Глава четвертая

* * *

Сначала она бежала, но потом пришлось перейти на шаг, потому что в боку резало, будто ножом, в горле пересохло, а дышать не получалось иначе, как со всхлипом. Самое время было упасть в траву и отдохнуть но она шла и шла, припадая на расцарапанную ногу.

Овраг остался далеко позади; до темноты она должна во что бы то ни стало выйти из леса. Выйти в поле – там он ее не догонит. Положим, у него собачий нюх, он пойдет точно по следу, он двигается, как летящий камень – но у нее преимущество долгого дня пути. Будь лес бесконечен – у нее не было бы шансов; он, вероятно, на это и рассчитывал, когда оставлял ее свободной, полностью свободной на целый день. Возможно, он не знает, что людские поселения подступают к самой опушке, что под стенами леса возделывают пшеницу, что там он будет бессилен…

Между стволами мелькнула белка. Илаза вымучено улыбнулась: здесь предел его владениям. В его царстве давно съедены белки, и птицы… И она их тоже ела. Он оставлял ей птичьи окорочка, а она пекла их и ела, потому что хотелось…

Она наступила на острый камушек, болезненно поморщилась, но не замедлила шага. Вот так, наверное, чувствует себя пущенная в цель стрела – летит и летит, и ее путь становится ее продолжением, частью ее тела. Илаза – и ее путь. Наивысший смысл жизни – идти, переставлять ноги, все вперед и вперед…

Впереди показался просвет. Она засмеялась, не веря себе: так скоро?! Так просто? Или просека? Ведущая к жилью?

Она побежала. Не обращая внимания на бьющие по лицу ветки. Будто к поясу ее привязана крепкая упругая веревка, и ее тянут вперед… Когда вообразишь себе такое – легче бежать. Легче идти. Ну… Уже… Ну…

Она по инерции прошла еще несколько шагов – и стала. Еще один овраг?! Да сколько их в этом лесу, одинаково глубоких и длинных?

Она нерешительно двинулась по краю – и увидела обломанную ветку. Дальше – еще одну; огляделась, взяв себя за лицо. Зашаталась и тяжело осела.

Водит? Водит проклятый лес, или она сама виновата, сбилась с прямой, завернула в сторону, дура, сделала круг, как деревенская девчонка в погоне за грибами?..

Солнце стояло в зените. Жестокий, маленький белый глаз.

Она стиснула зубы. Так просто она не сдастся. Теперь она будет умнее, и оставшиеся полдня не пропадут так бездарно…

Здравый смысл спросил тихонько: полдня? А почему не отдохнуть, и с новыми силами… Завтра… с утра…

Она мрачно ухмыльнулась. Паук наверняка почует неладное и спутает ее, как лошадь. С путами на ногах далеко не уйдешь…

Новый полет стрелы. Теперь она намечала впереди цель – приметный ствол дерева – и шла прямо к ней, не опасаясь, что закружит опять.

…Мама. Беспощадные раскосые глаза: не показывай, что тебе больно! Прекрати реветь, иначе на смену боли от ушиба последует куда более сильная боль – от удара. Я слишком люблю, чтобы щадить… Длинная трещина на темном комоде, бурое голубиное перо, слетевшее откуда-то на пол. Тень, падающая от высокой Адиной прически – она всегда и во всем старалась походить на мать. Но не выдержала сравнения, проиграла, призвала в судьи шелковую петлю на пояске…

А она, Илаза, мечтала быть похожей на сестру. Как ей хотелось влюбиться! Долго, очень долго не получалось – а потом захватило дух, она угодила в какой-то шальной вихрь, угар… Игар… Алтарь. Костяной шарик на подлокотнике материного кресла. Дом, в котором умерла Ада… Защелкивается дверца – но зверек уже вырвался, оставив на прутьях кровь и лоскутки кожи. Потому что я люблю тебя, мама… Мама…

Солнце село. Уже село солнце; почему же все не кончается и не кончается лес?!

Она побежала. Налетая на стволы, падая и поднимаясь снова. Стрела не знает обратного хода… Цель – это продолжение стрелы… Жить… Игар – продолжение Илазы… Ада была продолжением матери и потому погибла. Вперед… Расступайся, лес, расступайся…

Лес расступился. Илаза споткнулась и упала на четвереньки.

Даже в полутьме ей не надо было приглядываться – овраг сочувственно поводил ветвями, бессмысленно шумел ручей, и наползала, выбиралась из оврага ночь…

Стрела, чей наконечник застрял в оперении. Змея, удивленно уставившаяся на собственный хвост.

