В субботу Линкольн проснулся с четким ощущением того, что во сне его присутствовал Мейсон Троер. Если да, то все сходится. Вчера, когда они с Тедди вернулись в Чилмарк, на автоответчике мигал огонек: Троер слышал, что он намерен выставить дом на продажу, и ему хотелось поговорить.
– Продавать собрался? – удивленно спросил Тедди.
– Мы еще не решили, – ответил Линкольн, и утверждение это по странности прозвучало правдой, как будто они с Анитой договорились продавать, но толком еще не решили.
Он не намеревался ничего сообщать о выставлении дома на продажу ни Тедди, ни Мики, потому что им же захочется знать, зачем он это делает, а ему во все это вдаваться неохота. Преуспевающим агентом по коммерческой недвижимости он всегда зарабатывал больше, чем они, но никогда этим перед ними не бахвалился. Да и с чего бы? Тедди явно определял для себя успех иначе, а Мики вообще никогда бы не пришло в голову как-то его определять. Стыдно ли ему, Линкольну, за то, что так близко подступил к финансовому краху? Так думать не хотелось, но чем же это еще может быть? В рождественских открытках и электронных письмах, которыми он обменивался с Тедди и Мики после краха 2008 года, он не проговаривался, что у него какие-то передряги. Если же они обращали внимание, то, вероятно, знали, что Лас-Вегас – эпицентр бури с субстандартными кредитами, но раз он им даже не намекал, что сам попал под удар, друзья, вне всяких сомнений, предполагали, что всё у него в порядке. Даже теперь, когда все выглядело так, будто агентство наконец выплыло, у него не было ни малейшего желания рассказывать им, как чуть не пошел ко дну. Конечно, они бы не стали втайне злорадствовать. Напротив, ужасно расстроились бы. Но все равно перепонка, отделяющая сочувствие от жалости, может быть бумажной толщины, а Линкольн – в этом тоже сын своего отца – жалости не хотел ни капли.
Позже вечером, вспоминая мрачные намеки Мартина по поводу Троера, Линкольн погуглил его: козел этот действительно колоритно вошел в историю острова – многочисленные заметки в “Виньярд газетт” и “Мартас-Виньярд тайм” о пьяном вождении, неявки в суд по повесткам, постоянные жалобы от соседей на шум. Но были сюжеты и мрачнее. В конце девяностых – обвинение в сексуальных домогательствах от неназванной женщины, улаженное во внесудебном порядке, не успело дело и дойти до официальных разбирательств, а с другой женщиной ему был назначен судебный запрет. Троер проворно его нарушил, и его посадили, а когда вышел из тюрьмы, она уехала с острова. Пока Линкольн искал, всплывали другие сайты, где за плату обещали больше подробностей, но он пока решил не нырять в эту кроличью нору.
А теперь, лежа в постели – утренний свет струился в окно, – он припомнил кое-что еще.
Когда Анита ответила на вызов, голос ее был спросонья хрипл.
– Все в порядке? – спросила она.
– Тьфу ты, – произнес он, осознав, почему Анита сонная. – Забыл о разнице во времени.
– Это ничего, – ответила она. – У меня все равно сейчас будильник зазвонит. Что такое?
– Мейсон Троер. Помнишь тот день, когда…
– Ну.
– В смысле – “ну”? Я ж еще не сказал, какой…
– Тот день, когда он заходил, а тебя не было.
– Верно. Напомни мне, что произошло?
– Нам что-то понадобилось, и ты собрался съездить в Виньярд-Хейвен. А потом тебе пришло в голову, что это может продаваться в лавчонке Чилмарка, – там оно и оказалось. Поэтому дома тебя не было не час, а минут пятнадцать.
– Когда я вошел, вы вдвоем были в кухне, – подхватил он, тот случай уже сфокусировался у него в памяти.
Они стояли по разные стороны кухонного стола. Что-то в их напряженных, неловких позах напомнило ему “замри-умри-воскресни” – детскую игру, когда все носятся, пока кто-нибудь не крикнет “Замри!”, и тогда нужно останавиться как вкопанному. Вот так и смотрелись его жена и Троер – стояли по разные стороны стола, как будто их приморозило к месту его внезапное возвращение.
– Он утверждал, будто зашел потому, что хотел сделать предложение по дому, – говорила Анита, – но тут было что-то подозрительное. То есть он оказался на пороге, едва ты уехал. Как будто наблюдал за домом и ждал, когда ты уедешь.
