К вечеру пятницы мистер Крэншоу так и не заговорил с нами об экспериментальном лечении. Может быть, мистер Алдрин ошибся? Может быть, мистер Алдрин его отговорил? В интернете идет бурное обсуждение, однако никто, кажется, не знает, когда и где будут проводиться испытания на людях.
Я ничего не пишу в интернете про то, о чем рассказал мистер Алдрин. Он вроде бы не запрещал, но, мне кажется, это было бы неправильно. Если мистер Крэншоу передумал, а я всех зря расстрою, он рассердится. Он и так все время выглядит сердитым, когда заходит.
Программа в планетарии называется «Планеты внешней Солнечной системы и их спутники». Ее показывают с Дня труда, значит, не будет слишком много народу, даже несмотря на субботний день. Я хожу рано – на первый показ, там еще меньше людей, даже в людные дни. Заполнена только треть зала, и мы с Эриком и Линдой устраиваемся на пустом ряду, чтобы не сидеть слишком близко к другим.
В амфитеатре странно пахнет, но так всегда бывает. Когда гаснут огни и темнеет искусственный небосвод, я чувствую знакомое радостное возбуждение. Хотя огоньки, один за другим зажигающиеся на куполе, и не настоящие, но все же звезды. Свет не такой древний, он не летел миллиарды и миллиарды миль, становясь все мягче и мягче в пути, он исходит от прожектора меньше чем в десятитысячной доле световой секунды, но он мне все равно нравится.
Зато мне совсем не нравится длинное вступление, в котором рассказывают, что люди знали о Вселенной сто лет назад, пятьдесят лет назад и так далее. Мне интересней, что мы знаем сейчас, а не то, что, возможно, рассказывали моим родителям в детстве. Что с того, что в далеком прошлом некоторые считали, что на Марсе существуют водные каналы?
На плюшевой обивке моего кресла бугорок. Провожу пальцем – кто-то прилепил жвачку или конфету, которую не отчистили до конца. Теперь, когда я это заметил, я уже не смогу не обращать внимания. Подкладываю под себя брошюру.
Наконец рассказчик в записи переходит от истории к настоящему времени. Последние снятые из космоса снимки планет внешней Солнечной системы потрясают; такое чувство, что я вот-вот упаду в гравитационный колодец, покину кресло и полечу от одной планеты к другой. Вот бы увидеть их собственными глазами! Я захотел стать космонавтом еще в детстве, когда впервые посмотрел новости о людях в космосе. Однако это невозможно. Даже если бы я прошел процедуру «Целая жизнь» и прожил бы достаточно долго, я все равно остался бы аутистом. Мама говорила: не горюй о том, чего не в силах изменить.
В этой программе для меня нет ничего нового, но мне все равно нравится. Под конец чувствую голод. Обычно я обедаю раньше.
– Может быть, поедим? – предлагает Эрик.
– Я поеду домой, – отвечаю я. – У меня еще осталось вяленое мясо и яблоки, которые нужно съесть, пока они свежие и хрустящие.
Эрик кивает и отворачивается.
В воскресенье я иду в церковь. Перед службой органист играет Моцарта. Музыка подходит к строгой атмосфере церкви. Правильное сочетание как хорошо подобранные рубашка, галстук и пиджак: не одинаковые, но гармонируют между собой. Хор исполняет приятный гимн Раттера. Мне больше нравится Моцарт, но это тоже можно слушать.
В понедельник прохладней, дует свежий северо-восточный ветер. Недостаточно холодный, чтобы надеть куртку или свитер, но уже не жара, и это приятно. Самая жаркая часть лета позади.
Во вторник вновь теплеет. По вторникам я покупаю продукты. В магазинах по вторникам не очень людно.
Наблюдаю за людьми в магазине. Когда я был маленьким, некоторые люди считали, что скоро продуктовые магазины исчезнут. Все будут заказывать еду по интернету, и ее будут доставлять к дверям. Наши соседи так и делали какое-то время, и мама считала, что это глупо. Они с миссис Тейлор спорили по поводу доставки. Краснели и повышали голос – так визжат ножи, когда их точат. Я тогда думал, что мама с миссис Тейлор ненавидят друг друга, однако потом узнал, что взрослые, да и вообще люди, иногда ссорятся и спорят, но это не значит, что у них плохие отношения.
