось пару раз назвать свое имя. Если бы кто-то задался целью узнать, как меня зовут – особенно работая бок о бок с Кротом – он бы это сделал.

– Тебя ведь зовут не Фёдор Данилов?

– Меня зовут Фёдор.

– Федь, я ведь не Кротов. Я считаю, что не получится нормальной работы, если ты не будешь мне доверять.

– А вы, Андрей Палыч, мне доверяете? – Федька посмотрел хитро, искоса, своими глазами восточной кошки.

– Федь?..

– Да?

– Ты какой национальности?

– Чего?

– Просто в голову пришло. Если не хочешь, не отвечай.

– Андрей Палыч, да вы что?! Я – русский!

– Извини, если обидел. Больно на метиса похож.

– Нет, ну татары, конечно, пробегали, – Федя все еще немного растерянно провел рукой по черным кудрям. – Но это задолго до меня было. Я случайно такой красивый получился. А вы сразу обзываться! Нехорошо. А еще подполковник…

– Федя, не забудь, пожалуйста, по своему каналу попытаться пробить информацию по «Маркизу». И немедленно сообщи мне.

– Есть, шеф! Тогда я побежал готовиться к свиданию. Чего вы так смотрите? Я ведь не в шахматы с этим играю. Ну, до связи.

– Счастливо, – кивнул Кречетов.

Федька соскочил со стола и исчез за дверью.

А Андрей Павлович поймал себя на том, что искренне надеется, что Федьке «этот» действительно нравится. Иначе, какая-то проституция получается в наихудшем ее виде…

***

Как ни странно, Савин оказался шустрее и отчитался по «Маркизу» первым. Быть может, сыграла роль здоровая конкуренция. Уже ближе к девяти часам, когда Андрей Павлович только собрался уходить, тот позвонил и со скрытой неохотой сообщил, что Федька, оказывается, был прав.

– Игошин уже несколько раз бывал в этом клубе. Столик и комнату заказывал через подставных лиц – сотрудников своей же бухгалтерии, которые официально не являются членами его церкви. Сейчас то же самое – комната и столик у самой сцены заказаны на имя мужика, который вообще на больничном.

– Молодчина, Савин! Хвалю за оперативность.

– А что от вашего Фёдора – есть информация?

– Пока нет. Он… в процессе. До завтра, Володя.

– До завтра, Андрей Павлович.

Впрочем, этот день еще долго не кончался. Едва Андрей Павлович зашел в лифт, из-за поворота коридора появился полковник Марченко и, прибавив шагу, попросил подождать его. «Чего ж я не Федя?» – подумал Кречетов и с любезной улыбкой нажал кнопку открытия дверей.

Марченко вскочил в лифт, поблагодарил, перевел дух. Двери закрылись, лифт двинулся вниз.

– Вы – порядочный человек, Кречетов. Поэтому и решился говорить с вами открыто, – быстро заговорил Марченко. – Ваши порядочность и ответственность подвели вас к очень опасной черте. Кротов передал вам информацию по некоему давнему проекту, верно?..

– Если честно, не понимаю, о чем вы, – пробормотал Андрей Павлович.

– О том, о чем он всю жизнь не имел права вымолвить ни одного лишнего слова. Но я был рядом, наблюдал, догадывался…

Лифт остановился на первом этаже, двери открылись, но за ними был лишь пустой холл. Марченко решительно нажал на кнопку закрытия дверей. Они вдвоем оказались в глухой, стальной кабине.

– А в какой-то момент, Кречетов, я понял, что не только я – что за мной наблюдают. И мое любопытство не понравилось этому существу. Я бы не стал говорить об этом с кем-то другим – побоялся бы, что меня примут за сумасшедшего. Но вы знаете все! Поймите – Кротов провел жизнь в постоянном страхе, и вас ждет то же самое. А ведь у вас семья! Ох, я просто знаю, что будет происходить дальше. И мне страшно. За себя, Кречетов, прежде всего – за самого себя. Когда у меня забрали дело, над которым я работал несколько лет, я уже не стал спорить. Я понимал, что это лишь начало…

– Григорий Олегович, мне очень жаль, что дело у вас забрали. Вы знаете, что я никоим образом не настаивал и был удивлен не меньше вашего…

– Погодите, Кречетов. Не спешите с выводами и с ответом. Давайте встретимся в воскресенье. Я весь день проведу здесь, в Управлении. Приходите вечером, попозже – к девяти. Будет безлюдно и спокойно. Пока просто подумайте.

Он быстро нажал кнопку, выскочил из лифта и засеменил через холл к проходной.

В половине одиннадцатого, наконец, позвонил Федька.

Андрей Павлович с женой уже лежали в кровати – каждый на своей половине, со своей книгой, под своей лампой на прикроватном столике.

Взглянув на экран, Андрей Павлович, подумав секунду, вышел с телефоном в коридор.

– Да.

– Андрей Павлович, можете разговаривать? – Федька говорил вполголоса, едва ли не шептал. На заднем фоне слышался постоянный гулкий шум.

– Могу.

– Вы меня хорошо слышите?

– Терпимо. Ты где?

– В душе. Сегодня возможности позвонить может больше не представиться.

– Ты уверен, что нас не слышат?

– Абсолютно. Информация на счет «Маркиза» подтвердилась. Для руководства, оказывается, вообще не секрет, кто время от времени гостит у них, и это давно стало предметом для приколов. В субботу Игошин снова придет. Причем у них бронь на две комнаты. Вы в жизни таких бабок не видели, сколько они заплатили за вторую. А меня в субботу пустят на сцену.

– Куда тебя пустят?!

– Думаете, это для дела не пригодится?

– Пригодится, думаю. Только, чего ты там будешь делать? В одежде ты на девку, конечно, похож, но там же стриптиз…

– Обижаете, Андрей Палыч! Там одна мужская роль есть. По сюжету у меня будут рабыни. Нынешнего «рабовладельца» обещали штрафануть за что-нибудь и на субботу отстранить от работы. А еще я попросил забронировать столик для друзей. Можете с Савиным сесть, можете наружку посадить. Не знаю, далеко ли от наших пасторов – не стал уточнять, чтобы особо не светиться.

Кречетов слушал, пытаясь прикинуть, насколько пригодится все, что удалось Федьке устроить на субботу. Но в голову настойчиво лезли слова Марченко. Странно, он ведь только начал верить Федьке, а Марченко ему не нравился никогда. Но если довериться логике, простому здравому смыслу – кому стоит доверять: полковнику ФСБ с десятками лет безупречной службы за плечами или странному, дикому существу, которого официально нет?..

– Андрей Палыч, вы меня слышите?..

– Да, Федя. Извини. Ты – молодчина. Нам все очень пригодится. Жду завтра в то же время.

– Спокойной ночи, Андрей Палыч.

– И тебе, Федя.

– Да не дай Бог! Целую.

Андрей Павлович усмехнулся, взвешивая мобильник на ладони, и вернулся в комнату. Марина взглянула на него.

– Со службы звонили?

– Нет, любовница. Скучает. Ну ты же ее видела – высокая, стройная блондинка. Только зовут ее Фёдор.

Марина с ледяным лицом захлопнула книгу, выключила свою лампу и укрылась одеялом.

***

Это было строгое и в общем-то неприметное здание. Стояло оно не на самом проспекте, а в переулке, напротив некоего объекта вечной стройки. Четыре строгих этажа с наглухо закрытыми окнами. В переулке дверь без каких-либо опознавательных знаков, только с глазком и кнопкой звонка – вход для персонала. Основной вход был во дворе – там была такая же дверь, но на ней уже имелась медная табличка с единственным словом: «Marquis».

Имелся у здания и еще один этаж – под землей. Не просто подвал – этаж, где располагалось хозяйственно-бытовое сердце всего заведения. Не только котельная, щитовая и склад с морозильником, но и подсобки, кабинеты и отдельная столовая – никакая часть этой примитивной, обыденной жизни не касалась тех, кто развлекался и развлекал наверху. Руководство клуба вообще старалось не вмешиваться в то, что происходило на подземном этаже, полностью положившись на заведующего хозяйственной частью. Тот добросовестно выполнял свои обязанности, получал неплохой оклад и не тревожил хозяев по пустякам.

Конечно, интерес спецслужб к их заведению пустяком назвать было нельзя, но об этом он также ничего не сообщил. За время его работы в «Маркизе» да и вообще в течение всей жизни у него накопилось достаточно темных секретов, которые оказалось возможным превратить в рычаги воздействия.

