Высокая, вровень забору, голубая калитка со скрипом отворилась, и навстречу Перовым спешно вышла пожилая, немного полная, невысокая женщина шестидесяти пяти лет, с собранными в пучок седыми волосами, одетая в простое цветастое платье с теплой кофтой поверх него. На ногах – хлопковые чулки, вязаные носки и галоши. Она прослезилась, увидев долгожданных гостей, и первым делом направилась к Наде.
– Бабушка! – внучка бросилась в раскрытые для объятия руки.
– Здравствуй, золотце, – бабушка, потянувшись на цыпочках, поцеловала девушку в лоб, и ее морщинистое лицо просияло радостью. – Как выросла, моя красавица!
– Здравствуйте, мама, – сказала Лариса Андреевна. Она улыбнулась свекрови, словно минуту назад не было никакого конфуза с Масловым. – Как вы себя чувствуете?
– Все хорошо, милая, проходите в дом, – ответила Антонина Михайловна, погладив подошедшую невестку по плечу. – Ну, как добрались? Вас подвезли?
– Э! – Иван Анатольевич в сердцах махнул рукой, все еще злой на старого знакомого. – Привет, мама! – он взял по чемодану в каждую руку, быстро подошел к матери и на ходу чмокнул ее в пухлую щеку. – Как ты? – и, не дожидаясь ответа, направился к воротам.
Антонина Михайловна всплеснула руками и со вздохом улыбнулась Ларисе Андреевне, все еще стоявшей рядом.
– Вот так вот с сыновьями! Ни здрасьте тебе, ни до свидания. Ладно хоть невестка хорошая попалась!
Словно в подтверждение ее слов, Паша лишь кивком головы поздоровался с бабушкой и последовал за отцом с оставшимся багажом.
– Ну что вы, мама, это мне повезло с вами! – ответила Лариса Андреевна, смущенно опуская глаза.
– Да, бабуль! Ты у нас мировая тетенька! – Надя снова прижалась к бабушке. – Если бы не ты, я бы, скорее, повесилась, чем сюда приехала!
Еще немного пообнимавшись, женская половина семейства Перовых вошла во двор. Вечерние сумерки бесшумно затаились мягкими тенями в дальних углах у ограды и калитки в сад. В глубине большого двора, засаженного вдоль забора цветами, виднелись дощатый сарай, в котором когда-то жила корова, затем куры, а сегодня это была кладовка, и новая бревенчатая баня. За садовой калиткой возвышалось неопределенной формы строение – импровизированный летний душ с бочкой наверху, где собиралась в ненастье и нагревалась под солнцем дождевая вода. Тихо и умиротворяюще было вокруг. Откуда-то из сарая послышалось пение сверчка, и грусть неожиданной волной нахлынула на Надю. Вот как выглядит ее нерадостное будущее. Вот где похоронит свои молодые годы городская девчонка. Вот где скиснет и сгниет ее юность, а Роберт об этом даже и не знает. Хотя – Надя безрадостно хмыкнула пришедшей на ум мысли – если и узнает, то ничего не сделает. Он просто найдет себе другую девушку. Красивую, веселую, а главное – городскую.
Пройдя во входную дверь, Надя оказалась в темных сенях. На полу в ряд стояли шлепанцы и галоши, а на прибитых к стене гвоздях висели садовые халаты, плащ, куртка в заплатках – все, что бабушка использовала для работы в огороде. Из сеней тяжелая деревянная дверь вела в просторную прихожую, из которой в разные стороны выходили двери: налево – в зал, прямо – в две спальни, направо – на кухню, откуда вкусно пахло выпечкой, и доносились звуки радио. После долгого пути и по-вечернему прохладной улицы приятно было оказаться в теплом и уютном доме.
– Паша, ты, как всегда, в зал, – сказала Антонина Михайловна, пропуская детей вперед, – диван в твоем распоряжении.
В комнате царила идеальная чистота. Белые тюлевые занавески легкой вуалью покрывали окна, старинная мебель была расставлена по периметру вокруг большого прямоугольного коричневого в цветочек ковра. На журнальном столике между двумя креслами выстроились семейные фотографии в рамочках, рядом стоял темный бархатный диван, напротив которого, на простой деревянной тумбочке с одной дверцей, восседал пузатый телевизор. Над ним, на стене между окнами, висела свадебная черно-белая фотография молодых Антонины Михайловны и ее покойного мужа Анатолия Павловича.
