Любое посягательство на одного из членов мафии в какой бы то ни было форме является посягательством на всех; за него следует отомстить любой ценой.
Третье правило Омерты.
Борнмут. 10 августа. 1977 год.
Выстрел. Этот звук прочно засел в моей голове после того, как я впервые услышала его в тот августовский вечер. Мой отец покончил с собой, выстрелив себе в голову. Его тело остывало на полу его же кабинета, рядом образовалась лужа липкой и вязкой крови, которая увеличивалась в размерах каждую минуту, а его правая рука сжимала рукоятку револьвера кольт Кобра2.
Это моё последнее воспоминание о нём. Я запомнила его таким: лежащим с открытыми глазами и приоткрытым ртом. Не самая приятная картина для десятилетнего ребёнка.
Что было потом я помню совсем смутно. Шок, а далее – истерика.
Моя няня миссис Кэндрик увела меня из кабинета, в её глазах читался испуг, руки дрожали, как и её голос.
– Посиди здесь, милая, я сейчас вернусь, – торопливо произнесла она, заперев меня одну в детской комнате.
Кроме нас троих в доме никого не было. Отец намеренно велел охране покинуть дом, горничная была вознаграждена отгулом, а его лучший друг и по совместительству консилье́ри3 был отправлен по какому-то важному делу в Лондон.
Теперь нас стало двое. Я и Мелисса. Я слышала её взволнованный голос, она с кем-то говорила по телефону, ходя из одного конца коридора в другой. Когда в очередной раз она прошла мимо моей комнаты, то она чётко произнесла фразу:
– Данте, он мёртв, – а позже заплакала.
С этого момента картинка в моей голове остаётся смазанной. Наверное, после этих слов и наступившей тишины, я осознала, что отца больше нет и отошла от шока. Слёзы полились градом. Я буквально задыхалась, не в силах больше стоять на ногах. Скатившись по стенке, обняла свои колени, продолжая ронять слезы на подол своего голубого ситцевого платья.
– Папа, папа…
Дальше были попытки выбраться из комнаты: я колотила руками и ногами по двери, которая не поддавалась, а няня напрочь меня игнорировала, а позже вовсе ушла. Только слегка успокоившись, я заставила себя подняться с пола и подойти к окну.
Перед главным входом был припаркован автомобиль. Этот изящный форд я узнаю из тысячи – машина Иномарато-старшего. Хлопнула входная дверь и в коридоре раздался знакомый голос с итальянским акцентом:
– Мы займёмся этим сами. Никакой полиции.
– А как же Моника? – её голос вся так же дрожал, а всхлипывания мешали нормально сказать эту фразу.
– Она поедет со мной.
Дальше – чёрное пятно. Я не помню, как Данте забирал меня из дома, я не в силах даже вспомнить первые два дня в доме Иномарато. Есть не хотелось совсем. Данте и его жена Габриэлла не могли ничего сделать, разве что, вызвать врача, который разводил руками и говорил о том, что со здоровьем у меня всё в порядке, а вот с психикой были проблемы.
На третий день, когда к вечеру ожидался приезд психолога, ко мне в комнату ворвался темноволосый мальчик, внешне походивший на Данте. Открыв дверь, он был немного удивлен, увидев меня, валяющуюся на кровати в обнимку с подушкой.
– Эй, – сказал он, медленно подходя ко мне. – Ты чего тут делаешь одна?
Я промолчала, не зная, что ответить на такой вопрос. Лишь присела на кровати, вытирая рукавом слезу.
– Я Михаэль, – улыбаясь выговорил мальчик, протягивая мне руку.
О том, что у Иномарато есть сын, я знала только по рассказам. Всё это время он жил у своей бабушки в Италии, а под конец лета его привезли обратно в Англию.
– А ты, наверное, и есть та самая Моника? – он снова улыбнулся, сделав пару шагов вперед, совсем плотно подойдя к кровати.
Я молча кивнула головой. Он показался мне забавным. Взъерошенные чёрные волосы и темные, как бусинки глаза, делали его похожим на ёжика. Подумав об этом, я слегка улыбнулась.
Он стал моим первым лучшим другом. Моим единственным другом, на которого я могла положиться.
В тот вечер я впервые вышла из своей комнаты, впервые заговорила и поужинала. Этот сорванец вернул меня к жизни. Ему никогда не сиделось на месте: Михаэль постоянно что-то выдумывал, строил или просто-напросто шкодил соседям, вовлекая во всё это и меня.
Так незаметно для меня прошёл год в доме Иномарато. А после ещё шесть.
Седьмой был последним. После чего на меня была объявлена охота.
– Ты так слепа в погоне за местью, что сама нарушила десяток правил, – тяжелую тишину разрушил голос итальянца, вытаскивая меня из омута воспоминаний.
– Наши взгляды здесь расходятся, – невозмутимо взглянув на него, пожимаю своими плечами.
– Где прописан пункт, который гласит о связи с полицейским? – его тон стал в разы агрессивнее, а ладони уже сжались в кулаки. – Основное правило и закон семьи – не поддерживать абсолютно никаких отношений с полицией, но почему-то это ты оставляешь в стороне.
– Так же, как и ты оставил когда-то в стороне меня, – едко кольнув мужчину, довольно улыбаясь, скрывая под этой улыбкой безграничную печаль.
Ему нечего сказать. Он собирается возразить, но пресекает эту попытку, лишь опустив голову вниз, начинает дергать своими скулами.
– Я не переставал тебя любить. Никогда, – его карие глаза снова загораются, и я не в силах оторваться от них.
Вытянув правую руку вперед, он берет мою ладонь и крепко сжимает. Я чувствую тепло и нежность, которую давно не ощущала от него.
– Я тебя тоже.
– Доверься мне. Расскажи мне всё. Где все деньги? Почему столько смертей за последнее время? Расскажи мне всё с самого начала.
Он слегка хмурится и смотрит на меня так, будто щенок, выпрашивающий косточку.
– Тогда слушай.