Ждать пришлось долго. Но вот, наконец, во дворе послышались шаги, потом простучали каблуки по крыльцу, после в сенях. Затем распахнулась дверь, и вошёл атаман Мещеряк. Был он высокий, чернобородый, в широкой соболиной шубе, мех на ней так и сверкал, переливался, а сбоку, на серебряном наборном поясе висела сабля – дорогущая. Маркел засмотрелся на неё, залюбовался и даже подумал, не та ли это сабля ермаковская, но тут же понял – нет, не та, у той серебряные ножны, хоз чеканен и огнивцо золочёное, а тут… Вдруг Мещеряк громко сказал:
– Так это ты и есть тот из Разбойного приказа, из Москвы?
– А что? – спросил Маркел.
– Сопля какая!
Маркел усмехнулся и опять спросил:
– Лаяться пришёл? Или по делу?
И при этом встал и легонько тряхнул рукавом, кистень в рукаве заёрзал. Мещеряк, будто это учуяв, не стал выступать вперёд, как собирался, а так и оставшись у двери, прибавил:
– Ты что, так и будешь меня при пороге держать?
Маркел широко провёл рукой и пригласил:
– Проходи, садись под иконы. Желанным гостем будешь.
– А если я некрещёный?
– Окрестим.
– А ты языкастый, москва, но мы и не такие языки…
Но дальше Мещеряк не досказал, а поворотился к иконам, перекрестился, поклонился в пояс, прошёл и сел в красном углу, снял шапку, тоже соболиную, положил её на стол и предложил:
– И ты садись. На царской службе ещё настоишься.
Маркел усмехнулся, сел напротив, спросил:
– А ты царю не служишь?
– Нет, – с достоинством ответил Мещеряк. – Нам, вольным людям, этого нельзя – служить. И также и отцы, и деды наши не служили. Когда покойный государь Иван Васильевич на Казань выступил, он нас к себе на подмогу позвал. И мы откликнулись, пришли. Но крест царю не целовали! За Божью правду мы ходили, вот как! И за неё и бились. Так с той поры и повелось. Так и теперь в Сибирь ходили, против агарян нечистых. Но агаряне нас… того. Перехитрили, нехристи. Ермак Тимофеевич поверил им – и они его убили.
Сказав это, Мещеряк громко вздохнул. Маркел тут же спросил:
– Как убили?
– А тебе это зачем? – с подозрением спросил Мещеряк.
– Ну как это?! – сказал Маркел. – Я же из Разбойного приказа, как тебе уже сказали. Вот я и хочу знать, не было ли там какого злодейства.
– А если было бы, тогда ты что, открыл бы дело? – уже очень грозно спросил Мещеряк. – И привёл всех нас к кресту, и начал допрашивать? За языки тянуть! На дыбу поднимать! Так, что ли?
– Зачем за языки? Вы сами бы сказали.
– Сами! Знаю я, как это делается! Пять лет тому назад взяли меня твои товарищи. Чуть вырвался!
– Где взяли? Кто?
– А зачем тебе это? Хочешь опять открыть то дело? Верёвками меня перетереть? Скотина!
И Мещеряк поднялся над столом, воздел над Маркелом руки и застыл. Думал, наверное, что тот перепугается…
Но Маркел на это только усмехнулся и ответил:
– Нет, не стану я то дело открывать. Мне и своего дела хватает. Да и оно, прямо сказать, не столько моё, сколько ваше.
– Какое ещё наше дело? – настороженно спросил Мещеряк.
– Да про крадёж, – сказал Маркел. – Пропали три вещицы в вашем войске. У вас татьба среди своих, а вы и в ус не дуете.
Сказав это, Маркел сглотнул слюну и продолжал сидеть на месте. Мещеряк, не опуская рук, стоял над ним. И думал. Потом, опустив руки, спросил:
– Что ещё за крадёж? Чего мелешь?
– Мелю то, что мне было рассказано, – сказал Маркел. – Что обобрали Ермака, уже убитого, вот что!
– Кто это сказал?
– Князь Семён Михайлович Лобанов-Ростовский, судья Разбойного приказа. Сказал под крестом! И побожился!
– Ну-у… – протянул Мещеряк. – А что украли? Кто крал? И когда?
– Кто и когда, я этого ещё не знаю. А вот что украли, это я могу прямо сейчас сказать.
– Скажи!
– А ты поначалу побожись, что после будешь отвечать как на духу!
– Так а зачем мне божиться? Я, когда говорю, никогда не кривлю. Или ты, червь, мне не веришь?
Маркел подумал и ответил:
– Верю.
– Тогда называй, что украли.
– Шубу, пансырь и саблю, – ответил Маркел.
Мещеряк молчал. Маркел прибавил:
– Сабля на твою похожа, но не та.
– Спаси Бог тебя за это, что не та, – насмешливо ответил Мещеряк. – Пансырей я не ношу. А шуба как?
– Нет, шуба тоже не та.
– А та какая была?
– Кармазином крытая. На чёрных черевах песцовых.
Мещеряк подумал и сказал:
– Нет, такой я у него не видывал.
– А какие видывал?
– Ты что, – грозно спросил Мещеряк, – с меня допрос вздумал снимать?
– Да я только так спросил!
– Знаем мы ваши «только так»! Наслушались. Да и какое твоё дело, кто из наших что украл и у кого? Это уже наше дело. И наш суд! А вы в наше ни во что не лезьте! Как на Казань идти, так милости прошу, а как пропала шуба, так сразу на дыбу! Да что шуба! Тьфу! Разве я запоминал, сколько у кого из наших было шуб, а у Ермака тем более! Или я их что, считал? Может, у него их было не одна, а три, пять шуб! Да какое мне тогда было до его шуб дело?!
Маркел помолчав, сказал:
– А зря. То была особенная шуба. Ему её царь передал. Через посольство. Которое от вас к нам в Москву ездило, к царю. Ну! Вспомнил?
Мещеряк нахмурившись, молчал. Потом сказал:
– Нет, это всё же наше дело. Я пойду к своим и расскажу, что здесь от тебя услышал. А потом вернусь. И помилуй тебя Бог, москва, чтобы это был не оговор – это я про те твои слова, что будто мы у Ермака шубу украли. Сам вот этой вот рукой, смотри, снесу тебе голову, собака! А пока сиди и никуда не выходи. Ну, только если по нужде за угол, понял?
Маркел вместо ответа только хмыкнул. Мещеряк поправил шапку, зыркнул – очень злобно, – развернулся и ушёл.