Сейчас тоже есть компании, которые занимаются доставкой, но в наших краях они не приживаются. Можно сделать заказ заранее – его соберут и оставят в отделе выдачи. Я иногда пользуюсь этой услугой, но не слишком часто. Это стоит на десять процентов дороже, и потом мне полезно ходить в магазин. Так говорила моя мама. Миссис Тейлор возражала, что мне и без походов по магазинам хватает стресса, но моя мама считала ее слишком чувствительной. Иногда мне хотелось, чтобы моей мамой была миссис Тейлор, но я ругал себя за эти мысли.
Когда люди ходят за продуктами в одиночку, они ни на кого не смотрят, лица у них сосредоточенные и серьезные. Мама научила меня правилам поведения в продуктовом магазине, и соблюдать их оказалось довольно легко, несмотря на шум и суету. Покупатели не настроены останавливаться и болтать с незнакомыми, поэтому они избегают взгляда, и можно незаметно наблюдать, не доставляя никому неудобств. Продавцы, принимая карту или деньги, не обижаются, что я не смотрю в глаза, хотя вежливость предполагает встретиться глазами хотя бы ненадолго. Также вежливо сказать что-нибудь о погоде, даже если человек прямо перед тобой в очереди сказал ровно то же самое, но и это необязательно.
Иногда я задумываюсь: насколько нормальные люди нормальны? И чаще всего эти мысли посещают меня именно в продуктовых магазинах. На курсах «полезных практических навыков» нас учили составить список и идти по плану, вычеркивая наименования. Преподаватель советовал заранее посмотреть цены на сайте, чтобы не сравнивать их на месте. Если верить преподавателю, все нормальные люди так делают.
Однако человек, перегородивший мне дорогу между рядами, ту лекцию явно пропустил. По виду он нормальный, но стоит и перебирает банки с соусами для спагетти, изучает этикетку, сравнивает цены. За его спиной невысокая седовласая женщина тянет шею, пытаясь увидеть ту же полку. Ей, наверное, нужен один из соусов около меня, но мужчина у нее на пути, и она не хочет его беспокоить. Я тоже не хочу. Лицо у него напряженное – на лбу складки. Он слегка покраснел. Он раздражен. И я, и седовласая женщина понимаем, что хорошо одетого сердитого мужчину лучше не трогать.
Вдруг мужчина, подняв глаза, перехватывает мой взгляд. Лицо его вспыхивает – оно теперь еще более красное и лоснящееся от пота.
– Ну сказали бы! – ворчит он и резко сдвигает свою тележку в сторону, еще больше загораживая дорогу седовласой женщине. Я улыбаюсь и киваю, она аккуратно объезжает мужчину, затем прохожу я.
– Что за бред! – бормочет мужчина. – Почему они разных размеров?
Я уже научен опытом и не отвечаю, хоть и соблазнительно. Если люди говорят, они обычно хотят, чтобы их слушали. Меня учили внимательно слушать, когда кто-то говорит, и я долго тренировал этот навык. В продуктовом магазине люди часто не хотят получить ответа на вопрос и сердятся, если ответить. Этот мужчина уже рассержен. У меня сильно бьется сердце.
Впереди два ребенка, совсем маленькие, хихикая, хватают с полки упаковки с приправами. Молодая женщина в джинсах оборачивается с другого конца ряда и рявкает:
– Джексон! Мисти! А ну положите на место!
Я вздрагиваю. Она обращается не ко мне, но от ее тона мне не по себе. Один из детей визжит совсем рядом со мной, а второй заявляет:
– Не положим!
Женщина с перекошенным от гнева лицом быстро проходит мимо меня. Один из детей вскрикивает, я не оборачиваюсь. Хочется шикнуть: «Тише! Тише!», но это не мое дело – нельзя говорить другим людям «тише!», если ты не родитель и не начальник. Присоединяются голоса еще нескольких женщин, одна ругает женщину с детьми. Я быстро сворачиваю в другой ряд. Сердце колотится в груди сильнее и быстрее обычного.
Люди приходят в продуктовые магазины специально, чтобы послушать этот шум, посмотреть, как другие торопятся, сердятся и расстраиваются. Поэтому система удаленных заказов с доставкой на дом не прижилась – люди предпочитают поглазеть на других, чем сидеть в одиночестве, ожидая заказа. Правда, не везде: в каких-то городах удаленные заказы вполне востребованы. Но не у нас… Обхожу стенд с винами, понимаю, что пропустил нужный ряд и внимательно оглядываюсь, прежде чем повернуть обратно.
