В походе как известно полагалось не зевать и вперед смотреть. И люди и лошади устали, но привалы делались везде самые короткие, и граф едва успевал только сказать Лизе «бонжур» и «бонсуар», или наоборот. За такой светской беседой перемещение вперед проходило как-то незаметно, и версты, что так и рябили в очи, уже не столь утомляли. Лиза в своем замечательном песцовом палантине напоминала скорее не экспедиционерку а ту самую петербургскую барышню, которую много позже Крамской запечатлел как таинственную незнакомку, что конечно сильно украшало суровые будни.
– А что, брат Михайло, хорошо идем? – вопрошал Морозявкин графа, так что тот только морщился от такого панибратства, но отвечал:
– Да еще как хорошо, версту в час делаем! – Лошади вязли в болотистой местности, так что скорость всего поезда была прямо как в дорожной пробке или же заторе.
Граф Г. наивно думал что они так и попрутся прямиком в Тавриду без пересадок, но нет – надобно было еще и в Тулу, волшебный город мастеров, забежать. Тут ковалось всевозможное оружие и применялись наипервейшие в то время оружейные придумки, так что было чем потом на выставке в самом городе Париже хвастаться. Таким образом образовался прямо инновационный городок, с английскими станками и российскими кузнецами, чудо-мастерами, художественно украшавшими клинки и ружья даже для самой царской фамилии.
Платов взял стальную ай-Лимпиаду и как поехал со всей командой через Тулу на Тавриду, показал ее тульским оружейникам и слова государевы им передал, а потом спрашивает:
– Велено эту самую ай-Лимпиаду у нас в Таврической губернии в кратчайший срок соорудить. Как нам теперь быть, православные?
Оружейники отвечают:
– Мы, батюшка, милостивое слово государево чувствуем и никогда его забыть не можем за то, что он на своих людей надеется, а как нам в настоящем случае быть, того мы в одну минуту сказать не можем, потому что аглицкая нацыя тоже не глупая, а довольно даже хитрая, и искусство в ней с большим смыслом. Против нее, – говорят, – надо взяться подумавши и с божьим благословением. А ты, если твоя милость, как и государь наш, имеешь к нам доверие, поезжай покамест в свою Тавриду, а нам эту ай-Лимпиаду оставь, как она есть, в футляре для всестороннего изучения и составления сметы и плана работ на три года вперед. Гуляй себе по Крыму и заживляй раны, которые принял за отечество, а когда назад будешь через Тулу ехать, – остановись и спосылай за нами: мы к той поре, бог даст, что-нибудь придумаем.
Платов конечно им отвечает:
– Гулять нам некогда – волю государеву сполнять надо. А вы так много времени требуете и притом не говорите ясно: что такое именно вы надеетесь устроить. Я тем не совсем доволен.
Спрашивал Платов их так и иначе и на все манеры с ними хитро по-донски заговаривал; но туляки ему в хитрости нимало не уступили, потому что имели они сразу же такой замысел, по которому не надеялись даже, чтобы и Платов им поверил, а хотели прямо свое смелое воображение исполнить, относительно сметы работ величиной до самых небес и сроков до самого Страшного суда.
Говорят:
– Мы еще и сами не знаем, что учиним, а только будем на бога надеяться, и авось слово царское ради нас в постыждении не будет.
Так и Платов умом виляет, и туляки тоже. Но конечно туляков было не перевилять, поэтому действовать пришлось простыми казацкими методами.
– Ну, так врете же вы, подлецы, я с вами так не расстануся, а один из вас со мною в Тавриду поедет, и я его там допытаюся, какие есть ваши хитрости!
И с этим протянул руку, схватил своими куцапыми пальцами за шивороток босого Левшу, так что у того все крючочки от казакина отлетели, и кинул его к себе в коляску в ноги.
– Сиди, – говорит, – здесь до самой Тавриды вроде пубеля, – ты мне за всех ответишь.
А Лиза Лесистратова и говорит:
– Ах, – говорит, – что ж нам только одного брать с собой, там ведь работы сколько. Мне вон еще тот нравится, чернявенький, и беленький тоже симпатик и шарман. Давайте и их прихватим уж заодно.
Мастера им только осмелились сказать за товарищей, что как же, мол, вы их от нас так без тугамента увозите? им нельзя будет назад следовать! А Платов им вместо ответа показал кулак – такой страшный, бугровый и весь изрубленный, кое-как сросся – и, погрозивши, говорит: «Вот вам тугамент!»
– Вы за бумаги казенные не беспокойтесь – с нами он и без бумаг целее будет чем без нас с бумагами, – пояснила мастерам Лесистратова. – А их ждет не ратный, но трудовой подвиг!
В общем когда спешно собранная в путь экспедиция выкатилась из Тулы, мастера-оружейники в начальном количестве три человека, один из каковых был косой Левша, на щеке пятно родимое, а на висках волосья при ученье выдраны, не успевши ни попрощаться с товарищами ни с своими домашними, ни взявши даже сумочек скрылись из города.
В дороге Левша конечно прикладывался ко фляжке которая была сконструирована столь хитро что у нее помимо основного содержимого имелся еще и солидный запас между двойным дном. Это позволяло ему относиться к происходящему столь философически что спутники даже завидовали, не понимая причин его веселья когда между перегонами посудина казалась уже сухой и опустевшей.