Он отлично понимал, что этот вечер может стать последним для него в этом хлебном, престижном заведении. Пусть даже на «минусовом» этаже.

Но он просто велел принести ему кофе, подлил туда коньяку, а на вопросы, что происходит в аварийной щитовой и «кто эти люди?», отвечал, что «сам вызвал ремонтную бригаду для замены проводки на участке». И очень-очень надеялся, что члены «ремонтной бригады» простят ему, как и обещали, некоторые былые грехи. Также он старался не думать о том, что еще пара автобусов с «ремонтными бригадами» быстрого реагирования наверняка ждут где-то за углом на случай, если «ремонт» не удастся провести по-тихому.

Аварийная щитовая состояла из двух маленьких, тесных комнат с очень тусклым светом. Людей набралось немного – кроме Кречетова, Савина и Мити, только Майор Климов и старший лейтенант Резникова. Причем Савину и Резниковой предстояло работать «в зале». Савина решено было посадить за столик, заказанный Федькой, а Резникову – подослать к Игошину и Ларсену под видом девушки от заведения, чтобы она в нужный момент увела из зала хотя бы одного из них – желательно, Ларсена.

Кречетов про себя невольно отметил, что старший лейтенант на редкость хороша и ничто в ее внешнем виде не должно вызвать подозрений: охрана примет ее за девочку одного из гостей, гости – за работницу заведения.

Наконец, закончил наводить марафет Савин.

– Андрей Павлович, ну как?

Спустился он в подвал, как и все, в рабочем комбинезоне, а теперь надел дорогой костюм, пару перстней, зализал волосы. Лицо он старался сделать непроницаемым, потому как (это Кречетов видел и понимал) чувствовал себя в такой лощеной шкуре отвратительно.

– Хорошо выглядишь. Камеру с микрофоном повесили?

– А как же!

– Молодцы. Кстати говоря… – Кречетов взглянул на часы. – Пока есть время, пусть наш Фёдор спустится к нам. На него тоже аппаратуру повесим.

Чтобы позвонить, Кречетов отошел к двери – только там брал сеть мобильный – и набрал Федьку.

– Алло, Федя. Спустись к нам в щитовую. По делу.

Ответом ему была тишина – слишком долгая, чтобы оказаться случайной. Затем вызов завершился.

– Ну что? – спросил Савин, когда Кречетов вернулся к собранному наспех пункту наблюдения с тремя мониторами.

– Сейчас будет. Удалось подключиться к камерам наблюдения?

– Конечно, Андрей Павлович, – сообщил Митя. – Всё видим, всё пишем.

– Федя спустится – повесишь на него камеру.

– Есть!

Тут Кречетов заметил, что Климов украдкой, будто между делом покосился на них – как-то слишком внимательно, цепко, осмысленно.

Вскоре действительно явился Фёдор.

Из одежды на нем были кожаные штаны, черные рожки и крылья из черных перьев. Причем штаны были с разрезами по бокам снизу доверху, стянутыми тонкими шелковыми шнурами. Пожалуй, надень он одни трусы, это выглядело бы честнее и целомудреннее. На волосах был лак, на глазах – иссиня-черный карандаш.

– Как я вам? – мурлыкнул Федя и повернулся кругом.

– Класс, Федя, – кивнул Кречетов. – Еще бы хвост и нимб.

– Андрей Павлович, – жалобно простонал Митя, пытающийся подступиться к Феде, но словно бы натыкающийся на меловой круг. – А куда же камеру? Даже ремня нету…

– Ёлки-палки, – вырвалось у Кречетова. Федька только вздохнул, с любовью оглядывая самого себя.

– Может, тогда обойдемся без его камеры? – предположил Савин. – В зале будем я и Резникова…

– Нет, так не годится. Мне нужны все. Ты через сколько пойдешь на сцену?

– Через полчаса.

– Ясно… – протянул Кречетов, соображая, как лучше быть. Он окинул Федьку внимательным взглядом, невольно задержавшись на ребрах – виден ли шрам? Нет, не виден. – Сделаем вот как. Митя, давай бегом в ближайший зоомагазин – купи ему ошейник. Кожаный с шипами, как на добермана…

Митя, получив деньги, убежал, Федя ушел ждать в соседнюю комнату – бетонную коробку с огоньками на стенах. Климов проводил его крайне недовольным взглядом.

– Только ведь курить бросил…

Кречетов сделал вид, что не слышал.

– Связь с оперативной группой есть?

– Да, ждут нашего сигнала.

– Надеюсь, не понадобится. Савин, иди в зал, садись за свой столик. Судя по картинке, народ уже собирается.

– Вас понял, – Савин кивнул и, мельком оглянувшись на замерший во мраке крылатый силуэт, вышел.

– А я? – решилась спросить Резникова.

– А вы пойдете позже в разгар вечера. Чтобы не вызывать подозрений и вопросов у охраны.

Кречетов дождался, пока Савин появится на камерах охраны, оглядел остальные два монитора, вздохнул и вышел в соседнее помещение.

Там электричество гудело в проводах, в стенах и, казалось, в самом воздухе. Федька стоял, глядя на мерцающие огоньки различных датчиков. Их отблески отражались в его глазах и рожках. Крылья же в этой темноте могли бы и вовсе показаться настоящими, если бы не широкие резинки, перетянувшие крепкие Федькины плечи.

– Я когда смотрю на какую-то незнакомую технику, всегда пытаюсь понять, как она работает, – признался он.

– И как сейчас – выходит?

– Нет. Слишком мудрено.

– А человека понять еще труднее, – Кречетов прислушался: Климов с Резниковой за стеной тоже о чем-то негромко переговаривались. – Ты раньше пересекался с майором Климовым?

– Он тогда был капитаном. Встретились разок на одном задании.

– Он тебя запомнил, похоже.

– Ну, сегодня совсем накрепко запомнит.

– Федь, ты, пожалуйста, не переигрывай.

– Да я же вам говорил, что роль у меня на три минуты…

– Я не про шоу.

Федька улыбнулся, лукаво закусив губу.

– Весь мир – театр. Ладно-ладно, Андрей Павлович, не тревожьтесь. Постараюсь держаться в рамках образа.

– Не холодно босиком?

– Я не мерзну. Могу в таком виде по двадцатиградусному морозу идти несколько километров. Даже когда рухну, не умру – надо будет аккуратно разморозить. Крот ведь об этом писал в первом разделе. А вы так и не выучили наизусть?

– Времени, Федя, нет, чтоб зубрить, – вздохнул Кречетов. На самом деле, первый раздел он помнил достаточно хорошо, но одно дело – читать, что «объект переносит низкие температуры» и совсем другое – видеть, как Федька стоит босой на бетонном полу: – Почему тебе перестали доверять именно в семидесятые? Почему не раньше? Ты ведь до этого работал на царскую разведку…

Федька подступил ближе и заговорил тихо:

– Я ни на кого раньше не работал, Андрей Палыч. Я играл. Вблизи престола всегда интересно, всегда на кураже.

– Но ведь однажды престола не стало.

– Да. Мне как раз тогда Романовы окончательно оскомину набили. Ну-ну! Не смотрите так! Рога у меня игрушечные. Я просто принял ту сторону, которая мне больше нравилась. Мое вмешательство ничего не изменило. Только, может быть, спасло несколько жизней красноармейцев. Но в семидесятые, после всех войн, холодных и горячих, в затишье, в безвременье, кто-то задумался – кто-то испугался – что я действительно могу изменить судьбу государства. Мне не везло в семидесятые…

– И ты не давал никакого повода усомниться в твоей верности?

– Я бы никогда не принял сторону внешнего врага. Это ведь уже дело принципа. Но внутренний конфликт – это как ссора между братьями, и ты выбираешь того, с кем согласен. Разве нет? В семидесятые особых конфликтов не назревало… Хотя, может поэтому и задумались – зачем я вообще нужен? А я потерял бдительность, не улучил момент, когда игры кончились….

– Ты не пожалел тогда, что выбрал их сторону?

– Чью «их»? Этих новых, отожравшихся буржуев, лживых свиней? Я понял, что все хорошее идет к неизбежному концу еще после убийства Кирова. Как мне его было жалко!

– А он знал о тебе?

– Киров? Да.

– И знал, кто ты?