– Он не…
– Нет, меня он не трогал, ничего такого. Да и сама беседа складывалась безобидно. Но у меня от него все равно мурашки. Как будто он взвешивает в голове какие-то возможности. Оценивает риски. Пытается замерить, насколько я сильна, каких неприятностей от меня ждать. Особенно я помню, как счастлива была, услышав хруст гравия под твоими колесами снаружи. А он обалдел, точно тебе говорю. Как будто удивился, что ты слишком рано вернулся, так же сильно, как и я, – а не удивлялся бы, если б не дожидался твоего отъезда.
– Почему же ты мне тогда всего этого не рассказала?
– Я собиралась, но к тому времени, как он ушел, успела убедить себя, что мне все это померещилось.
– Ты сделала ровно то, о чем предупреждала наших дочерей, – чтобы никогда так не поступали.
– Господи, ты прав. Мы им всегда велели доверять инстинктам. – Долгий миг оба помолчали. – Так в чем там дело, Линкольн?
– Не знаю. Правда не знаю.
– Ожидаешь неприятностей?
– Он не заявится, если увидит Мики.
Однажды ублюдок загнал Джейси на кухне в угол и Мики разобрался с ним быстро – четкий апперкот в подбородок, в самое яблочко. С террасы они услышали грохот падающего тела.
– Дай мне слово, что не станешь с ним связываться, – сказала Анита.
– Я не собираюсь ему даже перезванивать, – ответил Линкольн. Если нагрянет лично, то он как-нибудь разберется. Вероятно, Мартин прав. Троер, несомненно, хочет сделать предложение без посредников, а риелтора оставить без комиссии.
– Ребята нормально доехали?
– Тедди прибыл вчера днем. Мики ждем с минуты на минуту.
– Поцелуй их от меня.
– А что бы тебе самой в самолет не сесть? В Вудз-Хоуле окажешься как раз вовремя, успеешь на последний паром. Парни будут счастливы тебя видеть.
– Мне б тоже очень хотелось повидаться, но в понедельник нужно быть в суде спозаранку и в хорошей форме. А сегодня попозже еду в Аризону проведать Вольфганга Амадея, не забыл?
– Мне моего отца предпочитаешь, а?
– Не смей меня стыдить, балда. Я твою работу делаю.
Да, разбираться с его отцом ей приходилось слишком уж часто. Но вчера он сказал Тедди правду. Если стремишься к хорошим исходам, Анита – идеальный человек для такой работы.
Отключившись, он помассировал большими пальцами виски. Ему ночью действительно приснился Троер? Где-то между большими пальцами у него сгущалась темная мысль.
Под душем он мысленно составил список того, что требовало его внимания в понедельник, когда Тедди и Мики уедут. Здесь все уже выглядело запущенным – и внутри, и снаружи. Дранка уже много где из обветренной сделалась покорбленной, а внутри все стены нужно перекрасить. Деревянные перила террасы гуляли – прогнили до трухи. Анита наказала заснять каждую комнату телефоном на видео, чтобы не пришлось полагаться только на его оценку. По ее мнению, он, как почти все мужчины, слеп к тому, что у него перед самым носом. Предполагая, что она права, Линкольн все же считал, что в последнее время в его адрес прилетает слишком уж много гендерных оскорблений. Стоит только ему сглупить и опуститься до каких-либо обобщений насчет женщин, как тут же жди возмущенный хор жены и дочерей. Отчего же мужчины считаются честной добычей? Более того, если Мартин прав и дом пойдет под снос, возня с заказанным видео будет пустой тратой времени. Покраска и новая обшивка, вообще-то, тоже.
Он вытирался, когда услышал снаружи низкий гортанный рокот и ощутил, как под босыми ногами завибрировал пол. Зная, что́ это предвещает, он быстро натянул спортивные трусы и футболку и заорал Тедди, который трудился над какой-то рукописью на террасе.
Как раз когда Линкольн вынырнул из дома, здоровенный “харлей” содрогнулся и затих. Мики, в джинсах, ковбойских сапогах и кожаной куртке, стащил с головы шлем и остался сидеть, просто воззрившись куда-то перед собой, – лицо для него необычное, бесстрастное. Тоска, прикинул Линкольн, или сожаление? Чем бы ни было, выражение это пропало очень быстро, когда Мики заметил Линкольна, – тому даже стало интересно, не вообразил ли он его.
