Соль казалась Тэмсин пресной. Когда-то она имела смысл, если щедро присыпать ею вареные яйца или копченую рыбу. Теперь соль была на вкус точно такой же, как и все остальное – как отчаяние и шепот далекого пламени. Такой же, как и вся эта постылая, бессмысленная жизнь.
Посетительница выжидательно смотрела на Тэмсин. Та покачала головой:
– Соль твоих слез мне не нужна, – и сунула коричневый мешочек обратно в дрожащую руку женщины.
– Но моя кормилица говорила… Такова была цена ведьмы в Уэллсе. – Глаза женщины будто готовились исторгнуть еще больше соли.
С лицом пустым, как доска, Тэмсин моргнула.
– Так иди к ведьме из Уэллса.
Она знала, что женщина не пойдет. Тэмсин была в двенадцать раз сильнее, чем ведьма из Уэллса, и об этом знали все, включая эту ломаку.
Женщина широко распахнула глаза.
– Но… мой ребенок…
Она протянула вперед неподвижный сверток. Тэмсин, не обратив на него внимания, повернулась к очагу, где яростно ревел огонь, несмотря на жару середины лета. Язычки пламени плясали весело. Насмешливо. Огонь не помогал прогнать стужу из костей Тэмсин. Она плотнее завернулась в шаль, длинные волосы окутали ее, но ничегошеньки не изменилось. Она замерзала.
Огонь потрескивал. Женщина хныкала. Тэмсин ждала.
– Прошу тебя… – голос женщины сорвался, мольба перешла в кашель, в отчаянный стон. – Прошу, спаси моего сына!
Тэмсин не обернулась. Женщина уже почти была готова, почти готова произнести те слова, которые Тэмсин хотела услышать.
– Я сделаю что угодно.
Губы Тэмсин изогнулись. Она обернулась и жестом велела отдать ей сверток из одеял. Женщина помедлила, тревожно бегая глазами по вещам, которыми был завален деревянный стол: дымчатые кристаллы с острыми гранями, пучки шалфея и лаванды, перевязанные белой нитью, пухлые книги в кожаных обложках, с бежевыми листами, исписанными черными чернилами.
Разумеется, ни в чем из этого Тэмсин не нуждалась. Ведьмы сами по себе были сосудами, что собирали природную магию из окружающего мира и направляли ее в нужное русло. Однако за почти пять лет служения горожанам Лэйдо Тэмсин поняла, что большинству легче, когда они могут отыскать в доме ведьмы что-то, на чем можно сосредоточиться. Что-нибудь, кроме нее самой.
Ребенок не шевельнулся, когда мать передала его в руки Тэмсин. Та пальцем отодвинула одеяльце с детского личика болезненного желтовато-серого цвета, особенно заметного на фоне бледной кожи ведьмы. В тельце ребенка бушевал такой жар, что она почти ощущала это тепло. Температура у него была куда выше, чем могло вынести маленькое детское сердечко.
Тэмсин тихонько проворковала ребенку какую-то чепуху. Затем взглянула на его мать, словно о чем-то вспомнив.
– Ой. Оплата. – Тэмсин попыталась придать лицу подходящее выражение. Извиняющееся. – Мне только нужно, чтобы ты рассталась с частицей своей любви.
Она оценивающе взглянула на двух детей посетительницы. Женщина, конечно, осмелилась прийти в дом Тэмсин из любви к сыну, но к дочери она была привязана на два года дольше. Такая сила безусловной любви дала бы Тэмсин намного больше, чем чувства к младенцу, которому едва исполнилось три месяца.
– Любовь к дочери будет даже лучше. – Тэмсин указала на маленькую девочку, которая задумчиво рассматривала кристаллы, широко распахнув глаза.
Женщина побледнела, лицо у нее стало почти такое же серое, как у сына.
– Ты ведь… шутишь?
Тэмсин пожала плечами, легонько укачивая дитя.
– Боюсь, такова моя плата. На рынке ведь наверняка шептались об этом?
Она изо всех сил старалась не уступать. По лицу женщины было ясно видно, что такое требование для нее чрезмерно. Прочие ведьмы работали за смех ребенка, за свежий хлеб, за новый оловянный котел. Но у Тэмсин ценой была любовь.
Единственный способ противостоять проклятью, которое было наложено на нее почти пять лет назад.
Тэмсин больше не могла любить, а значит, была обречена никогда не чувствовать радостей жизни. Забирая любовь у других, она получала лишь щепотку того, что потеряла. Если любовь была чистой, она дарила несколько мгновений чувств, если Тэмсин удавалось ее удержать. Так, несмотря на холод своего бесполезного сердца, она ненадолго возвращалась в тепло мира.
