Я очень люблю буквы алфавита. Ночью, когда становится чересчур темно и виднеется лишь маленький световой индикатор телевизора, гласные и согласные танцуют для меня под мелодию фарандолы Шарля Трене[4]: «О Венеции, сказочном городе, нежную память храню…» Рука об руку они пересекают палату, кружат возле кровати, проходят мимо окна, вьются по стене, добираются до двери и снова пускаются в путь.
E S A R I N T U L O M D P C F B V H G J Q Z Y X K W
Кажущийся беспорядок этого веселого шествия не случаен, а искусно высчитан. Это, скорее, не алфавит, а хит-парад, где каждая буква находит свое место в зависимости от частоты ее повторения во французском языке. Так, «Е» красуется во главе, a «W» цепляется в конце, чтобы не оторваться от группы. «В» дуется, недовольная тем, что ее отодвинули и поставили рядом с буквой «V», с которой постоянно путают. Горделивая «J» удивляется, что оказалась так далеко: это она-то, с которой начинается столько фраз! Раздосадованная тем, что позволила захватить место букве «Н», толстуха «G» выглядит рассерженной, а неразлучные «Т» и «U» радуются, что опять оказались вместе. Такие перестановки имеют важное основание: облегчить задачу всех тех, кто хочет попытаться общаться со мной.
Система довольно примитивна: мне перечисляют буквы (вариант «ESA…»), пока я, моргнув глазом, не остановлю своего собеседника на той букве, которую он должен записать. Если нет ошибки, довольно быстро получается целое слово, затем фраза, более или менее вразумительная. Но это теория, способ употребления, пояснительная записка. А существует реальность, страх одних и здравый смысл других. Далеко не все равны перед кодом, как еще называют такой способ перевода моих мыслей. Любители кроссвордов и игроки в скрабл имеют преимущества. Девушки справляются лучше, чем юноши. Некоторые, в силу приобретенного навыка, знают игру наизусть и даже не пользуются уже священной тетрадью – отчасти кратким справочником, напоминающим порядок букв, отчасти блокнотом, куда, подобно оракулам какой-нибудь пифии, заносят все мои слова.
Впрочем, я задаюсь вопросом, к каким выводам придут этнологи трехтысячного года, если пролистают эти записи, где найдут вперемешку на одной и той же странице такие фразы, как «Кине беременна», «Особенно в ногах», «Это Артюр Рембо» и «Французы действительно играли как свиньи». Причем все перемежается малопонятной неразберихой, плохо составленными словами, пропущенными буквами и беспорядочными слогами.
Люди впечатлительные путаются скорее. Слабым голосом они торопливо перебирают алфавит, записывают наудачу несколько букв и при виде бессвязного результата восклицают: «Я – ничтожество!» В конечном счете это действует успокаивающе, потому что они берут на себя ответственность за всю беседу и нет необходимости подгонять их.
Я больше опасаюсь уклончивых. Если я спрашиваю их: «Как дела?», они отвечают: «Хорошо» – и тотчас снова передают мне слово. С ними алфавит становится похож на заградительный огонь, и надо иметь наперед два или три вопроса, чтобы не потерять головы.
Трудяги никогда не ошибаются. Они тщательно записывают каждую букву и не пытаются проникнуть в тайну фразы до того, как она закончена. И уж конечно, речи нет, чтобы дополнить какое-нибудь слово. Голову готов дать на отсечение, что они по собственному почину не добавят «он» к «чемпи», «мный» у них не последует за «ато», а окончание «мый» не появится само собой в конце «нескончае» и «невыноси». Такая медлительность делает процесс довольно надоедливым, но, по крайней мере, удается избежать искажения смысла, в котором увязают импульсивные люди, когда не удосуживаются проверить свою интуицию. И все-таки однажды я понял поэтичность таких умственных игр, когда в ответ на мою просьбу об очках у меня тонко поинтересовались, не собираюсь ли я играть в очко…