Я поднимаю металлический занавес – он издает совершенно отвратительный скрежет.
Лето в самом разгаре, на мне только майка, короткие шорты и легкие теннисные туфли, но от палящего зноя на спине уже появилась испарина. Летний сезон здесь всегда был жарким. Страшно представить, какая температура внутри…
Солнечные лучи падают на грязные окна лавки. Я провожу рукой по одному из них, вытирая пыль, и смотрю на то, что ждет меня впереди. Я вижу маленький стол, который раньше был прилавком моей бабушки, где стояла касса. Я чувствую укол грусти, когда представляю бабушку за швейной машинкой или с вязальными спицами. Она всегда работала. В свои восемьдесят лет Нану – она всегда хотела, чтобы ее называли только так, – бросала вызов всем, кто говорил ей, что пора отказаться от этой нелепой идеи. Я до сих пор слышу, как она произносит это слово в нашем телефонном разговоре.
Открыв дверь, я подпираю ее, чтобы она не захлопнулась. Помещение нужно проветрить. Лавка несколько месяцев простояла закрытой, заполненная лишь старыми вещами. Она не очень большая, пять метров на восемь, не больше. Вполне вмещается несколько стеллажей с бижутерией и вешалок с одеждой, которую выбирают – точнее, выбирали – женщины среднего возраста. Среди всех коллекций я так и не смогла подобрать подходящую для себя вещь. Они казались слишком вычурными для меня. Но бабушка пользовалась большим успехом среди своих местных друзей.
Меня охватывает ностальгия, и я представляю себя в детстве, с сестрой, вспоминая, как каждую среду мы крутились у Нану под ногами, когда она нянчилась с нами, а потом наконец-то принимаюсь за работу.
Похороны состоялись, кажется, будто только вчера, но прошло уже несколько месяцев, и я получила в наследство… это.
Сначала мысль о переезде сюда не вызвала у меня восторга: я боялась жить вдали от отца и сестры, но потом хорошенько все обдумала и поняла, что мне нужен проект, чтобы восстановиться после провала моей компании. И вот я здесь, готова закрыть петлю прошлого, которое слишком неожиданно вынудило нас покинуть родные места.
Я всегда любила этот край, ощущение необъятности вокруг нашего городка, где все друг друга знают. Я частенько тосковала по нашим горам, по уютной атмосфере, которая царит здесь в любое время года, и неважно, приехали туристы или нет.
Я как раз разбираю старые вещи, когда кто-то стучит в дверь.
– Думал, ты приедешь только на следующей неделе!
Я улыбаюсь, узнав голос, а затем вижу знакомое и, как всегда, красивое лицо Бриса. Он выглядит так же, как и полгода назад: волосы длиннее, чем раньше, завиваются над ушами, и у него такой пылкий взгляд, от которого девушки всегда сходили с ума. Я высокая, но он – обладатель шести футов[1] мускулов и мужественности. Брис по-прежнему выглядит таким же опрятным и элегантным, каким я видела его на похоронах. В девятнадцать он носил мешковатую одежду и катался на скейтборде, а сейчас похож на офисного клерка: брюки прямого покроя и рубашка с закатанными рукавами.
Смерть моей бабушки побудила нас возобновить общение, которым мы долго пренебрегали.
– Я тоже так думала, но мне не терпелось разобраться со всем этим, – весело отвечаю я, указывая на беспорядок вокруг себя.
Мои руки заняты старой одеждой, которую я складываю в коробки. Подойдя к Брису, чтобы поцеловать его, я понимаю, что запах в помещении не очень приятный. Я осматриваю комнату, потому что здесь слишком сыро, чересчур сыро, и обнаруживаю большие желтые разводы на потолке. Не думаю, что у бабушки было хорошее зрение. И не знаю, в каком состоянии она находилась перед тем, как покинула нас. Я регулярно звонила ей, но она не обсуждала со мной свои проблемы. Нану была не из тех, кто жалуется. Даже на сына, который не разговаривал с ней несколько лет. Я стала посредником между ними. С одной стороны, он был слишком мрачным, а она – слишком жизнерадостной. Я всегда видела в бабушке оптимистичную женщину, которая любила жизнь и то, чем занималась. Отец затаил обиду, а упрямица Нану никогда не извинялась, если считала себя правой… После произошедшего с Эмелин, достаточно было сказать несколько неосторожных слов, чтобы все вспыхнули как спичка.
– Как прошла твоя поездка? – спрашивает Брис, возвращая меня к реальности.
– Если можно так назвать поездку на старой развалюхе без усилителя руля и кондиционера… То да, поездка удалась. – Мы обмениваемся понимающими улыбками. Он хорошо знает эту машину, она принадлежала моей матери: настоящий динозавр среди всех новых автомобилей, выпускаемых в наши дни. Мой отец так и не нашел в себе силы расстаться с ним, и я просто отремонтировала машину и оставила себе.
– Вижу, ты не теряешь времени даром, – показывает Брис на несколько коробок, которые я сложила в лавке.
– Планирую приступить к ремонту как можно скорее, – я пожимаю плечами. – У меня много планов, так что лучше не затягивать.
– Разве тебе нечем заняться дома?
– Нет.
Между нами воцаряется тишина, пока я продолжаю суетиться.