Глаза женщины погасли. Голос ее зазвучал тихо, будто она говорила сама с собой:
– Они меня предупреждали, но я не могла поверить, что юная девушка может оказаться такой жестокой. Такой холодной.
– Это твои проблемы.
Тэмсин переложила ребенка на другую руку. Она знала, что горожане судачат о ней, торопливо обмениваясь слушками и руганью, пока ждут у мясника свои завернутые в бумагу покупки. И все-таки Тэмсин знала: женщина заплатит. В конце концов они всегда платили.
– Я лучше поищу фею, – сквозь слезы проговорила женщина. – До реки всего два дня ходу.
Тэмсин фыркнула. С простыми людьми вечно так. Они любили магию, а вот о последствиях не задумывались. Могли выменять корову на горсть волшебных семян. Или предложить голос русалке в обмен на нос поменьше. Искали троллей, что прячутся под мостами на заболоченном Юге, надеясь, что те исполнят их желание. Подобная неосмотрительность имела свою цену: из семян прорастали цветы, что пели не смолкая, из нового носа вечно текло, а тролли, не заботясь о мелочах, истолковывали желания неправильно.
Единственным способом убедиться, что магический запрос соразмерен, законен и верно понят, было обратиться к ведьме. С Темного Года – об этом времени до сих пор говорили шепотом, хотя прошло уже почти тридцать лет, – отношения между ведьмами и простыми людьми контролировались и Ковеном, и королевой, чтобы обеспечить как безопасность простых людей, так и ответственность ведьм.
Тэмсин исключили из академии и изгнали из Ведьминых земель, из мира Внутри, но ответственности это с нее не снимало. Напротив, ее проклятие и одиночество служили еще одним напоминанием о том, что у магии есть последствия. То, что Тэмсин разрешили колдовать для селян, что пожалели и вообще оставили в живых – милосердие.
Не то чтобы оно ощущалось именно так. Может быть, оттого, что волею Ковена Тэмсин не могла ощутить ничего.
– Хочешь попытать счастья у феи – пожалуйста, пусть она отрастит твоему малышу жабры. – Тэмсин пожала плечами и протянула сверток женщине. – Но мы обе понимаем, что он не переживет эту ночь.
Женщина сдалась. Она покачала головой, затем схватила девочку, которая топала к столу с безделушками Тэмсин. Девочка протестующе запищала. Тэмсин заворковала над неподвижным младенцем. Мать крепко сжала плечи дочери, нежно взглянула в ее сморщенное, краснеющее личико и вскинула голову:
– Возьми мою любовь к мужу. – Глаза у нее стали дикие, она будто смотрела куда-то вдаль. – Прошу тебя.
Тэмсин шумно, протяжно вздохнула. Ей вечно пытались подсунуть романтическую любовь вместо безусловной, словно эти два вида могли заменить друг друга. Но сходства между ними было мало. Романтическая любовь была переменчива. Часто она выдыхалась и остывала, выгорая так скоро, что Тэмсин получала едва ли щепотку чувств. Материнской же любви, напротив, могло хватить на несколько месяцев, если расходовать экономно.
Ребенок за ребенка – Тэмсин полагала, что это справедливо. Но женщина так не думала. Пламя в ее глазах своей яростью могло поспорить с огнем ревущего очага.
– Возьми мою любовь, – сказала она, подавшись к ведьме, которая все качала младенца. – Я добровольно отдаю ее тебе. Пожалуйста. – Глаза сверкнули. – Умоляю. Возьми. Ты должна.
Тэмсин машинально попятилась, едва не споткнувшись о пустое ведро, но быстро вернула себе и равновесие, и равнодушный вид.
– Давно ты замужем?
Женщина удивленно приподняла бровь.
– Три зимы.
Тэмсин обдумала услышанное. Долгие отношения часто давали более обильный урожай, но всегда оставалась вероятность, что чувства в паре прокисли и остыли. Более короткая связь могла дать любовь не слабее, если пара горела страстью. Трехлетнее замужество, двое детей и третий на подходе, если Тэмсин не ошибалась – очевидно, недостатка в попытках не было.
Ощутив, что внимание матери ослабло, малышка вывернулась из ее рук и ухватила пухлой ручонкой кварц, что лежал на краю стола. Глаза у нее расширились от любопытства, когда кристалл очутился у нее в ладошке.
