– Вот так места! – проворчал молодой человек, пробираясь сквозь занавеску в полукруглую ложу. Перегнувшись через мягкие одинаковые кресла, задев при этом свисавший ламбрекен, он высунулся наружу к гудящей толпе и, опершись о широкие покрытые золотом перила, не удостоив своего спутника взглядом, покрутил головой.
– Как же так, – протянул он обиженно и застыл, напоминая каменного полубога в зале древнегреческих скульптур.
Как и те, с кого ваяли в золотой век истуканов, он был мужественен и бледен. Его красота не оставляла равнодушным, влекла, но сразу же и отталкивала, разочаровывая высокомерным выражением на красивом лице.
Лоб его был большим, шевелюра со свисающими на кустистые брови круглыми прядями – густой, глаза – круглыми, а скулы спускались к подбородку изящным контуром, словно из-под руки голландского портретиста – умельца разоблачать мазками.
Губы с чуть направленными книзу уголками казались капризными; тонкие черты лица, как сказали бы светские девицы, были «слишком прихотливыми». Сам он был высок и крепок, с длинными ногами, сильными, но изящными руками и широкими плечами, казавшимися точеными из-за узости пиджака.
Ему было двадцать девять лет, за которые он не вспомнил бы ни одного момента затруднений, или случая, когда его веления встречали отказ, или мечты, которой он бы не достиг.
При рождении его наградили именем Виктор, не приложив к этому имени ничего от его римских истоков, от смелых богов Юпитера и Марса, которых звали точно так же.
Застыв посередине пустой ложи, он водил взглядом по нарядной публике, которая в этот час шумела и приветствовала друг друга, рассаживаясь в кресла.
– Как прикажете отсюда воспринять? – он резко обернулся к своему компаньону дяде Филиппу, который убедил племянника сопроводить себя этим вечером в театр Мольера.
– Театр не ужин! – продолжал пенять ему Виктор, – это там нужны подробности супа… а тут сам, словно суп, как томленый ягненок, посреди стола у всех на виду.
Он презрительно кивнул вниз, на веселых господ. Те водили головами с биноклями у носа и хохотали, поймав увеличенное изображение хмурого месье и его шейного платка с утопающей в нем прямоугольной бородой. Виктор пожевал губами, сам в этот момент уподобившись какому-нибудь «дядюшке Филиппу», и вытянул их в неодобрительную трубочку, не скрывая досады.
– Знал бы, что так неудачно, никогда бы не разменял на это вечер!
– Садись, садись, – посмеиваясь, сказал высокий седоволосый господин с добрым лицом и такой же улыбкой, – зато как слышно!
Виктор состроил огорченную мину, которой обычно хватало, чтобы справиться с любым неудобством. Он уселся в бархатное кресло и, тяжело откинувшись на его спинку, заерзал. Его локти уперлись в подлокотники и несколько раз с силой нажали на них, как если бы он проверял, достаточно ли в них удобства его длинным рукам, которые никак на помещались на перекладины.
– Долго ли продлится эта пытка? – окончательно расстроился Виктор.
– Как уж выдумано! – без всякого сочувствия бросил дядюшка, поспешив отвлечься от унылого родственника и оглядеть разодетых людей, поклониться им, поприветствовать и тихонько при этом пробубнить: «Прекрасно, прекрасно».
Он сиял и был крайне весел, хотя видимых причин для этого, казалось, не было, тем более что в первую очередь всех интересовало унылое лицо его соседа, настолько отличавшееся от радостного второго, что родственная связь между этими двумя господами сперва не прослеживалась.
Филипп, однако, не казался каким-то там простачком, который мог смутиться при виде молодой несчастной физиономии. Он, скорее, напоминал мудрого учителя физики, решившего показать работу пневматической машины на живом кролике и теперь, наблюдая за учеником, веселился из-за его растерянности и наивной злости.
За занавеской показался седой бородач самого интеллигентного вида в кашне. Освободившись от длинной бархатной гардины, он подался к Филиппу, а тот – к нему.
– Лорен, старина, – Филипп дружески схватил господина за плечи.
– Филипп, радость! Ну, радость! Ложа! Да так рядом! – ответил тот искренне.
– Вот и Виктор в восторге, – захохотал дядя, – хвалит и хвалит. Где столько слов отыскал?!
– Надо думать! Как близко… как будто мы там, у Заиры! – с нескрываемой радостью выкрикнул Лорен, всматриваясь в площадку под ногами, и живо потер руками, когда тяжелый занавес перед самым его носом дернулся и медленно пополз в сторону.
Перед троицей появился арабский дворец Султана Оросмана, вернее, его великолепный сад с золотыми скамейками, фонтанами, фазанами, миртовыми деревьями и полуобнаженными слугами.