– Знал. Поэтому, наверное, не поверил мне, когда я пытался его предупредить…

Тут, с грохотом и топотом, в щитовую ввалился Митя. От быстрого бега он не мог ни говорить, ни даже толком дышать, руки у него, разумеется, тряслись, так что камеру и микрофон в ошейник взялась вставлять Резникова.

Федя же любезно подал Мите бутылочку минералки и осведомился:

– Ну как, наши победили?

– Г-где?.. – еле выдохнул Митя, пытаясь попасть бутылкой в рот.

– При Марафоне, конечно. Дух не испусти, зайчонок.

Митя, смутившись и нахмурившись, отступил к пульту.

Резникова вручила Федьке ошейник и вернулась к Климову. Федька, не обратив внимания на холодную, колючую неприязнь, отчего-то промелькнувшую в ее взгляде, скользнул довольно наглым и жадным взглядом по ее фигуре – от затылка к бедрам. Затем попытался надеть ошейник.

– Андрей Палыч, мне крылья мешают. Не поможете?

Кречетов спокойно, с невозмутимым лицом, подошел, взялся за ремешок.

– Волосы придержи, в самый замок лезут.

Федька отодвинул с шеи ложащиеся на нее кончики черных прядей и будто невзначай чуть повернул голову.

– Не мы одни успели поговорить по душам, Андрей Палыч? – едва слышно прошептал он.

– Готов! Позывной – «Ангел».

– Ну я полетел!

Федька боком вышел из щитовой, Кречетов сел за пульт. Митя в этот момент как раз делился с Резниковой подробностями поиска ошейника.

– Магазинов тут нет! Салон нашел. Кошмар! Для шавок – салон. На меня в этой форме, в рабочей, как на грязь вообще посмотрели. Но ошейники достали, выложили. А какие у этих продавщиц лица были, когда я их стал на себя примерять!..

Трудно было не признать, что здесь действительно приятно находиться. И вправду не просто дорогое, а элитное, почти изысканное место.

Кресло оказалось невероятно удобным – просто-таки втянуло в себя, обняло.

Пришлось напомнить себе, что расслабляться нельзя. Для начала Савин заказал какой-то коктейль замысловатого вида, с экзотическим названием. Пить его он, разумеется, не собирался, но сидеть за пустым столом не стоило.

Вечер только начался, на сцене, мысом выдающейся в зал, танцевали две полуобнаженные девушки – это пока был не откровенный стриптиз, а именно танец под мягкую, мелодичную, восточную музыку.

Зал наполнялся и разогревался.

Когда глаза привыкли к темноте, Савин, наконец, разглядел, где сидят сектантские проповедники – напротив него, во втором ряду от сцены.

– Это «Соболь», – назвал Савин свой позывной. – Вижу святош. На десять часов от меня.

– Тебя поняли, – отозвался Кречетов. – Видим их.

Дальше все пошло, как по нотам: к святошам подсел невысокий, лысоватый человечек – представитель, с которым велись неофициальные переговоры.

В зал отправилась Резникова, но пока только осматривалась, не подходя к объектам.

Ларсен с представителем компании вышли. Вскоре господин Ларсен вернулся один – довольный. Закончивший свои дела в Москве. Они с Игошиным заказали крепкую выпивку.

Резникова тут же подсела к ним. И даже Савину через сцену было видно, как Игошин изумлен, но искренне рад – поверил в «подарок» от заведения. Ларсен был на удивление спокоен, даже равнодушен, интересовался лишь своим бокалом и сценой.

А там начиналось нечто интересное…

В глубине сцены клубился дым, пронизанный резкими, мощными красными лучами. И там, в дыму, скользили, появлялись на мгновение, а затем словно бы растворялись в нем, женские тела. И вдруг музыка, переливавшаяся, вступавшая очень вкрадчиво, мягко, грянула электронным аккордом – и из красного марева поднялась фигура с черными крыльями. Падший ангел воздел одну руку к далеким, потерянным небесам. До второй его руки в этот момент дотронулась одна из грешниц… Ангел опомнился, схватил пленницу за запястье, швырнул ее на сцену перед собой. Две другие девушки бросились к ней, будто стремясь помочь, также вырвались из дыма, но затрепетали перед своим грозным надсмотрщиком и пали рядом с ней.

Ангел опустился на колени над первой грешницей, затем практически лег на нее, провел ладонью по ее телу, нежно сжал одну грудь.

В пункте наблюдения все происходящее с точки зрения «Ангела» было отлично видно. И слышно. Девица, дабы не выходить из образа, сладострастно выгнулась, но при этом украдкой прошипела:

– Ты что творишь, козлина?

– Проверяю – настоящая или нет.

– Еще раз проверишь – в хлебало наглое получишь.

Ангел, изогнувшись, как кошка, соскользнул с грешницы, полуприлег-полуприсел на краю сцены. Отработал. Дальше все внимание зала было приковано только к грешницам. Столь незначительная мужская роль в шоу и порадовала немногих пришедших сюда женщин, и не раздражала мужчин.

– «Ангел», повернись влево градусов на пятнадцать, – велел Кречетов. – Хочу видеть объекты.

Федька лениво повернулся и вновь замер. И стал сам откровенно разглядывать «святош» – это было видно на камере Резниковой.

– «Ангел», не светись, пожалуйста, – снова вышел на связь Кречетов.

– Я не свечусь, шеф. Я работаю. Спокойно, – промурлыкал Федька, чуть опустив голову, а затем вновь уставился в прежнем направлении, но выбрав более конкретный объект – Ларсена.

Тот, как ни странно, также прямо и неотрывно смотрел в ответ, лишь изредка отвлекаясь на болтовню уже изрядно набравшегося Игошина или на беснующихся на сцене грешниц. Так прошла минута-другая.

– Поняли тебя, – усмехнулся Кречетов. – Тогда берешь на себя Ларсена. «Астра», – переключился он на Резникову, – уводи Игошина не раньше, чем «Ангел» уйдет со сцены. «Соболь», расплачивайся и уходи. Жди их в коридоре.

Савин послушно расплатился, оставив щедрые чаевые, и вышел в широкий коридор, опоясывающий главный зал. Оглядевшись, Савин достал сигареты. Прикуривал медленно, потому что, откровенно говоря, не особо умел.

Эта сигарета стала настоящим мучением. Он уже с содроганием думал о второй, как из зала вышли Резникова с Игошиным.

– Вижу «Астру» с одним из объектов, – сообщил Савин, оглядываясь на зал и будто что-то бормоча себе под нос. – Какие указания?

– Пока оставайся на месте. Будь наготове.

– Вас понял.

Он не спеша вернулся к наглухо задрапированному окну, снова закурил, кляня все на свете.

Стал ждать, чувствуя, как начинают потихоньку звенеть, вибрировать в готовности, нервы.

Наконец, с ним снова вышли на связь:

– «Соболь», поднимайся на этаж выше, двадцатый номер. Говоришь и действуешь по плану.

Савин выбросил сигарету и направился к лестнице, отделанной под мрамор – просто очередной посетитель то ли устал отдыхать, то ли пошел расслабляться дальше.

В следующие несколько секунд публика в коридоре вовсе сменилась: новоприбывшие поднимались из главного холла, те, кто сидел в зале, выходили пройтись и о чем-то поговорить. Или спешили в номер с местной мадемуазель. Наконец, появился в коридоре и Ларсен.

Он прохаживался из конца в конец – неспешно, оглядываясь по сторонам. В итоге он зашел в самый темный, укромный, даже холодный уголок парадной части этажа. Здесь, в этом закутке, горел единственный тусклый светильник – было сумрачно и тихо.

На широком подоконнике ослепленного металлопластиковыми ставнями окна сидел уже бескрылый, но по-прежнему полуобнаженный и рогатый падший ангел. Задумчиво и печально курил он свою тонкую, черную сигарету.

Ларсен оглянулся, тактично кашлянул и заговорил с легким акцентом:

– Не помешаю? Закурить не найдется?

– Увы! Самому стрелять пришлось. Карманов нет, – ангел не столько хлопнул, сколько провел ладонью по бедру – и по полоске плоти, перечеркнутой зигзагом шнура.

Ларсен скользнул взглядом вслед за его рукой, потом посмотрел ему в глаза и пробормотал как-то неловко, словно между делом:

– Сколько?

– Штука евро.

– Идет. Поднимайся в двадцать восьмой номер, – Ларсен тут же развернулся, хотел спешно уйти, но вдруг добавил: – Крылья надень.

– Конечно, солнце.

