Вот же балбесы, думал Леха, шляются неприкаянные и своего счастья не понимают. Когда нет постоянного контроля, когда на тебя не давят каждую секунду, когда ты свободен – господи, столько можно всего узнать, только руку протяни. Ничего ценнее информации на этом свете нет: кто больше узнал, тот в итоге больше выдумал. А кто выдумал, тот и герой, время такое, выдумщики в цене, на них охотятся корпорации: алло, мы ищем таланты… Конечно, выдумка должна быть в рамках. Выдумка должна веселить, развлекать, мотивировать. И не нарушать копирайт.
Мама у него волнуется, ха-ха. Юморист нашелся. Тебе бы мою маму, ты бы понял, что с этим не шутят. Ты бы разок увидел, что бывает, когда мама разволнуется – и стал бы навеки шелковый. Тихий, смирный и малоподвижный.
Она хочет видеть сына здоровым – и день за днем вколачивает в меня психологический комплекс инвалида. И кого вырастила – лжеца. Хотя «лжец» слишком красивое слово, я мелкий бытовой врунишка. Маму понять можно, она боится. Она боится, я боюсь, отец не вмешивается потому что тоже боится – взорвать эту идиотскую ситуацию… Кругом одни страхи. Их поколение боится всего и заражает страхом нас.
Дед не боялся. Иначе не стал бы тем, кем был. И я не хочу бояться. Иначе мне не стать собой. Но от одной мысли, вдруг кто-то матери сболтнет, мол, я бегаю по стенам, – душа в пятки уходит. Мама, если об этом услышит, сама на стену влезет по вертикали. Пока вокруг моих родителей заговор молчания. Я даже не просил никого в школе, само так сложилось. Школа хорошая, ребята чуткие, у всех свои нелады со старшими, зачем такого же страдальца подставлять… А ведь с каждым днем все больше хочется, чтобы кто-то проболтался. Надоело врать и прикидываться. Интересно, отец знает? Вряд ли, слишком занят. И интернет для него рабочий инструмент, он просто не ходит туда, где висят ссылки на наши с Принцем ролики. А мама шляться по интернету не любит. Ей там нужны одни кулинарные рецепты. Удивительно, но факт.
А может, она боится что-то узнать. И отец боится. Опять страхи.
Я читал, это проблема их поколения. Им сначала очень много разрешали, потом все запретили. Трудно понять, когда старшие сами об этом пишут – и ничего не пытаются сделать. Еще труднее понять, отчего они, такие свободные, не дергались, когда им запрещали.
Запрещали ведь такие же, их ровесники.
Мы должны были жить в совсем другом мире – мире открытого кода. Мире, свободном для творчества и производства.
А его с перепугу забанили, сразу и весь.
Об этом не расскажут в школе. В моей жизни есть хотя бы напоминание о стертом мире мечты: стоит на даче большой пластиковый ящик, с виду то ли принтер, то ли копир – один из последних фабрикаторов. Дед позаимствовал его в институте и «забыл вернуть». Он наверное лет десять как списан. А то бы приехали менты и забрали. Хотя и так всем понятно, что фабер без порошка никакому террористу даром не нужен. А порошок для фабера теперь «режимный» продукт, в частные руки не попадает.
А ведь фабер мог сейчас стоять в каждом доме. И ты бы выпекал на нем все, что в голову взбредет, от столовых приборов и водопроводных труб до мебели. Скачал программу из интернета – и сделал для себя вещь. Если придумал, как сделать новую вещь – обсчитал ее координаты, прописал алгоритм, сбросил программу в сеть, пусть другие пользуются. Фаберы становились все лучше, самые продвинутые умели впекать в пластмассу металлические нити: достаточно, чтобы собирать бытовую электронику. Еще чуть-чуть, вот появись только полимерные чипы, и ты смог бы от начала до конца сделать компьютер. Не свинтить из готовых деталей, а именно сделать! Да ладно компьютер, а панели для солнечных батарей? В пасмурной России не очень актуально, а для большей части мира – сначала частичная, затем полная энергетическая независимость каждой семьи.