– Смотри-ка, – зашептал Филипп, указывая куда-то в сторону, – Лорен, только посмотри!
– Не может быть! – ахнул Лорен.
– Он их обнимает, как и прежде, – весело зашептал Филипп.
– Бибик, ну и Бибик, старый распутник, – прошептал в ответ Лорен и закрыл рукой рот, сдерживая хохот.
– О чем это вы? – небрежным тоном спросил Виктор, не отрывая от сцены любопытного взгляда.
– После, всё после, – махнул рукой Филипп.
Едва кулиса дернулась, а почтеннейшая публика заволновалась, Виктор обернулся:
– Так что ж… о чем вы желали мне рассказать?
– Дорогой мой, скажи, нравится тебе «Заира»? – воскликнул Филипп.
– Чудесный вечер! – вместо него ответил Лорен.
– Вы сказали: «Бибик – старый распутник», – настаивал Виктор, – это должно быть любопытнее, чем слезы султанских жен.
– Ах, это, – небрежно произнес Филипп, – это театральная байка. Все актеры любят хитрить, вот и эти… такие же.
– О чем это вы? – занервничал Виктор.
– Друг мой, история не заслуживает твоего внимания, – улыбнулся Лорен.
– Это мне решать!
– А станешь разочарован?
– Вечер и без того не спасти, – Виктор махнул рукой.
– Ну что ж, – тихо сказал Филипп – тогда слушай…
Тибон Бибик был обычным пареньком: ни о чем не мечтал и ни к чему особенному не стремился. Способностей его едва хватило окончить школу: так и не выяснив, чем бы ему хотелось заняться дальше.
Всё изменилось в тот момент, когда он увидел на улице разодетую мадам. Бибик так сильно очаровался её костюмом да и самой точеной и бледной красавицей, что не мог отвести глаз, покуда она не пропала за дверью под вывеской «Модный дом "Тириян".
Тибон никогда не рассказывал, что именно поразило его в девушке, но сразу после того случая он решил посвятить себя моде и устроился подмастерьем в ателье.
Портной – хозяин небольшого магазинчика на Сен-Моноре – был человеком обстоятельным; увидав невысокого улыбчивого мальчишку, готового выполнять любую работу, он обрадовался, но уже через сутки посоветовал ему оставить затею научиться шить.
– Руки в нашем деле должны быть нежными, а пальцы чуткими. Это не руки какого-нибудь мясника и уж точно не ладони грузчика!
Тибон выставил свои большие крепкие ладони с длинными, прямыми, чуть толстоватыми пальцами.
– Не стоит мучиться, месье. Попробуйте себя в игре на тромбоне. А еще лучше выучитесь на трубача!
Тибон огорчился, но что значат упреки для человека, обреченного служить собственной мечте?
В тот же день он устроился в соседнюю мастерскую помощником к молодой мадам. Он таскал огромные рулоны сукна, орудовал большими ножницами и смазывал механизмы швейных машин. Но и там его ждала неудача. Спустя неделю хозяйка рассчитала его и посоветовала выучиться на скульптора или пекаря, заявив, что в таких тонких делах, как пошив и покрой, не место ошибкам.
– Хотите грешить в моде? Езжайте на восток! Азиатские мотивы созданы для промахов.
Однако месье Бибик оказался настойчивым авантюристом и не отступил. Сменив десяток мастерских, он в конце концов устроился на самую низшую должность в тот самый модный дом Тириян. В те времена имя Тириян гремело на весь мир. Госпожа была величиной в модном сообществе, как в наши времена месье Сен-Лоран. Это сейчас каждая мастерская – модный дом, а тогда пользоваться правом анонса на фасоны могла только Тириян и никто более.
Как Тибону удалось попасть к ней – неизвестно. С его послужным списком надеяться на рекомендации не приходилось. Ничего серьезного ему поначалу не поручали; не допускали ни к складу готовых нарядов, ни к сцене, где проходили дефиле. Всё изменилось после одного случая.
В начале званого вечера, на котором мадам представляла десять вечерних нарядов, одна манекенщица по имени Мая посчитала себя обиженной. Она плакала, утверждала, что наряд ее портит, и отказывалась появляться в нем перед публикой. Заменить модель было некем, на уговоры мадемуазель отвечала отказом, а на гнев Тириян заливалась слезами еще сильнее.
В тот момент мимо её гримерки и проходил Тибон. Услышав плач, Бибик заглянул в комнатку, но девица приказала ему проваливать и «не пялиться на её жирные складки в этом уродском платье».
Бибик расхохотался и попросил показать ему хотя бы одну неровность, тогда девушка ткнула себя в бок, подчеркнутый витиеватым узором.