Паша поставил свой чемодан в угол между шкафом со сплошными дверцами и «стенкой», в которой за стеклянными дверцами аккуратно хранились сверкающие чистотой чайные сервизы и наборы хрустальных бокалов и салатниц различной величины, и с разбегу прыгнул на диван. Затем нашарил пульт и включил телевизор. На экране возникла молодая симпатичная женщина, передающая вечерние новости. Бабушка с добродушной укоризной взглянула на внука, как на несмышленого щенка, вбежавшего в дом с грязными лапами после прогулки в дождливый день.
– Как же твои экзамены, Павлик? – спросила она.
– Фигня, осенью пересдам, – ответил Паша, пожав плечами.
– И отец тебе позволил? – Антонина Михайловна перевела полный сомнения взгляд на Ларису Андреевну.
– А у него выбора не было. Мы же с квартиры съехали, а в общагу на две недели меня никто не поселит. Если только зайцем у друзей приютиться. Короче, ба, не парься, сдам я, – Паша беззаботно подмигнул бабушке, на что она лишь развела руками.
Иван Анатольевич отнес чемоданы в спальню и вслед за всеми вошел в зал. Не говоря ни слова, он направился к окнам и резкими движениями поправил занавески. Затем отступил на пару шагов и, придирчиво осмотрев их, разгладил рукой, выравнивая, и вернулся к остальным.
– Сойдите с ковра, – сказал он командным голосом матери, жене и дочери.
Надя закатила глаза, понимая, что значит этот приказ, а Лариса Андреевна и Антонина Михайловна молча повиновались. Иван Анатольевич тут же с серьезным лицом наклонился и потянул ковер на себя.
– Вот так-то лучше, – сказал он сам себе, удостоверившись, что край ковра расположен точно параллельно половицам и, довольный, провел рукой по волосам.
– Ты опять за свое? – спросила Антонина Михайловна, покачав головой. Однако в ее голосе не было упрека. – Идемте-ка лучше ужинать.
Поздно вечером, когда мужская половина семейства Перовых, наевшись домашних пирогов с капустой и напившись горячего душистого чая, развалилась на диване перед телевизором, а Антонина Михайловна и Лариса Андреевна прибирали на кухне, Надя надела легкую куртку и вышла во двор. Было свежо, тихо и темно. В окнах соседнего дома горел свет, лишь немного развеивая мрак вокруг; у сарая притаились жуткие черные тени, а в сторону бани и смотреть не хотелось – настолько было страшно. На заборе у ворот, сверкая глазами, сидела кошка непонятного из-за кромешной темноты цвета и спокойно смотрела на девушку.
– Кис-кис, – позвала ее Надя. Наличие живой души рядом немного успокоило ее.
Кошка безразлично отвернулась. Надя сунула руки в карманы, глубоко вздохнула и запрокинула голову к небу. Каким волшебным оно казалось отсюда. Совсем не таким, как в городе, если не считать того вечера, когда они лежали с Робертом на тротуаре в центре Казани в их первое свидание. Свободное от газа и пыли, деревенское небо завораживало, манило своей глубиной. Оно как будто бы даже пахло ночными фиалками и на ощупь было густым и прохладным. Что, если и Роберт сейчас смотрит в небо? Видит ли он ту же звезду, что и она? Вот бы узнать, чем вообще он сейчас занят.
– Не помешаю? – Антонина Михайловна тронула внучку за плечо.
Надя от неожиданности вздрогнула.
– Ба, это ты! – она обернулась к бабушке. Та стояла совсем рядом, накинув пуховую шаль на плечи. – Конечно нет, как ты можешь помешать?
– Надюш, я хотела поговорить с тобой, – голос Антонины Михайловны звучал очень мягко, но уверенно.
– О чем? – Надя смутилась под пристальным взглядом бывшей учительницы: она словно бы сейчас стояла у школьной доски и с трепетом ожидала каверзного вопроса.
– Давай присядем на скамейку, – предложила Антонина Михайловна и с упоением вдохнула ночной прохладный воздух, – уж больно вечер хорош!
– Кому как, – девушка пожала плечами.
