Айза Уитни, брат покойного Илайса Уитни, доктора богословия, ректора Богословского колледжа св. Георгия, был курильщиком опиума. Пристрастие это выработалось у него, насколько я понял, в результате глупой проказы, когда он еще учился в колледже. Прочитав у Де Куинси описание его грез и ощущений, он намешал в табак опия в попытке испытать что-нибудь подобное. Как многие и многие, он обнаружил, что привычку эту приобрести куда проще, чем от нее избавиться, и в течение долгих лет он оставался рабом этого наркотика, вызывая у своих друзей и родных ужас, смешанный с жалостью. Я словно вижу его сейчас перед собой, съежившегося в кресле: желтое одутловатое лицо, набрякшие веки и зрачки не шире булавочной головки – скорбные руины некогда благородного человека.
Как-то вечером (дело было в июне восемьдесят девятого года) мне в дверь позвонили примерно в тот час, когда, зевнув, бросаешь первый взгляд на часы. Я привстал в кресле, а моя жена положила рукоделие на колени с гримаской огорчения.
– Пациент! – сказала она. – Неужели тебе придется опять уйти?
Я застонал, потому что только-только расположился отдохнуть после тяжелого дня.
Мы услышали скрип отворяющейся двери, торопливые слова, а затем быстрые шаги по линолеуму. Дверь нашей комнаты распахнулась, и в нее вошла дама, одетая в темный костюм и под темной вуалью.
– Простите мой поздний визит, – начала она, а затем, внезапно потеряв власть над собой, бросилась к моей жене, обняла ее за шею и разрыдалась у нее на плече.
– Ах, я в такой беде! – вскричала она. – Мне так нужна помощь!
– Так это же, – сказала моя жена, откидывая ее вуаль, – Кэт Уитни. Как ты меня напугала, Кэт! Когда ты вошла, я тебя не узнала.
– Я в полной растерянности и потому поспешила прямо к вам.
Естественно! Люди в горе устремляются к моей жене, точно птицы на свет маяка.
– Так мило, что ты здесь. А теперь выпей-ка вина с водой, сядь в кресле поудобнее и все нам расскажи. Или ты предпочтешь, чтобы я отослала Джеймса спать?
– Ах, нет-нет! Я нуждаюсь в совете доктора и в его помощи. Все из-за Айзы. Он не возвращается домой уже двое суток. Я так боюсь за него!
Она далеко не в первый раз рассказывала нам о беде своего мужа – мне как врачу, моей жене как старой подруге еще со школы. Мы утешали и успокаивали ее, насколько было в наших силах. Знает ли она, где ее муж? Можем ли мы привезти его к ней?
Оказалось, что можем. Ей было твердо известно, что последнее время, когда потребность давала о себе знать, он отправлялся в курильню опиума на восточном краю Сити. До сих пор его загулы ограничивались одним днем, а вечером он возвращался, дергаясь всем телом, совсем разбитый. Но теперь загул длится уже двое суток, и он все еще, конечно, лежит там среди всякого портового сброда, вдыхая отраву или засыпая от ее воздействия. Она не сомневается, что его можно найти в «Золотом слитке» в переулке Аппер-Суондем-лейн. Но что ей делать? Как может она, молодая робкая женщина, посетить подобное место и вытащить своего мужа из притона, полного преступных негодяев?
Вот так обстояло дело, и, разумеется, выход был только один: не могу ли я проводить ее туда? И, пожалуй, надо ли ей вообще туда ехать? Я ведь врач Айзы Уитни и потому имею на него влияние. И мне будет легче увести его, если я буду один.
Я дал ей слово, что менее чем через два часа я отправлю его домой в кебе, если он действительно отыщется по адресу, который она мне дала. И через десять минут я расстался с моим креслом и уютной гостиной, поспешая в кебе для выполнения поручения на редкость странного, хотя, насколько странным оно обернулось, показало будущее.
Но началось мое приключение без особых помех. Аппер-Суондем-лейн – это омерзительный проулок на задворках верфей, тянущихся по северному берегу реки на восток от Лондонского моста. Между лавкой старьевщика и кабаком крутые ступеньки вели к черному провалу, подобному входу в пещеру. Это и был притон, который я разыскивал. Велев извозчику подождать, я спустился по ступенькам, глубоко истертым на середине нескончаемой чередой заплетающихся ног, и в мигающем свете керосинового фонаря над дверью нащупал щеколду и вошел в длинное помещение с низким потолком, с воздухом, спертым от бурого опиумного дыма. Помещение это, будто полубак судна, везущего иммигрантов, пересекали деревянные помосты.
В сумраке глаз еле различал фигуры, распростертые в гротескных позах, сгорбленные плечи, согнутые колени, запрокинутые головы, торчащие вверх подбородки. Там и сям темные потускнелые глаза обращались на вошедшего. Среди черных теней маячили кружочки красного света, то вспыхивающего, то еле заметного, когда тлеющая в чашечках металлических трубок отрава то разгоралась, то почти угасала. В большинстве лежали они молча, некоторые бормотали что-то про себя, а третьи как будто вели разговоры странными, тихими, монотонными голосами; беседы их возникали порывами, а затем внезапно обрывались в молчание, причем каждый мямлил собственные мысли, не обращая внимания на слова своих соседей. В дальнем конце стояла небольшая жаровня с горящим древесным углем, а перед ней на трехногом деревянном табурете сидел высокий худой старик; положив подбородок на сжатые кулаки, упираясь локтями в колени, он неотрывно смотрел в огонь.
Когда я вошел, ко мне поспешил с трубкой и дозой опиума землисто-желтый слуга-малаец, указывая мне на свободную скамью.
