Глава 3 Мари

Мари во все глаза смотрела на воздвигшуюся перед нею величественную усадьбу. Под ботиночками похрустывал жёсткий наст, и девочка переступила с ноги на ногу, покрепче прижав к груди сумку и куклу.

Двое полисменов беседовали с хозяином усадьбы – высоким и смуглокожим, с повязкой на одном глазу. Мари уже случалось видеть его прежде, в родительской часовой мастерской – из-под прилавка, куда девочка обычно забивалась поиграть с куклой, пока родители работали. Она и имя его много раз от них слышала – Дроссельмейер.

Но это было до пожара. Теперь и мастерская и её дом сгорели дотла, а вместе с ними и родители. Всю последнюю неделю перепуганная малышка проплакала, но сейчас слёзы у неё иссякли. Поиски ближайших родственников, к вящему прискорбию, окончились ничем, несмотря на все старания Скотленд-Ярда. Увы, Мари знала, что никакой родни у неё нет: она да родители – вот и вся её семья. Мама с папой днём трудились в часовой мастерской, а вечером возвращались в однокомнатную квартирку над нею. Но почему-то всякий раз, как кто-нибудь из полицейских предлагал отвезти девочку в сиротский приют, всплывало имя Дроссельмейера.

И теперь маленькая Мари в сопровождении двух констеблей стояла на заснеженном крыльце усадьбы Дроссельмейера, а до Рождества оставалось всего ничего. Что же теперь будет?

– Ужасная трагедия, просто ужасная, – говорил Дроссельмейер полисменам. – Но я не вполне понимаю. Родители девочки оставили её мне? Назначили меня опекуном?

– Ну, не совсем, – отозвался один из констеблей, приземистый толстячок, шумно сопя: нос его покраснел на холоде. – Просто ваше имя упоминается в их счетоводных книгах чуть ли не на каждой странице: сплошь Дроссельмейер да Дроссельмейер. Только книги и уцелели при пожаре, да вот ещё девчушка.

– Других зацепок у нас почитай что и не было, – подхватил второй констебль, высоченный, с тёмными усищами под стать чёрной фуражке. Он оглянулся на Мари, и девочка зарылась лицом в волосы куклы.

– Расскажи-ка ему всё то, что рассказывала нам, – велел высокий. Мари подняла глаза. Дыхание её клубилось над кукольной головой облачками белого пара. – Не бойся, – сказал констебль уже мягче. – Расскажи, что говорили тебе родители насчёт этих книг.

Мари сглотнула.

– Мама с папой сказали, что эти книги очень важные, – еле слышно прошептала она. – Когда мастерская загорелась, мы все выбежали наружу. Папа отдал мне книги. Велел сберечь их для господина Дроссельмейера. А потом мама с папой снова кинулись в дом: они пытались потушить пожар. – Девочка не стала рассказывать, как ещё до приезда пожарных обрушилась крыша и погребла под собой её родителей.

– Родственников у неё нет, – объяснил высокий полицейский. – Её родители, по-видимому, жили очень замкнуто, и почти всё их добро погибло в огне. Но девочка упомянула о том, что вы их знали, и, учитывая ваше… гм… положение, мы решили, что стоит проверить…

– …не возьму ли я её на своё попечение? – уточнил Дроссельмейер.

– Кхм… да. – Полисмен откашлялся. – Мы бы с вами ещё раньше связались. Но ваш камердинер сообщил, что вы уехали в экспедицию до самого Рождества.

– Ужасно, просто ужасно, – снова пробормотал Дроссельмейер скрипучим голосом. – Такая трагедия! Я много лет пользовался услугами их мастерской. – Старик полистал счетоводную книгу. – Мастер, бывало, говорил, что только благодаря таким заказчикам, как я, которые ценят красоту старых механизмов, его мастерская и продолжает работать в нынешнем изменчивом мире.

– То есть вы были близкими друзьями? – гнул своё высокий констебль.

– Да, можно сказать и так, – отозвался Дроссельмейер. – Родители девочки были куда более сведущи в своём деле, нежели большинство их собратьев по профессии. И только у них в мастерской – в одном-единственном месте во всём Лондоне – продавались инструменты, необходимые для моих изобретений.

– Ах, значит, вы изобретатель? – хихикнул краснощёкий полисмен. – И что же вы там такое создаёте в стенах своего замка? Какого-нибудь монстра под стать Виктору Франкенштейну?

