«Я тебя совсем не знаю, – повторяла школьница, словно зачарованная. – Совсем… Блин, Имир! Никогда не замечала в тебе этой изнанки! Казалось, что ты как скала. Неприступный. Хрен залезешь. А если и залезешь, то фиг слезешь! Но теперь понимаю, что не знакома с тобой совершенно».
Мысли заняты были не только отличником. Люба много размышляла, но всё никак не могла понять, почему её папа принял чужого ребёнка. Почему простил маму. Почему семейный альбом забит фотографиями, на которых добрый, ласковый Василий Михайлович нежно обнимает крошечную ляльку. Отдельно тихоня разглядывала фотки, на которых усопшая сестрёнка была запечатлена перед смертью: изувеченное личико, глаз вытек, а веко уродливо сползло вбок жутким каскадом из кожи. Вокруг поражённой глазницы вздулась, посинела и превратилась в отвратительное месиво из тканей раковая опухоль. Сестра страдала от дикой боли, от невыносимых для двухлетней крохи мук.
«За что тебе это, малышка?.. Зачем такая судьба?» – задумалась девушка, и сердце её снова заныло. Она закрыла старый альбом, больше напоминавший толстенный древний фолиант, чем место для хранения фото. Бархатная ткань цвета шоколада за десятилетия не засалилась и не затёрлась. Картон, плотный, крепкий, не подумал погнуться или расклеиться. «Да уж! Качество так качество!»
– Люба! – донесся зов Александры Григорьевны со двора. – Иди кушать!
«Мля!» – скривилась тихоня. Со дня подслушанной ссоры она любыми способами старалась не пересекаться с родительницей в отчем доме. Если увильнуть от прямого контакта не получалось, подросток не знала, куда спрятать взгляд, чтобы не посмотреть ненароком Александре в лицо.
– Я не хочу есть! – выкрикнула школьница в форточку. – Потом приду, когда проголодаюсь!
– Остынет же! – расстроилась мать. – Да и вдвоём веселее, чем одной! Ну же, иди ко мне! Я соскучилась, доченька! Чайку вместе попьём! Не бросай меня одну!
Скрепя сердце старшеклассница спустилась во двор. В начале июня папа вынес стол и поставил под небольшим навесом рядом со входом в летнюю кухню. Сейчас на столе дымились две тарелки, полные свежесваренной ухи. Порезанный свежий хлеб неаккуратно уложили на пластиковом подносе. Салат из домашних помидоров и огурцов, заправленный ароматным подсолнечным маслом, призывал поскорее приступить к трапезе.
Александра редко готовила. Но если и готовила, то пропадала на кухне по полдня, стараясь сварганить нечто невероятное. Женщина обижалась, если кто из домашних не хотел есть или плохо ел приготовленное. К сожалению, кулинарного таланта у неё не было, и нередко хороший и годами проверенный рецепт превращался в испорченное блюдо.
Дочь заглянула в содержимое тарелок и поняла, что мама опять принялась за эксперименты и бахнула в уху зимний салат. Круги консервированных овощей плавали в жирном ярко-жёлтом супе.
«Интересно, какой ещё сюрприз ждёт меня в юшке, кроме несчастных зелёных помидоров? – Люба вздохнула. – Надеюсь, орехов, как в прошлый раз, не накидала».
– Вот и хорошо, что ты вышла! – обрадовалась хозяйка. – Всё мне не сидеть одной! Совсем книжек зачиталась! То где-то пропадаешь, то у Шурика возле магнитофона околачиваешься сутки напролёт. Чужой становишься, доченька! Не узнаю тебя совсем.
Люба, едва опустившись за стол, растерянно подняла на неё глаза. Шура, сидевшая напротив, смотрела на подростка с такой невероятной тоской, что у той от жалости засвербело под ложечкой.
– Да я же всё время рядом, мама! Ты чего?!.. Что-то на работе случилось?
– Да нет, всё так же. Всё те же рожи. Гадят за спиной, сплетни разносят, помоями поливают!
– Внимания на них не обращай! – посоветовала дочка.
– Да стараюсь! Сколько живу, столько от грязи и отмываюсь, – товарный кассир нахмурилась и, будто защищаясь, прикрыла рукой рот.
– Может, – осторожно продолжила тихоня, – стоит воздать каждому сплетнику по заслугам? Скандал устроить? Заявление в милицию написать?
Старшая Поспелова горько рассмеялась.
– Глупая ты ещё, Люба! Молодая! Разве каждому рот закроешь?!