Она не заплакала. У нее больше не было слез.

* * *

…Провинция Ррок велика и многолюдна. В провинции Ррок полнымполно женщин – юных и старых, тучных и стройных, белокурых и рыжих, черноволосых и совершенно седых. Армия женщин, муравейник женщин, нашествие женщин; их больше, чем мужчин, девчонок и старух, вместе взятых. У каждой третьей в волосах можно найти оттенок меди – при желании, если очень захотеть его увидеть. И уж конечно, никто из них не обнажает на людях спину, открывая взору родимое пятно в виде ромба…

Крепкий немолодой человек, чью голову украшала высокая войлочная шляпа без полей, скептически оглядел огромную груду кирпичей, занявшую собой целый угол просторного двора. Покачал головой:

– Что ж ты скинул их, как попало? А в штабелек, в штабелек кто уложит? Киска?

– Так возница торопился, – глухо ответил работник. – Сбрасывай, сказал, а то мне ехать надо…

Обладатель войлочной шляпы почесал под носом:

– Так, это… я вознице не за то заплатил. А ты, лодырь криворукий, не получишь, пока не уложишь ровнехонько, штабельком… Чтоб красиво. Чтобы брать сподручнее… Пошел, говорю. Пошел работать.

Работник, дочерна загорелый парень в перепачканных глиной штанах, облизнул запекшиеся губы и молча вернулся к кирпичной груде.

Войлочная шляпа неторопливо вернулась в дом. Дом – весьма примечательное строение – стоял на перекрестке двух больших дорог и имел с фасада вывеску «Колодец для жаждущих». По случаю рабочего утра жаждущих в обеденном зале было всего трое, и Гричка, придурковатая помощница кухарки, вполне справлялась в одиночку. Прикрикнув на нее для порядку, обладатель шляпы вернулся на заднее крыльцо и вытащил из кармана куртки маленькое зеленое яблоко.

Работник ворочал кирпичи. Спина его сделалась совсем уж черной от пыли – капли пота, скатываясь, оставляли на ней серые дорожки. Обладатель шляпы надкусил свое яблоко; за его спиной скрипнули доски крыльца.

– Во как, – заметил хозяин, не оборачиваясь. – А я, дурак, думал троих нанимать.

Кухарка – а именно кухарка и вышла сейчас на крыльцо, больше некому – задумчиво хмыкнула:

– Все они… У меня первый муж тоже вот, за утреннюю чарку шелком ложился, что угодно готов был… А потом надерется к вечеру – скотина скотиной. Этот хоть тихий…

Работник, не рассчитав поднял зараз слишком большую ношу – и упал, выронив кирпичи, болезненно охнув.

– Побьет, зараза, – хладнокровно предположил обладатель войлочной шляпы. – Перебьет товар.

Кухарка усмехнулась:

– Откуда еще силы берутся… Эдакий запой. Уж больше недели… не просыхает… Тут здоровый мужик загнется – а это пацан, у меня старший сын поздоровее будет…

– Ты, это, – невесть почему забеспокоился обладатель шляпы. – Хорошего вина не давай ему. Неча переводить… Сколько в него входит? Прежде чем отвалится? Полбочонка, нет?

Кухарка презрительно усмехнулась:

– Стану я… Полбочонка… У меня Гричка табака ему… добавляет… Так он двух кружек падает и спит.

– Кабы все работники так, – обладатель шляпы выплюнул попавшегося в яблоке червяка. – Чтобы всей платы – две кружки…

– Так надолго ж не хватит, – пророчески заметила кухарка. – Не хватает их… Этот уже вчера… Не к аппетиту сказано, но всю каморку свою облевал! Не жрет ничего, так желчью… Гричка ругалась-ругалась… У меня первый муж как свечка сгорел…

– Пьянь, – проронил обладатель шляпы с отвращением. – Пьянь и есть.

Тощий яблочный огрызок улетел в траву.


…Он потерял бездну времени, но сейчас он встанет. Встанет и пойдет… Ну до чего плохо.

Дубовый стол поднялся на дыбы и больно стукнул Игара по лбу. Как вчера. Вчера он так и заснул – неся на лице грязную столешницу. Длинная, длинная жизнь. Отвратительное пойло, без которого, однако, еще хуже. Как муха, которую Гричка накрыла стаканом – нечего биться в прозрачные стенки. Сложи крылышки…

Игар, встань. Встань!!

