Мы с мамой и ее подругой Мэри Энн прибыли в Синанон вечером. Мне было шесть лет. Я страшно устала от долгой автобусной поездки. Всю жизнь я прожила в Лос-Анджелесе, и сельская местность, где мы очутились, была мне совершенно незнакома. Казалось, что я уехала откуда-то и попала в никуда.
Нас никто не встречал. Мы собрали скудный багаж и молча зашагали по усыпанной гравием дорожке, где не было машин. Мелкие камешки хрустели под ногами. Небо было затянуто серыми облаками и обесцвечивало все вокруг. Суровые хижины теснились вдоль дороги. Несколько минут мы шли между постройками, а затем дорога вывела нас в поле. Покатые холмы, покрытые сухой, хрупкой травой, напоминали грибы. Поселок был окружен плотными группами низкорослых деревьев.
Я держалась за мамину руку. Но мама была мне почти чужой. Я не видела ее больше двух лет. Я гостила в доме дяди, и вдруг мама и Мэри Энн забрали меня под покровом ночи. Втроем мы переночевали в каком-то жалком отеле в Санта-Монике, а рано утром сели на автобус «Синакрейсер», который направлялся в Марин. Мама говорила, что мы едем в Синанон.
Проселочная дорога сделала поворот. Я увидела двухэтажный дом под железной крышей и крепче вцепилась в мамину руку. Дом еще строился. Рабочие делали пристройку, но пока что она представляла собой лишь деревянный каркас. Вокруг теснились похожие домики. Мы вошли без стука, прошли коротким коридором и оказались в комнате безо всякой обстановки – лишь несколько больших кресел-мешков.
На полу, скрестив ноги, сидели восемь-девять детей и две женщины. Все они были похожи друг на друга, словно вырезанные из бумаги по шаблону. Бритые головы и одинаковая мешковатая одежда. Атмосфера ожидания становилась все более напряженной. Взгляды стали осмысленными, опущенные плечи распрямились. Все смотрели на нас.
Один ребенок поднялся, подошел ко мне и, не говоря ни слова, протянул руку, чтобы коснуться моих волос. Я отпрянула, но мама твердо вернула меня назад. Я замерла, а ребенок трогал мои волосы. Один за другим поднялись остальные. Они столпились вокруг меня и принялись трогать и гладить мои волосы. Кто-то крепко вцепился в меня, я вскрикнула от боли и попыталась освободиться. Мне впервые стало страшно.
На помощь пришла одна из женщин. Она оттеснила группу маленьких тел, отделила их от меня и шлепнула по маленьким ручкам.
– Ведите себя хорошо, – сказала она. – Если вы хотите коснуться волос Селены, нужно выстроиться в очередь. Каждый получит такую возможность.
Мне не хотелось, чтобы странные дети трогали мои волосы, но меня никто ни о чем не спросил. Никому не было дела до того, что я думаю. Странные дети (некоторые были явно недовольны таким порядком) покорно выстроились в очередь.
Мама протянула тому, кто стоял ближе всех, щетку для волос, которая оказалась в ее сумочке, хотя она была такой же бритой, как и остальные. Заполучив желанное оружие, ребенок начал яростно драть мои локоны – совсем не так осторожно, как мама. В автобусе, по пути в Марин, мама несколько раз расплетала и расчесывала мои волосы, пока я ела хлеб с морковью и изюмом. Я на несколько секунд сжалась, но тут пытка резко прекратилась. Женщина схватила ребенка за руку.
– Достаточно. Теперь отдай щетку Бекки.
Ритуал продолжался, пока все странные дети не смогли потрогать и расчесать мои волосы, словно я была их вещью. Мама и ее подруга одобрительно улыбались. Когда все кончилось, мама сказала:
– Теперь я должна идти. Вернусь позже.
До этого момента я чувствовала себя более-менее спокойно. Мама была рядом. Ее присутствие связывало меня с реальным миром, который мы оставили позади, но куда я непременно должна была вернуться. Мне не приходило в голову, что меня оставят с этими людьми. Я ухватилась за полу маминого жакета.
– Куда ты идешь?
Мама оторвала мои руки от жакета. Меня охватила паника.
– Это сюрприз, – ответила она.