– А что, терпеть что ли?!
– Поживёшь с моё, узнаешь! Когда я получила должность ревизора и высокая зарплата позволила быстро строить наш дом, многие в станице, кто знали меня, моих родных, Василия, показали себя с другой стороны. Думаешь, каждый, кто сплетни любит больше, чем в баню ходить, открыто своё нутро выставил?.. Нет, золотце! Если бы ты знала, сколько я за годы работы получила на свою шею анонимок!.. Калякали начальнику, в партию, в милицию, подкидывали втихомолку в почтовый ящик!
– И что писали?
– Разное… Ничего хорошего. Совсем ничего. Что я воровка. Что взятки беру. Приезжала проверка. Ничего не находила и уезжала. Потом новые анонимки – ещё злее! Некоторых доносчиков я в лицо знала.
– И кто это был?
– Да, например, мужик один. Степан. Живой ещё, по-моему. Лет на пятнадцать Василя старше. Сейчас, вроде, один доживает… Бросила его и жена, и дети, и внуки.
– Зачем же он гадости строчил?
– Да вот и не знаю.
– А ты бы прямо спросила!
– В том-то и дело, что не сразу вычислила я его. Он мужик хитрый, подлый, в лицо улыбался. А за глаза письма отсылал с жалобами, кляузами, дрянью всякой. Даже отцу пакости говорил!
Люба отогнала жадных мух от хлеба и салата.
– Что им двигало?
– Бог его знает! Не было гаду покоя. Чего только в анонимках не было! Что я шлюха, что сношаюсь на станциях, которые проверяю, не только с начальниками, а даже с кочегарами! Мол, ни одной ширинкой зассанной не брезгую! Бомжи и те меня раком ставят! Что весь наш дом, вся моя одежда насквозь пропахла <…>
– Чем-чем?! – переспросила дочь, не поняв странного слова, которое произнесли в конце.
– Так якобы секс пахнет. – Александра Григорьевна слово «секс» произносила не через «э», а через «е», а согласные делала мягкими, что придавало ему весьма идиотское звучание. – Когда муж и жена позанимаются «этим», так потом всё пахнуть будет: жильё, мебель, одежда, воздух. А если с чужим потаскаешься, так ещё резче вонь стоит!
– Фу, бяка! – Люба мгновенно вспыхнула маковым цветом, тут же подумав о себе и Имире. – И не стыдно было ему похабщину писать?!
Старшая Поспелова пожала плечами. Уха, остывая, начала покрываться плёнкой жира.
– А к папе придурок зачем подкатывал?! – разозлилась девочка.
– Семью хотел нашу разрушить. Чтобы Василь меня бросил. Анонимки-то результата не возымели! Когда я с командировок приезжала, отец письмеца подкинутые показывал. Я читала и слезами обливалась. А что Степан напрямую к нему на работе подходил, узнала после смерти Леночки моей.
– Папа не хотел тебя расстраивать? – запереживала школьница.
– Конечно! Берёг как мог. Ему в лицо говорили, что я дочку нагуляла, что он приблудыша растит. А Василь в ответ улыбался и говорил: «Чей бы бычок не прыгал, а телятко наше!». Мужики плевались: «Тьфу, дурак!»
– А он что?
– А он опять улыбался: «Да дурак, что поделать! Какой уродился».
– Крепкие у папы нервы! – задумалась раздосадованная дочь. – В морду бы за такое дать… Слушай, мам!
– Да?
– Все эти уроды, получается, на тебя наговорили?
– Ну конечно, Люба! Завидовали, что из грязи в князи я прыгнула! Что бывшая голодранка в деньгах купаться начала, положение высокое заняла!
Тихоня не раз слышала, сколько дерьма Шуре пришлось от людей хлебнуть. Об анонимках, кляузах и наговорах девочка знала и раньше и всегда горой вставала за обиженную маму, злилась на завистливых, нехороших, подлых двуногих. Но только сейчас ей пришло на ум задать вопрос:
– То есть ты на самом деле никогда папе не изменяла?
Александра вспыхнула и накренилась вперёд так, что верхние полы домашнего халата искупались в тарелке с ухой. Глаза её увеличились вдвое и вылезли из орбит. Выцветшие брови подпрыгнули чуть ли не на середину лба. Лицо приняло выражение, которое говорило только об одном – защищаться она будет до победного конца.
– Никогда, слышишь?!.. Никогда!!! Врали всё злые языки, врали! Как ты могла подумать?!