– Благодарю, но я не намерен остаться, – сказал я. – Здесь находится мой друг, мистер Айза Уитни, и я хотел бы поговорить с ним.
Справа от меня послышалось какое-то движение, сопровождавшееся восклицанием, и, прищурившись в сумрак, я увидел, что на меня смотрит Уитни, бледный, изнеможденный, заросший щетиной.
– Бог мой, это же Ватсон! – сказал он. У него начиналась мучительная контрреакция, и все его нервы были болезненно напряжены. – Послушайте, Ватсон, который сейчас час?
– Почти одиннадцать.
– А день какой?
– Пятница, девятнадцатое июня.
– Боже мой! А я думал, сегодня среда. Да нет же, среда и есть. Зачем вам понадобилось пугать меня? – Он уткнулся лицом в руки и пронзительно зарыдал.
– Говорю же вам, сегодня пятница. Ваша жена ждет вас уже двое суток. Постыдились бы!
– Я и стыжусь. Но вы что-то путаете, Ватсон, я ведь тут всего несколько часов… три трубки, четыре трубки… Забыл сколько. Но я поеду с вами домой. Не хочу пугать Кэт, бедную малютку Кэт. Дайте-ка мне вашу руку! Кеб у вас есть?
– Да, он ждет.
– Ну, так я поеду в нем. Но я ведь что-то должен. Узнайте, Ватсон, сколько я должен. Я совсем выдохся и ничего сам делать не могу.
Я направился по узкому проходу между рядами спящих, сдерживая дыхание, чтобы не наглотаться ядовитого дыма, и выглядывая управляющего. Когда я проходил мимо высокого старика у жаровни, меня неожиданно дернули за сюртук, и тихий голос прошептал:
– Пройдите мимо, а потом оглянитесь.
Слова эти я расслышал совершенно ясно и покосился вниз. Прошептать их мог только старик сбоку от меня, однако он все так же сосредоточенно смотрел в огонь, очень худой, очень морщинистый, согбенный годами. Опиумная трубка болталась у него между коленями, словно выпала из его обессилевших пальцев. Я сделал еще два шага и оглянулся. Мне потребовалось все мое самообладание, чтобы не закричать от изумления. Он повернулся так, что никто не мог его увидеть, кроме меня. Его фигура налилась силой, морщины исчезли, тусклые глаза обрели обычный блеск: перед жаровней, улыбаясь на мое изумление, сидел не кто иной, как Шерлок Холмс. Он чуть поманил меня к себе, и в мгновение ока, едва он снова повернул лицо вполоборота в сторону прохода, опять стал воплощением дряхлости и маразма.
– Холмс! – прошептал я. – Что вы делаете в этом притоне?
– Говорите как можно тише, – ответил он. – Слух у меня превосходный. Если вы окажете мне большую любезность и избавитесь от этого вашего одурманившегося друга, я был бы крайне рад побеседовать с вами.
– Меня снаружи ожидает кеб.
– Ну, так, пожалуйста, отошлите его на извозчике домой. Можете ничего не опасаться, он слишком обессилел, чтобы что-нибудь натворить. И я рекомендую отправить с извозчиком записку вашей жене о том, что вы уехали со мной. Если вы подождете снаружи, я присоединюсь к вам через пять минут.
Ответить отказом Шерлоку Холмсу нелегко, так как просьбы его всегда исчерпывающе-прямые и произносятся с невозмутимой уверенностью. Впрочем, усадив Уитни в кеб, я счел свою миссию практически завершенной, ну, а в остальном, что могло быть лучше, чем присоединиться к моему другу в одном из тех удивительных приключений, из которых складывалось его нормальное существование. За две-три минуты я нацарапал записку жене, уплатил по счету Уитни, усадил его в кеб и провожал взглядом, пока кеб не исчезнул с ним в темноте. Очень скоро из курильни опиума появилась согбенная фигура, и я уже шагал по улице рядом с Шерлоком Холмсом. На протяжении двух улиц он, горбясь, ковылял неверной походкой. Затем, быстро оглядевшись, выпрямился и весело расхохотался.
– Полагаю, Ватсон, вы вообразили, будто я добавил курение опиума к уколам кокаина и всем другим моим маленьким слабостям, касательно которых вы одалживали меня врачебными советами.
– Я, бесспорно, удивился, увидев вас там.
– Но не более, чем я, увидев там вас.
– Я пришел туда в поисках друга.
– А я в поисках врага.
– Врага?
– Да, одного из моих природных врагов, хотя, пожалуй, точнее было бы сказать, в поисках моей природной добычи. Короче говоря, Ватсон, я нахожусь в самом разгаре весьма примечательного расследования и надеялся почерпнуть какой-нибудь полезный намек в бормотаниях одурманенных глупцов, как проделывал это и прежде. Если бы меня в этом притоне узнали, моя жизнь не стоила бы и ломаного гроша, так как я использовал его прежде в собственных целях, и негодяй ласкар, хозяин притона, поклялся мне отомстить. Позади этого здания возле угла верфи Поли есть люк, и его крышка могла бы рассказать немало странных историй о том, что именно выносилось через люк в безлунные ночи.
– Как! Неужели вы подразумеваете трупы?
– Именно трупы, Ватсон. Мы бы стали богачами, если бы получали по тысяче фунтов за каждого бедолагу, которого прикончили в этой берлоге. Самая гнусная ловушка на всем этом берегу, и я боюсь, что Невилл Сент-Клэр вошел в нее, чтобы больше уже не выйти. Но пора нашей двуколке быть уже здесь!
Он всунул два пальца между зубами и пронзительно свистнул. В ответ на этот сигнал такой же свист донесся из некоторого отдаления, а затем послышался стук колес и цокот лошадиных копыт.