Я всегда заезжаю в ряд со специями, даже если не собираюсь их покупать. Когда не слишком людно, как сегодня, например, останавливаюсь понюхать ароматы. Даже сквозь запах мастики для натирки полов, чистящего средства и жевательной резинки малыша, который вертится неподалеку, можно различить смесь специй и трав. Корица, тмин, гвоздика, майоран, мускатный орех… даже названия интересные. Мама любила добавлять специи и травы. И давала понюхать. Некоторые мне не нравились, но большинство вызывали приятные чувства. Сегодня в списке перец чили. Мне не нужно останавливаться и искать, я знаю его место на полке и цвет упаковки – бело-красный.
Меня неожиданно бросает в пот – прямо передо мной Марджори. Она меня не видит, потому что погружена в собственные мысли и не смотрит по сторонам, как и положено в магазине. Она открыла банку со специями – я гадаю, что это за специя, а потом до меня доносится явный запах гвоздики. Мой любимый. Быстро отвернувшись, пытаюсь сосредоточиться на полке с пищевыми красителями, цукатами и украшениями для тортов. Не понимаю, почему они в одном ряду со специями и травами, ну да ладно.
Увидит ли она меня? Заговорит ли, если увидит? Может быть, нужно первому заговорить? Язык будто разбух. Рядом какое-то движение. Это она или кто-то другой? Если бы я по-настоящему выбирал товар, я бы не оглянулся. Зачем мне украшения для торта и сушеные вишни?
– Привет, Лу! – говорит Марджори. – Собрался испечь пирог?
Я оборачиваюсь. Раньше я видел Марджори лишь у Тома с Люсией или в машине по пути в аэропорт и обратно. Никогда не встречал ее в этом магазине. Необычная для Марджори обстановка или, может быть, обычная, просто я не знал…
– Я… я… просто смотрю…
Говорить трудно. Ненавижу потеть!
– Какие яркие, – говорит она, и в ее голосе благожелательная заинтересованность. Хотя бы не смеется надо мной. – Ты любишь кексы с цукатами?
– Н-нет, – говорю я, сглатывая большой ком в горле. – По-моему… по-моему, они на вид более красивые, чем на вкус.
Это неправильно – вкус в принципе не может быть красивым, но слишком поздно исправлять ошибку.
Она серьезно кивает и говорит:
– Согласна! Первый раз я попробовала кекс с цукатами, когда была маленькая, и ожидала, что он будет вкусным, раз он такой красивый. А потом… он мне не понравился…
– Ты… ты часто сюда заходишь? – спрашиваю я.
– Нет, – отвечает она. – Я иду к подруге, и она попросила меня кое-что прихватить по дороге.
Марджори смотрит на меня, и я вновь ощущаю, как сложно говорить. Мне даже дышать сейчас сложно, а по спине течет липкий пот.
– А ты тут постоянно бываешь?
– Да, – говорю я.
– Тогда ты знаешь, где рис и фольга для запекания! – говорит она.
Я вспоминаю не сразу, сначала в голове совершенно пусто.
– Да, рис в середине третьего ряда, – говорю я, – а фольга на восемнадцатом…
– Ой, нет! – восклицает она весело. – Покажи мне, я, кажется, уже час тут брожу!
Она имела в виду «проводи меня»? Ну разумеется! Почему я сразу не догадался!
– Пойдем! – говорю я и качу за собой корзину, работница магазина, которая едет навстречу с тележкой, доверху заполненной товарами, одаривает нас недовольным взглядом.
– Извините! – говорю я.
Та молча проезжает мимо.
– Я пойду за тобой. Чтобы никому не мешать, – говорит Марджори.
Я киваю и сначала иду по направлению к рису – поскольку мы сейчас на седьмом ряду, это ближе, чем фольга. Я чувствую, что Марджори идет сзади – ощущаю тепло, будто в спину светит солнце. Хорошо, что она не видит моего лица: оно тоже горит.
Пока Марджори изучает рис: в пачках, в коробках, длиннозерный, круглый, коричневый, с различными добавками, не зная, какой именно ей нужен, я смотрю на Марджори. Одна ресница длиннее и темнее остальных. Глаза у нее интересные – многоцветные, с крапинками на радужке.