– …не давать в обеденном зале!.. Волоки его теперь… Сама волоки, коли такая дура…

Заплеванный пол. А проснется он на сене – в той самой каморке, где занавешено тряпкой окно. Занавешено, закрыто от взгляда звезды Хота…

Он поднял голову; мир сворачивался черным жгутом и куда-то уползал, ускальзывал по кругу, по кругу… Что-то еще булькает в глиняном стакане, что-то темное, маслянистое плещется на дне…

Не пей. Ну какой ты мерзавец… Не пей, не сдавайся… Не пей же… Вставай, скотина!!

Перепуганная физиономия Грички. На кого это орет вдребезги пьяный работник?..

Он сделала глоток – и провалился в яму без дна.


«Ищи; ты найдешь ее, как в темноте находят маяк. Она не похожа на прочих женщин; в больших городах ты найдешь ее скорее, нежели в глухих поселках, однако и в поселках ищи. Ищи скорее».

Он потерял бездну времени. Его звезда встает теперь позже и поднимается ниже, а провинция Ррок велика, и дороги спутались в ней, как требуха в животе великана. Его ноша гнет к земле, а разделить ее не с кем.

* * *

– …Отдай! Отдай, слышишь!.. Не трогай, отдай!!

Девочка несмело заглянула в палисадник; Лиль, всклокоченная, как метла, металась между своими малолетними дядьями, которые, став треугольником, хладнокровно перебрасывали из рук в руки пеструю куклу с большими ступнями, такую же встрепанную, как Лиль.

– Отдайте! Я… Я… А-а-а!

Лиль ревела. Девочка и раньше становилась свидетельницей перебранок и даже потасовок между своими новыми родственниками, однако такого нахальства мальчишки прежде себе не позволяли; она удивилась, почему это Лиль не бежит с жалобой к матери. Почему-то любое обращение ко взрослым за помощью здесь считается ябедничеством…

Младший из мальчишек, Кари, очутился к девочке спиной. Старший из его братьев, Вики, ловко перебросил куклу через голову ревущей Лиль – Кари подпрыгнул и поймал; не очень-то раздумывая, девочка кинулась к нему, выхватила куклу их его занесенных рук и отпрыгнула назад.

От неожиданности Кари не сразу понял, в чем дело; все четверо, только что непримиримые враги, теперь стояли одной плотной кучкой и глазели на девочку. Лиль – сквозь слезы, Кари – с обидой и удивлением, старшие мальчишки – нарочито равнодушно, по-взрослому, с затаенным вопросом.

Она не знала, что говорить, только плотнее прижимала к себе куклу. Маленькой Анисе далеко было до этой, большеногой, с лицом из настоящего фарфора, с длинными и густыми ниточками-волосами; обо всем этом девочка подумала мельком, потому что Вики, старший, шагнул вперед и протянул руку:

– Отдай!

Она отступила, спохватилась, что будто бы пятится, и быстро вернулась на прежнюю позицию:

– Она что, твоя?

Вики нахмурился. Когда он сдвигал брови, то был удивительно похож на собственную мать – крепкую черноволосую женщину, сейчас она на кухне, солит грибы…

Девочка не успела додумать свою мысль. Вики прыгнул, схватил куклу за ступни и резко рванул к себе:

– А ну отдай!

Затрещало кукольное платье; девочка испугалась, что тряпичное тело сейчас разорвется пополам – но выпускать куклу не стала. Вики рванул еще – он был на голову выше и в полтора раза тяжелее, но девочка оказалась цепче.

Некоторое время они молча трудились – каждый тянул куклу к себе, причем с очередным рывком упрямого Вики девочка всякий раз моталась, как щенок на веревочке; потом средний брат, Йар, предостерегающе крикнул – у ограды палисадника стояла Большая Фа, и под ее лысыми бровями холодно поблескивали суровые маленькие глаза.

Никто не оправдывался; Вики выпустил куклу, Кари спрятался за спину Йара, Лиль не стала жаловаться на дядьев. Большая Фа задержала изучающий взгляд на девочке – а потом повернулась и неспешно зашагала к дому, и девочка услышала, как облегченно вздохнул за ее спиной перепуганный Вики.

– Тебе нельзя драться, – сказала Лиль; девочка не сразу поняла, что эти слова обращены к ней. – Тебе нельзя драться, потому что ты невеста Аальмара.

