Глава 2
Эмбер
Каждого человека на острове Фейривэй учат никогда не заключать сделки с фейри. Этот принцип усвоили задолго до того, как двадцать один год назад фейри поглотили людские земли и объединили их под своей властью.
Однако никто не предупреждает самих фейри – или полуфейри вроде меня – никогда не заключать сделок с людьми. Я часто задаюсь вопросом, пошла бы я на сделку три года назад, если бы мне с детства вдалбливали это предупреждение? Или вес горя и вины все равно не позволили бы мне отличить правду от лжи и распознать хитрость?
Впрочем, подобные вопросы все равно не помогут. Они не изменят того, что я скована заключенной сделкой. И привязана к мачехе.
Еще на целых две недели.
Я снова слышу собственное имя, на этот раз ближе. Торопясь поскорее вернуться, спрыгиваю на навес над окном своей спальни. К счастью, квартиры в Сером квартале довольно тесно расположены, и мне остается совсем немного. И все же каждый раз, когда отпускаю карниз и касаюсь подошвами домашних туфель навеса, я ощущаю приступ паники. Однако, как всегда, все проходит гладко. Затем, сохраняя равновесие, спускаюсь на подоконник, пролезаю в окно и спрыгиваю на кровать. И почти бегом устремляюсь за выцветшую ширму, за которой обычно одеваюсь.
Миг спустя дверь в комнату распахивается.
– Эмбер! – рявкает мачеха. – Почему ты не внизу?
– Простите, миссис Коулман, – бормочу я, изо всех сил пытаясь изобразить раскаяние.
Мачеха приближается к ширме, но, к счастью, за нее не заглядывает. Стоит ей заметить мой неряшливый вид, и она тут же поймет, что я была на улице.
– Чем оправдаешься сегодня?
Я стискиваю зубы, наливаю воду в таз для умывания и начинаю смывать с рук сажу.
– Едва рассвело, мачеха.
Она лишь раздраженно фыркает.
– Дел уже с утра хватает. Нам нужно попасть на площадь Сонсбери прежде… – Она вдруг замолкает, будто понимая, что со мной не стоит снисходить до объяснений, и вновь возвращается к обычному, уже испытанному средству. – Не спорь со мной. Просто подчиняйся! – медленно цедит она, и в тоне ее сквозит зловещий холод.
Сначала меня пронзает страх, а потом боль. Резкая, словно в живот вонзили железный клинок. Я сдерживаю крик, на лбу выступают капли пота. Я так сильно сжимаю края таза, что, боюсь, фарфор под пальцами может треснуть.
«Я подчиняюсь… подчиняюсь…» – повторяю про себя, пока боль не начинает стихать.
Одна из худших особенностей сделок в том, что, вынуждая повиноваться, они причиняют боль. Будь я настоящей фейри, непослушание могло бы даже убить. Но я лишь полукровка, и управляющая сделками таинственная магия причиняет мне меньше вреда.
– Я подчиняюсь, – наконец бормочу я вслух, но голос звучит не громче шепота.
Похоже, магия довольна, поскольку боль быстро отступает. Но мне хватает и столь краткого напоминания. Тело охватывает дрожь. Я прекрасно помню, что может случиться, если всерьез отказаться выполнить прямой приказ мачехи.
Миссис Коулман еще на шаг подходит к ширме.
– Ты меня слышала?
Я стискиваю челюсти, пытаясь прийти в себя после краткой, но мучительной вспышки боли.
– Я спущусь, как только умоюсь и оденусь, – выдавливаю, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал ровно.
Мачеха довольно долго молчит.
– Отлично! – в конце концов бросает она. – Но поторопись. И закрой проклятое окно! Из-за тебя сквозняк во всей квартире.
Я слышу, как удаляются ее шаги.
Страх сменяется яростью, и в голове проносится ответ: «В моей спальне всегда сквозняк, и закрытое окно здесь не поможет. Впрочем, что странного? Я ведь сплю на чердаке, глупая корова!»
Само собой, я не осмелюсь сказать такое вслух.
Закусив щеку изнутри, разглядываю грязную воду в тазике.
– Еще две недели, – шепчу я.
И больше не придется терпеть. Мне исполнится девятнадцать, и я освобожусь от дурацкой сделки. И от нее.