С меня было довольно сюрпризов. Мама направилась к коридору. Мэри Энн следовала за ней. Во мне все напряглось. Я услышала, как открывается дверь, потом щелкнул замок, и я осталась с чужими детьми, которые таращились на мою слишком яркую одежду, с длинными, пышными волосами, которые наэлектризовались от долгого расчесывания.
Неловкое молчание нарушила одна из женщин, высокая и бледная, с круглым, лунообразным лицом. Она велела мне следовать за ней. Я замешкалась, и она погрозила мне пальцем. Через очередной коридор мы пришли в ванную. Она поставила меня перед длинным прямоугольным зеркалом, закрепленным над несколькими раковинами.
– Тебе очень повезло, – сказала она, стоя за мной и положив руки мне на плечи. – Не всем детям удается попасть в Синанон.
Я напряглась еще больше, но все же кивнула. Женщина была довольна. Она открыла ящик и достала ножницы. Я сразу же почувствовала, что сейчас произойдет что-то плохое. Когда же вернется мама?
– Ты хочешь быть ребенком Синанона? – Глаза женщины сузились, взглядом она буквально ощупывала мое тело.
Я с трудом кивнула, глядя, как она вооружается ножницами.
– Я рада, – сказала она и схватила прядь моих волос.
Я почувствовала холод лезвия, коснувшегося кожи головы. Женщина срезала мои темные густые локоны. Волосы падали на пол. Женщина орудовала ножницами очень быстро. Волосы сыпались по плечам и рукам, ложась ковром у моих ног.
– Я сделаю тебя красивой, – бормотала женщина. – Лысые девочки красивы.
От страха я потеряла голос. Я просто смотрела, как пышные пряди волос падают с моей головы. Женщина достала электрическую машинку и включила ее. Машинка застрекотала и завибрировала. Женщина провела ею по моей голове, оставляя полоску гладкой коричневой кожи. Через несколько минут я была совершенно лысой.
Из зеркала на меня смотрела совершенно другая маленькая девочка, девочка с очень маленькой головой на крупном теле. Глаза ее казались невероятно большими. Я стала такой же странной, как остальные. Я не хотела смотреть на свое отражение, но не могла отвести глаз. Женщина наклонилась ко мне. Глаза ее блестели. Позже я поняла, что это фанатический блеск.
– Посмотри, какая ты стала красивая.
Я знала, что она лжет, хочет, чтобы мне понравилось то, что она сделала. Я хотела спросить, зачем она это сделала, но не могла говорить. Я хотела сказать, что мне нужно домой, что передумала, что больше не хочу быть в Синаноне. Где же мама? Мысли мелькали, сменяя друг друга. Я чувствовала, что происходит что-то плохое. Но язык меня не слушался.
– Сегодня ты стала новым человеком, ребенком Синанона. Сегодня день твоего рождения, – сказала женщина.
Но это не мой день рождения. Мой день рождения в октябре!
– Сегодня день твоего рождения в Синаноне, – словно прочитав мои мысли, объяснила женщина. – Что скажешь?
Я не представляла, что она имеет в виду, что хочет услышать. Я просто молчала.
– Добро пожаловать, – сказала она, так и не дождавшись моего «спасибо».
Женщина улыбнулась, наблюдая за моей реакцией. Я скривила губы, подражая ей, и странная девочка в зеркале улыбнулась. Я не хотела быть ею и отвернулась.
Стряхнув с меня волосы и собрав их с пола, женщина снова взяла меня за руку и отвела к другим детям. Дети столпились вокруг меня.
– Кто будет ее подружкой? – спросил один из них.
– Пусть решает Тереза, – ответила женщина.
Вскоре, к моему облегчению, вернулась мама. Она несла коробку со всем, что необходимо для попкорна. Я сразу же бросилась к ней. Мама принялась охать и ахать, восторгаясь моим новым видом, хотя мне было безумно стыдно.
– Мы устроим праздник в честь твоего прихода к нам и нового дня рождения, – сказала мама, словно не замечая моего страха. – Но сначала я хочу познакомить тебя с моей близкой подругой. Это Софи. Она будет твоей подружкой.
Я смотрела на пухлого, пузатого ребенка с большой круглой головой и круглыми румяными щеками. Значит, это девочка. С того момента, как мама вернулась, та от нее не отходила. Я ощутила легкий укол ревности. Это я должна была быть рядом с мамой. Я была ее дочерью, а не эта девочка, похожая на мальчика, которая держала ее за руку. Круглыми глазами Софи следила за мной, еще теснее прижимаясь к маме, словно утверждая на нее свои права.