Дроссельмейер недовольно покосился на него:

– Я действительно был очень привязан к родителям Мари. Я даже работал вместе с её отцом над несколькими общими проектами. Но ребёнок… мне никогда даже в голову не приходило… У неё в самом деле никого больше нет?

Мари с интересом прислушивалась к разговору. Дроссельмейер устремил на неё единственный, не закрытый повязкой глаз, и девочка уткнулась лицом в сумку и ещё крепче прижала к себе куклу.

– А что с ней будет, – спросил Дроссельмейер, – если родственники так и не отыщутся?

– О «если» речи не идёт, – шмыгнул носом краснощёкий констебль. – Мы уже всё перепробовали и всё обыскали. Ей прямая дорога в приют.

– Говорите тише, – укорил Дроссельмейер. – Она же не глухая.

– Да какая разница, – отозвался высокий констебль, чуть понизив голос. – Реджинальд прав. Вы были нашей последней зацепкой. Скотленд-Ярд больше не может её содержать. Мы сдадим её в приют ещё до ночи. – Он оглянулся на Мари и вздохнул. – Жалко, конечно. Терпеть не могу такого рода задания в это время года. Грустно, ужасно грустно. – Он поманил Мари рукой: – Пойдём, детка. Полезай-ка обратно в карету.

Плечи девочки поникли. Что такое сиротский приют, она не знала, но, судя по выражению лиц полисменов, наверняка ничего хорошего её там не ждёт. Она побрела назад по глубокому хрусткому снегу; ботиночки её разъезжались на обледеневшей дорожке. Проходя мимо Дроссельмейера, она поскользнулась и упала прямо в сугроб. Мороз пробирал насквозь даже сквозь плотные чулочки.

– Осторожно, дитя. – Дроссельмейер помог ей подняться на ноги. – Кости починить куда труднее, чем механизмы. – В глаза ему блеснул металл: из сумки свисали карманные часы. На их оборотной стороне красовалась гравировка: витиеватая буква «Д».

Дроссельмейер взял часы в руки, осторожно открыл крышку и рассмотрел неподвижные крохотные стрелки внутри.

– Я помню, как подарил эти часы твоему отцу, – сказал он. – В благодарность за помощь при починке старинных стоячих часов – ох и возни же с ними было!

Дроссельмейер внимательно глядел в глаза девочке. Мари, сама не ведая почему, не отвела взгляда. Отчего-то у неё вдруг сделалось спокойно на душе. В конце концов, Дроссельмейер – последний, кто хорошо знал её родителей. Наверное, он подумал о том же.

Старик завёл карманные часы и вернул их Мари. А затем взял её крохотную ладошку в свою широкую, надёжную руку.

– Да идём уже! – раздражённо буркнул констебль Реджинальд. – Карета ждёт.

– В том нет нужды, – обронил Дроссельмейер, не выпуская ручонки девочки.

– Но я же вам объяснил, – настаивал высокий констебль. – Мы больше не можем держать её в Скотленд-Ярде.

– Ну что ж, – Дроссельмейер приветливо улыбнулся Мари. – Значит, её новый дом будет здесь.



Минуло несколько дней, и настало рождественское утро. Маленькая Мари, в простеньком, но милом рождественском платьице, сидела за завтраком и за обе щеки уплетала овсянку. Молочную, с пылу с жару, прямо как у мамы.

– Не набрасывайся так на еду, а то живот разболится! – пожурила кухарка. – Тебя что, родители вообще не кормили?

– Кормили, – тихо отозвалась Мари. – Но они умерли.

Кухарка тут же смягчилась.

– Прости, детка, – вздохнула она. – Не хотела тебе напоминать, тем паче в рождественское-то утро! Вот, угощайся. – И она поставила на стол перед Мари целую корзинку ещё тёплого имбирного печенья.

Девочка так и просияла.

– Это я на вечер напекла, – объяснила кухарка. – Но чего страшного-то, если девчушка и сгрызёт штучку-другую? Только смотри всю корзинку не съешь, а то станешь похожей на маленькую сахарную сливу!

– Так зовут мою куклу. – Мари гордо показала кухарке свою фарфоровую красавицу. Даже сейчас, за столом, девочка держала куклу на коленях. Мари не выпускала её из рук с тех пор, как оказалась в усадьбе. Этот чудесный подарок девочка получила от родителей на прошлое Рождество – и уж конечно обошёлся он им куда дороже, чем небогатые часовщики могли позволить себе потратить на детскую игрушку. Для Мари кукла стала драгоценнейшим сокровищем.