– Что же, Ватсон, – спросил Холмс, когда из мрака появилась высокая двуколка между двумя золотистыми туннелями желтого света, отбрасываемыми ее боковыми фонарями, – вы едете со мной, не так ли?
– Если могу оказаться полезным.
– Ну, надежный товарищ всегда полезен. А летописец еще полезнее. В моей комнате в «Кедрах» две кровати.
– В «Кедрах»?
– Да. Это дом мистера Сент-Клэра. Я гощу там, пока веду расследование.
– Но где это?
– Неподалеку от Ли в Кенте. Нам придется проехать семь миль.
– Но я не имею ни малейшего представления…
– Разумеется. Но в самое ближайшее время вы узнаете все. Залезайте! Спасибо, Джон, вы нам больше не понадобитесь. Вот полкроны. Ждите меня завтра около одиннадцати. Дайте-ка вожжи. Так до свидания!
Он слегка хлестнул лошадь кнутом, и мы покатили по бесконечной череде темных и пустынных улочек, которые постепенно становились все шире, и вот мы уже понеслись по широкому мосту с балюстрадой над мутной рекой под ним. Позади остался еще один скучный лабиринт из кирпичей и известки, где тишину нарушали только размеренные тяжелые шаги полицейского или песни и крики запоздавшей компании гуляк. Небо затягивала мутная пелена, но в разрывах между облаками там и сям слабо мерцали две-три звезды. Холмс молча управлял лошадью, опустив голову на грудь с видом человека, погруженного в глубокие размышления. Я же сидел рядом, томясь узнать, какие новые розыски, видимо, заставляют его напрягать все свои способности, но боялся нарушить ход его мыслей. Мы проехали две-три мили и приблизились к поясу пригородных вилл, когда Холмс выпрямился, пожал плечами и закурил трубку с видом человека, который убедился, что действует наилучшим образом.
– Вы обладаете великим даром молчания, Ватсон, – сказал он. – Благодаря ему вы просто неоценимый спутник. Честное слово, для меня великая удача иметь возможность поговорить с кем-то, так как мои мысли не слишком приятны. Я все думал о том, что скажу этой милой женщине, когда она сейчас встретит меня у дверей.
– Вы забываете, что я ничего об этом не знаю.
– Мне как раз хватит времени, чтобы изложить вам факты этого дела прежде, чем мы доберемся до Ли. Выглядит оно до нелепости простым, и все-таки я не нахожу ничего, за что можно было бы ухватиться. Нить, без сомнения, достаточно длинная, но я не нащупываю ее конца. Теперь я изложу дело вам, Ватсон, четко и исчерпывающе, и, быть может, вы увидите истину там, где для меня все темно.
– Ну, так рассказывайте.
– Несколько лет назад, а точнее, в мае тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года, в Ли поселился джентльмен, Невилл Сент-Клэр по имени, располагавший как будто немалыми деньгами. Он приобрел большую виллу, привел сад в отличный порядок и в целом жил на широкую ногу. Мало-помалу он обзавелся там знакомствами и в восемьдесят восьмом году женился на дочери местного пивовара, от которой у него теперь есть двое детей. Конкретного занятия у него не было, однако он имел какое-то отношение к нескольким компаниям и, как правило, утром уезжал в Лондон, каждый вечер возвращаясь поездом пять четырнадцать с Кэннон-стрит. Мистеру Сент-Клэру сейчас тридцать семь лет, он человек умеренных привычек, заботливый муж, любящий отец и пользуется симпатиями всех его знающих. Следует добавить, что его долги, насколько нам удалось установить, составляют восемьдесят восемь фунтов десять шиллингов, а на его счету в банке графства лежат двести двадцать фунтов. Следовательно, нет оснований думать, что у него были какие-то денежные затруднения или неприятности.
В прошлый понедельник мистер Невилл Сент-Клэр уехал в город несколько раньше обычного, упомянув перед уходом, что ему предстоят два важных дела, а также обещал своему маленькому сыну привезти ему коробку кубиков. По чистой случайности его жена в тот же понедельник почти сразу же после его отъезда получила телеграмму с извещением, что небольшой, но очень ценный пакет, который она ожидала, ей будет выдан в конторе Абердинской судовой компании. Ну, а если вы хорошо знаете Лондон, вам должно быть известно, что контора эта находится на Фресно-стрит, ответвляющейся от Суондем-лейн, где вы недавно повстречали меня. После второго завтрака миссис Сент-Клэр поехала в Сити, сделала кое-какие покупки, направилась в контору судовой компании, получила свой пакет и, собираясь вернуться на вокзал, ровно в четыре часа тридцать пять минут проходила по Суондем-лейн. У вас не возникло ко мне никаких вопросов?
– Все совершенно ясно.
– Если помните, в понедельник было на редкость жарко, и миссис Сент-Клэр шла медленно, посматривая по сторонам в надежде увидеть свободный кеб, так как ей очень не понравился квартал, в котором она оказалась. И вот, пока она шла по Суондем-лейн, она внезапно услышала громкое восклицание или даже крик и похолодела от ужаса, увидев, что из окна третьего этажа на нее смотрит сверху ее муж и, показалось ей, делает ей знаки. Окно было открыто, и она хорошо рассмотрела его лицо, чрезвычайно, по ее словам, взволнованное. Он отчаянно замахал ей руками, а затем исчез из окна с такой внезапностью, будто его оттащила какая-то необоримая сила. Ее быстрый женский взгляд поразила одна деталь: на нем был темный сюртук, в котором он уехал в город, но ни воротничка, ни галстука.