Мое молчание никого не волновало, потому что Софи тараторила без умолку. Даже если бы я захотела, то не смогла бы вставить ни слова. Мама была занята закусками, а Софи схватила меня за руку. Она улыбалась, и я увидела, что зубы у нее очень неровные – позже я узнала, что это из-за привычки сосать большой палец. Она притянула меня к себе и спросила:
– Хочешь помочь готовить попкорн?
Темные глаза ее блестели от возбуждения. Вся она напоминала мне хомяка, который когда-то был у моего двоюродного брата Джоуи.
Я взяла пакет с попкорном, и Софи тут же вырвала его из моих рук.
– Хочешь раскладывать попкорн? – Софи пристально смотрела на маму.
– Селена, почему бы тебе не принести масло, – предложила мама.
– Я принесу. – Софи оттолкнула меня и схватила бутылку. Я молча отошла в сторону.
Софи вернулась и взяла меня под руку.
– Я буду твоей лучшей подругой, – сообщила она мне, похлопывая меня по руке, словно в доказательство своих слов.
С недетской силой она потянула меня к стойке, где готовился попкорн. Каждый раз, когда я пыталась заговорить с мамой, Софи меня перебивала. Если я что-то говорила или спрашивала, Софи оказывалась рядом, передразнивая мои движения и манеры, повторяя каждое мое слово.
Через час я ее возненавидела. Фальшивая кривозубая улыбка и суетливо движущиеся пухлые руки меня раздражали. Я вырвалась из ее хватки с такой силой, что она отлетела назад.
– Оставь меня в покое!
Мне казалось, что я стала для Софи куклой, с которой она может делать что захочет. Мне хотелось вернуться домой. Вечная улыбка исчезла с лица Софи. Мамино же лицо омрачилось разочарованием.
– Я не хочу, чтобы она была моей подружкой. Пусть она оставит меня в покое.
К горлу подступили слезы. Я с трудом сдерживалась.
Плечи Софи опустились. Она переводила взгляд с меня на маму и на других детей, которые теперь, когда я стала такой же лысой, как и они, потеряли ко мне всякий интерес.
– Но Софи такая хорошая подружка, – сказала мама, присаживаясь перед нами на корточки и беря нас обеих за руки. – Она так хотела показать тебе все и объяснить, как все устроено. Очень ждала твоего приезда. Вы будете жить в одной комнате и скоро полюбите друг друга.
Я не хотела жить в одной комнате с Софи и не хотела быть красивой девочкой Синанона. Я с сомнением посмотрела на Софи. Мне казалось, что она хочет стать мною. Вряд ли мы сможем подружиться. Я уже решила, что ненавижу ее.
На следующий день меня снова привели в большую комнату, где прошлым вечером проходил наш странный праздник. Я села на складной металлический стул. Стулья образовывали круг. В комнате находились мама, еще двое взрослых и несколько детей.
– Мы будем играть в игру, – сказала женщина, которая брила мне голову. – Мы не пользуемся словами «мама», «папа», «мистер» и «миссис». Мы обращаемся друг к другу по именам. Я – Линда, а это Тереза. – Она указала на маму, которая спокойно сидела рядом. – Все понятно?
Я ничего не поняла, поэтому ничего не сказала.
– Это особая игра. Можете говорить что угодно. Любые слова. Если хотите, можете говорить «дерьмо» или «черт». Попробуйте. Произнесите эти слова.
Линда ждала.
Я тоже ждала.
– Попробуйте, – настаивала Линда, словно предлагая нам произнести детскую считалочку.
Я отрицательно покачала головой.
– Ты, наверное, очень злилась на маму за то, что она так надолго тебя оставила.
Я сжала руки на коленях, переплетя пальцы, чтобы скрыть свое смятение и подавленность.
– Мы все знаем, что ты злишься. – Линда свела брови, и над переносицей у нее появилась глубокая складка. – У нас не принято сдерживать гнев.
Я решила, что лучше промолчать – я совсем не понимала, о чем она говорит.
– Ну хорошо, установим очередь, – сдалась Линда и повернулась к маме. – Тереза, посмотри, что ты сделала с дочерью. Ты понимаешь, как сильно ты ее затрахала?
