Аниту, к моему горю, не уволили. На следующее утро она пришла к нам в дом, распространяя вокруг аромат своих дурацких духов с ароматом ванили. Вырядилась так, словно вышла из чистилища: в длинную белую юбку, белую майку и беленький пиджачок выше талии. Она грациозно бросила сумочку, – угадайте, какого цвета? – на кресло в прихожей и начала снимать с обувь на высоком тонком каблуке.
Она никогда так не наряжалась. Наверное, хочет исправить позавчерашнее недоразумение, приняв вид ангелочка и натянув какую-нибудь притворную улыбочку, как обычно.
– Здравствуйте, Сильвестр!
– Здравствуй, Анита.
Когда она сняла обувь, я невольно решил, что Анита собирается наброситься на моего папу и расцеловать его до полусмерти, ибо то, с каким воодушевлением она подходила к нему, не могло не смущать. Наконец она удосужилась посмотреть и на меня.
– Здравствуй, Марк! – Могло показаться, что она проявляет ко мне искреннюю доброжелательность, но я слишком хорошо ее знал: она притворялась из последних сил.
Я лишь качнул головой. С достаточно очевидным нежеланием, чтобы дать понять: я не хочу ее видеть. За тот день, проведенный без ее опеки, я был по-настоящему свободен – в опасности, но свободен – и как же не хотелось возвращаться к этому заточению вновь!
Я сжал рукав пиджака папы, подавая ему сигнал. Заметив это, сиделка Анита притворно захохотала и пролепетала:
– Я принесла тебе пирожное, Марк!
Да подавись ты своим пирожным.
Я прекрасно понимал, что еще немного – и она лопнет от притворной доброты. Было очевидно, как ей не хочется оставаться со мной. Только дайте отцу за порог выйти и закрыть дверь на все замки, и начнется шоу.
– Ладно, Марк, – отец опустился на колени и взял меня за плечи, – тогда ты плохо себя повел, воспользовавшись тем, что Аните стало дурно и она ненадолго ушла в дом…
Стало плохо? Серьезно?! Стало плохо от чего? От переизбытка самовлюбленности? Может, у нее голова заболела от осознания собственной красоты? Или ее рвало эгоизмом? Если так, то от унитаза она не смогла бы отлипнуть как минимум неделю!
– Поэтому, – продолжил отец, – веди себя хорошо.
Мне оставалось лишь смириться с этой ложью. Проглотить обиду и злость на Аниту и набрать в рот новые. Я надеялся, что когда-нибудь она поплатится за свою наглость, а я получу награду за то, что терпел ее все эти годы.
– Вечером тебя ждет сюрприз, – сказал отец, когда уже выходил из дома, – уверен, он тебе понравится.
Сюрприз! Когда он так говорил, это могло быть что угодно, начиная от каких-нибудь наклеечек и заканчивая книгами. Да, новая книга мне не помешает.
– Анита, – обратился он к сиделке, – я продезинфицировал рану на его ноге, как только он проснулся, но после обеда повтори. И о бинтах не забудь.
Та кивнула, но как только отец отвернулся, недовольно скривилась и закатила глаза.
Папа уже собирался выходить, но неожиданно, словно что-то вспомнив, остановился, опустился передо мной на колени и заговорил шепотом:
– Сынок, иногда мне так больно осознавать, что ты в чем-то нуждаешься, хочешь что-то сказать, но не можешь. Особенно когда смотришь на меня, будто хочешь что-то донести. Думаю, в ближайшее время это закончится навсегда. Нас уже никогда не смогут разделить какие-либо преграды. И ты станешь таким, как все… Нет, Марк. Ты такой же, как все. Даже лучше, потому что твое сердце чистое и непорочное, потому что ты не видел и никогда не испытывал того, через что обычно проходят дети твоего возраста. Во всем есть плюсы, Марк. И во всем есть минусы. Когда все это закончится… мы с тобой будем по-настоящему счастливы.
«Боже, папа, папочка, о чем ты говоришь? Что должно закончиться, а что должно начаться?»
Но он ничего не объяснил. Развернулся и ушел на работу.