– Какое милое имечко, – улыбнулась кухарка. – Как только доешь, ступай в библиотеку. Господин Дроссельмейер тебя ждёт.

Покончив с двумя порциями овсянки и в охотку угостившись имбирным печеньем, Мари в сопровождении дворецкого поднялась по лестнице в огромную библиотеку усадьбы Дроссельмейера. Даже рядом с дворецким девочка чувствовала себя маленькой и одинокой на фоне окружающего её грандиозного великолепия. Она в жизни не видала такого громадного и роскошного дома: даже вообразить не могла, что подобные дворцы существуют наяву, не в сказках. Широкие лестницы устилали узорчатые ковровые дорожки, а над ними горели массивные люстры – по меньшей мере на сотню газовых рожков каждая. Обои на стенах – и те повергали в изумление. До сих пор Мари по большей части пряталась в своей комнатке, читая и перечитывая несколько сказок, найденных для неё в библиотеке. Вся прислуга обращалась с девочкой очень ласково: ей помогли найти одежду по размеру – для такой-то худышки! – и застелили мягкую, уютную кроватку. Мари была бесконечно благодарна судьбе, что не попала в сиротский приют, – но всё, что она видела вокруг, казалось ей ненастоящим. Её комнатка, усадьба, слуги, да и сам Дроссельмейер – всё это казалось иллюзией, которая вот-вот развеется. Даже в постельке, под подоткнутым одеяльцем, куда заботливо подкладывали грелку, чтобы девочке не пришлось разжигать огонь в камине, Мари поневоле чувствовала себя как-то потерянно. Единственной её связью с реальностью оставалась кукла – и ещё сказки, которые она перечитывала снова и снова – точно так же, как когда-то их читала ей мама. Они-то, по крайней мере, остались знакомыми и родными. А всё прочее в этой новой жизни казалось… таким чужим. Разве здесь место такой крохе, как она, – дочке обыкновенного часовщика, у которой ничегошеньки-то в мире не осталось?

Дроссельмейера Мари почти не видела с тех самых пор, как он заявил констеблям, что оставляет девочку при себе. От слуг она знала: господин Дроссельмейер много путешествует, ездит в экспедиции по всему миру. Но на праздники он вернулся в усадьбу и, как сказали девочке, днюет и ночует в месте под названием «мастерская». Родители Мари говорили, что господин Дроссельмейер изобретатель. Интересно, а что такое он изобретает?

И тут, словно волшебный ответ на невысказанный вопрос, утром – рождественским утром! – под дверью девочки обнаружилось одно такое изобретение. В дверь тихонько постучали – осторожно поскреблись, Мари едва не пропустила этот еле уловимый звук мимо ушей. Исполненная любопытства, она подкралась к двери, приоткрыла её – совсем чуть-чуть! – и выглянула в щёлочку.

В коридоре не было ни души, зато на полу лежало блестящее металлическое яйцо. По металлу вилась прихотливая гравировка – завитки и узоры, а в самой серёдке красовался замочек в форме шестиконечной звезды. Видимо, какое-то хитроумное устройство. Красной бархатной лентой к яйцу крепилась записка, в которой затейливым, витиеватым почерком было выведено: «Подарок для Мари. Счастливого Рождества!»

Девочка удивилась сюрпризу, гадая, что бы это значило.

И тут в коридоре послышались знакомые шаркающие шаги кухарки. Каждое утро она приходила узнать, достанет ли у Мари храбрости спуститься позавтракать в столовую. И впервые любопытство возобладало над страхом: девочка отважилась переступить порог комнаты.

И вот теперь Мари прошла сквозь гигантские двойные двери в библиотеку, осторожно неся в ладонях яйцо, а под мышкой – куклу. Дроссельмейер с книгой в руках устроился в кресле, обитом тафтинговой тканью. На спинке сидела крупная птица – сова, наверное? Дворецкий с поклоном вышел.

– А, малютка Мари! – Дроссельмейер захлопнул книгу. – Позволь мне первым пожелать тебе счастливого Рождества.

– Счастливого Рождества, сэр, – застенчиво пролепетала Мари. – Но меня уже поздравила кухарка.

– Ну, значит, я буду вторым, – улыбнулся Дроссельмейер.

– Ещё меня поздравил дворецкий, – уточнила Мари.

Дроссельмейер усмехнулся:

– Что ж, тогда будем надеяться, что Рождество и впрямь принесёт тебе много счастья. Вижу, ты нашла свой подарок?