Мама отшатнулась, словно кто-то плеснул ей воды в лицо. Но тут же взяла себя в руки, губы ее скривились в улыбке. Я закусила губу и почувствовала вкус крови. Маленькие девочки не должны говорить такие слова. Когда я слышала их раньше, то сразу же зажимала рот ладонями. Я не могла вспомнить времени, когда не считала такие слова недопустимыми. А эта женщина, Линда, требовала, чтобы я говорила такое, за что дома меня заставили бы мыть рот с мылом.
Я молчала, и тогда заговорил другой ребенок:
– Прошлым вечером нам дали слишком мало чертова попкорна. Мне почти не досталось.
Эти слова словно разбудили всех. Другие дети тоже начали жаловаться, а потом обрушились друг на друга, припоминая старые проступки и разные ситуации. Они буквально кипели от ярости.
– Ах ты, дерьмовая голова! – кричал один ребенок.
– Я знаю, что это был ты!
– Ты украл мои деньги!
– В последний раз тебе говорю, не брал я твоих вонючих денег, идиот ты долбаный!
Дети принялись кричать и драться, чтобы быть услышанными. Несколько человек, как безумные, раскачивались на своих стульях. Один мальчик сжал руку в кулак и колотил ею по ладони, выкрикивая какие-то слова. Другой рычал, скаля мелкие молочные зубы.
Кто-то буквально визжал:
– Дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо!
Глаза этого ребенка, который сидел напротив, расширились, он впился в меня взглядом, лысая голова судорожно дергалась из стороны в сторону. Я не понимала, мальчик это или девочка.
– Дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо!
Я съежилась на своем стуле.
Линда наклонилась вперед.
– Тихо! – рявкнула она, но шум не прекратился. – Я сказала, тихо!
Крики понемногу стали стихать.
Повернувшись ко мне, Линда сделала жест рукой в сторону матери.
– Селена, что тебе хочется сказать Терезе? Хочешь рассказать ей, что чувствуешь из-за того, что она бросила тебя так надолго? Можешь сказать все, что хочешь. Скажи ей: «Черт с тобой!» Говори свободно.
Я покачала головой, съежилась и закрыла глаза, чтобы все это исчезло навсегда. Но ничего не исчезло. Другие дети снова начали кричать друг на друга. Через какое-то время они выбились из сил, и крики слегка утихли, но некоторые продолжали кричать о своих обидах. Другие дети внимательно их слушали и давали советы или высказывали свои обиды более разумно и спокойно. Но даже когда дети просто говорили, слова их были грубыми и непристойными.
Время от времени Линда их хвалила, а потом объявила, что игра закончена.
Я стояла рядом с другими, ноги у меня дрожали от выброса адреналина – мышцы буквально пульсировали. Дети стали обнимать и целовать друг друга или просто пожимали руки.
– Отличная игра! – повторяли они снова и снова.
Я не понимала, в какую игру мы играли, почему игра закончилась и кто победил. Мама обняла меня и тихо сказала, что я вела себя хорошо. Когда она меня отпустила, ко мне стали подходить другие дети. Они меня с чем-то поздравляли.
– Не волнуйся, – сказал один ребенок и пожал мне руку. – В следующий раз получится лучше.
За гулом детских голосов я расслышала пение. В комнату вошла женщина с небольшим круглым фруктовым пирогом. Лицо ее сияло улыбкой.
– Сегодня твой день рождения в Синаноне. Мы так рады, что ты теперь здесь, – сказала она.
Дети подхватили:
– Это твой день рождения в Синаноне. Ты провела здесь один день. Это твой день рождения. Ты вошла сюда через дверь. Селена! Селена! Мы желаем тебе много дней рождения!
Песня закончилась громким хлопаньем, свистом и смехом.
Я стояла среди хохочущих лысых людей и мечтала только об одном: оказаться дома. Я хотела к папе. Я хотела выйти и увидеть большие дома, кварталы, улицы с машинами, а не унылый пейзаж, видневшийся за раздвижными стеклянными дверями.
Я никогда не видела таких людей, как здесь: ни на улицах Комптона, ни в Инглвуде, ни по телевизору, ни в книгах. Пирог разрезали и раздали всем. Я попыталась осознать все то странное, что со мной произошло, но у меня не получалось. Я была такой же лысой, как все вокруг, в такой же мешковатой одежде. Я взяла бумажную тарелку, чтобы отметить несуществующий день рождения. И мне стало ясно, что придется здесь остаться.