– Оба схвачены, – вздохнул Кречетов, сидя в щитовой перед мониторами.

– Трое, – напомнил Климов. – Того, с кем они подписывали договор, по нашей просьбе уже взяла ГИБДД.

Кречетов перевел взгляд на монитор с картинкой от Савина: в полутьме шикарного номера сидел трезвеющий, находящийся на грани паники Игошин. От пьяного весельчака, как и от просветленного пророка не осталось и следа – там сидел загнанный в угол хитрый и очень злой зверь. Хотя, зверю было бы легче – он бы бросился на загонщиков, и дело с концом. А включенность в человеческие игры обязывала – и он пытался играть до конца. Ему объясняли, что если он не пойдет тихо и по-хорошему, то придется ставить на уши весь клуб, с тем же итогом, но с гораздо большими проблемами для обеих сторон… Но Игошин юлил, врал, блефовал, даже пытался угрожать. В общем, дело Савину и Резниковой предстояло долгое и муторное.

На Федькиной картинке тем временем уже появилась дверь с номером «28».

– Это «Ангел». Я пошел.

– Давай.

– Пошел давать.

– Поостри мне тут! Тяни время, насколько возможно. Не снимай ошейник.

– Вас понял. Наслаждайтесь.

Федька открыл дверь и вошел – снова чуть боком. Крылья мешались.

– Андрей Павлович, – робко проговорил Митя, сидевший тут же, чуть поодаль. – Но ведь он же не станет?..

– Не станет, – заверил Кречетов.

Климов нахмурился.

– «Соболь» не успеет. Его «святоша» только начинает раскалываться.

– Не успеет он – пойду я.

– Товарищ подполковник, опасно. «Соболь» все-таки весь вечер наверху. А вам бы лучше там не светиться. И потом… Позволите личные соображения?

– Слушаю.

– Касаемо этого «Ангела». Мне довелось видеть его в деле и, осмелюсь сказать, ничего страшного не произойдет, если мы оставим их вдвоем чуть подольше. Зато компромат будет стопроцентный.

– Понял вас, майор. Но не в мою смену.

Двадцать восьмой номер внутри был оформлен в сиреневых и фиолетовых тонах. Над большой овальной кроватью находилась оригинальная, подсвеченная ниша в потолке – будто дыра в вечернее небо с ядовито-розовыми облаками.

Ларсен сидел на кровати, уже без пиджака, с расстегнутым воротом рубашки. На столике перед ним стояли ведерко со льдом с открытой бутылкой шампанского и два бокала.

– Ангелочек, – расплылся он в улыбке, уже без тени опаски или смущения. И даже без акцента: – Дверь закрыл?

– Конечно, святой отец.

Ларсен ошалело вытаращил глаза; все, сидящие в щитовой, похолодели до температуры окружающего их бетона. Федька как ни в чем не бывало сел на кровать, закинул ногу на ногу.

– Раз я ангелочек, то вы – святой отец.

Ларсен тут же успокоился, довольно и раскатисто рассмеялся, и стал разливать шампанское по бокалам.

– Как вас зовут? – замурлыкал Федька.

– Адам.

– Вы не русский?

– Нет, слава Господу!

– А так чисто говорите.

– По работе приходится тут бывать. А ты русский?

– Наполовину.

– А на вторую половину?

– Сириец. Мать в свое время в студента влюбилась.

– Обычное дело. Как зовут?

– Карим.

– Ну, за знакомство.

Федька выпил весь бокал до капли залпом. Ларсен отпил не больше половины, но церемониться далее не стал – вцепился в «ангелочка» и несколько мгновений на мониторе была только темнота. А из динамиков доносилось лишь его жаркое сопение. Когда вновь появилась картинка, Федька явно лежал на кровати, а Ларсен навис над ним.

– Сними это, – прошептал он, ухватившись за Федькин ошейник.

В динамиках раздался оглушительный скрежет.

– Не могу, радость моя. Правило клуба.

– Ладно, черт с ним!

– Может, сделать вам массаж?..

– Нет!

Ларсен накрыл собой и Федьку, и камеру. Кречетов взглянул на «картинку» Савина – беседа только подходила к кульминации.

– Не успеет. Я пошел.

На этот раз Климов промолчал, только с сомнением покачал головой.

Андрей Павлович скинул куртку рабочего костюма и надел свой пиджак. Брюки на нем были обычные.

– Климов, вы за старшего. Со мной постоянно быть на связи.

– Есть, товарищ подполковник.

Кречетов ушел, Климов беззвучно выругался, а Митя в ужасе уставился в экран, на котором пока ничего толком нельзя было разглядеть – только смазанные, мечущиеся пятна света и тени. Наконец, картинка замерла. Стал виден лежащий Ларсен – Федька сидел на нем сверху.

– Ты знаешь, Карим, что величайшие мудрецы мира ставили любовь к юношам выше любви к женщинам? – страстно шептал «пастор». – Это – божественная любовь…

Федька рассмеялся, а затем склонился и поцеловал Ларсена. Тот заерзал под ним и голос его, когда он заговорил, зазвучал по-другому – пропали и нотки веселья, он звучал низко и утробно от похоти.

– Ну давай, покажи, что умеешь!..

Федька соскользнул вниз, сев ему на ноги. В кадре оказались ремень и ширинка «пастора».

– Не смотри, – посоветовал Климов Мите, брезгливо косясь на экран.

Лейтенант, похоже, его не слышал: он прижал ладони к лицу – то ли в изумлении и ужасе, то ли желая закрыть глаза. Но все равно подглядывая, как ребенок, который смотрит фильм ужасов.

Однако едва ремень был расстегнут, Ларсен подскочил на кровати, как от удара током. Федька остался сидеть на его ногах, только повернул голову – и в кадре появился Кречетов.

Митя испустил вздох радости и облегчения.

– Какого черта? – взвизгнул Ларсен, уже с видом возмущенного солидного интеллигента. – Что вы себе позволяете? У меня нет денег! – выпалил он уже от страха.

– А что я тогда здесь делаю? – как бы между прочим поинтересовался Федька.

– Тихо, – велел Кречетов, подходя к кровати и отводя чуть в сторону борт пиджака, чтобы стало видно кобуру с пистолетом.

Ларсен онемел, побледнел, а затем вновь воззрился на Федьку.

– Это что – твой мужик? – пришел он к странному умозаключению.

– Да! – радостно подтвердил Федька.

– Не переигрывай, – резко одернул его Кречетов и сунул Ларсену в нос свое удостоверение. – Подполковник ФСБ Андрей Кречетов. Здравствуйте, господин Лебедев… «Ангел», слезь с него. Не думаю, что он убежит.

Федька живо соскочил с «пастора» и встал рядом с кроватью. Ларсен начал приходить в себя, оценивать окружающую обстановку, и прежде всего решил застегнуть брюки.

– Что?.. – зло прошипел он, стараясь совладать с дрожащими от волнения руками, – ЧК теперь не чурается и таких шлюх к работе привлекать?.. У вас на меня ничего нет. Я – гражданин Швеции! У вас будут большие проблемы, товарищ подполковник.

– В таком случае, быть может, вызовем шведского посла? – предложил Кречетов. – Не сюда, конечно, а в Управление.

– Ну, я надеюсь, вы будете благоразумны – не станете отвлекать занятого человека. Мы решим вопрос сами и мирно разойдемся. У вас ведь все равно нет ничего, чтобы меня брать – да еще так, в наглую. Извините, товарищ подполковник, я уж назову вещи своими именами.

– Хорошо, господин Лебедев, давайте все назовем своими именами. Вы нелегально достали себе шведский паспорт и последние двадцать лет живете в Швеции, но гражданином ее не являетесь…

– Это преступление – хотеть жить в благополучной европейской стране?

– Нет, что вы! Только эмигрировали бы тогда легально, с концами. И уже там, в благополучной европейской стране, организовывали тоталитарные секты и проворачивали бы финансовые махинации. Но тогда бы там долго не продержались. Кстати говоря, прятать вас за решетку мы не собираемся…

Ларсен-Лебедев, собиравшийся вновь прервать подполковника потоком праведного гнева, застыл с разинутым ртом. Кречетов усмехнулся и продолжил:

– Мы бы хотели некоторое время с вами сотрудничать. Ваша помощь очень пригодится следствию.

– Ну вы и раскатали губу. Говорю же – у вас ничего на меня нет! Я чист.

– Увы, Лебедев. На вас много чего есть. Просто пока не было повода взять вас с поличным.