– Даже и не думала, – оторопела школьница, испугавшись, потому что привыкла – от мамы в таком состоянии можно ожидать чего угодно, но уж точно не хорошего. – Просто спросила…
– Я тридцать лет с твоим отцом прожила! Вас с братом вырастила! Всю жизнь Василю отдала! Дом построила! Чего ему не заступиться было?!.. Зарабатывала больше, чем он! В чём я виновата? В том, что Леночка моя умерла? Нет моей вины! Врачи уронили! Лечить не умеют, бездари! Крохоборы! Они…
– Мама, забудь! Всё позади! Всё хорошо! Давай уху есть?.. А то стынет. Ты же старалась!
Тихоня зачерпнула ложкой суп и поднесла ко рту. Из-за добавленного соленья юшка острила, но вкус это отнюдь не портило. Наоборот, добавляло пикантную нотку.
– Вкусно? – робко поинтересовалась мать.
– Вкусно! – безапелляционно отозвалась дочь.
Девочка одолела всю тарелку и наложила в пустую тару салат. Небрежно порезанные овощи не вызывали желания их есть. Да и старшеклассница к ним гастрономической любви не питала. Она больше предпочитала макать хлебный мякиш в густое пахучее масло, смешанное с чесноком, свежим луком да соком помидоров и огурцов. Едва посуда опустела, Люба наметила было смыться из-за стола, как мама разговорилась снова.
– За меня Толик заступался. Только благодаря ему Сергей и заткнулся!
Анатолий, старший брат Шуры и заодно отец двоюродной сестры Лены, часто выступал в маминых рассказах одним из главных фигурантов наравне с упомянутым Сергеем, старшим братом Василия.
– Сергею я сразу не по душе пришлась, едва порог их хибары переступила, – погрузилась вновь в болезненные воспоминания мама. – Постоянно мне кости клял, как напьётся! А пил Сергей безбожно, пока окончательно с катушек не слетел!
Тихоня опустила взгляд в подол. Дядю Сережу нашли мёртвым в огороде, там его тело пролежало несколько дней. По оценке медиков, пожилой мужчина умер в алкогольном опьянении. То ли сердце остановилось, то ли задохнулся. Девочка хорошо запомнила, как заплакал Василий Михайлович, узнав о кончине старшего брата, – из пятерых детей в семье, переживших войну, остался в живых теперь лишь он один.
– Напьётся, завалится к нам во двор и давай орать соседям на радость: шлюха, свиное отродье, подстилка собачья!
– Почему папа его не останавливал?
– Да останавливал! И разговаривал не раз. А тому до фени! Зальёт бельмесы и давай клясть меня во всю лужёную глотку! Пришёл Анатолий с первой женой на чай, сидим отдыхаем. Темно на улице. А тут пьяный Серёга во двор вломился и орёт: «Где ты, шмара подколодная?! Обезьяна дырявая?!»
– Ужас! Он хоть извинялся, когда трезвел?
– Да щас!.. Анатоль услышал и говорит: «Это ещё что такое?! Что он себе позволяет?!» Встал из-за стола, вышел в темноту. Мы лишь услышали вопль Сергея, когда Толик ему тумаков навесил и строго-настрого произнёс: «Ещё раз на сестру хоть слово скажешь, пощады не жди!» С тех пор Серёжа как в рот воды набрал. Пьян – не пьян, а молчит. Вот так!
– Как хорошо получилось! Хотя вы с дядей Толей всегда были как кошка с собакой.
– Ой, не говори! В детстве дрались до крови! Били друг друга так, что искры летели! А сколько раз брат подставлял меня? Или наговаривал? Счёту нет! Помню, мама, бабушка твоя, ушла спозаранку в колхоз, а мне да Толику наказала по хате уйму дел переделать. Толик, хитрец, едва мать за дверь, смылся с пацанами на речку купаться, и хозяйство повисло на мне. Малая тогда я была, годков десяти. Ну я весь день с огородом, готовкой да животиной провозилась, а под вечер, управившись, взяла полотенце и побежала на Ерик ополоснуться. Мать усталая возвращается с полей – меня дома нет. Только Анатолий, подлец. «А где Шурка?!» – «А Шурка, мама, с самого утреца купаться на реку убежала! Один я на хозяйстве остался, всю работу на себе тянул!» Я, довольная да чистая, порог переступаю, а мать с калитки как давай лозиной хлестать! Ничего не понимаю, мечусь по двору, реву от боли, а мама бьёт и бьёт, хлещет и хлещет! Отметелила так, что долго раны зализывать пришлось. Ни сидеть, ни лежать не могла!