Минутное волнение отпустило Надю так же быстро, как и охватило, и бабушка с внучкой, пройдя по неосвещенной тропинке, вышли за ворота. У забора стояла простая деревянная скамья на двух поленьях. Невдалеке горел единственный на несколько домов фонарь, чей свет едва рассеивал мрак вокруг, а дальше лежала кромешная тьма, разгоняемая дальше по улице таким же одиноким тусклым фонарем. Глушь и тишь, скука смертная, и только желтые квадраты окон да голоса гуляющей молодежи вдали говорили о том, что здесь все же живут люди.
Надя присела на скамью и поджала ноги. Сквозь тонкие джинсы ощущалась прохладная поверхность доски. Антонина Михайловна уселась рядом. С минуту обе молчали, одна – в сердцах ругая судьбу за злую шутку, другая – наслаждаясь тишиной.
– Ну, что, солнце, как дела? – вкрадчиво спросила пожилая женщина.
– Какие уж там дела, – Надя тяжело вздохнула. – Закончилась моя жизнь, так и не начавшись.
– Вот как? – медленно произнесла бабушка и с пониманием кивнула. – Что же теперь будешь делать до восьмидесяти лет?
Надя посмотрела на Антонину Михайловну, желая упрекнуть ее за неуместную шутку, но та выглядела совершенно серьезной.
– Бабушка, ты не понимаешь…
– Куда уж мне!
– Я серьезно, бабуль.
– Ну, надо думать. Ты лучше расскажи, что случилось, а там посмотрим, понимаю я или нет.
Надя сплела длинные пальцы между собой в причудливую буклю и закусила губу. Единственным, что волновало ее все эти дни, было расставание с Робертом, но после вопроса, заданного бабушкой, она поняла, что не хочет говорить об этом. Зато перед глазами возникла семья, их холодность по отношению друг к другу, непонимание, и жгучая горечь объяла сердце.
– Бабуль, скажи, всегда будет так больно? – Надя сжалась, скрестив руки на груди, словно от холода.
– Смотря как больно.
Надя взглянула на бабушку пронзительными, кажущимися совершенно черными в темноте глазами. Точно такими же, как у отца, отличавшимися лишь отсутствием очков.
– Ну так, что внутри все сжимается, и кажется, что вот еще чуть-чуть – и умрешь.
– Нет, солнце, со временем ты научишься относиться ко всему спокойнее, – Антонина Михайловна обняла Надю за плечи и только тут заметила, как та дрожит.
– Иногда мне кажется, что ты одна на всем свете меня понимаешь, – Надя прижалась к бабушке и положила голову ей на плечо. – Если бы не ты, я предпочла бы вырасти в детдоме.
– Что ты такое говоришь, Надя? – Антонина Михайловна слегка тряхнула ее за плечи. – Вот тут уж ты сама не понимаешь, чего болтаешь!
– А что, разве ты не видишь? Они же совершенно сухие! Я трачу столько сил на то, чтобы докричаться до них!
– Ну, иногда нужно гораздо больше сил, чтобы промолчать, как ты считаешь?
– Ух, бабушка, тебя не переспоришь, – Надя отвернулась, закусив губу, но через мгновение снова взглянула на женщину. – Они же не умеют любить. Маме вообще все равно, где я и что делаю. Папу, кроме ровных занавесок и чистых окон, больше ничего не волнует. А про Пашку я вообще молчу. Повезло же с таким чурбаном в одной семье родиться!
– Ты ошибаешься, Надя, – Антонина Михайловна прислонилась спиной к забору. – Если они не похожи на тебя, это не значит, что они тебя не любят. Просто не могут это показать так, как тебе этого хотелось бы. Не осуждай их. Ты же не знаешь, что привело их к тому, какие они теперь.
– Так почему они мне не говорят об этом? Я же готова их выслушать! Но у нас дома всегда говорят либо о еде, либо о погоде. Ну, или папа рассуждает о политике и несправедливости мира, – она сделала жест рукой, словно оратор перед публикой, и состроила серьезную гримасу. – А мама молчит и смотрит в пол. Как будто у них внутри все сгнило и вообще никаких эмоций не осталось!
– Не всем легко открыть свою душу, Наденька. Тем более, своему ребенку. Кому хочется выглядеть слабым в глазах того, кто сам меньше и слабее? И ты поймешь все это в свое время.
– Сомневаюсь, – ответила Надя и, опустив глаза, стала ковырять шлепанцами землю под скамейкой. – В другой жизни, наверно. А в этой мне суждено сгинуть в этой дыре.