– А вот это, по-вашему, повод? – расхохотался «пастор», тыча в сторону Федьки.

– Нет. Вам никто не запрещает проводить время в культурном месте и приятно общаться с совершеннолетним молодым человеком. Другой вопрос, что вы здесь оказались в крайне неудачный для вас момент. Вы, к сожалению, действительно очень бы нам пригодились. И если вы сейчас не пойдете с нами по-тихому, то через минуту-другую в клубе станет очень шумно. Две группы быстрого реагирования ждут в соседнем переулке. Поводов для столь решительных действий, поверьте, и без вас предостаточно.

– Но у вас нет поводов задерживать меня.

– А вас с вашим другом мы задержим не больше, чем на сутки. Что вы! Но в прессу успеет просочиться информация о том, что пророк и проповедник одной московской секты так хорошо проводили время. Может быть, кому-то из журналистов повезет и он разживется кадрами оперативной съемки. Но потом мы вас, разумеется, отпустим. И за ручку в аэропорт отведем. Чтобы господин Михайлов не волновался.

– Не знаю никакого Михайлова!

– Ну и слава Богу. Тогда вам и волноваться не из-за чего. Подумайте, Лебедев. У вас же есть скелеты в шкафу. А сотрудничая с нами, вы некоторых из них благополучно захороните.

Ларсен смотрел на Кречетова лихорадочными глазами, будто хотел переиграть его в гляделки. Понимая, что прежняя жизнь необратимо рушится…

Зазвонил мобильный. Ларсен вздрогнул от неожиданности, а затем понял, что звонят ему.

– Ответьте, – сказал спокойно Кречетов. – Только включите громкую связь.

Ларсен послушно включил.

– Адам?.. – раздался голос Георгия Игошина.

– Да, Гога?

– Не ломайся там, придурок.

Ларсен вскинул взгляд на Кречетова. Тот утвердительно кивнул – да, вы оба.

– Гога, ты…

– Не ломайся, говорю! – у Игошина сдали нервы. Связь прервалась.

– Что вы с ним сделали? – возмутился Ларсен.

– Ногу отгрызли! – усмехнулся Федька.

Кречетов холодно и строго посмотрел на него.

– Ничего пока. И с вами, Лебедев, ничего не сделаем, если пойдете с нами по-хорошему. Поверьте, нам тоже очень не хочется шума… У вас еще есть шанс успеть на завтрашний рейс.

Ларсен молчал – молча опустил голову, стиснул мобильный до треска, сжал челюсти. Молча кивнул.

– Замечательно. «Соболь», – обратился Кречетов уже к Савину. – Когда закончишь с первым, поднимайся, выведи второй объект.

***

Минут пятнадцать они сидели втроем на одной кровати, в полной тишине. Когда затем пришел Савин, Ларсен посмотрел на него исподлобья – возможно, видел его вечером среди толпы других посетителей и теперь узнал.

– Выбирайте, либо вы притворяетесь смертельно пьяным, либо делаете лицо повеселее, когда мы пойдем по коридору, – предложил Савин.

– Смеетесь, господа чекисты? Уж лучше буду пьяным.

– Хорошо. И на вопросы охраны, если таковые будут, отвечайте, что я – ваш друг. Если можно – поубедительнее. Идемте.

Ларсен медленно надел свой пиджак и с совершенно обреченным видом поплелся за Савиным. Дверь захлопнулась. Кречетов выдохнул.

– Ну ты, Федя, даешь.

– Будет вам, Андрей Палыч, – Федька сбросил ошейник на стол и налил себе еще шампанского. – Дело-то вышло мелкое. Даже скучное.

– А ты хотел, чтоб мы этот клуб штурмом брали?

– Для разнообразия. Я бы саблю со стены снял, размялся! Ладно-ладно! Уже никакой отряд с автоматами не затмит в моих глазах вас. Вам только белого коня не хватало, ей-богу! Кстати, спасибо. Мне этот Ларсен совсем не понравился. Шампанского не хотите?

– Нет, благодарю. Мне еще до утра работать.

– А что же вы за Савиным не идете?

– Подожду немного, чтобы не маячить перед охраной и другими гостями.

– Правильно. Кого-то может смутить табун мужиков, выходящих из одного номера. А я, с вашего позволения, выйду так же, как и вошел. Ну, чтобы не вызывать вопросов и не портить отношения с руководством. Мало ли, нам еще что-то здесь понадобится…

– Хорошо, Федя. Сегодня ты мне уже не понадобишься. Центр, – обратился Кречетов уже к Климову. – «Ангел» на сегодня выбывает. Отключайте его канал.

– Вас понял, – отозвался Климов.

– Приятное все-таки место, – заметил Федька, секунду-другую спустя.

– Бордель.

– Ну, бордель. Разве все так плохо. Девок здесь не на цепи держат.

– Федь, я смотрел на зал через камеры охраны и, готов поклясться, видел девчонок, которым нет восемнадцати.

– И что? Мне неполные шестнадцать было, когда любовник появился.

– Один любовник – не поток клиентов.

Федька пожал плечами, потом выпил залпом еще бокал шампанского и со вздохом плюхнулся на кровать – на спину, на крылья. И снова наступила тишина – но уже не напряженное молчание, а глубокое, спокойное, мирное безмолвие.

– Что ни говорите, а хорошее место… Тихое.

– Любишь тишину?

– Только когда не один.

Глядя на кусочек вечернего неба с ярко-розовыми облаками – картину в нише над кроватью – Федя протянул руку вверх.

– Я, когда маленький был, думал, что взрослые просто так между собой грешат. Возятся себе… А детей на самом деле Бог дает хорошим людям.

– Разве это не так?

– Ну, косвенно, может быть. А я думал, что все на самом деле так и происходит: открывается ранним утром окно и Боженька на ладони ребеночка родителям протягивает.

– И тебя, думал, также протянули?

– Конечно! Я так ясно себе это представлял, что почти помнил: папе еще рассказывал, как меня ему с матушкой принесли прямо с Неба, маленького, в одной рубашонке. А он не помнил. Ох! – Федя почти простонал и провел ладонью по лицу. – Окошко да Божья ладошка…

– Федь… – позвал Кречетов, еще не зная, что именно хочет сказать.

Тот встрепенулся:

– Вам пора?

– Да, пожалуй.

– Удачи с обработкой святош. Звоните, пишите. Митьке привет.

– Спасибо. Обязательно передам.

Кречетов подобрал ошейник со столика, пошел к выходу. Уже у дверей, в тесной коробке, служившей «прихожей», он оглянулся. Федька со смятыми черными крыльями лежал на белоснежной постели под окошком в искусственное, пронзительно-яркое небо. Словно бы почувствовав его взгляд, Федька открыл глаза, улыбнулся ему и подмигнул.

– Счастливо, Андрей Палыч.

– Счастливо, Федя.

Кречетов положил ошейник в карман, вышел в коридор и умеренно быстрым шагом направился к служебному лифту.

4. Холодные сны

Проснулся Андрей Павлович в четыре часа дня в кабинете у себя дома. Нельзя сказать, что он выспался и был совершенно бодр, но дальше спать уже не мог.

Он и вся оперативная группа не спали всю ночь. Ровно в 10.30 наружка посадила Игошина и Ларсена на их рейс – и, казалось бы, можно перевести дух, подвести не черту, а короткую, но явную черточку… Но что-то не отпускало, тревожило его.

Что-то, о чем он думал перед тем, как уснуть. И не уснул, пока не понял, не решил. И все, как ему помнилось, вдруг показалось так просто, так прозрачно – на редкость понятно. Что же было так понятно?..

Дело с сектой можно считать решенным – теперь, когда ей обрубили корни, она засохнет естественным образом. И сегодня воскресенье, в Управление ехать не надо… Ах, нет! Вот оно. Ему не давал покоя разговор с Марченко в лифте. «…И мое любопытство не понравилось этому существу. Я бы не стал говорить об этом с кем-то другим – побоялся бы, что меня примут за сумасшедшего. Но вы знаете все! …Не спешите с выводами и с ответом. Давайте встретимся в воскресенье. Я весь день проведу здесь, в Управлении. Приходите вечером, попозже – к девяти. Будет безлюдно и спокойно. Пока просто подумайте».

Тихо-тихо постучав, в кабинет заглянула Марина. Спокойно спросила:

– Будешь есть? У меня все давно готово.

– Да, спасибо, Мариша. Только один звонок сделаю.