– Лицевой, – произнес Мики, расплываясь старой знакомой ухмылкой.
– Большой Мик на Кастрюлях, – ответил Линкольн, осторожно ступая босыми ногами на гравий. Их старые клички – аватары молодости – были давним ритуалом приветствия.
– Что это с тобой такое, к черту? – спросил Мики, хмурясь. – Весь согнулся, как старик.
– Поясница затекла, – признался Линкольн. – Днем расхожусь – выпрямлюсь.
Они пожали друг другу руки, Мики – так и не слезши с “харли”, будто еще не решил, остаться ему или нет. Заскрипели ржавые петли сетчатой двери – то вышел Тедди в плавках, шлепанцах и ветхой толстовке Минервы.
– Тедомотина, – произнес Мики – у него для всех знакомых было хотя бы по одной кличке. Тедди он также звал Тедушкой и Тедмариком. – Так подойди ж сюда, дай я на тебя взгляну. А ты гольфики под сандалики не носишь.
– Ты надеялся, что ношу?
– Прикидывал, что в этом году запросто.
– Ты выглядишь как прежде, – сказал Тедди. – Ну или хотя бы шестидесятишестилетним вариантом того “прежде”. Ты с этой штуки способен слезть или так и будешь на ней сидеть с видом Марлона Брандо?
Выскользнув из-под рюкзака, Мики протянул его Линкольну, и тот удивился тяжести.
– Что у тебя там? Камни?
– Водка, томатный сок, соус “Табаско”, водка, сельдерей и водка, – проинформировал Мики, перекидывая через “харли” здоровенную ногу, чтобы опустить подножку. – У нас вчера вечером сейшен был. Домой только в три приехал.
Когда он вогнал шлем под сиденье мотоцикла, Тедди постучал по нему костяшками.
– Ты наконец его носить начал.
– Закон такой. А кроме этого – вот что. – Мики раздвинул длинноватые рокерские волосы и показал длинный и раздраженный розовый шрам.
– Господи, – промолвил Тедди, и кровь отхлынула у него от лица.
Мики хмыкнул, слишком хорошо зная ужас Тедди перед телесными травмами, сопровождавший его всю жизнь.
– Ну, в общем, – вздохнул он, снова закидывая рюкзак на плечо, – время “Кровавой Мэри”. – Он с сомнением оглядел Линкольна. – Сам вовнутрь заберешься, старик, или нам тебя внести?
– И я тебе рад, Мик, – сказал Линкольн. – Даже не знаю почему, но вот так.
Мики хлопнул его по плечу.
– Пошли. Тебе недостает злоупотреблений.
– Наверняка.
Уже в дверях они услышали металлический стон и повернулись – “харлей” Мики, для которого гравий оказался плохой опорой, завалился набок. Освободившись из-под сиденья, шлем скатился по склону и замер у их ног.
– Вот так и лежи, – велел непослушному мотоциклу Мики и вошел в дом.
Тедди подобрал шлем и, вздернув бровь, глянул на Линкольна, затем повесил шлем на ближайший фонарь.
Линкольн распахнул перед ним дверь.
– Да начнутся игры.
– Ушатай меня святый боже, – Мики, прищурясь, смотрел на сбегающий вниз склон. Кожаную куртку он снял и сидел теперь, задрав сапоги на перила. – Это голая женщина там?
Все втроем пили “Кровавую Мэри”. Мики порылся в кухонных шкафчиках и отыскал кувшин, в котором можно смешать. “Откуда эта посудина взялась?” – недоумевал Линкольн. Вот чем отличаются съемщики, кому по карману Чилмарк в июле и августе. Если обнаруживают, что в доме чего-то недостает, просто едут в город и покупают, а потом в девяти случаях из десяти оставляют. В кухне теперь полно было причудливых устройств, о назначении которых Линкольн даже не догадывался. Несколько лет назад, когда кофеварки “Кьюриг” были еще новинкой, какие-то августовские дачники такую купили и просто оставили на кухонной стойке вместе со списком предложений: радиоприемник “Боуз”, станция подзарядки мобильников, роутер вай-фай и консоль для видеоигр. Линкольн был склонен усовершенствования проигнорировать, но Анита немедленно купила по интернету все штуковины до единой и заказала доставку в компанию, управлявшую арендой дома.