В убеждении, что с ним что-то случилось, она бросилась вниз по ступенькам – ведь дом был тем самым опиумным притоном, где вы встретили меня сегодня, – и, пробежав через курильню, попыталась взойти по лестнице, которая вела на третий этаж. Однако у подножия лестницы она столкнулась с ласкаром, тем негодяем, о котором я говорил, и с помощью датчанина, своего подручного, он вытолкал ее на улицу. Вне себя от ужасных сомнений и страха, она побежала по переулку и благодаря редкостной удаче встретила на Фресно-стрит несколько констеблей, которые во главе с инспектором направлялись на свои посты. Инспектор и двое констеблей проводили ее назад и, несмотря на возражения хозяина, поднялись в комнату, где в последний раз видели мистера Сент-Клэра. Его там не оказалось. Собственно говоря, на всем этаже они не нашли никого, кроме уродливого калеки, который, видимо, живет там. И он, и ласкар упрямо клялись, что в комнату с окном на улицу весь день никто не заходил. Они так твердо стояли на своем, что инспектор уже почти поверил, будто миссис Сент-Клэр впала в заблуждение, но тут она с криком бросилась к деревянной коробке на столе, сорвала с нее крышку, и на пол посыпались детские кубики. Те, которые он обещал привезти домой.
Открытие это вкупе с явным смущением калеки убедили инспектора в серьезности дела. Комнаты были тщательно обысканы, и все указывало на гнуснейшее преступление. Комната с окном на улицу была меблирована как скромная гостиная, а за ней находилась маленькая спальня, выходившая на задворки верфи. Между верфью и окном спальни есть проход – сухой при отливе, но во время высокого прилива скрытый под водой, глубиной по меньшей мере в четыре с половиной фута. Окно спальни широкое и открывается снизу. При обследовании на подоконнике были замечены следы крови, а несколько ее брызг остались на деревянном полу спальни. За занавеской в гостиной была найдена вся одежда мистера Невилла Сент-Клэра, кроме сюртука. Его штиблеты, его носки, его шляпа, его часы – все они лежали там. Никаких признаков насилия на одежде не оказалось, и никаких других следов мистера Невилла Сент-Клэра найти не удалось. Покинуть комнату он, видимо, мог только через окно, так как никакого другого выхода обнаружено не было, но зловещие кровавые пятна на подоконнике не оставляли весомой надежды, что он мог спастись, уплыв оттуда, хотя в момент трагедии прилив и достиг наибольшей своей высоты.
Теперь о злодеях, которые, судя по всему, причастны к трагедии. Ласкар известен как человек с самым черным прошлым, однако, согласно рассказу миссис Сент-Клэр, он находился у подножия лестницы лишь несколько секунд спустя после появления ее мужа в окне, и, вероятно, мог быть только пособником преступника. В свою защиту он ссылался на то, что абсолютно ничего не знает, и настаивал, что понятия не имеет, чем занимался Хью Бун, его жилец, и не может объяснить, как одежда исчезнувшего джентльмена оказалась в комнате.
Вот и все про ласкара, владельца притона. Теперь о зловещем калеке, живущем на третьем этаже опиумного притона, который, несомненно, был последним человеком, чьи глаза видели Невилла Сент-Клэра живым. Его зовут Хью Бун, и его безобразная физиономия прекрасно знакома всем, кто часто бывает в Сити. Он профессиональный нищий, хотя для формального соблюдения полицейских правил делает вид, будто торгует восковыми спичками. На небольшом расстоянии от Треднийдл-стрит на левой стороне, как вы, возможно, замечали, есть небольшая ниша в стене. В ней этот субъект водворяется ежедневно и сидит, скрестив ноги, разложив на коленях свой крошечный запас спичек, и, поскольку являет он собой жалостное зрелище, в засаленную кожаную шляпу на тротуаре возле него сыплется дождичек подаяний. Я не раз наблюдал за ним, когда и не думал, что познакомлюсь с ним профессионально, и был удивлен урожаем, который он собрал за очень короткий срок. Видите ли, его внешность так поразительна, что не заметить его, проходя мимо, попросту невозможно. Копна огненных волос, землисто-бледное лицо, обезображенное жутким рубцом, который, заживая, вывернул край верхней губы, бульдожий подбородок и пара очень проницательных темных глаз, являющих разительный контраст цвету его волос. Все это выделяет его среди толпы обычных попрошаек, как и находчивость, потому что у него всегда готов забавный ответ на шутливое замечание, которое может обронить прохожий. Вот человек, который, как мы теперь узнали, проживал в опиумном притоне и был последним, кто видел джентльмена, поисками которого мы занимаемся.
– Но он же калека! – сказал я. – Как он мог в одиночку справиться с мужчиной в расцвете сил?
– Калека он потому, что хромает; но в остальном выглядит сильным и упитанным. Конечно же, ваш врачебный опыт, Ватсон, напомнит вам, что слабость одной руки или ноги часто компенсируется редкостной силой остальных конечностей.
– Прошу, продолжайте.