– Стройнее тебя разве что гусеничка, уцепившаяся за листочек, чтобы не улететь от ветерка, – сказал ей Тибон и, схватив девицу за талию, сомкнул свои длинные пальцы вокруг девичьего живота, а потом, сложив ладони, показал манекенщице кольцо, – моя голова едва ли сможет протиснуться в этот обруч!
…Этот вечер окончился триумфом мадам Тириян.
На следующий день, когда все прознали об этом случае, мадам приказала Тибону помогать главному костюмеру – так Бибик оказался в театре мод: он утюжил платья, развешивал их на длинные перекладины и помогал моделям одеваться. Однажды перед показом к Тибону подошла Мая.
– Обхвати-ка меня своими огромными ладонями! – потребовала девушка.
За Маей стояла Роза.
– А тебе, дорогая, пора сесть на диету, – захихикала Мая, как только увидела, что пальцы Тибона едва соприкасаются друг с другом, – девочки, все сюда!
Совсем скоро все только и твердили: «Нет, нет, никакого багета, как же я покажусь Тибону?» или «Вы только посмотрите на нее! Ей пора к Бибику!»
Даже мадам Тириян раз в неделю звала Тибона к себе, закрывала плотно двери кабинета и разоблачалась, требуя её измерить.
– Ну же, еще немного, мадам, – командовал тот, заставляя хозяйку как следует втянуть живот. – Да! Вы бесподобны, – восхищался Тибон, показывая Тириян кольцо из сомкнутых пальцев, и мадам довольно кивала.
Теперь новые манекенщицы, перед тем как попасть к мадам, проходили через узкий обруч рук главного костюмера.
Бибик проработал в модном доме до отъезда мадам в Америку, так и не приняв предложения отправиться вместе с ней.
Ему предложили работу в театре Мольера. Он прослужил в этих стенах без малого пятьдесят лет. Бибик отменно разбирался в моде и сам для каждой роли рисовал наряды.
Что же с его особыми умениями, спросишь ты?
Он держал в своих руках всех артисток. Должно быть, ты возразишь: скажешь, что они не манекенщицы и не обязаны держать размер. Мадам Дулитл, к примеру, может иметь талию, а вот кормилице Джульетты никогда не втиснуться в обруч Тибона!
Ты будешь прав, но дамы участвовали в испытаниях с большим усердием. Все целились в охват его рук, при том что он был к ним беспощаден и частенько заявлял, что талиям театра Мольера требуются обручи побольше.
В том, что артистки держали себя в форме, была большая заслуга Бибика. Пожалуй, только великой Марго Шарден он прощал её великолепную фигуру.
– Хо-хо, милая моя Маргарет, – хохотал Тибон, протискивая ладони вокруг её крепкого корсета и с трудом дотягиваясь до трети её пояса, – поменьше мармеладок, моя дорогая, – улыбался Тибон, – хотя… к черту всё, Маргарет, Вы так прекрасны, что я готов вслед за ладонями отдать Вам все руки. – Бибик обнимал хохочущую актрису и нежно продолжал: – добрей, моя добрая Марго, зрителям на радость.
– Отчего же им радость? – веселилась Марго.
– Чем больше ты станешь, тем лучше им будет видно. Тебя начнет обожать не только партер, но и галерка! Они будут обходиться без биноклей.
– Ах ты, проказник, – хохотала Марго, – никакого мармелада!
О волшебных ладонях Бибика ходили легенды; поговаривали, что Роберт Роджерер (да-да, тот самый англичанин, снискавший славу в Париже в шестидесятые!) был обязан своей карьерой именно ему.
У Роджерера был невообразимо противный шотландский выговор, в котором тонула любая драматургическая мысль.
Зрители начинали хохотать, едва он появлялся в роли бандита по кличке Мэкки-нож, ведь вместо храброго циника он выглядел потешным и жалким проходимцем. Режиссеры были в отчаянии. Роджереру поставили условие: либо он оттачивает свою речь, либо возвращается в Лондон, куда, к слову, сам Роберт не спешил по причине скандальной любовной связи с дочерью прославленного режиссера Доминика Риану.
Роджерер попросил Тибона о помощи, но тот только расхохотался.
Все же бедняге удалось убедить Бибика, что его голова – почти то же самое, что фигурки актрис, и, что если маэстро положит руки на его лоб, это поможет актеру овладеть французским прононсом.
Спустя месяц на спектакле Роби был полный аншлаг. Едва ли кто-то мог отличить его речь от выговора любого подлинного француза.
Даже в глубокой старости, когда Бибик уже не мог одевать артистов, он сидел в кресле за сценой и провожал каждого актера на выступление.
– Это всё? – воскликнул Виктор, – дурацкая история. Видимо, сейчас месье Бибик совсем отошел от дел? Я так и не увидел ни одной изящной артисточки.
– Да, мой друг, Бибика нет уже несколько лет, но эти хитрецы придумали поставить за сценой памятник, только посмотри, – Филипп еле заметно ткнул в угол, где сквозь прорезь портьер, в самом углу, высился манекен.