– Бабушка хоть потом-то тебя выслушала?
– Нет. Толик же старший. Ему поверили.
– Это нечестно!
– Ну что поделать! Мама работала в колхозе как проклятая, мы её в доме толком и не видели. Придёт с сумерками, упадёт на лавку от усталости. Всё в хате лежало на нас, детях. Прохлопаешь гусей загнать с луга, или куры в чужой огород забегут, или корову до рассвета не подоишь – есть нечего будет, все труды насмарку. Некогда ей было нянчиться с нами или воспитывать. Выжить надо было. Не потопаешь – не полопаешь. Тут, доченька, не до обид. Кто не работает, тот не ест.
Школьница встала из-за стола, взяла тарелки свою и матери и понесла мыть.
– Куда же ты торопишься?! Чего вскочила?! Поговори ещё со мной. Чаю давай попьём!
– Успеем, мама! Спасибо за обед. Пойди поспи, отдыхай побольше. Тебе завтра на ж/д возвращаться.
***
«Если мама не гуляла, то почему её оскорблял каждый встречный-поперечный?.. Не мне судить, но людей злых действительно полно! – В уме выплыли физиономии одноклассников, и Люба сурово нахмурилась. – Брат сказал правду? Или вонючим болтунам на слово поверил?»
Она припомнила, как Григорьевна посоветовала ей охомутать подставного Ганжу, чтобы замужем как в масле сыр кататься, а за спиной супруга завести любовника и нарожать от него детей. Школьнице моментом поплохело.
– Чай горячий, осторожно! – громко предупредил Коробкин, внося поднос. – Смотри не обожгись! Конфеты, кстати, классные. С утра купил. Чего такая серьёзная?
– Мелочи! Что за конфеты?.. М-м, вкусняшка!
Люба с удовольствием облизала пальцы, испачканные в шоколаде. Денис улыбнулся. Их потайная дружба до сих пор не выплыла из-за кулис. Совместные посиделки, душевные разговоры, покатушки на моцике по просторам Кубани, посещения могил на старом кладбище. Теперь вместо Овчинникова тихоня ходила к Дену как к себе домой.
Неделю назад правдами и неправдами она улизнула от Имира и смылась с Коробкиным в Красный лес. Подростки проторчали там до наступления сумерек, понаблюдали за косулями, послушали пение птиц и с удовольствием проболтали обо всём, что взбрело в их юные головы.
Школьница недоумевала, почему про Дениса и его отношение к девушкам ходят гадкие слухи. Она внимательно слушала подруг, впитывала как губка каждое слово – и оправдывала шатена. Люба искренне считала, что это трудности Наты, если она не может взять быка за рога и прямо предъявить парню прекратить использовать её как средство для утех. Что Ленка сама виновата в том, что Ден гуляет направо и налево и относится к ней без должного уважения. Что можно ценить Коробкина хотя бы за щедрость. И вообще, почему столько нытья? В конце концов, с Любой он так отвратительно себя не ведёт. Значит, причина не в нём.
«Может, я особенная?» – Девушка улыбнулась.
Когда Ден привёз её в Краснодар на Всесвятское кладбище, восторгу тихони не было предела. Они лазили без конца меж старых надгробий, покрытых мхом статуй, разглядывали стёршиеся от времени надписи и удивлялись пугающему, но всё же благодатному покою места, буквально спрятавшемуся от городской суеты в вековых дремучих зарослях.
Любе казалось, что Денис её понимает лучше, чем остальные. Недоверчивость, заносчивость и тревога постепенно сменялись на привязанность и почтение. Коробкин в её глазах больше не был бесстыжим криминальным элементом, что при знакомстве одним только взглядом залез ей в нижнее, а после здорово распустил руки. Он же мальчик! Просто не удержался. Бывает. На самом деле он не такой. Другой. Проще говоря, Люба расслабилась и стала искренне доверять Коробкину, принимая его за настоящего друга и идеального парня.
– Твою днюху будет здорово объединить с днюхами братьев. Толпу соберём. Шашлычки, пивас. Музон кайфовый. Зажжём! – Шатен приобнял подругу за плечи. Она засмущалась и заёрзала.
Несчастный сгоревший диван отремонтировали и перетянули хорошей гобеленовой тканью. Обои приятно освежали зал. Новые занавески. Ковёр с длинным ворсом купили недавно, школьница его раньше не видела. И не скажешь, что полгода назад здесь пожар был. Парнишка своё жильё любил и обустраивал его с заметной рачительностью.
