Вот сменились времена.
У кормильца-хлебороба,
Надсадилася хвороба –
Рано «крякнула» жена.
Уж пардон за предложенье!
Это птичье выраженье
Стал использовать народ,
Как обычной оборот.
Потому тут – хошь аль нет, –
А используй сей предмет.
Сленг ведь тоже никотин,
В речь приходит не один –
С кружкой пива, с табаком,
Под «Столичную» с братком.
А в деревне – под сивушку,
Под ядрёную частушку…
Вот и я таких словóв
Поднабрался от братков.
Вот Иван с печи глядит,
И с обидой говорит:
– Хоть и умные вы братья,
Да отшибли вам понятья
Самогон и самосад,
И смеётесь невпопад.
Тут отец, седой старик,
Вновь с полатей говорит, –
Не готовясь к выступленьям,
Слово взял для поясненья.
Говорит отец, сипя:
– Слышал я про те края.
Батька как-то раз гутарил,
Коль не врал, то правду баял.
Мол, за дальними горами
И за синими морями
Есть совсем другой народ,
По-другому он живёт.
И, мол, там на человека
Всем положено два века, –
То есть наших жизней две,
Хочь в деревне, хочь в Москве.
Даже есть такие старцы, –
Нам за ними не угнаться, –
Больше сотни лет живут,
Славу Богу воздают. –
Тут закашлялся старик
И совсем за печкой сник.
– Вот уж невидаль, дивуха… –
Зачесал Тарас за ухом.
– Да чего с отца возьмёшь?
Старый стал: где явь, где ложь?
Он теперя, коль соврёт,
Так не дорого возьмёт. –
Усмехнулся брат Самсон.
– Блин, отключён телефон,
Нам сюда б трубу-подзор –
Хоть какой-то был обзор,
А не то с амбарной крыши
Видно только косогор.
– Ты глазёнки-то протри,
В телевизер посмотри.
Видеть в нём программы можешь
Не одну, а целых три!
НТВ, ОРТ, ТеВи –
Клацай тумблером[1], смотри.
– Погоди ешшо чуток,
Под вечор приму четок,
Там прицеп, другой к нему,
Вот тогда и глюкону!
А иначе я каналы
И программы не пойму.
Лет уж семь на нём танцуют
Мухи, мошки, комары,
И, когда за ним глюкую –
Вижу разные миры…
– Глянь, какой он просвещённый.
То-то кажется порой,
Что ты член какой учёный
С Академии какой…
– Ладно вам. Вопрос сурьёзный,
А они про глюки-звёзды… –
Усмехнулся брат Иван,
Упреждая их скандал.
И за батьку заступился:
– Он конечно изменился.
И что бредит он порой –
Это верно, слаб мозгой.
Да и то сказать, попей-ка
Столько лет её, злодейку.
Покури столь лет подряд
Мох сушёный, самосад, –
Будешь, лет так к сорока,
Походить на старика.
– Ну, а как нам жить иначе?
Если пьём – и стар и младше.
А табак, ту ж никотинку,
Мы всосали пуповинкой:
Мать курила – мы курили,
Мать пила – и мы с ней пили.
Зачесался мамкин нос –
Мы уж чуяли прогноз:
Будет штиль али цунами, –
Кайф для нас, лафа для мамы.
В нас заложено чутьё
До рожденья на питьё! –
Гордо старший брат вещает.
И Самсон тут добавляет:
– Так что, стоит если где-то
Зачадить – мы нос по ветру.
Нюх похлеще, чем у волка,
Где курится самогонка.
– Потому-то мы все трое,
Братья родные по крóви,
Если с боку посмотреть, –
Отличаемся на треть. –
Рассуждает брат Тарас,
Загибая пальцы: – Раз!..
Я, как старший, значит, главный:
Ум и совесть, суд и право.
Средний брат – и так и сяк…
Ты ж последний, Вань, – дурак.
Не в обиду брат прими,
Повелось так средь родни. –
На Самсона он два раза
Подмигнул подбитым глазом:
– Глянь, Самсонка водит жалом[2],
Знать, почуял что-то малый.