Мари протянула ему яйцо.

– Нашла, – подтвердила она. – Большое спасибо, сэр. Но что это?

– Всё разъяснится в своё время, – заверил Дроссельмейер, лукаво подмигнув единственным глазом. – Но перво-наперво дай-ка я на тебя посмотрю. Ну надо же, я тебя едва узнал! Какое милое рождественское платьице подобрала для тебя миссис Розмунд! Неужели это та самая дочка часовщика, которая, как мне помнится, всё пряталась под прилавком?

– Да, это я, сэр, – пискнула Мари.

– Слуги хорошо о тебе заботятся? – спросил Дроссельмейер.

– Да, сэр, – кивнула Мари. И крепко прижала к груди куклу. – Спасибо, сэр.

– Ну полно тебе! – фыркнул Дроссельмейер. – Неужели я выгляжу таким стариканом, чтобы каждый раз обращаться ко мне не иначе как «сэр»?

Мари молча переминалась с ноги на ногу. Дроссельмейер снова рассмеялся:

– На последний вопрос отвечать не обязательно. Но раз уж ты теперь живёшь здесь, надо бы нам перейти на какое-нибудь менее церемонное обращение. Ты согласна?

– Да, сэр, ой… то есть я могла бы называть вас «господин Дроссельмейер», – пробормотала Мари.

Дроссельмейер покачал головой:

– Нет, так не пойдёт. Давай-ка подумаем. Я сотрудничал с твоим отцом, был, можно сказать, его деловым партнёром. Собратом по профессии. По-моему, обращение «дядя» будет очень даже уместным. Как оно тебе?

Мари не сдержала улыбки при мысли о том, что Дроссельмейер, «собрат по профессии» её отца, таким образом, становится ей почти родственником.

– Дядя Дроссельмейер… Мне нравится!

– Вот и славно! – Дроссельмейер сцепил пальцы. – Ну что, малютка Мари, ты тут понемногу обживаешься?

– Да, сэр… дядя, – тут же поправилась Мари. – Дом у вас ужасно большой.

– В самом деле? – Дроссельмейер обвёл взглядом библиотеку. – Я тут сижу в четырёх стенах безвылазно. Сдаётся мне, я и сам по усадьбе давным-давно не прохаживался.

– Вот и я всё прячусь у себя в комнате, – призналась Мари. – Я… я боюсь потеряться.

Дроссельмейер удручённо наклонил голову.

– Ты не потеряешься, детка, – заверил он. – Миссис Розмунд говорила, тебя невозможно оторвать от твоих книжек. Мне страшно жаль, что я уделял тебе так мало времени с тех пор, как ты здесь появилась. Я ведь всегда по уши в работе, и… боюсь, что это всё для меня внове. Я, понимаешь ли, никогда не был отцом. Слишком много путешествовал – а вот на то, чтобы создать семью, времени как-то и не нашлось. Наверное, тебе здесь тоже непривычно, совсем не так, как дома.

– Да, – тихо отозвалась Мари. – Непривычно.

Дроссельмейер сочувственно поглядел на девочку:

– И наверное, тебе очень грустно.

Глаза у Мари защипало от слёз. С тех пор как погибли её родители, о её чувствах вообще никто не задумывался. Вокруг неё шушукались да перешёптывались, и все эти разговоры заканчивались фразой «Бедное дитя!». Все говорили о ней – но не с ней. Вплоть до сего момента.

– Я ужасно скучаю по маме и папе, – тихо произнесла девочка.

И она уткнулась в плечо Дроссельмейеру, заливая его костюм слезами. Впрочем, старик, похоже, совсем не возражал.

– Я понимаю, как тебе тяжело. – Он погладил девочку по волосам. – Но ты справишься. Обещаю.

– Правда? – всхлипнула Мари.

– Ну конечно, – кивнул Дроссельмейер. – Пойдём, я хочу тебе кое-что показать.

Он протянул девочке руку, и Мари последовала за ним сквозь ещё одни двойные двери в мастерскую. Переступила порог – и задохнулась от удивления. Просторную, похожую на пещеру комнату от пола до потолка загромождали стрекочущие и тикающие механизмы и невиданные устройства.

– Ты только посмотри! – прошептала девочка кукле. – Мы словно попали внутрь какой-то машины!