– Не хочу отмечать. Тем более в толпе. Мне не нравится! Опять будут чуваки с речки?
– Ну плюс-минус. Так сильно не к душе пришлась майская тусовка?
Старшеклассница заробела.
– Не хочу больше всего этого видеть.
– Чего? – хитро прищурился юноша.
– Всего. – Поспелова, уйдя от ответа, покраснела.
– Понял. Но ты же именинница! Можешь сама выбрать, что хочешь, а что – нет.
– Имир и Сэро – тоже именинники. Им, наоборот, явно по душе то, что бесит меня. Когда Сэро вернётся, спрошу его…
– Он уже вернулся.
– Уже?!
– Конечно.
– Да ну?!.. А я и не знала!
– Четыре дня как этот пижон в городе! – рассмеялся Денис. – Едва приехал, завалился ко мне поболтать! Разбудил спозаранку, гад ползучий! Вчера с ним пенное у реки хлебали.
– И как он? – робко спросила встрепенувшаяся девочка.
– Как-как?.. Чёрный, как негр! Здорово загорел! Имир по сравнению с ним – бледная поганка!
– Ах-ах-ах-ха!
– Только зубы да белки глаз блестят! Ладно, шучу! Чувак просто стал смуглее, чем раньше.
– Сэро, наверно, не горит на солнце. – Люба, видя, что Денис наблюдает за её волнением, решила незаметно переменить тему. – Я всегда на море сгораю и выгляжу потом, словно варёный рак! Всё болит адово! Кожа покрывается волдырями и слезает, как со змеюки.
– Хах! Я тоже. Понимаю! – улыбнулся Коробкин. – Так что мы, милая, два сапога пара.
Он поставил чашку с чаем на журнальный столик и как между прочим положил ладонь на голую коленку Поспеловой. Жужжал кондиционер, встроенный в окно. Занавески прикрывали комнату от яркого солнечного света, создавая полумрак. Люба жест заметила, но убирать его руку не стала. Хотя могла. Не захотела.
Денис помнил назубок, что с тихоней нельзя делать резких движений. Первого раза хватило. Держал в уме, что зефирная принцесса – ещё та недотрога. Ему было давным-давно мало покатушек и разговорчиков. Надоело украдкой разглядывать стройную фигурку, нюхать золотистые волосы, выдерживать объятия, когда девушка прижималась к нему при езде. Хотелось большего. Но не так, как с другими. Коробкин желал искренне, чтобы Люба принадлежала ему, и считал, что дружба вполне может перетечь в нечто большее. Ему нравилось в Поспеловой всё: стыдливость, любовь к чтению, наивность, угловатость, неприступность и особенно невинность. «Неплохая пара получится», – сделал вывод юноша и наклонился за поцелуем. Главное, попробовать. А что из этого выйдет, он разберётся со временем.
Люба отстраняться не стала, так как поцелуя ждала и была к нему морально готова. Рука на её коленке чуть подвинулась вверх. Оба подростка секундой разомлели и приготовились перейти от дружбы к отношениям посерьёзнее.
– Фух! Ну и жарень! Лупит по башке словно дубиной! – рявкнул развязно в коридоре сиплый женский бас. – Вот я и дома! Денис Алексеевич! Вы тута, мать вашу?!.. Нет?!.. Слава тебе, Господи! Уберёг! Повезло так повезло! Ох, ёк макарёк!
Входная дверь благодаря натянутой пружине захлопнулась так громко, что задребезжали стёкла. Кто-то в коридоре шумно сопел, кряхтел и стонал. Что-то, задетое неуклюжим телом, звонко грохнулось на пол и тарахтя прокатилось по коридору.
Приватная атмосфера была напрочь разрушена. Коробкин потемнел, вскочил рысью с дивана и метнулся в коридор. Мать подняла на него одутловатое испитое лицо, что было в далёкой молодости весьма миловидным, и растерянно крякнула. Сыну, оказавшемуся дома так некстати, женщина была совсем не рада.
– Чего не отзываешься?!.. Выскакиваешь потом мне тут, мамку шугаешь! Не смотри волком! Я устала!
Старшеклассник шумно вдохнул, чтобы успокоиться, и махом сделал несколько шагов вперёд, встав к матери впритык. Она была пьяна, хоть и держалась на плаву. Но жара на улице, видимо, доделала своё дело – уморила и свалила с ног.
– Что, бабло закончилось? – стараясь быть спокойным, негромко произнёс он. – Новое пришла отрыть в моей комнате?