Но главное – сам принцип. Вот стоит ящик, ты сыплешь в него пластиковый порошок и металлическую стружку, он пыхтит-тарахтит и выпекает тебе вещь, за которой не надо идти в магазин. Хочешь дверную ручку, а хочешь – бумбокс, фаберу без разницы, была бы программа. А программы совершенствуются вслед за фаберами: код открытый, бери и дописывай. Хочешь, наструячь деталей и собери еще один фабер. Правда, двигатель и лазерную выжигалку придется купить, но рано или поздно фаберы научились бы делать и их.
У хорошего фабера был шаг в семь микрометров, это диаметр эритроцита, вообще-то. Это такой достойный микроуровень, на котором относительно недавно работали даже в самом Нанотехе. Но все равно от семи микрометров очень далеко до волшебного «нано» – молекулярной, а то и атомной сборки. Микроуровень позволяет собирать сложные вещи из готового материала, наноуровень – из чего угодно.
В физическом смысле между микро и нано – пропасть, в психологическом – один шаг. Пускай всего лишь микросборка, зато ты уже независим, ты сам себе фабрикант. Когда простой человек приучается делать предметы обихода одним нажатием кнопки, это уже совсем другой человек, новый. А приучается он быстро, как привыкли наши прабабушки к мобильным телефонам – и взялись за компьютеры.
Этого не узнаешь на уроке обществоведения: мир должен был перевернуться.
Должен был, да не перевернулся – вот и нет этого в учебниках.
Все перечеркнул один террористический акт. Рой крошечных самолетиков со взрывчаткой, атаковавший Пентагон, оказался выпечен на бытовом фабере.
Власти ответили. Составили обширный список «террористически опасных» бытовых технологий и мирных профессий. Запретили передачу фаберов в частные руки. Ввели лицензии для программистов и крепко зарегулировали интернет. Покончили со «свободным софтом»: бесплатный – сколько угодно, с открытым кодом – нет. И наконец, заклепали последнее звено той же цепи: приняли всемирную конвенцию против репликаторов, под которую попали микроботы. В городе ходил слух, что конвенция доконала Деда, неспроста через несколько месяцев умер. Дед занимался именно репликаторами, он шел к ним всю жизнь. Институт сосредоточился на медицинских ботах, это было нужнее всего, под это давали средства, но в перспективе Дед мечтал о мире тотально открытого кода, мире всеобщей микросборки, а затем и наносборки, чтобы люди мановением правой руки создавали изысканную пищу, а левой – звездные корабли…
Некоторые говорят, тот теракт был намеренной провокацией.
А отец говорит, если я буду все время про это читать и потом лезть к нему с вопросами, он «отрубит мне сеть». Я сказал, ты отстал от жизни, теперь интернет отрубается только если обрушить 4G во всем городе. Отец хмыкнул и заявил: «Не представляешь, насколько это просто». Мы с Принцем долго соображали, как именно заведующий отделением городской больницы может грохнуть сетку. Я решил, что папа малость преувеличивает. А Принц чесал-чесал в кудрявом затылке и вдруг ляпнул: «А ведь это смотря, кого он лечил. Он кого только ни лечил!» Тут и я задумался.
У старших другие понятия, другие методы, это надо знать и помнить. Они родились еще в СССР, выросли в дикие 90-е, правят нашим миром сейчас. Похоже, мы не до конца понимаем, насколько это суровые и безжалостные люди. Они просто делятся на тех, кто высказывается в интернете, и тех, кто вообще ничего не говорит никогда.
У нас дома прошлое не обсуждается. История семьи – да, но как заходит речь о новейшей истории страны и мира – будто в стену носом. У Принца то же самое. У Марии вроде не так, но там семья особенная, папаша деловой, бизнесмен, ничего и никого не боится. Только Марии с ним особо говорить некогда: занят. А в целом по городу – тишь да гладь. Да и по всей стране как будто. Рылом в зомбоящик, и тишина мертвая.
Где еще в развитых странах осталось классическое эфирное телевидение? Только в России наверное.
А потом удивляешься, почему все уверены, будто Нанотех делает нанороботов. Ну конечно, так на вывеске написано, так по зомбоящику бубнят день за днем. Сам Михалборисыч, директор Нанотеха, говорит: «нанороботы»! Ну как ему не поверишь… Правильное словечко «микроб» разнесли по городу сотрудники института, и на том спасибо. Но в чем разница между наноботом и микроботом, это уже публике не вдолбишь, да и незачем.