Женщина бросилась вперед и выбила кварц из ее руки, не прикасаясь к нему. Он упал на пол рядом с каменным очагом. Малышка громко завопила и бросилась к кристаллу, но мать оказалась быстрее и подхватила ее на руки. Девочка не сдавалась, колотя мать кулачками.
Тэмсин вдруг ощутила уважение к настойчивости малышки. Она напоминала Марлину. Упорная. Любознательная. Такая, что спорить без толку. От этих воспоминаний кровь заледенела еще сильнее. В бесполезном сердце Тэмсин зияла отчаянная, саднящая дыра.
– Ладно, – бросила она, возненавидев себя в тот же миг, когда слово сорвалось с языка. Оказалось, что последний запас любви – влюбленность в подмастерье кузнеца, выменянную на моток нервущихся ниток, – истрачен не полностью. В сердце еще осталась щепотка сострадания. И благодаря вечному чувству вины ведьма отдала ее вопящей двухлетке.
Что бы там ни почувствовала Тэмсин, это ощущение прошло так же скоро, как и возникло. Тэмсин бесстрастно наблюдала, как женщина рухнула на колени, всхлипывая уже не от горя, а от облегчения.
– Встань, – резко произнесла ведьма.
Женщина подчинилась.
Тэмсин жестом велела ей приблизиться. Глядя, будто испуганная олениха, мать неуверенно сделала несколько шагов, глаза у нее были как у вспугнутого оленя. Тэмсин быстро подошла к ней и поместила ладонь над сердцем женщины. От прикосновения та вскрикнула.
– Думай о нем, – велела Тэмсин.
Женщина закрыла глаза. Ведьма пристально взглянула ей в лицо. Ладонь потеплела. Любовь заструилась через руку в кровь. В комнате проступили краски: листья свежесобранных трав стали яркими и блестящими, их сильный запах наполнил утренний воздух и защекотал в носу. Настроение Тэмсин росло по мере того, как она окуналась в тепло, которое разливалось по телу и проникало в самые кости.
Она уже начала тратить.
Не убирая руки, Тэмсин сосредоточилась на любви, что текла сквозь нее, стягивая ее к центру тела. Она бережно направила чувство в грудь, где ровно, бессмысленно билось пустое сердце.
Тэмсин спрятала любовь под ребрами слева, стараясь покрепче запереть ее там – хотя, конечно, любовью нельзя управлять от и до. Это походило на попытку запереть мух в птичьей клетке. Все, что Тэмсин могла сделать – это сохранять рассудок и равновесие, чтобы использовать любовь только тогда, когда сама решит. Никаких больше всплесков сострадания. Не теперь, когда посетителей так мало и приходят они так редко.
Убедившись, что вся любовь надежно спрятана, Тэмсин убрала руку. Комната потемнела, запах развеялся, холод вернулся и привычно обосновался в теле, словно кот в любимом кресле. Женщина побледнела, как мертвец, лицо ее лишилось всякого выражения.
– Так, дальше. – Тэмсин вернулась к ребенку, которого укачивала. Семижды провела пальцем от его лобика до переносицы, вокруг губ и к подбородку. Магия струилась сквозь палец и медленно текла в крошечную жизнь. В домике не слышалось ни звука, кроме шепота ведьмы и треска пламени.
А потом сверток заворочался.
Тэмсин убрала палец, прерывая магический поток. Кожа малыша была уже не серой, а смуглой, как у матери. По щекам разлились два розовых пятнышка. Он открыл рот и запищал так пронзительно, что голова Тэмсин отозвалась изнутри.
Женщина выпустила дергающуюся дочь, бросилась вперед и едва ли не силой вырвала сына из рук ведьмы. Она прижала вопящего младенца к себе, укачивая, по ее лицу текли слезы.
Малыш больше нравился Тэмсин, пока вел себя тихо, но его мать выглядела довольной. Она торопливо пробормотала сквозь слезы слова благодарности, схватила дочь за руку и выскочила из домика.
Ведьма рухнула на деревянный стул с жесткой спинкой и расшнуровала кожаные ботинки. Повращала ступнями, поморщившись, когда в лодыжках захрустело. В голове грохотало, ныл мизинец на ноге.
Тэмсин понимала, что это весьма умеренная цена за ту магию, которой она только что занималась. В ее возрасте большинство ведьм слегли бы на несколько дней после того, как распутали и вытянули настолько тяжелую болезнь из чужого тела. Конечно, большинство ведьм ее возраста все еще учились в академии, где им вообще не позволяли так колдовать.