На удивление, Анита не стала закатывать истерику, огрызаться и все в этом роде. Нет, она, как и всегда, закатила меня в комнату и почти сразу принесла то самое пирожное. К моему несчастью, это пирожное я любил – «Панчо». Но принимать любимое лакомство от человека, которого ненавидел больше всего, мне не хотелось.
– Чего? – напряженно спросила сиделка, заметив мое недовольное лицо. – Тебе что-то не нравится? Ешь давай. Эти пирожные становятся все дороже и дороже.
Она громко захлопнула дверь в мою комнату и отправилась на кухню.
Пирожное она оставила на моем столе, и я решил как можно дольше удерживаться от соблазна схватить ложечку и умять его в два счета. Но прошло всего десять минут.
Нет, я должен держаться… Но оно такое вкусное, а я очень давно его не ел… Это еда моего врага, я не могу ее… Хочу-у-у-у!
Да, соблазн взял вверх, и уже спустя секунду я с огромным удовольствием уминал пирожное. Уж очень его любил, и одной порции мне никогда не хватало.
После короткого завтрака я приступил к своим обычным делам, то есть к никаким. Читать книги не хотелось, рисовать каракули, которыми и так уже были облеплены мои стены, – тоже. Может, включить мультики? Но я уже все по сто раз пересмотрел.
Из головы все не выходил вчерашний разговор папы и Данила, который мне так и не удалось услышать. В один день произошло слишком много потрясений, и после тринадцати лет скучной жизни я физически и психологически не был готов к такому. Слишком много вопросов – и слишком мало ответов. А источникам моих ответов очень удобно: спросить я ничего не смогу, поэтому правду скрыть легче.
Интересно, о каком сюрпризе говорил папа?
– Марк!
Я мгновенно определил владельца этого голоса и подъехал к окну. Стоя за забором, на меня смотрел добродушно улыбающийся Данил. Я неуверенно поднял руку и помахал ему.
– Ну как? Отец тебя не убил? – со смешком спросил он.
Я покачал головой. Это действительно был Данил. Тот же мальчишка с обворожительным голосом, кривой улыбочкой и прищуром.
– Ты ничего не хотел бы… – начал он, – вспомнить?
Точно, сегодня ведь его день рождения. Мой день рождения одиннадцатого июля, а у него двенадцатого октября.
Я быстро закивал, как бы говоря: «Да, я вспомнил!»
– Хорошо, – кивнул Данил. – Скучно тебе здесь живется?
Я снова закивал. Наверное, лицо мое выглядело глупо, потому что парень усмехнулся.
– Да уж. Тогда я буду рассказывать дурацкие истории, чтобы отчасти разогнать твою смертную скуку.
Я ожидал, что он зайдет во двор, в мою комнату, окинет ее оценивающим взглядом, прокомментирует все мои настенные «шедевры», потом сядет на небольшой диванчик и начнет свой рассказ. Но он начал прямо стоя за забором.
– В общем, я считаюсь в нашей «общине» самым экономным, и все покупки всегда совершаю я. Так, на четыреста рублей могу накупить целый пакет вкусной еды. Однажды я потерял половину из них. Только представь, целых две сотки! Просто вывалилась из кармана и все, с концами, днем с огнем не сыщешь. Пришлось немного взять, скажем так, в долг… Ну, как немного… На все эти четыреста рублей и взял, но для отвлечения внимания купил сто грамм конфет на пятьдесят рублей. Шел домой и на дороге в куче снега нашел целую тысячу. Наверное, мне в жизни так не везло, как тогда!
Он рассказывал это с таким энтузиазмом, что я, сам того не замечая, стал улыбаться. Было приятно, что кто-то со мной беседует. И я вовсе не осуждал Данила за кражу. Бездомные беспризорные дети подворовывают, чтобы выжить. Это реалии жизни. Будь я на их месте, поступал бы так же.
Он сказал, что нашел деньги в сугробе. То есть зимой этого года, предположительно в январе. В декабре прошлого года снега не было, а в феврале он быстро таял. Выходит, он ведет такую жизнь уже достаточно давно. Интересно, с каких пор? Данил был не из тех парней, которые даже с близкими друзьями, если он кого-то таковым считал, станут делиться своими секретами.
Он хочет похоронить свою старую жизнь глубоко в подсознании так же, как я хочу похоронить мысли о том, что сильно отличаюсь от остальных.