– Какая же это дыра? – наигранно возмутилась бабушка. – Мы здесь с твоим дедом столько лет прожили рука об руку и были очень счастливы, между прочим. Знаешь такую пословицу? Не место красит человека, а человек – место, – она запрокинула голову и мечтательно посмотрела на небо. – Люблю эту тишину! И твой дед Толя, земля ему пухом, тоже любил. Помню, он часто повторял, что черпает силы и энергию от земли. Мол, стоит только дотронуться или встать босой ногой, как тут же усталость как рукой снимает и хочется жить. А вот город, наоборот, обесточивает. Ни тишины там тебе, ни чистого воздуха. Одна беготня, да усталые лица вокруг.
– Да здесь же скучно до тошноты! А в городе столько всего! Вышла из дома – и одни развлечения вокруг. Не надо в огороде батрачить, все в магазине можно купить и не париться.
– Скучно, потому что хочется всего и сразу. А когда этого нет, начинаешь страдать. Но запомни, Надя, душа не в развлечениях развивается, а в труде.
– Ба, ну какая душа? – перебила бабушку Надя. – Вот стану старой, подумаю о ней. Мне же всего четырнадцать! Мне нужны развлечения! Или ты хочешь меня в монастырь загнать, нацепить черное платье до пола и платок на голову? – Надя неожиданно рассмеялась, представив себя в новом образе.
– Ну, уж нет, – Антонина Михайловна замотала головой и тоже засмеялась. – Тем более лето на дворе. Будут тебе и развлечения и приключения, вот увидишь!
– Приключения? – Надя хмыкнула. – Ну, это ты загнула, конечно.
– А что? У нас здесь много молодежи. Кто-то на лето приезжает, да и своих полно. Ко мне всю зиму ходят ребята по математике заниматься. Мне и на пенсии отдохнуть времени нет.
– Так ты тут подрабатываешь втихаря? – Надя шутливо ткнула бабушку локтем в бок.
– Надь, честное слово, обижусь! – Антонина Михайловна так же шутливо нахмурила брови. – Бесплатно ходят. Я ж одна тут. Вы далеко. А с ними у меня смысл жизни появляется. И голову в строю держать помогает. Глядишь, старческого маразма не будет, – она улыбнулась. Затем неожиданно серьезно добавила: – Нам с твоим дедом Бог одного только Ваню дал, а я все мечтала о четверых. Но не вышло. Так что любым детям: своим, чужим, дверь всегда открыта, – женщина грустно вздохнула и перевела затуманенный взгляд на мотыльков, кружащихся в свете уличного фонаря.
Надя мельком взглянула на бабушку и по печальным, задумчивым глазам поняла, что та мыслями унеслась далеко в прошлое, в те времена, когда муж ее, любимый Анатолий, был жив. Они дружили с малых лет. Парнем и девушкой гуляли за ручку, бегали купаться на реку. А потом Анатолия забрали в армию. Он служил под Казанью, а Антонина его ждала. Потом они поженились, а когда родился Иван, переехали в Ульяновск. Там прожили довольно долго. А оттуда по долгу службы Анатолия переехали в Казань. Антонина во всем поддерживала мужа, была ему верной попутчицей и другом. Работала то в одной, то в другой школе учительницей математики. По законам военной службы Анатолий рано вышел на пенсию, и они вернулись в родное Абдулково. Вся деревня завидовала их счастью. Они не ругались, дружно и с усердием работали, как и в молодости, выходили гулять по вечерам под ручку. Люди много толковали о них, не понимая, как можно жить так мирно, когда вокруг такая разруха, бедность, разваливающийся колхоз, отсутствие дорог и газопровода. Подслушивали под забором, не донесутся ли звуки ругани, а то и пьяной драки. Однако, к всеобщему сожалению, ничего подобного в доме Перовых не было и в помине.
– Что-то я замерзла, – вдруг сказала Антонина Михайловна, поежившись. Она быстро растерла ладони и звонко хлопнула ими по коленям. – Пойдем в дом, а? Я чаю приготовлю.
– Идем, – помедлив, ответила Надя.
После разговора с бабушкой ей стало намного легче. Как после молитвы, когда душа окутывается целительным теплом. Даже тело расслабилось, и захотелось прямо сейчас очутиться в пижаме под теплым одеялом, уткнуться лицом в мягкую пуховую подушку и просто забыться сном, простить всех, но наутро чтобы все было по-другому.