– Ну какой же это памятник – обычный манекен в перчатках и шляпе. А что это они делают? – воскликнул Виктор, вытягивая шею и щурясь.
Стайка «султанских жен» по очереди прикасалась голыми животами к вытянутой руке ненастоящего Бибика.
– На удачу, – расхохотался Лорен.
– А Заира? Только гляньте на эту Заиру! – воскликнул Виктор, глядя, как прима, стоя напротив манекена, что-то ему нашептывает. – Только им всё это не помогает, – высокомерно заявил он и добавил: – Распустились.
– Ну, не все, не все, мой мальчик, – хитро улыбнулся дядя.
– Все, – уверенно заявил Виктор, оглядывая одинаково втиснутых в тугие лифы и шелковые шаровары женщин. – Только, пожалуй, эта, – Виктор небрежно кивнул на крайнюю наложницу.
Её талия была так узка, а бедра казались настолько круглыми, что можно было сравнить её фигурку с греческой амфорой.
– Ах, какая талия! – охнул, присмотревшись, Виктор, – вот это изгиб! Вот это узость! А ниже… ах, – молодой человек заерзал на стуле. – Дядя, что же делать? Проклятая чадра, ничего не могу рассмотреть! Ох, какие глаза! – воскликнул Виктор, – должно быть, она прелестна. Но кто это? Я знаю всех артисток Парижа!
– Значит, далеко не всех! – заявил Филипп.
– Нужны цветы, и срочно! – выкрикнул Виктор. – Я дождусь эту малышку у входа и познакомлюсь с ней!
– Она жена султана, – предупредил его Лорен.
– Она так изящна и легка, что всё прочее неважно! Пусть она будет хоть…
– Женой султана! – расхохотался Филипп.
Младшая жена грозного султана Оросмана, в ярко-красном костюме, который был прозрачен и, казалось, показывал больше, чем скрывал, стояла на краю сцены, напротив молодого человека; почти всё её лицо загораживала легкая светлая ткань, отчего разукрашенные глаза казались огромными, и, по правде говоря, огромными незаслуженно.
Её узкие плечи, тонкая талия и округлые бедра – весь её соблазнительный образ вызывал у Виктора, как сказал бы интеллигентный Филипп, жгучий интерес; другой же человек, менее мудрый и образованный, мог бы при таком взгляде упрекнуть Виктора в похоти и грязных мыслишках.
Как бы там это ни называлось, Виктор своего взгляда с 33девушки не сводил и этим вынуждал смотреть туда же, куда и он, и своего родственника, и его гостя.
– Отменный выбор, – кивнул Лорен.
– Прикажите нести розы, – махнул Виктор дяде, и тот наконец дернул за красный бархатный шнурок.
– Верно ли я понимаю: тебя после театра не ждать? – уточнил Филипп.
Виктор гордо вздернул подбородок и кивнул.
– Люка, – сказал Филипп трубке телефона, – ну что, старина, готовь мой выигрыш: твоя племянница получила цветы и приглашение на ужин от моего племянника! Я выиграл пари! – захохотал Филипп и отключился.
– Вот ты хитрец! – веселился и Лорен, – расскажи мне всё, я требую!
– О, это прекрасный сюжет, – смеялся от души Филипп.
– После твоего звонка и просьбы во всем с тобой соглашаться я чувствовал себя как кретин! Ничего не понимал! – упрекнул друга Лорен.
– Тем натуральнее всё прошло, – ответил Филипп, – а что до спора… Ты видел племянницу Шаброна?
– Не могу вспомнить…
– Ну как же!
– Увы! – пожал плечами Лорен.
– Барышня закончила колледж и теперь живет в Париже. Наш друг не может выдать девицу замуж уже полгода! Всем подавай красоток.
– Так и что ж?
– Так вот, он и пожаловался мне: мол, Изабель в печали, сетует, что никто не хочет за ней ухаживать. От переживаний она потеряла всякую веру в себя. Вот мы и поспорили с ним, что я помогу устроить ей свидание.
– Она так безобразна?
Филипп неопределенно пожал плечами.
– Когда мы ударили по рукам, я велел Шаброну привести Изабель. Как только я разглядел её, я понял, что проиграю. Люка начал веселиться, а я – думать, как мне одолеть этого прохиндея. Тогда я велел ей раздеться. Когда она скинула с себя одежду и осталась в белье, я понял, в чем мое спасение.
– Ты вспомнил про Бибика?
Филипп кивнул.
– Я решил ей устроить не просто свидание, а встречу с самым лучшим женихом Парижа, – захохотал Филипп, – утереть Шаброну нос! Все знают, что мой Виктор – самоуверенный тип и ему подавай только лучшее.