От мысли, что мы чем-то с Данилом похожи, сделалось как-то тепло на душе. Я не чувствовал себя одиноким. Ощущал, что не один веду борьбу с тем, чего никогда не одолею, – с реальностью. Эта борьба была бессмысленной, но мы не думали ее прекращать.
– Так-с, – задумчиво протянул Данил, – а вот еще какой случай: как-то раз мне приходилось убегать от своры голодных собак. Если тебе интересно, почему я ночью влез не в то место…
«Опять что-то украсть хотел, ха-ха».
– …а сзади еще хозяин бежит с палкой и кричит: «Тебя, сукин сын, мама не учила, что красть – нехорошо?!». А я такой: «Когда я с мамой жил, ей не приходилось учить меня этому».
Данил залился хохотом. Я знал, что он делает это через силу.
Потом Данил принялся рассказывать новую историю, затем еще одну, и еще. Я не понимал, зачем он это делает. Что интересного в том, чтобы говорить в пустоту? Почему бы ему не заняться чем-то более полезным: отправиться на поиски еды или еще что? Почему он тратит время на то, чтобы стоять здесь, за забором, и рассказывать истории, которые когда-нибудь все-таки закончатся? И что же он тогда расскажет? Ничего. И что же он тогда сделает? Не придет. И что из этого получится? Мое разбитое сердце, в котором завянет надежда быть понятым, не успев даже расцвести.
– Знаешь, Марк, – сказал он прежде, чем попрощаться и уйти, – наша жизнь – это одна большая история, состоящая из миллионов сюжетных линий. Каждый день, каждый час мы создаем новые сюжетные линии, а старые забываем. Но есть такие, которые забыть нельзя, потому что они слишком сильно повлияли на всю историю в целом. Иногда так хочется, чтобы воспоминания были файлом – взял и удалил, какие хочешь. Но тогда жить стало бы слишком просто. Люди уже не могут представить жизнь без проблем. Они не верят, когда происходит череда удачных случаев, и думают, что потом им придется горько расплатиться за это. Я верю, что моя история будет длинной и насыщенной. Я просто очень хочу жить. А ты?
Я опустил взгляд. Мне не хотелось отвечать на этот вопрос, глядя ему в глаза. Даже мысленно. Я боялся, что если сейчас подниму взгляд на то место, где стоит Данил, его там не окажется, и тогда я накручу себе, что он счел меня скучным и даже не попрощался, прежде чем уйти.
Но он все еще стоял там и ждал ответа.
Я кивнул, говоря: «Я тоже». Достаточно убедительно. Но Данил не улыбнулся мне в ответ. Значит, не поверил.
– Я приду завтра. Пока.
И он ушел, оставив меня одного. Пришел, заполнил недостающую часть моей души под названием «общение», и ушел, вновь обнажив зияющую дыру.
Мне совсем не хотелось, чтобы он уходил, но я знал, что так надо, ведь без этого не создадутся новые сюжетные линии, о которых он потом сможет мне поведать. И все равно не хотел. Пусть эти сюжетные линии создаются вместе с моими. Пусть создаются со мной!
Весь оставшийся день я провел будто в трансе.
Кажется, я легко впускаю людей в свою жизнь и слишком болезненно отпускаю. Странно, но я понял это за короткое время общения с этим парнем. Когда одинокий человек получает долгожданную руку помощи, а потом ненадолго теряет ее, чувство одиночества становится еще невыносимее.
Вечером пришел папа, но даже его возвращение не смогло скрасить моего одиночества. Правда, то, что происходило после ухода сиделки, все же подняло мне настроение.
– Держи, сынок, – сказал он, вручая мне маленькую коробочку, – это мой тебе подарок.
Сначала я не поверил своим глазам, но когда раскрыл коробочку и увидел содержимое… Счастью моему не было предела.
Телефон. Сенсорный, небольшой, как раз под мою ладонь.
На моих глазах блеснули слезы, и отец заботливо произнес:
– Ну-ну, Марк. Все хорошо.
Он обнял меня, и я долго не мог прервать это объятие. Из кармана его пиджака выглядывал старый кнопочный телефон, которым он пользовался столько, сколько я себя помню.