Жена ушла, а Андрей Павлович понял, что с ней тоже нужно что-то поскорее решать, а иначе глупая случайность будет стоить ему спокойствия.

Поначалу Андрею Павловичу казалось, что он страшно голоден. Возможно, и был, но вот аппетита недосыпание и головная боль лишили его совершенно. Почти чрез силу он съел кусок курицы и запил его простой водой.

Марина с ним не ела – сидела в гостиной и, пожалуй, чересчур внимательно смотрела прогноз погоды. По области обещали дожди.

Уже доев, Андрей Павлович не вставал из-за стола – то оглядывался на жену, то смотрел на безмолвный пока мобильник. Стоило телефону дернуться и издать один-единственный звук, как Кречетов вскочил из-за стола.

– Да, слушаю! Ты уверен? – Пауза. Собеседник выдавал информацию. – Тогда я сейчас же звоню Савину и мы с ним выезжаем. Ничего не предпринимай. Хотя бы попытайся! Я сказал – жди. И будь на связи.

– Куда ты? – изумилась Марина. – Сегодня ведь воскресенье!

– Знаю, родная. Но ничего не поделать – надо бежать. Но сперва звонить.

– Мне для разнообразия позвони, когда время будет.

– Обязательно, милая. А теперь – извини.

Вернувшись в кабинет, он набрал Савина.

– Володя, добрый день. Ты сейчас в городе? Знаю, что сегодня воскресенье, но ты мне очень нужен. Я тебе в сообщении скину адрес. Выезжай немедля. Будешь подъезжать – сначала обязательно мне позвони. Без меня ни ногой. Понял? Нет, Митю вызывать пока не надо. Объясню на месте. Поторопись, Володя. До встречи.

Андрей Павлович отправил Савину сообщение, положил трубку, но вдруг призадумался. Что же это он? Нельзя сейчас сомневаться – совсем нельзя! Раз уж решил…

И все же уже в прихожей, у самой двери, он почти машинально набрал номер Мити Шацкого.

– Митя, здравствуй. Ты в городе? Извини, но придется прервать твой выходной буквально на час. Дело, откровенно говоря, пустяковое: приехать сегодня в Управление ближе к вечеру, постучаться в закрытую дверь. Ты ведь знаешь, где кабинет полковника Марченко?.. Сделаешь?.. Подробности позже. И сразу же позвони мне. До связи.

***

Они оставили машины у самого въезда в поселок и дальше пошли пешком. Кругом не было ни души: в октябре тут жили немногие – крайне фанатичные дачники и несколько стариков, предпочитающих или вынужденных жить в своих старых деревянных домах. А порой здесь появлялись те, кому нужно было на какое-то время спрятаться от города – от своей обычной жизни, которую они ведут у всех на виду.

Кречетов все объяснил Савину еще у машин: спокойно, быстро и просто. Тот с командиром спорить не стал. Согласился, что доказательств у них пока мало, к генералу идти можно – но только с подозрениями и словами. С Федькиными, по большей части, как подозревал Савин.

– Вы уверены, что нельзя подождать и собрать побольше информации? – задал он один-единственный вопрос.

Кречетов ответил не сразу, но без малейшего сомнения.

– Уверен. Он скорее всего уже в курсе, что Игошин и Ларсен завербованы. Если подождем – упустим.

– А если он ни при чем? Святоши ведь не знали в лицо «лапу» из Управления.

– Если он ни при чем – он сейчас в Управлении, работает и ждет встречи со мной.

Дом полковника стоял в самом конце улицы: крупный, старый дом, с большим чердаком, разросшимся во второй этаж, с огромным чердачным окном, состоящим из множества маленьких прямоугольных стекол. Из этого окна, вероятно, открывался вид на всю улицу и внутреннее устройство ближайших дворов. А вот первый этаж и двор самого дома были скрыты от посторонних глаз двухметровым металлическим забором. Были…

И ворота для автомобиля, и дверь в одной из их створок были приоткрыты. Дверь даже чуть-чуть поскрипывала, норовя открыться еще шире от порывов октябрьского ветра.

Из двора дальше по улице тянулись следы автомобильных колес.

– Свежие, – заметил Савин.

Они приоткрыли ворота, всмотрелись повнимательнее. Судя по глубине следов, по изгибу, по брызгам, оставленным на траве, машина выехала со двора резко – очень поспешно. Даже поцарапала ворота. Кто-то уезжал отсюда – по сути, бежал – поспешно, в панике.

– Не нравится мне все это, – протянул Кречетов. – Совсем грусть навевает…

– Идем в дом?

– Да, но на всякий случай попробую поискать заднюю калитку. С этой стороны двора мы окажемся, как на ладони.

– Думаете, в доме еще может кто-то быть?

– Скорее всего, нет, но… Не знаю. Побудь пока здесь.

Кречетов пошел искать окружной путь. Едва завернув за угол, он достал телефон и набрал Федьку. Ответом были долгие-долгие гудки…

За поселком начался негустой, светлый пролесок. Идя вдоль заборов, Кречетов без труда вышел к дому Марченко. Внушительный забор продолжался, нашлась тут и небольшая калитка – ниже человеческого роста, будто заплатка на металлическом полотне.

Она была укрыта зарослями малинника, и Кречетов, может статься, не сразу бы ее заметил, особенно в сгущающихся сумерках, если бы его внимание не привлек золотой блеск. Заглянув под сень листвы, он увидел на ветке золотое кольцо Федьки – кольцо-ремешок, которое он носил на большом пальце. Веточка, на которой оно теперь висело, была аккуратно сломана и утыкалась прямо в калитку. Приветик такой с намеком. Значит, Федька проходил здесь – но только туда, а обратно так и не вышел.

Положив кольцо в карман, Андрей Павлович толкнул дверцу. Та туго и со скрипом – оказывается, была на ржавой пружине – поддалась. Со стороны двора она когда-то закрывалась на железную щеколду, но теперь пазы, в которые та вставлялась, оказались вытянуты, разорваны, как пластилиновые.

Задний дворик был тенистым, полным холодного, застывшего влажного воздуха. Деревянный стол под деревом, покрытый пока редкими чешуйками опавших листьев, ржавый турникет между двух крепких столбиков (все, что осталось от старых-старых качелей), двойные зимние рамы в окнах, открытая настежь дверь кухни – и никого.

Несмотря на смутную тревогу, Кречетов понимал, видел по сотням изученных, мельчайших признаков, что опасности нет. А тревожило его то, что Федька так и не вышел с этого двора и на звонки не отвечал.

«Он уже большой мальчик – очень большой. Тебе, старому дураку, в дедушки годится, – успокаивал себя Кречетов. – Но ведь я же ему, гаду, велел ничего не предпринимать!»

Он решил вначале бегло осмотреть дом сам, а затем уже звать Савина. Достав пистолет, обошел все комнаты, заглянул в чуланы и крупные шкафы. Везде ни души. Но на первом этаже в большой комнате и в кухне были явные следы борьбы и даже отметины выстрелов на стене.

Дверь, ведущая со двора в кухню, к слову, была выбита, а этажерка, которой ее пытались подпереть, валялась в противоположном углу. Вдобавок, сервант в комнате лежал на полу, раскинув разбившиеся стеклянные дверцы, как птица – крылья. На некоторых осколках была кровь. Также несколько кровавых пятен Кречетов увидел в прихожей и на ступенях лестницы на чердак.

Андрей Павлович снова набрал Федькин номер и снова выслушал ряд длинных гудков. Выругался про себя. Как с таким работать?

А еще – откуда ни возьмись – мелькнула мыслишка: может, зря он дал Федьке понять, что ему нет дела до того, что написано в третьем разделе? Нет, конечно, без намерения воспользоваться властью! Просто чтобы Федька не откалывал таких вот номеров. Что если он и вправду просто по-человечески не понимает? Играет и своей жизнью, и чужими. А ну как опять доиграется?