– Ты уже была в квартире? Там есть над чем потрудиться.
– Нет, еще нет.
Жестом я приглашаю его следовать за мной наверх.
– Нану была милой, но у нее напрочь отсутствовало чувство вкуса, – с нежностью замечает Брис, оглядываясь по сторонам, пока мы поднимаемся по лестнице.
– Я не понимаю, неужели тебе не нужна парусиновая шляпа, которая защитит тебя от солнца, или меховая шубка? – иронизирую я.
Мы разговариваем друг с другом так, будто расстались лишь вчера. Минуло шесть лет, но Брис все тот же, возможно, чуть менее пылкий. На первый взгляд.
Я достаю ключ от входа на этаж из заднего кармана шорт. Когда я поворачиваюсь, мне кажется, что Брис смотрит на мой зад, но, возможно, мне просто показалось. На лестнице темно. Так что я, наверное, ошиблась.
В квартире длинный и довольно широкий коридор, соединяющий все комнаты. Кухня с одной стороны и гостиная – с другой. Я морщу нос от затхлого запаха. Неужели никто из ее друзей не мог прийти и проветрить комнаты? А может, бабушка никогда не открывала окна…
Продвигаясь вперед, чувствую под ногами нечто странное. Словно иду по мокрому мху. Я смотрю на ковер на полу.
– Что за…
Он пропитан водой! Перехожу от совмещенной со столовой гостиной, где до сих пор валяются безделушки, горы книг и стоит стол из красного дерева, к кухне, где безуспешно ищу прорвавшуюся трубу.
– Видимо, вода бежит с чердака, – Брис указывает на еще одно пятно на потолке.
– Водонагреватель, – вспоминаю я, заметив дразнящий меня люк.
Вода, должно быть, капала с чердака и просачивалась сквозь стены на пол… Только этого мне не хватало!
– Там много повреждений! – восклицает Брис, двигаясь вперед, как и я, навстречу катастрофе. – У меня есть знакомый сантехник, он быстро приедет. Сейчас позвоню ему.
Я киваю, когда он отходит в другую комнату, чтобы позвонить.
Размещаю все, что могу, повыше: стулья на стол в гостиной, книги со дна книжного шкафа, видеомагнитофон на подставку для телевизора. ВИДЕОМАГНИТОФОН? Эта штука, наверное, уже не работает!
– Знакомый придет через десять минут, – вернувшись, обнадеживает меня Брис. – Он проверит, в чем дело, можно ли отремонтировать водонагреватель или нет. Но, учитывая повреждения, он считает, что уйдет несколько дней, пока вся влага не испарится.
– Как будто мне мало забот…
Я провожу руками по лицу, а затем по задней части шеи. Неожиданно объем работ по ремонту лавки и квартиры моей бабушки кажется огромным. И я совсем одна. Теперь работа займет больше времени. О том, чтобы спать здесь, не может быть и речи.
– Тебе есть где переночевать? – спрашивает Брис, как будто прочитав мои мысли.
– Нет. Я планировала заселиться сюда и приступить к делам… Но, вижу, мне придется снять номер в гостинице.
– Или можешь пойти к нам. Мы просто выселим Рафа из его комнаты.
– Ты все еще живешь с родителями?
– Ага…
Он чешет затылок, немного смущаясь.
– Мама чувствует себя не очень хорошо. Мы с Рафом решили остаться дома, пока ей не станет лучше.
Его мама… Я помню, как чуть больше восьми лет назад мы узнали, что у нее рак. В итоге Раф расплакался в моих объятиях. Вердикт врача был однозначным: рак груди, операция по удалению и по возможности хирургическое восстановление.
Мне было грустно, точно речь шла о моей собственной матери, грустно за эту женщину, которую лишили части ее женственности и которая испытывала страх. Их мать – воплощение доброты. Борец и труженица, она жертвовала собой ради своих детей. Такой исход был несправедливым. Жизнь так часто бывает несправедлива. Тем не менее, когда я уехала, у нее была ремиссия.
– Она все еще болеет?
– Да, – вздыхает Брис. – Рецидив. Пока мы не удостоверимся, что она справится с этим дерьмом, будем рядом с ней.
Я отвожу взгляд. Не люблю показывать свою печаль. Мне никогда не нравилось это чувство.
– Не стану навязываться вам, если ей плохо. Не говоря уже о том, чтобы занимать комнату твоего младшего брата, – возражаю я.
– Уверен, что моя мама будет рада видеть тебя! Раф всегда жил в роскоши – у него своя комната. Нам с Льюисом пришлось расти на десяти квадратных метрах. Пришло время для маленькой мести!
Я хихикаю. Правда, что он и Льюис часто жаловались на домашнего «любимчика». Мне нравится их квартира. Помню, что там было очень весело: особенно вечера с няней, когда Раф всячески старался остаться со старшими. Этот парень заставлял меня смеяться. Я не могу дождаться, чтобы узнать, насколько он изменился.
– Ладно, хорошо. Я поживу у вас, пока в бабушкиной квартире все не наладится. Только если твоя мама согласна!
– О, отлично. Ну, осталось только дождаться сантехника, а потом я отвезу тебя. Но, может, сначала выпьем?
– Давай. С удовольствием.