– Миссис Сент-Клэр упала в обморок, увидев кровь на подоконнике, и полицейский отвез ее домой в кебе, поскольку ее присутствие ничем не могло помочь в расследовании. Инспектор Бартон, ведущий это дело, с величайшей тщательностью осмотрел помещения, но не нашел ничего, что могло бы бросить хоть какой-то свет на произошедшее. Была допущена одна ошибка: Буна арестовали не сразу, и у него было несколько минут снестись с ласкаром, своим приятелем, но она была тут же исправлена. Его схватили, обыскали, но ничего, что могло бы его обличить, найти не удалось. Правда, на правом рукаве его рубашки были найдены пятна крови, но он показал порез на левом безымянном пальце у ногтя и, объяснив, что вытер палец об рукав, добавил, что тогда же подходил к окну, и, без сомнения, кровь на подоконник попала из этого же пальца. Он категорически отрицал, что когда-либо видел мистера Невилла Сент-Клэра, и клялся, что находка одежды этого джентльмена в его комнате для него не меньшая тайна, чем для полиции. А услышав, что, по словам миссис Сент-Клэр, она видела мужа в этом окне, он заявил, что она либо сумасшедшая, либо ей померещилось. Когда его увозили в полицейский участок, он громко протестовал, а инспектор остался там в надежде, что отлив может обнажить какие-нибудь улики.
Так и произошло, хотя на илистой отмели они нашли не то, чего опасались. Когда вода ушла, там лежал сюртук Невилла Сент-Клэра, а не Невилл Сент-Клэр. И как вы думаете, что оказалось в карманах сюртука?
– Не могу себе представить.
– Да, не думаю, что вы сумеете догадаться. Каждый карман был полон пенсами и полупенсами – четыреста двадцать один пенс и двести семьдесят полупенсов. Неудивительно, что сюртук не унесло отливом. Другое дело человеческий труп. Между верфью и домом возникает сильнейший водоворот. Вполне вероятно, что утяжеленный сюртук остался, а обнаженное тело утянуло в реку.
– Но, насколько я понял, остальную одежду нашли в комнате. Неужели на теле был только сюртук?
– Нет, сэр, но факты дают возможность построить логичное объяснение. Предположим, Бун выкинул Невилла Сент-Клэра в окно – увидеть это не мог никто. Что он делает затем? Разумеется, он сразу понимает, что должен избавиться от обличающей одежды. Он схватывает сюртук, готовится выбросить его в окно, но тут соображает, что сюртук будет плавать на поверхности. Времени у него мало, так как он услышал шум внизу, когда жена убитого пыталась прорваться наверх, а возможно, ласкар, его сообщник, успел предупредить его о приближении полицейских. Он бросается к тайнику, где накапливал полученную милостыню, сыплет все монеты, какие может сгрести, в карманы, чтобы утопить сюртук. Он выбрасывает его, и поступил бы так же с остальной одеждой, если бы не услышал топота ног на лестнице, и только-только успел закрыть окно, как появилась полиция.
– Да, это выглядит вполне правдоподобным.
– Ну, за неимением лучшего примем это за рабочую гипотезу. Бун, как я вам сказал, арестован и увезен в участок, но найти что-нибудь против него в его прошлом не удалось. Он уже годы известен как профессиональный нищий, но жизнь вел как будто очень тихую и безобидную.
Вот так пока обстоят дела, а загадки, на которые необходимо найти ответы, – что Невилл Сент-Клэр делал в опиумном притоне, что произошло с ним там, где он теперь, и какое отношение Хью Бун имеет к его исчезновению, по-прежнему остаются неразгаданными. Признаюсь, я не припомню случая в моей практике, который на первый взгляд выглядел бы таким простым и тем не менее оборачивался такими трудностями.
Пока Шерлок Холмс излагал подробности этой необычайной цепи событий, мы катили по окраинам великой столицы, пока последние разбросанные дома не остались позади и мы не затряслись по дороге между живыми изгородями. Но когда он завершил свой рассказ, мы проехали через две деревушки, где в окнах кое-где светились огоньки.
– Мы на окраине Ли, – сказал мой товарищ. – За нашу короткую поездку мы побывали в трех английских графствах: начали путь в Миддлсексе, пересекли клин Суррея и завершаем его в Кенте. Видите свет вон там, между деревьев? Это «Кедры», а у лампы там сидит женщина, чей тревожный слух, не сомневаюсь, уже различил цокот копыт нашей лошади.
– Но почему вы не расследуете это дело с Бейкер-стрит? – спросил я.
– Потому что очень многое можно узнать только здесь. Миссис Сент-Клэр любезно предоставила в мое распоряжение две комнаты, и можете быть уверены, она радушно примет моего друга и коллегу. Мне тяжело думать о встрече с ней, Ватсон, ведь мне нечего сказать ей о муже. Вот мы и тут. Тпру! Тпру!
Мы остановились перед большой виллой, окруженной густым садом. Возле лошадиной морды возник мальчишка-конюх, и, спрыгнув на землю, я последовал за Холмсом по вьющейся, усыпанной гравием дорожке, которая вела к дому. При нашем приближении дверь распахнулась, и на пороге остановилась миниатюрная блондинка в платье из шелкового муслина, с воротником и манжетами из собранного в складки розового шифона. Она стояла в ореоле света, одной рукой опираясь о косяк, а другую нетерпеливо приподняв, слегка наклоняясь вперед, вытягивая шею, и вся ее фигура, полураскрытые губы и широко открытые глаза слагались в воплощение вопроса.
– Ну? – воскликнула она. – Ну? – А затем, увидев, что нас двое, испустила крик надежды, который перешел в стон, когда мой товарищ покачал головой и пожал плечами.
– Никаких хороших новостей?
– Никаких.
– И плохих тоже?
– Да.
– Благодарю за это Бога! Но входите же! Вы, должно быть, устали, у вас был такой длинный день!
– Это мой друг, доктор Ватсон. В нескольких моих делах он оказывал мне неоценимую помощь, и счастливая случайность помогла мне заручиться его участием в этих розысках.
– Я очень рад познакомиться с вами, – сказала она, тепло пожимая мне руку. – Я уверена, вы извините, если я не смогу оказать вам должный прием из-за удара, внезапно обрушившегося на нас.