Линкольн заверил Мики, что нет, глаза его не обманывают, хотя оставалось неясным, та ли это голая женщина, которую он сам видел накануне. Сложены примерно одинаково – крупные груди, полновата в талии, – но та, другая, была блондинкой, нет? А у этой волосы – по крайней мере, на голове – темнее, хотя, возможно, просто время дня такое, свет падает иначе.
– Неудивительно, что ты тут свои тетрадки проверял, – сказал Мики Тедди, который сидел спиной к сцене, разворачивавшейся ниже по склону, рукопись – под креслом, подальше от греха.
– Я книгу редактирую, а не тетрадки проверяю, – ответил тот.
– Объяснишь мне разницу, когда тут не будет происходить ничего поинтереснее. Бинокль – вот что нам сейчас нужно.
Ниже по склону хлопнула еще одна дверь, и на террасу вышел Троер, опять голый. Сказал что-то женщине – находились они слишком далеко, не расслышать, но ветерком принесло ее смех.
– Ладно, ну его, этот бинокль, – произнес Мики, так поворачивая кресло, чтоб не пришлось смотреть. – Скажи мне, что это не тот давний козел. Как его, нахер, зовут? Тот, кто Джейси мацал?
– Мейсон Троер.
– Точно. Троер.
– Теперь он хозяин того дома. Предки его померли сколько-то назад.
– Для богатеев они были очень даже милы, – припомнил Тедди.
– Ты это в каком смысле – “для богатеев”? – фыркнул Мики. – Есть какой-то закон, по какому им не полагается быть милыми?
Тедди задумчиво пожевал стебелек сельдерея.
– Вообще-то да. И именно те люди его нарушали.
– Ай, ну вот мы опять. – Мики вздохнул. – Какую-нибудь свою лекцию 1969 года прочтешь, мистер Маркс? Или уже накопил новый материал?
– Вне собаки, – произнес Тедди, шевеля бровями и пыхтя воображаемой сигарой Брюзги – совершенно другого Маркса, а не того, на кого ссылался Мики, – книга – лучший друг человека. А внутри собаки читать слишком темно[30].
Троеры действительно были милыми людьми, припомнил Линкольн. Казалось, их самих, как и всех прочих, озадачивает, как им удалось произвести на свет такого отпрыска, как Мейсон.
– Ладно, порази меня, – сказал Мики Тедди. – Что ты слушаешь?
– Альтернативный рок, по большей части.
– Типа чего?
– “Декабристы”. “Белль и Себастьян”. “Мамфорд и сыновья”[31].
– Музыка для пидоров.
– Мы уже пользуемся этим понятием? – произнес Тедди. – Люди с высшим образованием?
Мики отмахнулся от его возмущения.
– Это хипстерское говно. Те, кто слушает эту дрянь, пьют тыквенные латте с пряностями. Ладно тебе. Что еще? Ты ж хоть какую-то настоящую музыку должен слушать.
Тедди пожал плечами.
– Кое-каких авторов-исполнителей. Том Уэйтс. Леонард Коэн. Джош Риттер. Босс, конечно[32].
– Ладно, – уступил Мики. – Этих я могу уважать.
– А Босс – это кто? – спросил Линкольн.
Оба воззрились на него.
– Штука в том, – сказал Мики Тедди, – что я никогда не понимаю, шутит он или нет. Ты распознаёшь?
– Если речь о музыке, то нет, – признал Тедди.
– Ладно, твоя очередь. – Теперь Мики показывал стебельком сельдерея на Линкольна. – Предполагаю, ты по-прежнему предан Мантовани[33].
– Не начинай.
– Тедушка. На что спорим, что у него станция “Пандоры”[34] на Мантовани?
– Что такое станция “Пандоры”? – спросил Линкольн.
– Ты надо мной издеваешься, так?
– Вообще-то да.
– Дай-ка мне телефон взглянуть, – произнес Мики.
– Не дам.
– Дай сюда. Я не шучу. Не вынуждай отнимать.
Линкольн вздохнул, протянул ему аппаратик.
Мики перебрал иконки на экране.
– Ну-ка, ну-ка, – сказал он. – “Пандора”. Господи, ужас какой. Херб Алперт и “Тихуана брасс”. Нэт Кинг Коул[35].
Тедди уже побагровел, как свекла, плечи у него тряслись.