А поскольку я умней,
У меня и нюх острей, –
Я давно почуял дух.
На тебе ж утрачен нюх.
Чуешь… запах самогона?
У Капусты, у Мирона.
В одиночку пьёт, сураз[3]!
Будет праздник счаз у нас!
– Мы его врасплох накроем,
Неожиданно, все трое. –
Тут Самсон вертеться стал,
Будто кто защекотал.
Но Иван берёт отвод:
– Нет, робята, я не в счёт.
Муха что ли я – на мёд?
Это верно, знает муха,
Может – глазом, может – ухом,
Может – чует хоботком,
Где намазано медком? –
Сквозь какой-то свой радар
Точно выберет нектар.
Так и в пьянице ведётся –
Час-другой… и он напьётся.
Только-только что был трезв, –
Глядь, уж выискал резерв?
Ведь на хлеб – рубля не сыщет,
А на водку – хоть полтыщи!
Тут Тарас поднял стакан.
– Эй, пойди сюда, Иван.
И последние мозги
Не грузи из-за фигни.
Все мы пили и курили,
Матом Бога, чёрта крыли,
И пока ещё живём.
– Будем живы – не помрём! –
Поднимая стаканы,
Прокричали братаны.
– Вы б хоть Бога не хулил,
Коль под чёрта закосили –
Атеисты-пофигисты,
За бутылкой активисты.
Но теперя, как хотите,
А меня освободите.
Повидал я кутежи,
Пьянки, драки, куражи.
Мне от этой жизни тошно.
Не пойду я пить к Мирошке!
– Что тут скажешь? Коль дурак –
То не выправишь никак!
– Ну, тогда катись отсель!
Хоть за тридевять земель.
– И пойду, и не кричи!
Прямо сидя на печи.
– Нет уж, печь не отдадим!
Будет надобна самим.
Ты уйдёшь, отец помрёт,
Наш подкатится черёд.
Где прикажешь нам с Самсоном
Кости греть, сушить кальсоны?
– Так что, Ваня, не греши.
Ноги в руки – и чеши.
Вот такой вот приговор
Записали в протокол.
И решили всем собраньем
Сплавить Ваню на изгнанье,
Хорошо, что без кровей
Обошлось, без пенделей.
– Ладно, братья, коли так, –
Соглашается дурак:
– Оставляю печь задаром,
Раз такие вы хазары.
Вот дурак встаёт с печи,
И целует кирпичи.
Поклонился на полати,
Попрощался с пьяным батей.
Попрощался с братовьями:
– Ну, Господь, робята, с вами.
– И тебе попутный ветер,
Поглядай, что есть на свете.
Может, там ума займут,
Если часом не прибьют.
Братья тут перемигнулись,
Ване пьяно улыбнулись,
И давай наперебой
Пожеланья лить слезой.
– Будь, Ванюша, осторожным.
Всё в чужих краях возможно.
Посох крепкий прихвати,
Что стоит сейчас в клети,
Что ворота припирает, –
В драках крепко выручает.
Если вдруг там задерутся,
Он поможет отмахнуться.
Не волшебная дубинка,
Но лихая молотилка.
Только с рук не выпускай
И умело управляй.
Тут и средний брат в поход
Свой попутник достаёт.
– Не забудь приёмчик мой,
Что не раз проверен мной.
Он в борьбе, и в драке тоже,
Завсегда тебе поможет:
Как почуял – стало печь…
Главно – вовремя убечь!
Тут уж ноги не жалей,
Пятки смазывай скорей.
И отец к нему с полатей
Тянет руки для объятий.
– Ты, Ванюша, не серчай,
Не чужие ж, братья, чай.
Не пошлют тебя совсем
Путешествовать ни с чем.
Может всякое случится,
Всё в дороге пригодится.
Ну, а я тебе в дорогу
Тоже дам чего немного:
Лапти, торбу, крест вослед –
Бог с тобой, храни от бед!
С этим ценным багажом
Наш дурак в народ пошёл.