Не оборачиваясь, девочка протянула ей куклу:

– На…

Кукла надорвалась-таки; Лиль деловито задрала ее синее в горошек платьице и пальцем запихнула клочок ваты обратно в дырку на кукольном животе. Девочке захотелось еще раз потрогать мягкие, растрепанные куклины волосы – но она не стала. Аниса была совсем на такая красивая – но Аниса была лучше…

– У меня тоже была кукла, – сказала она вслух. – Но она умерла.

– Куклы не умирают, – заявил Вики.

Девочка перевела на него серьезный взгляд; мальчишка почему-то смутился и опустил глаза.

– Куклы тоже умирают. Да, – она запнулась, не зная, что еще сказать.

– У невест не бывает кукол, – сообщил Йар.

Лиль потянула носом; встретившись с ней глазами, девочка с удивлением увидела неприкрытую, уважительную зависть:

– Да-а… Тебе нельзя-а…

Девочка отвернулась. Ей почему-то стало тяжело и грустно. Как в самые первые дни, когда без тоски по дому нельзя было прожить ни минуты.

– Счастливая, – шепотом вздохнула Лиль.

– Почему? – спросила девочка, глядя на фарфоровое кукольное лицо.

– У тебя есть жених… такой жених… А у меня, – Лиль бесхитростно сунула палец в ноздрю, – у меня нету…

Девочка опустила глаза:

– Да… Но зато у тебя… у тебя есть мама.

* * *

Провинция Ррок покрыта сетью дорог и дорожек. Самые прямые и ухоженные из них ведут в город Турь – столицу; где страннику искать яркую, незаурядную женщину? Куда идти с расспросами… да и просто наудачу?

В Турь. Дабат – да будет так.

В больших городах полным-полно длинных языков. В городе Турь особенно многолюдно, суетливо, полным-полно приезжих и заезжих, купцов и бродяг, богатых и нищих. Болтают в корчмах и на базарах, болтают в лавках и на площадях, сплетничают о чем угодно, в том числе и о женщинах; только вот тот, кто слишком внимательно слушает и слишком много спрашивает, рано или поздно получит по шее – не иначе, шпион, «крючок» по-здешнему. Сперва уши распустит, а потом в городскую управу побежит, к начальнику стражи… Раз в пять дней на рыночной площади города Турь обязательно кого-нибудь бьют кнутом – в том числе и за длинный язык. У палача, говорят, жалование от выработки; ежели палач простаивает, так и сам доносчика наймет; и палачу, известно, деток кормить надобно.

Игар обходил таверну за таверной, прислушиваясь к болтовне и иногда задавая ничего не значащие вопросы. Он давно уже приготовил легенду о пропавшей сестре, которую дома ждет наследство – но пустить ее в ход все никак не решался. Та, что не похожа на прочих женщин, вряд ли затеряется среди множества благополучных домохозяек; она может оказаться на вершинах власти либо на дне отчаяния, и подобную женщину будет очень трудно выдать за искомую сестру. Легенда была с изъянчиком но ничего лучшего пока что не приходило Игару в голову.

Потом его заметили. Молодой, но толстый и дряблый подмастерье, встреченный Игаром в очередном трактире, безжалостно его обличил:

– А-а-а! Гляди, хозяин, крючок приперся, я его вчера еще в «Золотом баране» приметил…

Хозяин, крепкий косоротый старик, насторожился, однако повел себя сдержанно. Обычная Игарова история о сестре и наследстве собрала достаточно слушателей – сочувствующих и недоверчивых. Подмастерье время от времени призывал не верить «вонючему крючку» и скорее бить ему морду – в конце концов Игар, не удержавшись, ловко ухватил неприятеля за курносый веснушчатый нос. Этому молниеносному приему Отец-Разбиватель специально никого не учил – Игар сам выучился. Наглядно, так сказать.

Подмастерье гнусаво пискнул, дернулся, схватился было за Игарову руку – но обмяк, потому что Игар сжал пальцы что есть сил. Отец-Разбиватель любил наказывать неумех таким вот простым и унизительным способом; Игар, нерадивейший из нерадивых, прекрасно понимал, что чувствует сейчас подмастерье.

– Дурак ты, – раздумчиво произнес хозяин, но слова его, против ожидания, не имели к Игарову жесту никакого отношения. – Эдак за тобой сотня девок увяжется – все до наследства охочи… Признаешь ее, Тиар свою заблудшую?

