Сладостное безумие
На новом месте жительства я обратился к своим собратьям по кисти за помощью в поиске подходящего помещения под художественную мастерскую.
– Есть такое. Года два как освободилось.
– Арендатор в последние годы по весне и по осени страдал от обострений психического расстройства, и вот уже свихнулся окончательно.
Помещение мне понравилось, и я взял его в аренду. От прежнего арендатора там остался только обычный хлам: пересохшие кисти, банки из-под белил, пустые тюбики из-под краски, полбутылки растворителя, обрывки материи, ученическая тетрадь. Наводя чистоту, я выбросил весь этот хлам, кроме школьной тетради, исписанной очень красивым каллиграфическим почерком. Оставил её как память о прежнем арендаторе мастерской.
Однажды, придя в мастерскую, я почувствовал, что в этот день моё вдохновение отдыхает. Я решил пригласить его с помощью коньяка. Все художники знают этот магический ритуал. Результат, конечно, не гарантируется, но сам процесс восхитителен.
Я и сам не понял, как во время сакрального ритуала в руках у меня оказалась тетрадь, исписанная прежним арендатором красивым каллиграфическим почерком. Я невольно залюбовался этой изысканной каллиграфией, пробегая её глазами, как вдруг моё внимание полностью переключилось от поверхностного созерцания написанного к его смыслу.
Я с ужасом начал осознавать, что всё написанное в этой тетради неизвестным мне человеком в неизвестное мне время, происходит последнее время со мною!
Неужели это передалось мне как-то через энергетику мастерской, оставшейся от прежнего арендатора? Неужели теперь я сделался продолжателем его трагической судьбы и меня в скором времени ожидает умопомешательство?!!
Я с суеверным страхом отбросил от себя эту колдовскую писанину, и налил себе ещё одну порцию коньяка.
– Это нервы! Сейчас я выпью, успокоюсь и перечитаю всё «свежим взглядом», чтобы избавиться от колдовского наваждения.
Мои ладони согрели коньяк, коньяк согрел душу, душа укрепила нервы, и я отважно ринулся в вычитывание бушующего моря чужих страстей, одолевающих и мою душу, и уносящих её в стремнину под названием «сладостное безумие».
Это были и мои мысли, и мои чувства:
«Как описать красоту?
Это не дано знать ни писателям, ни поэтам. Художники, скульпторы и композиторы несколько ближе, чем писатели и поэты к описанию красоты, но и самым гениальным из них не удаётся передать того, что представляет собою не внешний облик, а его непостижимое умом Великое Волшебство. Именно Оно пленяет сердце, опьяняет разум, привязывает душу к тому образу, который является лишь источником Великого Волшебства.
Что толку в описании источника? Ну, опишите всеми средствами искусств, например, волшебную палочку. Разве это даст представление об очаровании волшебства, которое таится в ней под её наружной оболочкой?
Как мне описать ту женщину, в которую я влюблён?
С чего началось моё чувство к ней, для которого нет подходящих слов?
С первого взгляда на неё я был поражён не столько красотой её облика, сколько его необычностью. Шло время. Я путался в своих мыслях, безуспешно пытаясь разгадать непостижимую тайну её Великого Волшебства. Я с удивлением замечал, что этого её Великого Волшебства никто не видит, кроме меня одного. Даже сама эта женщина не понимает собственной красоты. Её смущают мои порывы, которые иногда мне не удаётся скрывать.
– Я никогда не видел таких красивых рук,.. – вырвалось у меня, когда она покидала наш офис.
Она искренне недоумевает:
– Да ну,.. у меня и маникюра на них нет…
И смотрит на меня растерянно, будто бы, и желая, и не решаясь поверить моим словам. А мне хочется схватить эти безумно красивые руки и осыпать их страстными поцелуями. А потом…
Да разве можно на этом остановиться, не сорваться, не пойти в разнос?
Нет! Уж лучше до этого не доходить!
И я сдержанно прикасаюсь губами к её пальчикам, покорно лежащим в моих ладонях.
Как я хочу писать её портреты!
Я вижу в ней новый стандарт золотого сечения. Он у неё во всём! В каждой клеточке её тела! В каждом её движении!
Как жалко, что ни в одном статическом положении невозможно запечатлеть того, чем переполнена её динамика, её пластика!
Я не буду писать её портреты. Как икона не может передать всего величия Бога, так и её портрет не в состоянии передать её Великого Волшебства».
Я дочитал до того места, после которого великолепная каллиграфия внезапно переходит в бессмысленные и неразборчивые каракули. Это проявление сильного приступа душевной болезни, которая в тот раз уже безвозвратно завладела моим предшественником не только по аренде мастерской, но и по мыслям, и по неукротимой буре чувств, которым нет наименования на человеческом языке.