Поняв, что четвертая парта у окна больше не принадлежит ей безраздельно, Катя испытала разочарование и досаду. Поэтому и к соседке в первую очередь почувствовала неприязнь. Смерила ее взглядом с головы до ног: очередное скучное ничтожество, серая мышка.
Марина Лавренкова. Не очень длинные каштановые волосы, собранные в самую простую и удобную, по мнению большинства девушек, прическу: стянуты в хвост, а потом закручены в нарочито небрежный пучок. Глаза светло-светло-серые, словно льдинки на промерзших за ночь лужах. Еще бы минус полтона, и, наверное, стали бы бесцветными, стеклянными, неестественными. Верхняя губа тонкая, а нижняя пухленькая. В целом ничего, не уродина. И то ладно.
И тихая. Не торопится знакомиться с новыми одноклассниками, не влезает в сложившиеся группы: «А вот и я, такая хорошая. Примете меня?»
Катя наблюдала, как Лавренкова вежливо и тактично отказалась от помощи участливых Самсоновой и Кривицыной, пожелавших взять ее под свое покровительство. Те даже не поняли, что их отшили, отвалили довольные собой.
А сама Катя с Мариной не разговаривала. О чем?
И Лавренкова не навязывалась ей. Они сидели, будто не за одной партой, а в разных школах на разных концах города, а возможно даже, и в разных странах.
Первый раз девушки заговорили друг с другом только через несколько дней после начала учебного года, да и то не в классе, а в одном из школьных коридоров.
Направляясь на третий этаж к кабинету русского языка и литературы, Катя случайно услышала голоса, злые и взведенные, и ноги сами понесли. Завернула за угол и увидела примечательную компанию: три девчонки класса, наверное, из шестого, прижали к стенке четвертую. Явно не с добрыми намерениями. Потому что глаза этой четвертой были огромными от переполняющих их страха и отчаяния, губы предательски дрожали, а сжатые в кулаки руки были скрещены на груди, словно девчонка хотела сказать: «Нет. Не надо. Не смейте».
Была она крупнее своих обидчиц – высокая, полноватая, но казалась мягкой и рыхлой, словно сдобная булка. А кто-нибудь встречал решительную и смелую булку?
Стоящая чуть в стороне Лавренкова, судя по интонации, пыталась внушить трем нападающим что-то добропорядочное и пацифистское. И, само собой, получала в ответ грубые вызывающие фразы.
Вот дура!
Катя решительно шагнула вперед, чуть прищурила глаза, словно прицелилась, скривила в жесткой усмешке рот:
– Эй, мелкие! По какому поводу собрание?
И ни капли напряжения в позе. Сплошная самоуверенная расслабленность.
Три шестиклассницы одновременно, как по команде, зло закусили губы, но и головы в плечи вжали.
– Звонок скоро, – с нарочитой заботливостью напомнила Катя. – Не боитесь опоздать? У вас какой сейчас урок?
– История, – хлюпнула прижатая к стене жертва.
– О-о-о! – сочувственно протянула Катя. – Виталий Андреевич не любит, когда опаздывают. – Она скользнула пронзительным взглядом по лицам трех нападавших и резко приказала: – Бегом, девочки! Не нарывайтесь на неприятности.
Троица все-таки удалилась, нарочито медленно и демонстративно, громко топая ногами, но оглянуться и высказаться, даже из безопасного далека, ни одна не решилась.
– А ты чего стоишь? – обратилась Катя к жертве. – Тебе на урок не надо, что ли?
– Давай я тебя провожу, – вклинилась Лавренкова, мягко положила руку шестикласснице на плечо. Тоже, наверное, мягкое.
Им оказалось по дороге. Кабинеты русского и истории располагались в соседних рекреациях, поэтому Катя тоже проводила шестиклассницу, хотя делать это вроде не собиралась.
А когда дверь класса закрылась, Марина неожиданно заговорила:
– Почему они тебя испугались? – она смело заглянула Кате в глаза.
Та равнодушно дернула плечом:
– Кто их знает? Может, я такая страшная.
– Ты?
Почему в голосе Лавренковой было столько искреннего изумления? Она что, сомневалась в Катином всемогуществе?