– Оно конечно, дурачку все весело! – злились старые ямщики, из которых правда еще ни один не замерз но двоих во время походов до ветру успели задрать оголодавшие бобры, и добавляли пророчески: – Ничего, хлебнет еще горя, а не горячительного, по самое горлышко нахлебается.
Путь графа Г. со товарищи лежал в теплые южные края, до которых уже будто бы добралось благотворное дыхание весны. Снег начинал даже кое-где таять, прилетали просясь на картину грачи и прочие весенние птицы, проталины радовали глаз и можно было подумать что вот-вот наступит лето. Однако же в этом году будто какой-то злой рок сдерживал его наступление. Казалось сама природа выступала против устройства летних олимпийских игрищ и не понимала всю важность исполнения государевой воли.
– Скоро ли придет весенняя пора, запоют веселые птички, зажурчат горные речки? – вопрошал граф у Лесистратовой на коротком привале.
– Скоро, скоро, ваше сиятельство, оглянуться не успеете, а из голубей я умею готовить прекрасное жаркое! – ободряла его Лиза. – Пальчики оближете! Недурно также и рагу из соловьиных языков, хоть на что-то эти лесные пичужки сгодятся кроме щебетания.
Ободренный этими словами, граф Михайло продолжал ждать и надеяться на лучшее, стойко перенося все тяготы и лишения ай-лимпийской службы. Конечно в дороге не кормили трюфелями, но Морозявкин сумел-таки заколоть того самого медведя который чуть не достал до смерти его самого, и граф не без удовольствия отведал его жареной печенки, надеясь правда в Крыму полакомиться кое-чем послаще.
В географическом положении экспедиция следовала по градам и весям Российской империи, забирая все больше к Таврическому полуострову. Мимо пролетали Тула, Орел, Курск, Воронеж, завернули конечно и на Тихий Дон, без которого Платов просто и жить и дышать не мог. Однако долго он с любимыми казаками лясы точить не стал, зная что они и так все царю и отчизне преданы без меры, а без промедления поехал вместе со своим войском и гражданскими лицами к конечной цели путешествия.
Войско поспевало за ним как могло, сомкнув ряды и даже выпивая на ходу. Дороги попадались как назло ровные и кони несли по ним резво, так что даже предлога остановиться передохнуть после канав да рытвин и то не было. Казаки гикали, ямщики гарно спивали «Степь да степь кругом, путь далек лежит», Морозявкин затянул французскую народную «Мальбрук в поход собрался», граф также на французском объяснялся Лизе в любви, но она никак не желала понимать его классический прононс, словом все были в путевом настрое.
– Не правда ли, сколь широка и обширна наша Россия, и сколь много в ней интересного? Что ни городок – то удивительная земля, полная загадок… А отыскивать разгадки так увлекательно! – рассуждала Лиза.
Граф Г. полагал правда что российские города – это тоска зеленая, и любой европейский приморский городишко даст фору даже и большому отечественному губернскому городищу, где из достопримечательностей были только театр, церковь да гостиница, но спорить не стал.
– У вас такой верный и острый взгляд, мадемуазель!
Платов ехал очень спешно и с церемонией: сам он сидел в санках, а на козлах два свистовые казака с нагайками по обе стороны ямщика садились и так его и поливали без милосердия, чтобы скакал. А если какой казак задремлет, Платов его сам из санок ногою ткнет, и еще злее понесутся. Эти меры побуждения действовали до того успешно, что нигде лошадей ни у одной станции нельзя было удержать, а всегда сто скачков мимо остановочного места перескакивали. Тогда опять казак над ямщиком обратно сдействует, и к подъезду возворотятся.
Граф Г. полагал что следует делать какие-то путевые заметки, дабы оставить потомкам подобающее назидание и похвальный пример. В те времена многие великие путешественники не могли даже из Петербурга в Москву прокатиться чтоб об этом не написать что-нибудь глубокомысленное. Однако Михайлу все время отвлекало то одно то другое – лошадь иногда сбоила, Морозявкин требовал внимания и дорожных расходов, Лесистратова привлекала неожиданной красотой и грацией, словом некогда было и подумать о мемуарах.
Однако же граф чувствовал что потомки много бы извлекли из его жизнеописания, в котором было бы немало поучительного – и встречи с великими людьми, вельможами и поэтами, и необычайные приключения, вот только руки не доходили все описать. Морозявкин говорил что вполне готов взяться за мемуары графа самолично если уж у Державина с Крыловым все руки не доходят, но все же \Михайло понимал что столь беспокойному человеку нельзя доверять великое дело и придется пожалуй скрипеть пером самолично, хоть это конечно не вполне аристократическое занятие.
Графа ужасно утомила эта азиатская скачка, которая живо напомнила ему походы за золотом, устраиваемые жителями Северной Америки когда им надоедало воевать с англичанами и индейцами. Временами он даже не мог перекинуться парой слов с Морозявкиным или мамзель Лесистратовой, дабы скрасить столь утомительное путешествие. Однако же все возымевшее начало имело и конец, даже российская дорога. Проехали уж и Харьков, и Екатеринослав – и вот после днепровских вод показался славный губернский город Азов. Близость Малороссии говорила о том что скоро все потонет в весне и лете, но видимо специально чтобы позлить графа Михайлу лето не спешило.