Дроссельмейер повёл её в угол комнаты, где высились богато украшенные, раззолочённые стоячие часы. Мари уставилась на них во все глаза. Даже будучи дочкой часовщика, она в жизни не видывала ничего подобного. Верхняя часть корпуса походила на глобус, на кракелированном стекле располагались крупные цифры. Нижнее отделение было полым: сквозь обрамлённые позолотой окошечки просматривался часовой механизм. Там, внутри, крутились колёсики и шестерёнки; тяжёлые удары отмечали ход времени. А на месте маятника красовалась изящная женская статуэтка в пышной юбке – вся из чистого золота. Вдоль подола юбки была проделана прорезь – сквозь неё выглядывали ещё более мелкие фигурки. Они вращались по кругу на миниатюрной карусели, и, по мере того как тикали секунды, каждая со щелчком передвигалась на шаг дальше. Они напомнили девочке крохотных толстопузых матрёшек.

– Знаешь, что это такое? – спросил Дроссельмейер.

– Часы, – отозвалась Мари.

Дроссельмейер кивнул:

– Верно, часы, но не простые. Я в жизни не встречал такого головоломного, такого замысловатого и каверзного механизма. Именно эти часы мне помог починить твой папа.

– Мой папа?! – воскликнула Мари.

– Да, – кивнул Дроссельмейер. – Никто во всём Лондоне так и не сумел их наладить, но у твоего папы были золотые руки. Я понятия не имею, откуда эти часы взялись – когда я обосновался в усадьбе, они тут уже стояли. У меня не получалось привести механизм в движение, сколько я ни пытался. Но твой папа не сдавался. Он бился над этими часами неделю за неделей, пока наконец они не заработали – и, как видишь, работают по сей день.

Дроссельмейер опустился перед Мари на колени и положил ладони ей на плечи.

– Ты очень похожа на отца, – сказал он. – На обоих своих родителей. Только очень храбрая и сильная девочка справилась бы с такой бедой. Ты ведь не сдашься – ради них? И ради меня?

Мари всхлипнула – и кивнула.

– Вот и молодчина. – Дроссельмейер ласково утёр слёзы с её щёк. – А теперь полно плакать. Нынче Рождество. А в день Рождества полагается веселиться и радоваться. И ещё – дарить подарки. – Дроссельмейер взял с верстака блестящий ключик, вручил его Мари и указал на замочек в форме звезды. – Боюсь, единственные подарки, которые я умею делать, – это разные механические штуковины, – признался он. – Но надеюсь, тебе понравится. Счастливого Рождества.

Мари осторожно повернула ключик в замке и бережно открыла ларчик.

– Ох! – воскликнула она.

Внутри обнаружился крохотный механизм: весь покрытый бугорками цилиндр в окружении миниатюрных шестерёнок. Шестерёнки пришли в движение; цилиндр медленно стал вращаться. Металлические зубчики один за другим задевали выступы на цилиндре, расположенные строго в определённых местах, – и рождалась похожая на перезвон колокольчиков мелодия.

– Да это же музыкальная шкатулка! – обрадовалась Мари. Шкатулка наигрывала песенку, да такую милую, что девочка себя не помнила от восторга. – Это вы сами смастерили? Для меня?

– Именно, – подмигнул Дроссельмейер. – Твой папа однажды сказал мне, что каждый поршень, каждый клапан и каждое вращающееся колёсико рассказывают мастеру свою собственную историю. А я хочу, чтобы эта музыкальная шкатулка напоминала тебе о родителях, маленькая Мари. Они тебя очень-очень любили. И ты, слушая эту песенку, помни: их любовь по-прежнему живёт в тебе.

Мари порывисто обняла Дроссельмейера – крепко-крепко.

– Спасибо, – прошептала она.

Старик потрепал её по волосам.

– Не бог весть что, – вздохнул он. – Но всегда пожалуйста!

Мари благоговейно разглядывала музыкальную шкатулку. Какая красивая – просто чудо! И ещё более затейливая, чем любые часы, большие и маленькие, над которыми работали в мастерской её родители.

– Ах, если бы я тоже умела мастерить такие вещицы! А вы меня научите? – спросила девочка с надеждой.

– В чём в чём, а уж в этом-то я разбираюсь неплохо, – отозвался Дроссельмейер. – Ты хочешь научиться изобретательству?

Мари энергично закивала:

– Ужасно, ужасно хочу!

– Значит, научишься, – заверил Дроссельмейер.

Мари просияла и оглядела мастерскую со всеми её вращающимися колёсиками и тикающими устройствами. Девочке казалось, что всё это магия, не иначе.

И этой магией она твёрдо вознамерилась овладеть.

Загрузка...