Большинство глаз имеют несколько цветов, но цвета, как правило, похожи. Синие глаза могут иметь два оттенка синего, или синий и серый, или синий и зеленый, или даже пару коричневых крапин. Большинство людей этого не замечает. Когда я первый раз получал удостоверение личности, в анкете был вопрос о цвете глаз. Я попытался перечислить все оттенки своих глаз, но в бланке не хватило места. Мне сказали написать «карие». Я написал «карие», но это не единственный цвет, который есть в моих глазах. Это цвет, который обычно видят другие, потому что не особенно вглядываются.
Мне нравится цвет глаз Марджори, потому что это глаза Марджори и потому что все оттенки красивые. И цвет ее волос мне тоже нравится. В анкетах она, наверное, указывает «каштановый», но в ее волосах еще больше оттенков, чем в глазах. В магазине волосы Марджори кажутся более тусклыми, чем на улице, рыжих отблесков не видно, но я знаю, что они есть.
– Нашла! – говорит Марджори.
Она держит пачку белого длиннозерного риса быстрого приготовления. Потом улыбается:
– Теперь еще фольгу, и победа! Ну то есть – все, что нужно.
Я тоже улыбаюсь и чувствую, как напряглись мышцы на щеках. Я понял, что значит «победа». Она всерьез думает, что я не понял? Я веду ее мимо центральных стендов к полкам с пластиковыми пакетами и одноразовой посудой, пищевой пленкой, пергаментной бумагой и фольгой.
– Мы быстро справились! – говорит Марджори.
Фольгу она выбирает быстрей, чем рис.
– Спасибо, Лу! – говорит она. – Ты мне очень помог!
Я думаю, рассказать ли ей про экспресс-кассу в этом магазине. Или она рассердится? Но она же упомянула, что торопится…
– Экспресс-касса… – произношу я, мысли вдруг путаются, я слышу собственный голос, ровный и тусклый: – В это время дня в экспресс-кассу часто встают люди с большим количеством покупок, чем нужно.
– Как неприятно! – говорит она. – С какого конца быстрей?
Я не сразу понимаю, что она имеет в виду. В очередь можно встать только с одного конца, а быстрота продвижения зависит от медлительности кассира… Марджори ждет ответа, она меня не торопит. Может быть, она спрашивает, какую очередь выбрать, если исключить экспресс-кассу? На этот вопрос я могу ответить: лучше идти к кассе, ближайшей к информационному центру. Это и сообщаю Марджори, она кивает.
– Прости, Лу, мне надо бежать! – говорит она. – Встречаюсь с Пэм в шесть пятнадцать.
Сейчас шесть ноль семь. Если Пэм живет далеко, Марджори не успеет.
– Удачи, – говорю я и смотрю, как она быстро удаляется, ловко обходя других покупателей.
– Вот она, значит, какая! – произносит кто-то за спиной.
Разворачиваюсь. Это Эмми. Как обычно, сердитая.
– Она даже не красивая!
– А я думаю, красивая, – возражаю я.
– Оно и видно! Ты покраснел!
Лицо горит. Возможно, я и правда покраснел, но Эмми необязательно было на это указывать. Невежливо комментировать чужую внешность в общественных местах. Я молчу.
– Ты небось вообразил, что она в тебя влюблена, – продолжает Эмми.
Голос у нее злой. Я вижу, Эмми думает, что я думаю, что Марджори в меня влюблена, но Эмми считает, что я ошибаюсь и Марджори меня не любит. Мне не нравится, что она это все думает, но приятно, что я столько всего понял по ее словам и тону. Еще несколько лет назад не понял бы.
– Я не знаю, – отвечаю я по возможности спокойно и тихо. На другом конце ряда женщина замерла с пластиковыми контейнерами в руках и поглядывает на нас. – А ты не знаешь, что я думаю. И не знаешь, что думает она. Ты пытаешься угадывать мысли, а это неправильно.
– А ты что, самый умный? – говорит Эмми. – Подумаешь, разбираешься в компьютерах и всякой математике! Про людей ты ничего не знаешь!
Вижу, что женщина подбирается к нам с конца ряда, прислушиваясь к разговору. Мне становится страшно. Нельзя вести подобные разговоры на людях. Нельзя обращать на себя внимание. Надо быть как все: выглядеть, говорить и вести себя, как нормальные люди. Если попытаться напомнить это Эмми, она еще больше рассердится. Еще раскричится…
– Мне пора! – говорю я Эмми. – Я опаздываю.
