Глава VIII. Знакомит нас с Якобом Поотом и его двоюродным братом
В канун праздника святого Николааса Ханс и Гретель провели вечер очень весело. Месяц ярко светил, и, хотя тётушка Бринкер сама себя убедила в том, что её муж неизлечим, она так обрадовалась предстоящему визиту меестера, что вняла мольбам детей и отпустила их покататься часок перед сном.
Ханс был в восторге от своих новых коньков и, стремясь показать Гретель, как прекрасно они «работают», выписывал на льду такие фигуры, что девочка стискивала руки в безмолвном восхищении. Брат и сестра были здесь не одни, но никто из катавшихся по льду, видимо, не замечал их.
Братья ван Хольп и Карл Схуммель изо всех сил соревновались в резвости. Из четырёх пробегов Питер ван Хольп вышел победителем в трёх. Поэтому Карл, и всегда-то не очень любезный, сейчас был настроен отнюдь не благодушно. Он вознаграждал себя, насмехаясь над маленьким Схиммельпеннинком, а тот, как самый младший, кротко сносил насмешки и хоть старался держаться поближе к товарищам, но не чувствовал себя полноправным членом их компании. И вдруг Карлом овладела новая мысль – вернее, он сам овладел ею и пошел в атаку на приятелей.
– Слушайте, ребята, давайте не пустим на состязания этих оборванцев, что живут в «доме идиота»! Хильда сошла с ума, когда затеяла всё это. Катринка Флак и Рихи Корбес прямо бесятся, как вспомнят, что им предстоит состязаться с какой-то нищей девчонкой! И что до меня, я их не осуждаю. А насчёт парня… если мы считаем себя настоящими мужчинами, мы не потерпим самой мысли о том…
– Конечно, нет! – перебил Карла Питер ван Хольп, притворяясь, что превратно понял его слова. – А как же иначе? Ни один человек, считающий себя настоящим мужчиной, не станет отводить двух хороших конькобежцев только потому, что они бедняки!
Карл как бешеный завертелся на месте.
– Легче на поворотах, милейший! И будь любезен не подсказывать другим. В другой раз лучше и не пытайся!
– Ха-ха-ха! – расхохотался маленький Воостенвальберт Схиммельпеннинк, предвкушая неминуемую драку и не сомневаясь, что, когда дело дойдёт до кулаков, его любимец Питер поколотит дюжину таких заносчивых мальчишек, как Карл.
Но что-то в глазах Питера побудило Карла перенести свой гнев на более слабого противника. Он в ярости налетел на Вооста:
– А ты чего визжишь, зверёныш? Костлявая селёдка, коротышка-обезьяна с длинным именем вместо хвоста!
Несколько мальчиков, стоявших и катавшихся поблизости, криком выразили одобрение этому храброму остроумию, и Карл, полагая, что враги его побеждены, отчасти вернул себе хорошее расположение духа. Однако он благоразумно решил отныне выступать против Ханса и Гретель только в отсутствие Питера.
В эту минуту на канале появился друг Питера Якоб Поот. Лица его ещё нельзя было рассмотреть, но так как он был самым тучным мальчиком во всей округе, то ошибиться было невозможно.
– Эге, вот и толстяк! – воскликнул Карл. – А с ним кто-то ещё, какой-то тощий малый, чужой…
– Ха-ха-ха! Точь-в-точь хорошая свиная грудинка, – вскричал Людвиг, – прослойка мяса, прослойка жира!
– Это англичанин, двоюродный брат Якоба, – вставил Воост, радуясь возможности сообщить новость. – Это его двоюродный брат, англичанин. У него такое смешное коротенькое имя: Бен Добс. Он гостит у них и уедет только после больших состязаний.
Всё это время ребята кружились, повёртывались, катались и, не прекращая разговора, спокойно выписывали на своих коньках всевозможные замысловатые фигуры. Но теперь они остановились и, поёживаясь от морозного ветра, поджидали приближавшихся к ним Якоба Поота и его друга.
– Это мой двоюродный брат, ребята, – сказал Якоб отдуваясь, – Бенджамин Добс. Он Джон Буль[16] и будет участвовать в состязаниях.
Все по-мальчишески столпились вокруг новых пришельцев, и Бенджамин очень скоро решил, что голландцы, несмотря на их диковинное лопотание, славные парни.
Сказать правду, Якоб, представляя своего двоюродного брата, произнёс: «Пеншамин Допс» и назвал его «Шон Пуль». Но я перевожу все разговоры наших юных друзей и потому считаю нужным воспроизводить английские имена правильно, а не так, как их произносили ребята.
Вначале юный Добс чувствовал себя очень неловко среди приятелей своего двоюродного брата. Хотя почти все они изучали английский и французский, однако стеснялись говорить на этих языках, а Бен, пытаясь говорить по-голландски, делал много смешных ошибок. Он заучил, что «вроу» – значит жена, а «йа» – значит «да», «споорвег» – железная дорога, «стоомбот» – пароход, «опхаальбрюгген» – подъемные мосты, «бейтен плаастен» – дачи, «мейнхеер» – господин, «твеегевегт» – поединок, «копер» – медь, «заделы» – седло, но из этих слов он не мог составить ни одной фразы, так же как не находил случая воспользоваться длинным списком фраз, заученных им по учебнику «Голландские диалоги». Темы этих диалогов были очень интересны, но мальчики никогда не касались их.