– Сударыня, – сказал я, – мне не привыкать к походной жизни, но и в любом случае в извинениях нет нужды. Если я смогу оказаться полезным вам или моему другу, ничего лучшего я и пожелать не могу.
– А теперь, мистер Шерлок Холмс, – сказала она, когда мы вошли в хорошо освещенную столовую, где на столе был сервирован холодный ужин, – мне очень бы хотелось задать вам один-два простых вопроса, и умоляю вас дать на них простые ответы.
– Разумеется, сударыня.
– Не щадите мои чувства. Я не истерична и не склонна к обморокам. Я только хочу услышать ваше искреннее, абсолютно искреннее мнение.
– Касательно чего?
– В глубине души вы уверены, что Невилл жив?
Шерлока Холмса это вопрос как будто смутил.
– Будьте откровенны! – потребовала она, стоя на каминном коврике и проницательно глядя сверху вниз на моего друга, откинувшегося в плетеном кресле.
– Если откровенно, сударыня, то нет.
– Вы думаете, что он мертв?
– Да.
– Убит?
– Этого я не сказал, но возможно.
– И в какой день он встретил свою смерть?
– В понедельник.
– Тогда, быть может, мистер Холмс, вы будете столь любезны объяснить мне, каким образом я могла сегодня получить от него письмо?
Шерлок Холмс вскочил из кресла, будто гальванизованный.
– Как! – вскричал он.
– Да, сегодня. – Она стояла, улыбаясь, помахивая в воздухе листком бумаги.
– Могу я взглянуть?
– Разумеется.
Он прямо-таки выхватил у нее листок, столь велико было его нетерпение, разгладил его на столе, пододвинул лампу и внимательно его изучал. Я также встал и наклонился над плечом моего друга. Конверт был из грубой бумаги со штемпелем Грейвсендской почты, датированным этим самым днем, или, вернее, вчерашним, так как время заметно перевалило за полночь.
– Малограмотный почерк! – пробормотал Холмс. – Конечно же, он не может принадлежать вашему мужу, сударыня?
– Да. В отличие от записки.
– Мне также ясно, что надписывавший конверт прервался, чтобы справиться об адресе.
– Почему вы так считаете?
– Фамилия, как вы видите, написана абсолютно черными чернилами, которые затем высохли. Все прочие слова имеют сероватый оттенок, из чего следует, что их промокнули. Если бы все слова писались подряд, то после промакивания ни единое не осталось бы совершенно черным. То есть писавший прервался, когда перешел к адресу, из чего следует, что он его не знал. Разумеется, это пустяк, но нет ничего важнее пустяков. А теперь займемся письмом! Ха! В конверт было что-то вложено!
– Да, кольцо. Его перстень с печаткой.
– И вы убеждены, что это почерк вашего мужа?
– Один из его почерков.
– Один из?
– Его почерк, когда он пишет торопливо. Совершенно не похожий на его обычный, но тем не менее я его хорошо знаю.
– «Любимая, не беспокойся. Все завершится хорошо. Допущена досаднейшая ошибка, на исправление которой может потребоваться некоторое время. Будь терпелива. Невилл». Написано карандашом на титульной странице книги форматом в одну восьмую листа. Никаких водяных знаков. Гм! Отправлено сегодня в Грейвсенде человеком с грязным большим пальцем. Ха! И заклеен конверт, если я не слишком ошибаюсь, человеком, жевавшим табак. У вас нет никаких сомнений, сударыня, что это почерк вашего мужа?
– Ни малейших. Эти слова написаны Невиллом.
– И они отправлены сегодня из Грейвсенда. Что же, миссис Сент-Клэр, тучи рассеиваются, хотя не решусь утверждать, что опасность миновала.
– Но ведь он жив, мистер Холмс!
– Если только это не искусная подделка, чтобы сбить нас со следа. Перстень, в конце-то концов, не доказательство. Его могли отобрать.
– Нет-нет, это его собственный почерк, да, да, да!
– Ну, хорошо. Однако написано оно могло быть в понедельник, а вот отправлено только сегодня.
– Это возможно.
– Если так, то в промежутке могло произойти очень многое.
– Ах, мистер Холмс, вы не должны лишать меня надежды! Я знаю, с ним все хорошо. Между нами существует внутренняя связь, и я бы знала, если бы с ним приключилась беда. В то самое утро, когда я видела его в последний раз, он порезался, бреясь в спальне. Я была в столовой и все же кинулась наверх в полной уверенности, что случилось что-то плохое. Неужели вы думаете, что я отозвалась бы на подобный пустяк, но не знала бы о его смерти?
– Мне доводилось видеть немало странностей, и я не стану отрицать, что впечатление женщины иногда бывает более ценным, чем вывод логика, построенный на анализе фактов. И это письмо, бесспорно, в большой мере подтверждает вашу точку зрения. Но если ваш муж жив и способен писать письма, почему он не возвращается к вам?
– Не могу даже вообразить. Это немыслимо.
– И в понедельник он ни на что не намекнул перед тем, как расстаться с вами?
– Нет.
– И вы удивились, увидев его в Суондем-лейн?
– Крайне.
– Окно было открыто?
– Да.
– Значит, он мог бы окликнуть вас?
– Да, мог бы.
– А он, насколько я понял, издал только бессвязное восклицание?
– Да.
– Взывая о помощи, подумали вы?
– Да. Он взмахнул руками.
– Но это мог быть возглас удивления. Неожиданно увидев вас, он от изумления мог взмахнуть руками?
– Да, это возможно.
– И вы подумали, что его оттащили от окна?
– Он исчез так внезапно!
– Он мог и отпрыгнуть. Никого другого вы в комнате не видели?