Среди молодых ведьм не было ни одной, сравнимой по силам с Тэмсин, но еще ни одну из них не проклинали и не изгоняли из мира Внутри. Ни одна другая ведьма не проводила семнадцатый день рождения, нянчась с ребенком и пытаясь не ежиться под полным ненависти взглядом его матери.
У Тэмсин сегодня и в самом деле был день рождения – первый день того года, который должен был стать важнейшим в ее жизни. В семнадцать ведьмы выпускались из академии и выбирали свою судьбу: остаться Внутри и служить Ковену или отправиться за Лес и жить среди простого народа.
Тэмсин всегда ужасно боялась своего семнадцатилетия, потому что она мечтала остаться, а ее сестра, Марлина, мечтала уйти. В конце концов попрощаться им пришлось куда скорее, чем она ожидала.
С тех пор, как Тэмсин отправили в Лэйдо, захолустный фермерский городок во внешнем мире за Лесом, семнадцать стало просто числом. И напоминанием о том, что она живет сама по себе уже почти пять лет, а ее опала длится и того дольше.
Ведьма ударила ладонью по гладкому дереву стола. Она ненавидела себя за свою силу. Ничего хорошего та ей не принесла. Если бы не отчаянная необходимость хоть ненадолго отдохнуть от мрачной круговерти в голове и пустоты в сердце, Тэмсин, может, и вовсе отошла бы от дел. Но, чтобы чувствовать, она нуждалась в любви. А получить ее она могла только одним способом – колдуя для простых людей.
Боль упорно и ритмично билась в голове. Тэмсин с сожалением заставила себя подняться на ноги, налила воды из ведра в железный чайник и поставила его на огонь. Открыла деревянные ставни на единственном окне и выглянула наружу. Солнце опускалось за горизонт. Несколько человек на дорожке к площади восторженно указывали на него.
Тэмсин захлопнула ставни. Раньше она любила закаты. Теперь же в любой час небо выглядело одинаково невзрачным, серым. Цвета, которыми она когда-то наслаждалась, стали скучными и блеклыми.
Засвистел чайник – пронзительно, как тот младенец. Отщипывая длинными пальцами сухие листики пижмы и бутоны ромашки с пучков, что висели над раковиной, Тэмсин от нечего делать представляла, какой будет встреча той женщины с мужем этим вечером. Сначала он растеряется от ее невнимания. Потом обидится. Потом примет это. Завтра он всем будет рассказывать о ведьме, угрожать сровнять ее домик с землей, а может, даже убить ее саму.
Тэмсин не было до этого дела. На нее всегда мрачно смотрели и шептались, когда она приходила в город. Иногда влюбленные с задетыми чувствами задерживались у ворот ее дома дольше, чем следовало, но ретировались, едва она открывала дверь. Тэмсин была вчерашней девчонкой – уже этого почти хватало, чтобы отпугнуть их.
Репутация довершала дело.
Ведьма пестиком растерла листья и цветки в пыль. Осторожно вытряхнула порошок на кусочек марли, бросила ее в кружку и залила кипятком. Она не хотела, чтобы заварка осталась на дне чашки. Не хотела, чтобы по ней можно было читать.
Она опустилась в кресло у огня, и ее стопы оказались в опасной близости от пляшущих языков пламени. Тэмсин чуть отодвинулась. Даже если сунуть ступни прямо в угли, она не получит ни капли этого ласкового тепла. Только волдыри и боль.
Из кружки в ее руках валил пар, мнимое тепло чая дразнило ледяные кости, касаясь щеки. Тэмсин ничего не чувствовала. Она отпила чай. Никакого вкуса, только легкое сходство с болотной водой.
Зачем она вообще его готовила?
Тэмсин выплеснула чай в огонь, и пламя на миг притихло, чтобы потом заплясать снова. Ведьма закатила глаза. От этого движения вернулся грохот в голове, который только усилился, когда в дверь заколотили.
Тэмсин подозрительно изучила взглядом дверь. На закате рабочий день прекращался, а так как люди в Лэйдо в основном боялись и избегали ее, гостей ждать не приходилось.
Она подошла и открыла окошко вверху двери, чтобы посмотреть, кто пришел. Мальчишка не старше семи-восьми лет нервно переминался с одной босой ноги на другую. Наверное, очередная жертва розыгрыша фермерского сына – тупого мальчишки, который вечно пытался подловить ведьму, чтобы потом похваляться этим. Ни разу не получилось.
Тэмсин распахнула дверь и выжидательно уставилась на мальчика.
– Что?