Из выпуклых глаз подмастерья градом полились слезы.

– Признаю, – заявил Игар уверенно. – А кто мне ее покажет – с тем наследством поделюсь… Я не скупой, – и он оттолкнул от себя пострадавшего подмастерья, который тут же и пропал куда-то.

Посетители галдели; Игарова история предложила им множество поводов для болтовни, воспоминаний и ссор. Хозяин чесал бровь и хмурился; кухарка, немолодая женщина с девичьей русой косой, шмыгнула носом:

– В управу сходи… Прошлый год ходили со свитками, переписывали всех, и младенчиков, и собак, поди, тоже… Всех переписали, а бумаги в управе хранятся… Так там, поди…

Игар сглотнул. Собственно, на нечто подобное он и рассчитывал слыхал когда-то, что в больших городах подчас ведется учет людским душам. Турь же – самый известный и просвещенный город во всей провинции; устами кухарки говорила сейчас сама Святая Птица.

– Только тебе таковую перепись не покажут, – предположил хозяин, и уголок его косого рта опустился еще ниже. – Разве что взятку… А ты, сдается, голодранец?

– …А ну, голодранец, иди сюда!.. Вот он, ребя! Вот он, крючок недобитый!..

У дверей стояли трое, и лицо их вдохновителя было перепачкано кровью и перекошено ненавистью:

– А ну, иди сюда! Иди, крючок, по-хорошему!

Хозяин сплюнул сквозь зубы:

– Ты, Величка… Дырка тебе будет, а не кредит!

Окровавленный подмастерье растерялся ненадолго:

– А ты крючков, что ли, покрывать?!

Окружавшая Игара гурьба как-то постепенно рассосалась. Хозяин все еще стоял рядом, болезненно морщась: кухарка хмуро бросила от дверей кухни:

– Совести в тебе нет, Величка… Мать твоя, как на сносях была, на жабу наступила… Всю совесть жаба и высосала…

Подмастерье плюнул. Плевок летел удивительно долго – однако в кухарку не попал, повис на дверном косяке. Кухарка тоже плюнула – под ноги – и скрылась в кухне.

– На улицу иди, парень, – бросил хозяин сквозь зубы. – Мне тут драка ни к чему…

Драка, подумал Игар кисло. Трое на одного – теперь это называется драка…

Он подмигнул окровавленному:

– А что, правда, что твоя мать на жабу наступила?

И, дождавшись, пока сузившиеся глаза окажутся совсем рядом, опрокинул в них содержимое стоявшей на столе перечницы.


– …Господин архивариус не принимают.

Прилизанный писец глядел презрительно и хмуро – на секунду Игар увидел себя его глазами. Бродяжка с синяком на пол-лица и разбитым носом интересуется вещами, которые ему ни по званию, ни по уму знать не положено. Стало быть, пшел вон.

Стараясь повернуться так, чтобы не так бросался с глаза синяк, Игар просительно улыбнулся:

– Так ведь… Посмотреть только. Сестру я ищу, сестра потерялась в детстве, а я ищу вот…

– Не принимают, – бросил писец уже раздраженно. – Сейчас стражу крикну, так в яме переночуешь…

Игар втянул голову в плечи и бочком-бочком двинулся к выходу. Любая встреча со стражей могла окончиться для него неожиданно и трагично.

В обширной приемной полно было народу и полно писцов. Среди всей этой сложной, тягомотной, подчас бессмысленной возни ходила, флегматично позевывая, рыжая худая кошка, и хвост ее был воздет, как указующий перст. Кошка терлась о ноги жалобщиков и просителей, и время от времени кто-нибудь из писцов рассеянно чесал ее за ухом.

У входа сидел стражник – расслабленный, добродушный, с пестрым вязанием на коленях; проходя мимо него, Игар задержал дыхание. Стражник покосился равнодушным глазом – и снова вернулся к подсчету петель. Огромная пика с зазубринами стояла, прислонившись к стене.

Игар облегченно выдохнул, проскальзывая в дверь; уже на самом пороге на плечо его легла рука. Не успев понять, в чем дело, Игар дернулся и присел.

Маленький человечек с длинными, тусклыми, зачесанными назад волосами поманил его пальцем, зазывая обратно, в приемную. Не решаясь ослушаться, Игар вернулся – ноги под ним сделались совершенно ватными.

– К господину архивариусу? – мягко спросил длинноволосый.