– Нет. Но этот ужасный человек признался, что был там, а ласкар стоял у лестницы внизу.
– Да-да. Ваш муж, насколько вы успели рассмотреть, был в своей обычной одежде?
– Но без воротничка и галстука. Я ясно увидела его обнаженную шею.
– Он когда-нибудь упоминал Суондем-лейн?
– Никогда.
– Он когда-нибудь давал основания полагать, что употребляет опиум?
– Никогда.
– Благодарю вас, миссис Сент-Клэр. Это главные факты, в которых я хотел быть совершенно уверен. Теперь мы поужинаем и ляжем спать, так как завтра нас, возможно, ожидает очень напряженный день.
В наше распоряжение была предоставлена большая удобная комната с двумя кроватями, и я незамедлительно юркнул под одеяло, так как очень устал после такой ночи приключений. Однако Шерлок Холмс, когда его мысли занимала неразрешенная проблема, сутками, а то и целую неделю обходился без отдыха, анализируя ее так и эдак, по-разному выстраивая факты, оценивая их со всех точек зрения, пока не разгадывал загадку или не приходил к выводу, что в его распоряжении нет достаточных данных. Вскоре мне стало ясно, что он готовится к бдению до утра. Он снял сюртук и жилет, надел просторный синий халат, а затем прошелся по комнате, собирая подушки со своей кровати, с кушетки и кресел. Из них он соорудил подобие восточного дивана, на котором и устроился, поджав ноги и положив перед собой унцию табака с коробком спичек. В смутном свете лампы я видел, как он сидит, зажав в зубах старую вересковую трубку, устремив невидящий взгляд в угол потолка, а синий дымок завивается перед ним – безмолвным, неподвижным, и свет ложится на чеканные орлиные черты его лица. Он сидел так, когда я уснул, и он сидел так, когда внезапный возглас разбудил меня, и я увидел, что в окна заглядывает летнее солнце. Трубка все еще была зажата в его зубах, и дымок все еще курился вверх, и в комнате висела сизая табачная мгла, но от кучки табака, которую я видел, засыпая, не осталось ничего.
– Проснулись, Ватсон? – спросил он.
– Да.
– Готовы к утренней поездке?
– Безусловно.
– Ну так одевайтесь. В доме все еще спят, но я знаю, где ночует конюх, и двуколка скоро будет запряжена.
Он чему-то усмехнулся, глаза у него блестели, и от вчерашней угрюмой задумчивости не осталось и следа.
Одеваясь, я взглянул на мои часы. Неудивительно, что дом еще спал. Было двадцать минут пятого. Я только-только оделся, когда Холмс вернулся и объявил, что конюх запрягает лошадь.
– Я хочу проверить одну мою теорийку, – сказал Холмс, надевая сапоги. – По-моему, Ватсон, вы сейчас находитесь в обществе одного из самых абсолютных болванов Европы. Я заслуживаю, чтобы меня прогнали пинками отсюда и до Чаринг-Кросса. Но, думается, ключ к разгадке этого дела у меня есть.
– И где же он? – спросил я с улыбкой.
– В ванной комнате, – ответил он. – Да-да, я не шучу, – добавил он, заметив мой недоверчивый взгляд. – Я только что побывал там и забрал его, и он у меня вот в этом саквояже. Идемте, мой милый, и проверим, подходит ли он к замку.
Мы спустились вниз как могли тише и вышли под яркий свет утреннего солнца. На дороге полуодетый конюх держал под уздцы нашу лошадь. Мы вспрыгнули в двуколку и помчались вперед по лондонской дороге. Кое-где мы обгоняли деревенские повозки с зеленью и овощами для столицы, но виллы по сторонам были безмолвными и безжизненными, будто город, привидевшийся во сне.
– Дело в некоторых отношениях очень своеобразное, – сказал Холмс, пуская лошадь галопом. – Признаюсь, я был слеп как крот, но все-таки лучше обрести истину позже, чем никогда.
В городе ранние пташки только-только начинали сонно поглядывать в окна, пока мы ехали по улицам суррейского берега. Свернув к мосту Ватерлоо, мы переехали через реку, промчались по Веллингтон-стрит, резко свернули вправо и оказались на Бау-стрит. Шерлок Холмс был хорошо известен в полиции, и два констебля у дверей отдали ему честь. Один взял лошадь под уздцы, а другой проводил нас внутрь.
– Кто дежурит? – спросил Холмс.
– Инспектор Брэдстрит, сэр.
По каменным плитам коридора к ним приближался высокий дородный полицейский чин в фуражке и расшитой шнуром форме.
– А, Брэдстрит! Как поживаете? Я хотел бы поговорить с вами, Брэдстрит.
– Разумеется, мистер Холмс. Прошу сюда, в мой кабинет.
Комната была небольшой и напоминала контору с огромным гроссбухом на столе и телефонным аппаратом на стене. Инспектор сел за свой стол.
– Чем я могу помочь вам, мистер Холмс?
– Я заехал по поводу нищего, ну, Буна, того, которого обвиняют в причастности к исчезновению мистера Невилла Сент-Клэра.
– Да-да. Его привезли и задержали для дальнейшего расследования.
– Да, я слышал. Он у вас здесь?
– В камере.
– Ведет себя спокойно?
– Никакого беспокойства не доставляет, но вот грязен негодяй донельзя.
– Грязен?
– Да. Руки мы его кое-как заставили вымыть, но лицо у него чернее, чем у трубочиста. Ну, как только его дело завершится, его ждет регулярное тюремное мытье, и, полагаю, если бы вы его увидели, то согласились бы со мной.
– Мне бы очень хотелось его увидеть.