– Куда? На свидание? – спрашивает она.
Слово «свидание» она произносит громче остальных и с восходящей интонацией, присущей сарказму.
– Нет, – говорю я спокойно.
Если сохранять спокойствие, возможно, она отстанет.
– Я буду смотреть телевизор. Я всегда смотрю телевизор по… – Не могу вспомнить день недели, в голове пусто.
Отворачиваюсь, будто я и не собирался заканчивать предложение. Эмми отрывисто смеется, но больше ничего не говорит. Я торопливо возвращаюсь в отдел со специями, беру пачку молотого перца и направляюсь к выходу. Во всех кассах очередь.
Передо мной пять человек. Один со светлыми волосами, четверо с темными. Три женщины и два мужчины. На одном из мужчин светло-синяя рубашка почти того же оттенка, что коробка в его корзине. Я стараюсь не думать ни о чем, кроме цвета, но здесь шумно, и при магазинном освещении цвета не такие, как на самом деле. Я имею в виду – не такие, как при дневном освещении. Магазин тоже существует на самом деле. Вещи, которые мне не нравятся, так же реальны, как те, которые мне нравятся.
Все же приятней думать о вещах, которые мне нравятся, чем о тех, которые не нравятся. Мне радостно думать о Марджори и о «Te Deum»[2] Гайдна; а если хоть на секунду вспомнить об Эмми, музыка становится мрачной и неприятной и хочется убежать. Я сосредотачиваюсь на Марджори, как будто это работа, и музыка вновь льется, веселее и веселее.
– Это ваша девушка?
Я напрягаюсь и смотрю назад вполоборота. Та самая женщина, которая наблюдала за нами, встала в очередь за мной. Глаза блестят в неестественно ярком свете электрических ламп, в уголках губ комки безвкусной оранжевой помады. Женщина улыбается, но улыбка не мягкая. Жесткая улыбка – одними губами. Я молчу, и она опять заговаривает:
– Я невольно обратила внимание… Ваша подруга была очень расстроена. Она немного особенная, верно?.. – Женщина оголяет в улыбке зубы.
Я не знаю, что сказать. Надо что-то ответить, люди в очереди уже смотрят на нас.
– Простите, что вмешиваюсь… – продолжает женщина, напряженно щуря глаза. – Я просто… просто ее манера говорить…
Жизнь Эмми – дело Эмми. Женщина не имеет к ней отношения, она не имеет права спрашивать, что не так с Эмми. Если с ней вообще что-то не так…
– Вам, наверное, нелегко… – произносит женщина и, оглянувшись на людей в очереди, издает смешок.
Не понимаю, что ее насмешило. Мне вовсе не смешно.
– Отношения – дело и так непростое, – говорит она уже без улыбки – у доктора Форнам такое же лицо, когда она объясняет задание. – А вам, вероятно, еще сложнее…
У мужчины, стоящего за ней, странное выражение лица – не пойму, согласен он с женщиной или нет. Хоть бы кто-нибудь попросил ее замолчать! Если это сделаю я, будет невежливо.
– Надеюсь, я вас не обидела? – говорит она громче, приподняв брови – ждет от меня правильного ответа.
На мой взгляд, правильного ответа не существует.
– Я вас не знаю, – говорю я очень тихо и спокойно.
«Я вас не знаю и не хочу обсуждать ни Эмми, ни Марджори, ни другие личные темы с посторонним человеком» – вот, что я имею в виду.
Женщина морщится, я поспешно отворачиваюсь.
– Подумать только! – возмущенно фырчит она.
– Не надо было лезть! – произносит мужской голос (думаю, это мужчина, который стоит позади женщины, но оглядываться не собираюсь).
Осталось два человека, я смотрю прямо перед собой, не глядя ни на что конкретно, пытаюсь вновь услышать музыку, но у меня не получается. В ушах шумит.
Пока я был в магазине, жара стала еще более липкой. Я чувствую все запахи – остатки конфет на обертках, огрызки яблок, жвачка, чужие дезодоранты и шампуни, асфальт на парковке, выхлопы автобусов. Кладу пакеты на капот и отпираю машину.
– Привет! – раздается рядом.