Им незачем. А мне надо.
Люди должны понимать, с чем имеют дело, я так считаю. Все должны, все и каждый, иначе ничего хорошего у нас не получится.
Люди имеют право знать…
Он по-прежнему был в очках и опять слушал музыку, а заборов тут понастроили видимо-невидимо, не дворы, мечта трейсера. С очередного забора Леха прыгнул не глядя, в глубокой задумчивости, и свалился на свою одноклассницу.
Пришлось ее поймать и слегка обнять чтобы не упала.
– Ой! Леша…
– Ой, – согласился Леха, выпуская девушку и отступая на шаг назад. – Даш, извини. Привет.
Он даже руки в карманы засунул, чтобы она чего лишнего не подумала.
Даша была миловидной блондинкой с прической из позапрошлого века: волосы гладко убраны, за спиной длинная толстая коса, никаких крашеных перьев и побрякушек. Ни телефона на запястье, ни затычек в ушах. Одета, на первый взгляд, с Лехой вровень – подумаешь, футболка-джинсы-кроссовки, обычный летний набор старшеклассника. Только весь этот гардероб не стоил одного Лехиного носового платка.
Дашу в школе любили и втайне жалели. Принц говорил, у нее эталонная фигура, и это просто безобразие, что такое сокровище нельзя красиво одеть, точнее, подобающим образом раздеть.
– Ну ты летаешь!
– Да ла-адно… – протянул Леха. – Сверху вниз любой может. Вот снизу вверх… Ну, это. Давно не виделись. Как отдохнула?
– А, все лето в деревне. За младшими присматривала.
– Ну да, вас много… – буркнул Леха, вспоминая, сколько их там, пятеро или шестеро. – Загорела. Отлично выглядишь.
– Спасибо… – Даша смущенно потупилась. – А ты где?..
– Опять тур по санаториям, – Леха сморщился. – Нет, было замечательно, только врачи… Устал я от них. Ну, ты знаешь.
– Ты здоровый, – сказала Даша.
– Догадываюсь. Кто бы маме намекнул. А мне, оказывается, километр проплыть – раз плюнуть. Дурак, что раньше не пробовал.
– Это где? – завистливо спросила Даша.
– Нет, не в одну сторону, кто бы мне позволил. Я между буйками мотался туда-сюда… – ушел от ответа Леха.
Незачем ей знать, что это было в Италии, а врать неохота. У Лехи отец прилично зарабатывает, да от дедушки остался солидный депозит в надежном банке. А у нее отец инвалид. Пострадал за нанотехнологии – позвоночником и, к несчастью, головой.
– Километр… – мечтательно протянула Даша. – Это брассом наверное полчаса, если не рвать. Я бы попробовала. А то… А?
– Слушай, это сорок дорожек! Двадцать кругов. Голова закружится! Или я засну от скуки и утону. И потом, физрук скорее сам утопится, чем разрешит плыть на дальность. У него на морде написано, как он боится, что кто-то пойдет ко дну, и ему придется за ним нырять.
– Может, он плавать не умеет? – спросила Даша страшным шепотом.
Они немного посмеялись, то глядя друг на друга, то отводя глаза. Им было как-то неловко рядом.
– Ну чего… – сказал Леха. – До послезавтра?
– Угу.
– В первый раз в предпоследний класс, – очень смешно пошутил Леха, аж стыдно немного стало.
– Ага.
Вот беда, подумал Леха, я ведь действительно рад ее видеть, она такая милая, но говорить нам не о чем, а главное, незачем, хороша Даша – да не наша. Убил бы кто ее родителя, что ли, этого сектанта долбаного.
– Ну я побежал.
– До свидания, Леша.
Леха решительно повернулся к девушке спиной и зашагал по улице. Даша смотрела ему вслед. Леха вдруг обернулся.
– Ты это… Марию не видела? Она не вернулась еще?
Даша отрицательно помотала головой.
– Ну, счастливо! – Леха сменил шаг на обычный свой полубег и исчез за углом.
Даша проводила его взглядом. Достала из заднего кармана шелковую косынку, неприязненно осмотрела ее, тяжело вздохнула, повязала на голову и пошла своей дорогой. Домой.