Но тут же Кречетов опомнился, одернул себя. Нет! Так нельзя. Прежде всего – ему самому нельзя опускаться до того, чтобы держать кого бы то ни было, как зверя, на цепи. В конце концов, кто угодно может по какой-то причине нарушить приказ, начать действовать по своему усмотрению – человеческий фактор на то и человеческий. И для каждого можно найти свою «цепь» – семью или свободу. Нет большего наказания, чем абсолютная власть над чужой жизнью…

Чердак оказался настоящей комнатой – огромной, светлой, с выбеленным потолком, светлыми обоями на стенах, сплошь заставленной старыми вещами. Давно нежилой комнатой. Кровать и тахта, заваленные пакетами, мешками, ватниками, стояли углом возле печки-буржуйки, вокруг них лежали старые чемоданы, ящики с инструментами и посудой, книги…

Вдруг подполковник замер. В темном углу, слева от огромного окна, он увидел следы крови: пятна с подтеками и смазанные отпечатки ладоней. В углу стоял высокий табурет, а на потолке был люк, ведущий на антресоли – треугольный зазор под самой крышей. Кречетов взял стоящую поблизости метлу и постучал древком по крышке люка. Ответа не было – только капля крови сорвалась из щели между досок и шлепнулась на табуретку.

Эта тишина Кречетову совсем не нравилась. Одно дело – тишина в доме, по комнатам которого гуляет ветер, другое – за закрытой дверцей в темном углу, перепачканном кровью…

В кармане забился и загудел мобильный – Митя.

– Слушаю, – выдохнул Кречетов, сняв трубку.

– Андрей Павлович, я в Управлении. Полковника Марченко нет. На вахте говорят, что его не видели.

– Спасибо, Митя…

– Будут еще указания?

– Да, раз уж ты там, посиди еще полчаса. Мало ли что. У тебя никаких срочных дел?

– Нет, Андрей Павлович! Я тут посижу, почитаю.

– Хорошо. Позвони, когда будешь уходить. До связи.

Сзади скрипнула ступенька. Кречетов обернулся, держа пистолет перед собой – и встретился взглядом с Савиным. Тот стоял на лестнице, также с пистолетом, такой же настороженный, как служебный пес.

– Простите, Андрей Павлович, вас долго не было. Потом я вас в окне увидел, – сказал он, убирая пистолет. – Как тут?..

– Видел внизу погром и следы стрельбы?

– Да.

– А тут вот.

Кречетов указал на угол за собой. Савин вложил пистолет в кобуру, оглядел ступени у себя под ногами и перевел взор на люк в потолке.

– Еще не смотрели что там?

– Нет. Как раз думал тебя позвать, – солгал Кречетов. На самом деле, ему хотелось заглянуть туда лично, в одиночестве, чтобы заранее знать, что делать и говорить дальше.

Савин взобрался на табурет, открыл люк, подтянулся на его краях и заглянул внутрь.

– Там кто-то лежит, – пропыхтел он.

Удивительно, но Кречетов не знал, что хочет увидеть на антресолях меньше – Марченко с разорванным горлом или Федьку с осиновым колом в сердце. Хотя, зачем в обоих случаях прятать тело на антресолях?..

Савин подтянулся посильнее, сел на край, так что на чердак свешивались только его ноги, включил фонарик на мобильном. Просидев еще пару секунд, он спрыгнул обратно.

Кречетову в глаза посмотрел не сразу.

– Там Фёдор. Он мертв…

– Вот как? Подсади-ка меня Володя…

С помощью Савина он забрался на антресоли, сел рядом с лежащим там бездыханным телом, безнадежно испачкав пальто в размазанной повсюду крови. Осинового кола он, конечно, никакого не увидел…

– Андрей Павлович, он не дышит.

– Понимаю, Володя. Дай твой телефон, на моем нет фонарика.

Андрей Павлович взял протянутый Савиным мобильник и оглядел лежащего рядом Федьку. Выглядел тот неважно: правая нога была сломана как минимум в двух местах, на груди и на левом плече виднелись следы от пулевых ранений, на виске пуля, пройдя по касательной, оставила неглубокий шрам. Кречетов расстегнул его куртку – не обычную «косуху», менее поношенную, очень плотную и, похоже, более тяжелую, с высоким воротником – приподнял футболку: непосредственных ранений в сердце не оказалось, все рёбра были целы.

Кречетов вынул кольцо из кармана, надел обратно Федьке на палец, а затем, не удержавшись, легонько стукнул его по голове и спрыгнул обратно на чердак.

Взяв обратно свой мобильный, Савин не спешил, однако, его убирать.

– Вызвать скорую и труповозку?

– Нет-нет! Ничего не надо вызывать. Понимаешь, Володя, тут особый случай. Завтра пусть дом осмотрит группа экспертов. Я с утра пойду к генералу Зотову… А с Фёдором я все сам решу.

– Так ведь он же… – заикнулся было Савин.

– Ему в морг нельзя.

Савин нерешительно кивнул, взглянув на раскрытый люк даже с некоторым сочувствием.

– Сейчас можешь быть свободен. Спасибо.

– Уверены, что вам не нужна помощь?

– Сегодня нет. Завтра будет много работы. Думаю, будем объявлять Марченко в розыск. До завтра, Володя.

Кречетов и сам чувствовал, что Савина он откровенно выпроваживает. Это было и нехорошо, и некрасиво, и непрофессионально, – но наступал вечер и Федька мог проснуться в любую минуту.

– До завтра, Андрей Павлович.

Все еще неуверенно, словно они не попрощались, Савин отошел к лестнице, спустился вниз и вышел из дома – медленно, будто его магнитом тянуло назад нечто, чего он никак не мог понять. Тяжело было осознать и принять то, что какая-то жуткая, неприятная загадка связана не столько с делом, сколько с твоим командиром, которого ты давно знаешь и которому веришь…

Кречетов еще раз обошел дом – просто осмотрелся, понимая, что до экспертов и до официального объявления Марченко в розыск тут лучше ничего не трогать.

Дом был просторный, крепкий. И брошенный. Когда-то здесь жили люди – простая, большая семья, от которой остались лишь выцветшие фотографии на стенах – довоенные, дореволюционные. Много людей, родственников – бабушек, дедушек, дядь, тёть – много детей… А потом вдруг раз – и один, последний сын. Дом отжил свое, впал в глубокий сон, в летаргию. Стал просто строением, помещением, набором комнат, где можно переждать, пересидеть, уединиться…

Фиктивной жене Марченко дом вряд ли нужен. Продаст участок, когда следствие закончится, и новые хозяева выбросят старые снимки вместе со всеми вещами, дом снесут и поставят новенький картонно-пластиковый коттедж.

Странно, но Кречетову казалось, что этот старый чужой дом держит его сейчас – как умирающий старик в последнее мгновение своей жизни…

Позвонил Митя, сообщил, что Марченко нет.

– Спасибо, Митя. Завтра с утра жду, будет много работы. А теперь беги домой, уже совсем стемнело.

– Есть. До завтра, Андрей Павлович.

– До завтра, Митя.

Тут же сверху, с чердака, раздался грохот, сдавленный, глухой крик боли, чахоточный кашель и отборная матерная ругань – столь же красочная, сколь и жалобная. Уже совсем стемнело…

Вздохнув, Андрей Павлович пошел обратно на чердак. Зажег одинокую «лампочку Ильича», поглядел на Федьку, распростертого на полу. Жалко дурака, все-таки…

– Андрей Палыч, вы здесь! Как хорошо. Поможете, а?..

Кречетов, ничего не говоря, скинул лишний хлам со стоящей в углу кровати, потом подошел к Федьке, стал поднимать его с пола, стараясь не реагировать на ахи и стоны.

– Не серчайте на меня, Андрей Палыч, – произнес тот, встав, наконец, на левую ногу и опираясь на командира.

Кречетов искоса поглядел на него и поволок на себе через весь чердак.

– Мне Артем, внук, анекдот рассказывал, который в детском саду услышал. Тупой, несмешной. Но последнюю фразу я отчего-то помню.

– Что за фраза? – вынужденно поинтересовался Федька.

– «И никакой ты не крутой, Бэтмен».

– Бэтмен – малахольный.

– На себя посмотри.

– Это потому, что мы дрались днем. И он знал, он чего-то подобного ждал, собака такая.

– А какого черта ты вообще к нему полез? Я ведь велел не вмешиваться!..

– Он вот-вот ушел бы. Вы бы все равно не успели.

– Сел бы ему на хвост, следил бы. А теперь он знает, что мы его ищем.

– Зато теперь у него выбит передний зуб.

– Где твой мобильный? Я его сигнала не слышал.

– А я, когда лег спать, звук отключил…

Наконец, Кречетов усадил Федьку на кровать.

– Ну, говори, что с тобой делать дальше.

Федька поднял голову, хотел было сострить что-то в очередной раз, но не стал – видно, ему и вправду было плохо.

– У меня одна пуля внутри застряла… В городе врач есть прикормленный, вопросов не задает – к нему надо.