– Это для того, чтобы мы с тобой могли общаться. Конечно, потребуется время, чтобы ты его освоил, но ничего, я тебя научу.
Мы устроились в гостиной, и весь вечер отец рассказывал мне о каждой функции моего первого телефона. На столике стояли чашки чая и тарелки с печеньем и конфетами вперемешку. Люстра неярко светила, за окном изредка проезжали машины, на секунду озаряя светом шторы. Скрипело папино кресло, я сидел рядом с ним под боком, а он, наклонившись, терпеливо все мне объяснял, улыбался и вдыхал полной грудью запах печали, которым пропитался в этом доме каждый предмет. На стенах висели фотографии отца с друзьями, и я изредка бросал на них взгляд, восхищаясь тем, как он был красив в молодости, да и сейчас остался. Мы с ним были очень похожи, за исключением цвета глаз. Его я унаследовал от мамы, с которой ни в одном альбоме не хранилось ни одной фотографии. Там были мы с отцом, счастливые, веселые. Все-таки у меня хорошая жизнь.
Я обожал подобные вечера. Тогда я мог получше узнать отца, хотя, сколько бы времени с ним ни проводил, он всегда оставался для меня загадкой. Раскрыт, как книга, но прочесть в ней можно далеко не все.
Я решился поведать папе о боли, которую мне причинили те преступники.
«Когда мне прижгли ногу, было больно. Это же не хорошо?»
Я думал, что папа обрадуется, но он повел себя странно: отдал мне обратно телефон и схватился за лоб, будто пытался определить свою температуру.
– Ты боялся в тот момент? – спросил он глухим, немного обреченным голосом.
«Да, было очень страшно».
Возможно, мне показалось, но на лице папы на секунду появилась пугающая улыбка.
– Ничего страшного, Марк. Все уже позади. Раз с телефоном закончили, давай я тебе почитаю. – Он взял со стола книжку и стал читать ее вслух.
После изучения телефона я отправился смотреть телевизор, чтобы убить последние десять-пятнадцать минут бодрствования и отправиться спать.
– Кстати говоря, – заявил ведущий аналитической передачи, – Василий Семенович, что вы можете сказать о побеге ШМИТ?
– Ну, – начал гость, – в данный момент полиция занимается их поисками, но пока безрезультатно.
– Как сквозь землю провалились, да? – заметил ведущий. – А вы не думаете, что они уже могут быть в другой стране?
– Исключено. Мы разослали их фото во все аэропорты и вокзалы. Их лица знают все сотрудники полиции. Им не сбежать. Рано или поздно их найдут.
– Лучше рано, чем поздно. Лучше прямо сейчас, так как эта банда, которую мы видим сейчас на экране, отличается особой жестокостью.
А на экране тем временем мелькали зацензуренные и размытые фото их растерзанных жертв. Среди них встречались дети.
Тогда я понял, насколько мне повезло. Я мог оказаться на их месте. Меня могло не стать чуть больше недели назад, однако я сижу сейчас дома и пью сок.
– …я даже не знаю, – продолжил ведущий, – есть ли у них жертвы, оставшиеся в живых.
– Есть, – важно ответил какой-то лысый дядя, – несколько. Они сейчас находятся на психиатрическом лечении, одна из них осталась инвалидом.
Тут зашел отец. Едва взглянув на экран телевизора, он схватил со стола пульт и переключил на музыкальную передачу.
– Ох, что за ужасы показывают. Тебе такое нельзя смотреть после пережитого.
«Я это испытал».
Да, рассказать о том, что на меня напали именно ШМИТ, я не решился. Лишние волнения отцу ни к чему.
Выходит, вся полиция страны недоумевает, где они сейчас.
Я осознавал, что необходимо заявить в полицию, но страх брал верх. Мне казалось, что они следят за мной с зажигалкой в руке. Ждут, когда я решу пролить свет на их преступления, чтобы спалить наш дом вместе со мной.
Тогда я понял, какую опасность представляю для своего отца, но радость от приобретенного телефона затмила этот страх. Я был настолько счастлив, что позабыл обо всех проблемах и вопросах, что мучили меня. Например, откуда Данил знает папу? И что имел в виду отец, когда говорил, что скоро что-то закончится и что-то начнется?