Медленно выдохнув, разжимаю вцепившиеся в края таза пальцы и заканчиваю мыть руки. Потом стягиваю шерстяные рейтузы и ночную рубашку, надевая вместо них ставшую привычной повседневную одежду: чулки, нижнюю рубашку, корсет, сорочку, синюю шерстяную юбку и кремовую хлопчатобумажную блузу. Все вещи, поблекшие и заношенные, достались мне от сводной сестры Клары; корсет настолько ветхий, что я удивляюсь, как его пластины до сих пор не вонзились мне в тело.
Хотя это просто мелочи, учитывая, что мне приходится терпеть почти каждый день.
Погладив медальон, я расправляю золотую цепочку вокруг высокого воротника блузы. А потом надеваю кандалы. Вообще-то, речь о чепце, но с таким же успехом это могла бы быть цепь с подвешенным на ней шаром. Чепец скрывает столь ненавистную мачехе часть меня, которую за пределами дома никто не должен видеть.
Мои волосы.
Не бледно-голубые, как у мамы, а бирюзовые, того же оттенка, что и глаза. Такие однозначно вызовут шок в самых чопорных кругах высшего людского общества. Они выделяют меня из толпы, служа доказательством наследия фейри и того, что во мне течет кровь матери-сильфиды.
«Никогда не сдавайся. Обещай мне».
Стиснув зубы, я убираю бирюзовые пряди под ужасный чепец, сшитый из уродливой ткани в цветочек. Он вовсе не походит на милые шляпки, бывшие в моде лет двадцать назад. К тому же просто огромен и почти полностью затеняет лицо, отчего я выгляжу совершенно нелепо.
Глубоко вздохнув, я наслаждаюсь последним чудесным мигом одиночества, а затем спускаюсь вниз, к уже начавшей ссориться неродной семье.
Спустя полчаса я шагаю по Серому кварталу следом за мачехой и двумя сводными сестрами, направляясь к центру города. Все три женщины семейства Коулман почти одного роста и внешне весьма похожи: со светлыми кудрями и бледными, надменными лицами. Клара ниже остальных на дюйм или два и младше меня на год, ей семнадцать. Имоджен скоро будет двадцать, и она почти точная копия матери. По случаю выхода в город они привычно нацепили на себя лучшие платья, пальто и шляпки, пытаясь за роскошными нарядами скрыть правду о нашей бедности.
Я иду в нескольких шагах позади, поскольку на людях должна играть роль горничной и держаться в стороне. Мы петляем по окраинам Серого квартала, чтобы не столкнуться с фабричными рабочими, и вскоре дымовые трубы и промышленные здания сменяются рядами тесно жмущихся друг к другу многоквартирных домов, лишь немного превосходящих по роскоши тот, где живем мы. Коулманы ускоряют шаг, похоже, веря, что в таком случае встречные ни за что не свяжут их с Серым кварталом.
Наконец, мы выходим на улицу Лидеров, и высокие, немногочисленные многоквартирные дома уступают место небольшим коттеджам. Даже цвета здесь кажутся ярче, а тротуары выглядят чище.
Тяжело вздохнув, миссис Коулман замедляет шаг, двигаясь теперь более размеренно.
– Зачем мы вернулись в Лунарию? – стонет Клара. – Почему не остались в Террии? Там было хорошо.
– Вот только перспектив никаких! – бросает миссис Коулман. – Ни тебе, ни Имоджен пока не удалось заполучить себе мужа. За три года мы не пропустили ни одного светского приема, но вы по-прежнему сидите у меня на шее.
Имоджен лишь усмехается.
– Мы были не на всех приемах. Может, тебе отвезти нас в Осеннее или Огненное королевство? Кажется, у тетушки Мари был коттедж неподалеку от дворца Пылающих кленов?
– Мари ведет грязную, распутную жизнь! – резко отвечает миссис Коулман. – Я не позволю тебе общаться с людьми такого сорта.
– Но почему мы приехали именно сюда? – спрашивает Клара. – Почему не могли открыть сезон в другом городе Лунарии, где нам не пришлось бы селиться в Сером квартале? Может, нам стоило остаться в поместье?
Сначала я не понимаю, о чем она. Но потом осознаю, что Клара говорит о доме моего отца, где мы жили все вместе, пока папа не умер. После его смерти миссис Коулман, не колеблясь, продала поместье, чтобы вести роскошную жизнь и посещать светские приемы. Поскольку в каждом королевстве светский сезон длится один определенный месяц, весь год можно найти, куда податься. И мачеха вовсю пользовалась этим, переезжая с места на место, арендуя дома, покупая роскошные наряды и строя хитроумные планы сближения с аристократией.
Но средства стали подходить к концу, и мачеха оказалась в Сером квартале. И мы вместе с ней.