– Я у тебя ничего не брала!
– Ври больше, зараза! Кто в пятницу всю мою постель вверх тормашками перевернул, а? – Юноша наклонился, чтобы его не было слышно в зале: – А ну надевай свои вонючие панталеты и пошла вон отсюдова!
– Чего это вон?! – разобиделась родительница. – Я тут живу! Это мой дом!
– Не твой, а батяни! Плохо услышала?.. Я сказал: катись нахрен!
Люба сидела в зале ни жива ни мертва. Она пристально вслушивалась в муторный коридорный диалог и испытывала жуткое оцепенение, смешанное с отвращением. Поспелова знала наизусть интонации, что звучали в голосе женщины. Их было невозможно спутать ни с чем. Точно такими же пропитыми и прокуренными басами базарили соседи-алкаши Лосевы и их мерзотная, опустившаяся донельзя братия. За пятнадцать лет этот скотский сброд так надоел тихоне своими оргиями, пьянками и разборками, что всякий подобный элемент, встречаемый ею где-либо, заставлял скукожиться и отбежать на безопасное расстояние.
– Да какого хрена ты меня гонишь, козлина?! – завыла нетрезвая дама и, опустив осоловелые размалёванные очи вниз, обнаружила на недавно постиранном половике девичьи сандалии. – А-а-а! Шлюху опять привёл! Слышь ты, дешёвка! Ты у него не одна! Смотри, раздвигайся пошире, чтобы моему сыну удобно было!
Коробкин позеленел от гнева, змеиным броском схватил родственницу за шею и придавил со всей дури к стене. Она, не ожидав, натужно засипела, попыталась оторвать его руку, вцепившуюся в её глотку мёртвой хваткой. Не тут-то было! Похабные кренделя, что были выкрикнуты понту ради, стали последней каплей в выдержке пацана. Школьник долго терпел наглое воровство матери, игнорировал непристойных её дружков да кабацкие пьяные выкрутасы.
Женщина кряхтела, брыкалась. Бесполезно. Она покраснела от удушья, молящими глазами пытаясь найти в разъярённом сыне хоть каплю жалости. Ноль. Денис приблизился к её перепуганной физиономии и едва слышно процедил:
– Пошла вон отсюда, дрянь! Последний раз повторяю или вмажу так, что никакие косметосы твою вялую харю не спасут! Шлюха здесь только ты, и не путай себя с другими, поняла?.. Ещё раз протянешь загребущие клешни к моим бабкам, я тебе их нахрен с корнями вырву! Ненавижу тебя, мразь! А теперь заковыляла прочь! Давай-давай!
Он отпустил её горло. Мать потёрла передавленную шею, быстро обулась, схватила потрёпанную неопрятную дамскую сумочку и, обернувшись у выхода, обиженно прошипела:
– Ты за это поплатишься!
– Чё?! – взбеленился Ден и грубо перехватил её за руку. – Конченых дружков своих натравишь?! Хорошо подумала?.. Да хрен! Ты, курица, вообще не думала! Вали протрезвей к какой-нибудь подружке-шалашовке, иначе возвращаться не смей! Усекла?.. А за угрозы я с тобой в следующий раз побазарю, чтоб впредь не повадно было!
Коробкин бесцеремонно вытолкнул хозяйку вон и закрыл дверь. Устало выдохнув, юноша повернулся, чтобы пройти в зал к брошенной Поспеловой, но не пришлось. Люба стояла в коридоре. По её округлённым встревоженным глазам он понял, что гостья перепалку очень хорошо слышала.
– Это, я…
– Всё нормально, Денис, – перебила его она. – Знаешь, я лучше пойду.
– Почему? – расстроился парень, надеясь всё развернуть вспять и кляня про себя маман, вернувшуюся так некстати.
– Дела домашние ждут. Да и засиделась я! – Тихоня обулась, повернулась к нему и грустно посмотрела прямо в глаза. – Поболтаем в следующий раз.
Денис огорчённо вздохнул: столько времени и усилий коту под хвост!
– Слушай, Люба, ты неправильно…
– Не заморачивайся. Я всё понимаю. И сочувствую: среди моих родственников немало пьющих. Просто не могу тут находиться. Давай в другой день, а?
Поспелова потянулась к нему и нежно чмокнула в щёку. Впервые за всё их общение. Ден тоскливо поджал губы.
– Мне жаль.
– Всякое бывает. До встречи! – Люба по-дружески обняла его и выскочила в знойный августовский душный вечер.