Как и тот бедняга, который выучился по учебнику Оллендорфа спрашивать на безукоризненном немецком языке: «Вы видели рыжую корову моей бабушки?» – но, приехав в Германию, обнаружил, что ему не представится случая расспросить об этом интересном животном, Бен понял, что усвоенная им книжная голландская речь не помогает ему так, как он надеялся.
Но совместное катание на коньках сметает все преграды, поставленные языком. Поэтому Бен вскоре почувствовал, что он уже близко знаком со всеми мальчиками, и, когда Якоб (пересыпая свою речь французскими и немецкими словами – для удобства Бена) рассказывал об одном замечательном проекте, который они разработали, юный англичанин уже не стеснялся время от времени вставлять «йа» или непринуждённо кивать.
Проект был и впрямь замечательный, к тому же теперь представлялся очень удобный случай провести его в жизнь, ибо учеников, как всегда, распустили на праздник святого Николааса и вдобавок ещё на четыре дня, чтобы произвести генеральную уборку школьного здания.
Якоб и Бен получили разрешение отправиться в длинное путешествие на коньках – ни больше ни меньше, как в Гаагу, столицу Голландии, а от Брука до неё примерно пятьдесят миль[17].
– Ну, ребята, – добавил Якоб, рассказав о своём проекте, – кто отправится с нами?
– Я! Я! – возбуждённо закричали все мальчики.
– И я тоже! – осмелился крикнуть маленький Воостенвальберт.
– Ха-ха-ха! – расхохотался Якоб, держась за толстые бока и тряся пухлыми щеками. – Ты тоже отправишься? Такой карапуз? Эх ты, малютка, да ведь ты ещё носишь подушечки!
Надо вам сказать, что в Голландии маленькие дети носят на голове под каркасом из китового уса и лент тонкие подушечки, предохраняющие от ушибов при падении. День, когда перестают их носить, отмечает границу между младенчеством и детством. Воост уже несколько лет назад достиг этой высокой ступени, и стерпеть оскорбление, нанесённое ему Якобом, оказалось выше его сил.
– Думай, о чём говоришь! – пискнул он. – Лучше сам постарайся когда-нибудь сбросить свои подушки – они у тебя на всех частях тела!
– Ха-ха-ха! – громко захохотали все мальчики, кроме Добса, который ничего не понял.
– Ха-ха-ха! – громче всех рассмеялся сам Якоб. – Это мой жир… йа… он говорит, я ношу подушки из жира! – объяснил Бену добродушный толстяк.
Острота Вооста имела такой успех, что все единогласно решили принять его в компанию, если только его родители согласятся.
– Спокойной ночи! – протянул осчастливленный малыш, катясь домой во весь дух.
– Спокойной ночи!
– В Хаарлеме мы остановимся, Якоб, и покажем твоему двоюродному брату большой орган! – оживлённо заговорил Питер ван Хольп. – В Лейдене тоже найдётся много чего посмотреть. Сутки проведём в Гааге – там живёт моя замужняя сестра, она очень обрадуется нам, – а на следующее утро отправимся домой.
– Ладно! – кратко ответил Якоб, мальчик не очень разговорчивый.
Людвиг смотрел на брата с восторженным восхищением:
– Молодец, Пит! Ну и мастер ты на всякие проекты! Мама обрадуется не меньше нас, когда узнает, что мы лично передадим её привет сестре ван Генд… Ой, как холодно! – добавил он. – Так холодно, что голова с плеч валится. Пойдёмте-ка лучше домой.
– Ну и что же, что холодно, неженка ты этакий! – вскричал Карл, усердно выписывая для упражнения фигуру, которую он называл «двойным лезвием». – Хорошо бы мы сейчас катались, будь теперь так же тепло, как в декабре прошлого года! Неужели не ясно, что, если б эта зима не была на редкость холодной да ещё ранней, нам не пришлось бы отправиться в путешествие?
– А я считаю на редкость холодным сегодняшний вечер, – сказал Людвиг. – Ой, какой мороз! Кто куда, а я домой!
Питер ван Хольп вынул золотые часы луковицей и, повернув их к лунному свету, насколько ему позволяли окоченевшие пальцы, вскричал:
– Слушайте, уже почти восемь часов! Сейчас явится святой Николаас, а я хочу посмотреть, как будут на него дивиться малыши. Спокойной ночи!
– Спокойной ночи! – закричали все и, сорвавшись с места, помчались, крича, распевая песни и хохоча.
А где же были Гретель и Ханс?
Ах, как внезапно порой кончается радость!
Они катались около часа, держась в стороне от прочих, совершенно довольные друг другом. И Гретель только успела воскликнуть: «О, Ханс, как чудесно, как хорошо! Подумать только, теперь у нас обоих есть коньки! Говорю тебе, это аист принёс нам счастье!» – как вдруг они услышали что-то…
Это был крик, очень слабый крик. Никто на канале не обратил на него внимания; Ханс догадался сразу, что случилось. Гретель увидела при лунном свете, как он побледнел и поспешно сорвал с себя коньки.
– Отец! – крикнул Ханс. – Он испугал маму!
И Гретель побежала следом за ним к дому со всей быстротой, на какую была способна.