Подпрыгнув от неожиданности, оборачиваюсь. Это Дон. Я не ожидал увидеть тут Дона. Марджори я тоже не ожидал увидеть. Интересно, кто еще из нашей группы по фехтованию заезжает сюда?
– Здоро́во, приятель! – говорит Дон.
На нем рубашка с коротким рукавом и темные брюки. Я никогда не видел его в такой одежде, на фехтовании он обычно в футболке и джинсах или специальном костюме.
– Привет, Дон! – говорю я.
Мне не хочется разговаривать с Доном, хоть он и друг. Слишком жарко, нужно отвезти продукты домой и убрать в холодильник. Беру один из пакетов и перекладываю его на заднее сиденье.
– Ты тут покупаешь продукты? – спрашивает он.
Довольно глупый вопрос, учитывая, что я стою у магазина с пакетами на капоте. Он думает, что я их краду?
– Я приезжаю сюда по вторникам, – говорю я.
Вид у него неодобрительный. Может быть, он считает, что вторник – неправильный день для покупки продуктов, но тогда почему он сам тут?
– Придешь завтра на фехтование? – спрашивает он.
– Да, – отвечаю я.
Ставлю второй пакет в машину и закрываю заднюю дверь.
– Собираешься на турнир? – Дон смотрит на меня так, что хочется отвести глаза.
– Да, – говорю. – Но сейчас мне нужно домой.
Молоко хранят при температуре тридцать восемь градусов по Фаренгейту или ниже. Здесь, на парковке, по меньшей мере девяносто, и молоко, которое я купил, нагревается.
– У тебя реально все по расписанию, да? – спрашивает он.
А разве может быть «нереально по расписанию»? Это, наверное, одно из выражений вроде «настоящий козел».
– Ты каждый день делаешь одно и то же? – спрашивает он.
– Не каждый день. В определенные дни, – поясняю я.
– Понятно, ну ладно, до завтра, правильный ты человек!
Он смеется. Смех странный, будто ему вовсе не весело. Открываю переднюю дверь, сажусь в машину. Дон молчит, но не уходит. Когда я завожу мотор, он дергает плечом, будто его что-то ужалило.
– До свидания! – говорю я, потому что положено прощаться.
– Ага, – говорит он. – Пока!
Я отъезжаю, а Дон не двигается, и, взглянув в зеркало заднего вида на выезде со стоянки, я вижу его на прежнем месте. Выворачиваю на улицу, оглядываюсь: Дон ушел.
В любой квартире тише, чем на улице, но это не полная тишина. Подо мной живет полицейский Дэнни Брайс, у него работает телевизор, я различаю, что он смотрит какое-то ток-шоу. Надо мной миссис Сандерсон подтаскивает стулья к столу на кухне, она это делает каждый вечер. Тикает заводной будильник, гудит блок питания. Гудение иногда меняет тембр. С улицы тоже доносятся шумы: грохот электрички, визг тормозов, голоса в боковом дворе.
В расстроенном состоянии сложнее не замечать звуки. Если включить музыку, она покроет звуки, но они не исчезнут, как не исчезает мусор, заметенный под ковер. Вытираю запотевшую пачку молока, разбираю продукты, включаю музыку.
Не слишком громко. Нельзя мешать соседям. В плеере стоит Моцарт, он обычно помогает. Напряжение постепенно проходит.
Зачем эта женщина со мной заговорила? Не надо было! В продуктовых магазинах не принято заговаривать с незнакомыми людьми. Я ощущал себя в безопасности, пока она не привлекла ко мне внимание. Но женщина не заметила бы меня, не говори Эмми так громко, Эмми мне и до этого не нравилась… От мыслей об Эмми и женщине из магазина на лбу выступает пот.
Родители говорили не обижаться на других, когда они замечают мою необычность. Не надо винить Эмми. Надо проанализировать собственное поведение.
Не хочу! Я ничего плохого не сделал. Мне необходимы продукты. Я имел полное право находиться в магазине. Я вел себя как полагается. Не обращался к посторонним, не разговаривал сам с собой. Не занимал слишком много места в проходах. Марджори – мой друг. Нет ничего плохого в том, что я поговорил с ней и помог найти рис и фольгу для запекания.
Это Эмми виновата. Говорила слишком громко и привлекла к нам внимание. А та женщина в любом случае не должна была вмешиваться, даже если Эмми кричала бы во весь голос. Я ни в чем не виноват.