– Милая Клара, поместье больше не наше, – поясняет миссис Коулман. – И мы не можем просто взять и заявиться к кому-либо пожить без приглашения.
– Потому что мы здесь почти никого не знаем. В Террии у нас хоть были друзья…
– Ты ведь знаешь, зачем мы здесь, Клара, – перебивает сестру Имоджен, окинув меня через плечо испепеляющим взглядом. – Совсем скоро Эмбер сможет заявить права на наследство покойного отца.
Я смотрю прямо перед собой, делая вид, что не слышу ее слов. Ничуть не сомневаюсь, что они попытаются отобрать у меня отцовские деньги – на самом деле довольно скромные. Но Коулманы сильно поиздержались за последние пару лет и с каждым днем впадают во все большее отчаяние. Как бы то ни было, когда наследство станет моим по закону, мачеха с сестрами не увидят от меня ни лунного камешка – так в Лунарии называются монетки. Впрочем, мне эти деньги тоже не достанутся. Как только получу наследство, я пожертвую его на благотворительность. И миссис Коулман некого будет обкрадывать, третировать и изводить.
Мачеха не заслуживает состояния моего отца. Впрочем, как и я.
Ведь именно я убила папу.
– Твоя сестра права, – поддерживает миссис Коулман. – Когда наступит срок заявить права на отцовское наследство, Эмбер нужно будет ехать во дворец Селены. Поэтому пришлось искать жилье неподалеку, но там, где можно рассчитывать хоть на какое-то подобие приличного общества.
В ее словах есть некий смысл. Эванстон – единственный людской город в радиусе двадцати миль от дворца неблагих правителей, где до тех пор, пока мне не исполнится девятнадцать лет, хранится мое наследство. Обычно неблагие правители не занимаются финансами людей, но после того, как в начале года умер отцовский душеприказчик, имущество передали короне. Его деньги и завещание отправили в ближайшее королевское хранилище, расположенное, само собой, во дворце Селены.
Мачеха вдруг понижает голос:
– Только подумайте. Если бы душеприказчик покойного Терренса Монтгомери не сошел следом за ним в могилу, нам ни за что не выпало бы шанса попасть во дворец Селены.
Имоджен лишь ухмыляется, явно уже что-то просчитывая.
– А может, дело в принце Франко? Он ведь до сих пор не женат.
При мысли об очередной затее сосватать Имоджен за фейри королевских кровей я с трудом подавляю стон. Принц Франко – брат и наследник Никсии, неблагой королевы Лунарии. Вряд ли он поддастся несуществующему обаянию Имоджен, которая уже не раз безуспешно пыталась захомутать членов правящих семей.
Подняв брови, миссис Коулман одаривает дочь лукавым взглядом, и в голосе ее появляются певучие нотки:
– Возможно. Надеюсь, ты сможешь его очаровать?
Имоджен, внезапно помрачнев, поджимает губы.
– Конечно, мама. Если нам вообще удастся хоть на миг завладеть его вниманием.
– Даже не сомневайся, милая. Даю слово.
– Прежде чем Эмбер заявит права на наследство? Не хочу, чтобы между мной и принцем-вороном стояли какие-то обязательства. Иначе Эмбер может все испортить.
Последние слова Имоджен бормочет себе под нос, но мне вполне удается их расслышать. Я ловлю на себе ее хмурый взгляд.
– Я все устрою, – самодовольно обещает миссис Коулман.
Клара ахает от изумления.
– Так мы за этим идем к мадам Флоре?
Я даже не подозревала, куда лежит наш путь, и теперь лишь хмурюсь, пытаясь скрыть удивление.
Мадам Флора – фейри, которая занимается плетением чар для людей. К ней приходят, чтобы с помощью иллюзий подправить внешность или просто создать наряд для предстоящего праздника. Прежде мне не доводилось бывать в ее лавке, но я знаю, что берет она довольно дорого. Зачем миссис Коулман тратит иссякающие средства на визит к мадам Флоре?
У Имоджен, должно быть, возникает тот же вопрос.
– Что ты задумала, мама?
Мачеха надменно пожимает плечами.
– Что, если мы получим приглашения на некий зачарованный бал, который устраивает сам принц-ворон? На всякий случай нужно подготовиться.
Сестры обмениваются радостными взглядами, но волнение Имоджен быстро проходит.
– Мама, маскарад Новолуния уже завтра вечером, – с сомнением произносит она. – Где мы, по-твоему, возьмем приглашения, ведь осталось-то всего ничего?