– Ясно. Жди здесь, я подгоню машину.

– Да куда ж я денусь?

Путь до машины, в темноте, занял у Андрея Павловича двадцать минут.

Глухая тишина царила кругом. Машина, подержанная иномарка, светло-серым пятном притаилась среди ночи. Стояла недвижно и безмолвно, и только редкие капли начинающего накрапывать дождя нарушали ее покой. Послушным писком отозвалась сигнализация.

Андрей Павлович сел за руль, вставил ключи в замок зажигания, повернул. Машина захрипела, заурчала мотором, но тут же вновь смолкла. И так трижды – всхрапнула и затихла.

Обратный путь, с фонариком, аптечкой и бутылкой воды, занял уже пятнадцать минут.

Когда он вновь поднялся на чердак, Федька, будто задремавший на груде свернутых старых вещей, приоткрыл один глаз, нахмурил разбитую бровь и произнес негромко:

– Не нравится мне выражение вашего лица. Вас что-то разозлило сильнее, чем я?

– Угадал.

– Колеса сняли?

– Нет.

– Заправиться забыли?

– Нет. Топливный насос накрылся.

– Скажите, что вы шутите, Андрей Палыч? Так не бывает…

– Я, Федя, так в принципе не шучу. А сегодня – вот честное слово! – мне вообще не до шуток! Вот ведь мать и перемать, что же у Марченко насос не накрылся?!

– Что будем делать?

– Дом до утра стеречь! Не знаю…

Андрей Павлович сел на край тахты рядом с кроватью, достал телефон и задумался, кому же звонить. Знакомых механиков у него не было. Такси? Вряд ли какой-то таксист возьмется везти человека с несколькими огнестрельными ранениями – и из-за боязни возможных проблем с полицией, и из-за нежелания пачкать салон.

– Ты сам на чем приехал?

– На мотоцикле. Я его у карьера спрятал. Вы в темноте не найдете…

– А чего его искать – какой тебе сейчас мотоцикл?

Федька снова зашелся в приступе кашля, а Андрей Павлович отошел к большому окну и набрал номер жены. Та ответила сразу – видно, телефон держала поблизости.

– Ну здравствуй, родная. Спасай.

– Господи! Что случилось? – выпалила она в ужасе.

– Тихо, Мариша. Со мной все хорошо – живой, здоровый, руки-ноги целы. Только застрял в области, в поселке. Машина не заводится – похоже, топливный насос. Да неважно! Милая, посмотри в газетах, в Интернете какую-нибудь ремонтную службу, эвакуацию. Что угодно! И перезвони мне, как только узнаешь – я должен понять, как действовать дальше. Пожалуйста, Мариша. Запиши адрес…

Поговорив с женой, Андрей Павлович всмотрелся во тьму за окном. Сплошная чернота с несколькими прорехами: фонарями над асфальтовой дорогой вдалеке и окошками осенних дачников.

Тут и в прямоугольное стеклышко прямо перед его лицом ударилась тяжелая, холодная, крупная капля.

– Андрей Павлович, а почему бы Савина не вызвать? Он бы по вашему зову прилетел.

– А он уже прилетал. И тебя видел – во всей красе… Пока не придумаем пристойного объяснения, не хочу его тобой пугать.

Федька тихо, невесело рассмеялся:

– Если мы и дальше будем работать вместе, пристойные объяснения рано или поздно кончатся. Кстати, Андрей Палыч, вы пули вытаскивать умеете?

– Умею, – недовольно пробормотал Кречетов.

Хлынул ливень.

Федька, насколько позволяла нога, свернулся на кровати, натянув на себя ветхое одеяло. Кречетов лишь мельком глянул на него, ничего не сказал, даже не подумал. Он смертельно устал за последние сутки. Он уже не злился на Федьку, но и не чувствовал к нему искреннего сострадания – только какую-то слабую, инстинктивную, животную жалость.

Некоторое время спустя позвонила Марина. Вести у нее были самые безрадостные. Конечно, среди технических служб, до которых она смогла дозвониться, не нашлось энтузиастов, желающих приехать в некий поселок в ливень, в воскресенье вечером.

– Как же ты там? – вздохнула она. – Не простудишься?

– Нет, Мариша, не волнуйся. Я в доме, – успокоил ее Андрей Павлович.

– В каком доме? – удивилась Марина.

Секунду подумав, Кречетов вздохнул:

– Бывшего коллеги. Ладно, Мариша, у меня аккумулятор может сесть. Вызови этих техников на самое раннее время, какое возможно. Я позвоню, если что-то случится. Не тревожься, милая, ложись спать.

– Хорошо, – спокойно пообещала Марина. – Только обязательно позвони с утра.

– Позвоню, родная. Спокойной ночи.

Стоило ему повесить трубку, как Федька, превозмогая боль, вновь подал голос из-под одеяла:

– Шутник вы, Андрей Палыч. Какая, к черту, спокойная ночь, когда муж, живой и здоровый, болтается где-то на чужой даче?

– А ты лучше вообще молчи! – не стерпел Кречетов.

– Ох, не кричите!.. Я же напряжение стараюсь снять. А если вы и вправду можете, то лучше вытащите из меня пулю. Сейчас все кожей начнет зарастать…

Кречетов поставил возле кровати широкий, крепкий табурет, расстелил на нем какое-то ветхое, но вроде бы чистое полотнище, поставил на него аптечку, достал хлоргексидин, бинты, складной нож и пинцет. Последний он держал на случай заноз или вот таких непредвиденных обстоятельств.

– Можете инструменты не особо дезинфицировать, ко мне зараза не пристает.

Кречетов кивнул. Настрой у него был спокойный, деловой: раз надо, значит надо. Пулю он вытащит, не впервой. А что до отсутствия у них анестезии – Федьке больно будет. Потерпит, он выносливый.

Он помог ему снять куртку и футболку. Куртку он все же оглядел еще раз, прежде чем отложить в сторону: кроме высокого воротника у нее были необычные рукава – тонкие металлопластиковые наручи на предплечьях и небольшие угловые пластины, ложащиеся на тыльные стороны ладоней. Сама куртка была очень тяжелая и жесткая.

– В нее вшита металлическая ткань, навроде кольчуги, – пояснил Федька, чуть разгибаясь, но продолжая держать ладони на груди. – От ножа защищает неплохо, а вот после пуль приходится латать.

– Откуда взял такую?

– На заказ делали.

– Мрачноватый фасон.

– Старинный.

Футболку Федька не отдал – скрутил и зажал зубами.

– Погоди, еще не начали. Пока нож протру.

Федька только махнул рукой, закрыл глаза и что-то глухо промычал.

– Где пуля?

Федька коснулся плеча.

– Только здесь? Одна? Уверен?

Он закивал, потом откинул голову назад, на стопку старых вещей.

«Одна пуля в плече – и только? Что же он комедию ломает? – недовольно подумал Кречетов, поливая хлоргексидином пинцет и нож. – Остальные две навылет. Не помирает, слава Богу. Неужели ему… настолько больно? Да нет, очередная поза. У Спиридовича тогда с двумя сквозными прекрасно себя чувствовал».

– Ну что, готов? – спросил он, наконец.

– Ага, – выдавил Федька через кляп.

«Ну и зубы!» – вдруг осознал Андрей Павлович. Он и прежде знал, что клыки у Федьки особенные, но сейчас, на фоне черной ткани футболки, он их отчетливо увидел – и верхние, и нижние, гладкие, белые, словно выточенные из слоновой кости, острые, как у хищника. Звериные клыки…

– Начинаю.

– Ненавижу!!! Ох, батюшки, как пистолеты ненавижу! – все еще задыхаясь, срывающимся голосом произнес Федька, едва выплюнув футболку. – Хочешь биться – подходи, бейся. А то придумали пакость. Тьфу, подлость! «Я случайно, оно само выстрелило!» Раз за пушку берешься – какое, на хрен, случайно? И бабы туда же!..

– Тихо, тихо, – осадил его Андрей Павлович, положив инструменты на полотнище и вытирая об него руки.

Затем он подал Федьке бутылку воды, но тот лишь поморщился:

– С пузырьками…

Кречетов усмехнулся и стал перевязывать его плечо. Он отчетливо чувствовал, как схлынуло напряжение, и теперь ему сделалось немного совестно за былые мысли: о третьем разделе, о том, что Федька «комедию ломает». Он же живой, ему же больно!..