Бедный ребенок, кажется, мечтал, чтобы земля разверзлась и поглотила его. Тэмсин могла это устроить, но сейчас просто ждала, пока он заговорит.
– Простите, мэм… – пискнул мальчик.
– Мисс, – отрезала Тэмсин, прижимая ладонь к грохочущей голове. Мальчик вопросительно взглянул на нее. – Я тебе не мамочка. Зови меня мисс.
Мальчик выкатил глаза и закивал.
– Мисс?
Тэмсин заставила себя выпрямиться и одобрительно кивнула.
– На городской площади два всадника Ее Величества, – затараторил мальчик, комкая слова. – Они созывают собрание. Все должны явиться немедленно. – Он договорил и икнул, пытаясь восстановить дыхание. Покачался на носках – ему явно не терпелось убраться.
– И они велели тебе позвать ведьму? – Тэмсин подняла темную бровь.
Мальчишка так выпучил глаза, что они едва не выскочили из его черепа.
– Нет, мэм. – Он охнул, осознав ошибку. – Мисс. Они просто велели позвать всех, и побыстрее.
Тэмсин невесело рассмеялась.
– Очень хорошо. Сообщение принято. – Она махнула рукой. – Иди, иди.
Лицо мальчишки сдулось от облегчения. Он исчез из сада быстрее, чем Тэмсин закрыла дверь.
Городское собрание. Как старомодно. Королева не могла изречь ничего такого, что заинтересовало бы Тэмсин. Что бы там ни случилось, весть об этом четырежды обойдет город еще до того, как взойдет луна. Ведьма наверняка услышит обо всем завтра, когда пойдет на рынок за яйцами – и не менее, чем от шести разных людей.
Может, еще один королевский бал объявят – у южного герцога сын как раз вошел в брачный возраст, но пока отвергал всех лордов и леди, каких королевство Кэрроу могло предложить. Или огры наконец-то пробились мимо крепостей между Пустошами и Востоком.
Что бы там ни случилось, Тэмсин. Пусть королева Матильда и сохраняла крепкие отношения с нынешней Главой Ковена вот уже двадцать лет, внутри Тэмсин ничего не откликалось на политические проблемы внешнего мира.
Она почесала левое предплечье, где полагалось быть знаку Ковена. Пятнистая обожженная кожа на его месте напоминала о том, что она сделала.
И о том, кого она потеряла.
Со сдавленным криком Тэмсин смела все свои безделушки с заваленного стола. Они с грохотом обрушились на каменный пол. Кристалл разлетелся на осколки. Кружка разбилась, глиняные черепки разлетелись по комнате. Бумаги улетели в огонь, и пламя пожирало чернила, пока слова не исчезли.
Тэмсин ненавидела этот дом. Крошечный, ужасный – она задыхалась в нем. Он не был ее домом. Ее дома вообще не было здесь, в Лэйдо.
Рука машинально потянулась к сердцу.
В конце концов, сегодня ее день рождения. Что плохого в том, чтобы использовать немножко любви? Просто расслабиться на миг. Проклятие оставило ей только вину и раскаяние. Тэмсин влачила безжизненное существование – ведьма в изгнании, обреченная унимать жар у младенцев и помогать урожаям. А ведь она подавала такие большие надежды. Могла бы добиться так многого, если бы не ее невоздержанность. Ее беспечность. Ее отчаяние.
Теперь Тэмсин ощущала только горечь, тьму и холод – этот вечный, невыносимый холод.
Прижав ладонь плотнее к груди, ведьма закрыла глаза и распустила узел внутри. Вытянула крохотную щепотку любви той женщины к мужу. Тэмсин тотчас окутало тепло. Она сбросила шаль и медленно пошла по дому: длинная домотканая юбка щекотала стопы, пальцы скользили по воздушному стеганому одеялу, ладони сжимали гладкие грани кристаллов. Она заглянула в несколько банок без подписей, нашла палочку корицы и, поднеся ее к носу, вдохнула пряный аромат с легкой ноткой ореха.
Ведьма бросилась к окну и вновь распахнула ставни. Сердце едва не выпрыгнуло, когда она увидела отгорающий закат – яркий алый, перетекающий в золото, пронизанное розовым, который кончался глубокой синевой. Тэмсин уже потратила слишком много, расточая запас на мелкие капризы, но оставалось еще кое-что, что она хотела успеть, прежде чем оборвать связь. Прежде чем запрятать любовь на черный день.
Тэмсин захлопнула окно и обернулась к столу. Взяла щепотку из маленького кожаного мешочка и высыпала несколько крупинок на кончик языка.
У соли был резкий, яркий вкус.