– Я же сказала, милая, что все устрою.
Я лишь качаю головой. Конечно, мачеха вполне может тратить деньги на бал, на который даже не приглашена, экономить на продуктах и угле для очага в угоду последним веяниям моды, продавать мое пианино…
Словно ощутив растущее во мне жгучее негодование, миссис Коулман резко оборачивается и, прежде чем я успеваю спрятаться за маской безразличия, ловит мой хмурый взгляд.
– Что за лицо, Эмбер? – тут же издевательски спрашивает Имоджен, судя по всему, тоже заметившая мое недовольство. – Завидуешь, что не пойдешь на бал?
Я даже не отвечаю. Правда в том, что я перестала завидовать сводным сестрам. Поначалу, когда со мной обращались как со служанкой, запрещали посещать балы и появляться в обществе, мне было очень больно. Но я три года помогала сестрам готовиться к одному грандиозному приему за другим и за это время поняла, что светские балы отнюдь не ограничивались столь притягательными для меня музыкой и танцами. На подобных приемах строились матримониальные планы, а малейшее отступление от принятых в обществе норм и правил тут же расценивалось как легкомыслие. Постепенно я убедилась, что во время танца лучше сидеть в оркестре, чем находиться посреди зала под руку с мужчиной.
– Сотри эту кислую усмешку! – бросает мне миссис Коулман скорее из желания досадить – хотя я даже и не думала усмехаться – и отворачивается.
Имоджен, однако, продолжает буравить меня презрительным взглядом.
– У тебя сажа на щеке? – фыркает она.
Я пытаюсь скрыть тревогу, но внутри поднимается паника. Неужели утром я забыла умыться? Рукавом пальто вытираю щеки.
Но Имоджен лишь сильнее веселится.
– Имя Эмбер тебе в самый раз, ты и впрямь, как настоящий уголек!1 Но к чему рыться среди золы и пепла и искать румяна в дымоходе?
– Уголек хотя бы способен гореть, – бормочу я себе под нос.
Клара ухмыляется вместе с Имоджен.
– Сиротка Эмбер теперь стала поэтессой? Одни лишь умные слова и никакого толку.
– Не обращайте на нее внимания, – советует дочерям миссис Коулман, словно бы дразниться начала именно я. – Неважно, как ярко ты горишь. На тебя ведь все равно никто не смотрит.
Мы приходим в лавку мадам Флоры за пятнадцать минут до открытия.
– Мы слишком рано, – поникнув, произносит Клара.
На губах миссис Коулман расцветает довольная улыбка.
– Мы как раз вовремя.
Имоджен бросает взгляд на мать.
– Что ты имеешь в виду?
– Увидишь. Придется подождать.
– Может, скажешь, в чем дело? – Клара заглядывает в темное окно лавки.
Миссис Коулман оттаскивает младшую дочь в сторону и жестом подзывает Имоджен поближе.
– Я узнала из надежных источников… – Она вдруг напрягается и резко поворачивается ко мне: – Почему ты еще здесь?
Я стискиваю челюсти.
– А разве не должна? Вы сами привели меня сюда, мачеха.
– Не дерзи, девчонка, – цедит она сквозь зубы. – Ты меня прекрасно поняла. Почему ты до сих пор не ушла? Или правда думала, что мы потащим тебя с собой к мадам Флоре?
– Вы еще не дали мне другое поручение. Как ни странно, я не читаю ваши мысли, – последние слова вырываются сами собой. Знаю, что не стоило их говорить, поэтому поспешно нацепляю на лицо милую улыбку.
Раздувая ноздри, миссис Коулман пронзает меня взглядом, словно кинжалом. Чуть помедлив, она неохотно лезет в сумочку и достает листок бумаги со списком продуктов. Конечно, ничего лишнего, только самое необходимое, поскольку каждый второй лунный камушек пойдет на наряды и развлечения.
Миссис Коулман машет мне рукой, торопя поскорее уйти.
– И не смей возвращаться, пока мы не закончим, – напутствует она. – Если управишься раньше… просто подожди в переулке.
В переулке. Кто бы сомневался.
«Еще две недели – и все закончится. Просто слушайся и повинуйся».
– Хорошо, – говорю я ровным голосом.
И спешу прочь от мачехи и сестер, но еще успеваю уловить обрывок фразы.
– …принц Лунарии! – шепчет миссис Коулман.
В ответ раздается радостный визг Имоджен и Клары.
А больше я ничего не слышу и, завернув за угол, шагаю в сторону рынка.