Игар медлил, пытаясь определить, что и откуда ему угрожает. Длинноволосый улыбнулся:

– К господину архивариусу платить надобно… У тебя монетки есть?

Игар съежился. Понуро мотнул головой.

– Заработать хочешь?

Игар поднял глаза. Не дожидаясь ответа, длинноволосый взял его за локоть и мягко, но решительно повлек за собой; кто-то из писцов предупредительно распахнул узкую дверь, и Игар оказался в маленькой квадратной комнате, все убранство которой состояло из широкой скамьи и канцелярского стола в углу. Впрочем, имелась еще и кадушка, из которой приветливо торчали вымачиваемые розги.

Игар встал, будто приколоченный к полу. За что?!

Длинноволосый взгромоздился на стол; нога его в пыльном башмаке качнулась, как маятник, Игар на секунду увидел вытертую коричневую подметку. Рука с оловянным колечком на мизинце небрежно указала на скамью:

– Присаживайся, не мнись…

Игар подошел и сел – как на раскаленную сковороду.

– Звать-то тебя как?..

– Игар…

Прямо напротив скамьи вся стена была увешена бумажными лоскутками – белыми и пожелтевшими; каждый снабжен был грозной жирной надписью: разыскивается законом для предания справедливому наказанию… Игар не раз видел подобные листки на людных перекрестках, где они украшали собой столбы и стены.

– Кто ж тебя разукрасил, Игар? Воровал чего-нибудь, а хозяин за руку цапнул, так?

«Разыскивается законом… Снур Кнутобой, беглый, клейменный, повинный в разбое и хулословии… Росту среднего, телосложения тучного, клеймо на лбу старое, синюшное…»

– Ладно, не отпирайся… Бродяжка?..

Игар проглотил слюну. «…для предания справедливому наказанию… Ивилина Ушко, беглая, шлюха, повинная в…»

Длинноволосый усмехнулся:

– Повезло тебе, Игар… Ладно, глазами-то не бегай… Дело есть.

«Разыскивается для предания справедливому наказанию беглый послушник Игар, прозвища не имеющий, восемнадцати лет… Росту среднего, телосложения тощего, глаза имеет серые, волосы русые, нос прямой… Приметы особые: таковых не оказалось. За оного назначена награда сто полновесных золотых, а если кто укажет на…»

Игар очень хотел надеяться, что на лице его, отмеченном кровоподтеком, не отразилось паники. Обладатель тусклых волос, вальяжно развалившийся на столе; толпа просителей в приемной, стражник у входа… Сколько времени понадобиться блюстителю, чтобы отставить вязание и схватить свою пику?..

…Сто полновесных золотых! Он в жизни не видел столько денег сразу. Кто платит? Перчатка Правды? Княгиня, или, может быть, та, оскорбленная, у которой корова в розарии…

Длинноволосый таинственно улыбался; Игар отвернулся. Святая Птица, а мне-то нужна была одна только, одна серебряная монетка, чтобы подкупить писца и проникнуть к архивариусу…

– Лови!

Игарова рука сама привычно вскинулась и перехватила в воздухе тяжелый звякнувший мешочек. Длинноволосый удивленно поднял брови:

– Ого! А я думал, упустишь… Или ты денежки не роняешь, а? В мешочке явственно прощупывались ребра монет. Некоторое время Игар тупо позванивал невесть как попавшим к нему богатством.

– Ловок ты, – заключил длинноволосый, получая удовольствие от Игарового замешательства. – Ловок… Нынче в трактир пойдешь. Вина закажешь, нажуешься вдоволь – только пьяным чур не напиваться!.. И примешься градоправителя ругать – мол, налоги высокие, всякое там… Законы опять же плохие… Народишко встрянет, и себе ругаться будет – а ты замечай, кто более всех болтает. Как зовут, какого цеха… Потом ко мне придешь – я добавлю. Денежек добавлю – и проваливай на все четыре… Понял?

Игар не понял. Он вообще плохо сейчас соображал, и смысл обращенной к нему речи ускальзывал, терялся за шевелением тонких губ и покачиванием ноги с коричневой подметкой; все силы шли на то, чтобы сохранить прежнее выражение лица. Он чувствовал себя голым, выставленным на всеобщее обозрение со своими глазами, волосами и отсутствием особых примет, но главное – о дурак! – именем, именем, которое он так и не удосужился себе придумать…

Нога. Нога длинноволосого покачивалась заманчиво близко – если схватить за эту ногу, да резко дернуть на себя…

Загрузка...