– И – ага. Вот оно. Так и знал. Джонни, нахер, Мэтис. “Шансы есть… – проблеял он, – раз я глупо улыбнусь…”[36]
Линкольн выхватил у него телефон и сунул себе в карман.
– Прошу, скажи мне, что вы с Анитой никогда не занимались сексом под Джонни Мэтиса. Потому что мне она всегда представлялась дамой утонченной.
Снизу до них долетел всплеск женского хохота. Все трое неохотно повернулись в ту сторону. Казалось, будто Троер тычется носом в голый женский живот. По крайней мере, они надеялись, что именно туда он и тычется.
Мики встал и цапнул кожаную куртку.
– Пойду-ка я внутрь, – произнес он, – а то меня что-то подташнивает.
– Ты думаешь, почему я спиной сел? – спросил Тедди.
У раздвижной двери Мики сказал:
– Вы же никаких планов на вечер не строили, ребята, да? На Сёркит-авеню сегодня банда играет, я о ней хорошее слышал.
– Если настаиваешь, – вздохнул Линкольн.
Когда дверь за ним задвинулась, Линкольн вопреки себе вновь вгляделся ниже по склону. Троер уже уселся, а женщина перекатилась на живот.
– Вопрос, – произнес он, когда Тедди достал из-под кресла рукопись и приготовился вернуться к работе. – Помнишь те занятия по истории, на которые мы оба ходили в Минерве?
– “Гражданская война и реконструкция”[37], – не задумавшись, ответил Тедди, будто по некоей необъяснимой причине тоже думал о том же самом курсе. – Профессор Форд.
– В первый день занятий он нам задал вопрос семестровой контрольной.
Тедди кивнул.
– Что вызвало войну.
Помимо обычной доски в классе стояла громоздкая переносная, на которую по ходу семестра они выписывали возможные причины – как непосредственные, так и отдаленные. Хотя Линкольн был вполне уверен, что Форд с этим не согласен, он в итоге обосновывал, что война велась из-за экономики: промышленный Север против аграрного Юга. Тедди же доказывал, что война началась из-за рабства – по причине нравственной. Обе их работы, как Линкольн считал теперь, были предсказуемы. И вот тут напрашивался вопрос: вылепились ли уже тогда натуры его и Тедди? В то время колледж, похоже, предлагал безграничный ассортимент возможностей, и они, такое ощущение, заняты были становлением. Иллюзией ли это было? Не стали ли они уже к тому моменту?
Тедди ухмылялся.
– Помнишь, как мы в конце разозлились? Сдали контрольные и подошли к нему спросить, какой же ответ правильный? Что, по его мнению, вызвало войну?
Это Линкольн забыл, а теперь подробности нахлынули снова.
– А он просто улыбнулся и спросил, что, по нашему мнению, вызвало войну во Вьетнаме. Весь смысл курса заключался в том, чтоб мы рассмотрели одну войну в свете другой, а никто из нас этой связи не заметил. Ему следовало нас обоих провалить.
Тедди вопросительно рассматривал его.
– Странная логика.
– Нынче все чаще и чаще, – признался Линкольн, не очень желая углубляться в то, что запустило его по этой дорожке. Схватившись за кувшин, он приподнял его. – Еще хочешь?
– Господи, нет. У меня уже в голове шумит, а еще и полудня нет.
Мики растянулся на диване в доме. Включил предматчевую разминку студенческих футбольных команд, выведя звук до минимума. На горизонте тут явно собирался долгий хороший сон.
Линкольн показал ему кувшин.
– Допьешь?
– Чего ж нет?
Он вылил остатки в стакан Мики.
– Можно вопрос?
– Валяй.
– Когда ты сегодня подъехал… Ты сидел и смотрел как бы в никуда. И у тебя было такое лицо, что я поневоле задался вопросом, о чем ты думаешь.
Мики молчал так долго, не отрывая взгляда от телевизора, что Линкольн уже решил: и не ответит, но тот наконец произнес:
– Здесь она почему-то реальнее.
– Понимаю, – сказал Линкольн. – И я очень даже уверен, что Тедди тоже так кажется. Как ты считаешь, что с ней случилось, Мик?
Тот покачал головой, все еще не отрываясь от телевизора.
– Я знаю только, что ее больше нет.
– “Нет” как…
И только сейчас Мики повернулся и посмотрел на Линкольна.
– Нет давно.