– Да? Ну, устроить это очень просто. Вот сюда. Свой саквояж можете оставить здесь.
– Нет, лучше я возьму его с собой.
– Как угодно. Вот сюда, пожалуйста.
Он повел нас по коридору, открыл зарешеченную дверь, мы спустились следом за ним по винтовой лестнице и оказались в выбеленном коридоре с дверями по обе его стороны.
– Третья справа, – сказал инспектор. – Ну, вот!
Он тихонько отодвинул заслонку в верхней половине двери и заглянул внутрь.
– Спит, – сказал он. – Вы можете хорошо рассмотреть его отсюда.
Мы прижали глаза к решетке. Арестант лежал лицом к нам, погруженный в глубокий сон, дыша медленно и размеренно. Мужчина среднего роста, одетый так, как требовало его занятие. Сквозь прорехи в рваном пиджаке проглядывала пестрая рубашка. Он был, как сказал инспектор, на редкость грязен, но слой грязи не мог скрыть отталкивающей безобразности его лица. Широкий рубец старого шрама пересекал это лицо от глаза до подбородка и, заживая, вывернул часть верхней губы, так что три зуба обнажились в вечном оскале. Космы ярко-рыжих волос падали на лоб и на глаза.
– Красавчик, верно? – сказал инспектор.
– Ему, бесспорно, не мешало бы умыться, – заметил Холмс. – Я так и предполагал, а потому позволил себе некоторую вольность и захватил с собой все необходимое. – При этих словах он открыл саквояж и, к моему изумлению, вынул очень большую губку.
– Хе-хе! А вы шутник, – засмеялся инспектор.
– Теперь, если вы будете так добры открыть дверь как можно тише, мы очень скоро придадим ему более презентабельный вид.
– Почему бы и нет, – сказал инспектор. – Он, бесспорно, не делает чести камере Бау-стрит, не так ли? – Он вставил ключ в замок, и мы все вошли в камеру очень тихо. Спящий перевернулся на другой бок, но не пробудился. Холмс нагнулся к кувшину с водой, намочил губку, а затем дважды энергично провел ею вдоль и поперек лица арестанта.
– Разрешите мне представить вас, – воскликнул он громко, – мистеру Невиллу Сент-Клэру из Ли в графстве Кент.
Никогда прежде мне не доводилось видеть ничего подобного. Губка содрала лицо арестанта, будто кору с дерева. Исчез грязно-бурый цвет! Исчез и жуткий рубец вместе с вывернутой губой, придававший лицу вид мерзкой усмешки! Движение руки сдернуло рыжие космы, и теперь на кровати сидел мужчина с бледным, грустным, красивым лицом, протирал глаза и оглядывался по сторонам в сонном недоумении. Затем, внезапно поняв, что разоблачен, он испустил пронзительный крик и уткнулся лицом в подушку.
– Боже мой! – вскричал инспектор. – Это же и правда пропавший Сент-Клэр. Я узнаю его по фотографии.
Арестант обернулся с вызывающим видом человека, который смирился со своей судьбой.
– Пусть так, – сказал он. – И в чем же меня обвиняют?
– В убийстве мистера Невилла Сент… Но, погодите, вас же нельзя обвинить в нем, разве что усмотреть тут попытку самоубийства, – сказал инспектор с усмешкой. – Ну, я служу в полиции уже двадцать семь лет, но это бьет все.
– Если я мистер Невилл Сент-Клэр, то, очевидно, никакого преступления совершено не было, и следовательно, я задержан противозаконно.
– Совершено не преступление, а огромная ошибка, – сказал Холмс. – Вам было бы лучше довериться вашей жене.
– Дело не в ней, а в детях, – простонал арестант. – Богом клянусь, я не мог допустить, чтобы они стыдились своего отца. Боже мой! Какое разоблачение! Что мне делать?
Шерлок Холмс сел рядом с ним на кровать и сочувственно погладил его по плечу.
– Если вы доведете это дело до суда, – сказал он, – тогда, разумеется, огласки не избежать. С другой стороны, если вы убедите полицейские власти, что вас не в чем обвинить, я не вижу, как подробности случившегося могли бы попасть в газеты. Инспектор Брэдстрит, полагаю, запишет суть того, о чем вы можете нам рассказать, и представит рапорт надлежащим властям. Тогда дело вообще до суда не дойдет.
– Да благословит вас Бог! – вскричал арестант почти вне себя. – Я смирился бы с заключением, даже с казнью, лишь бы мой злополучный секрет не лег пятном на моих детей.
Вы будете первыми, кто услышит мою историю. Мой отец был учителем в Честерфилде, и я получил превосходное образование. В юности я много путешествовал, играл на сцене, а затем стал репортером одной лондонской вечерней газеты. Как-то раз редактор задумал серию статей о нищенстве в столице, и я вызвался написать их. С этой минуты и начались мои приключения. Собрать факты для моих статей я мог, только занявшись нищенством, как любитель. Когда я был актером, то, естественно, узнал все секреты гримирования и даже прославился своим искусством в артистических уборных. Я воспользовался этими моими способностями. Загримировал лицо, а для того, чтобы придать себе более жалкий вид, изготовил внушительный рубец и, вывернув губу, закрепил ее в таком положении кусочком пластыря телесного цвета. Затем, в рыжем парике и в соответствующей одежде, я занял место в самой оживленной части Сити, будто бы как продавец спичек, но на самом деле как попрошайка. Семь часов я просил милостыню, а когда вернулся домой вечером, то, к своему изумлению, обнаружил, что всего мне подали не более и не менее как двадцать шесть шиллингов и четыре пенса.
Я написал статьи и больше не вспоминал про свой маскарад, пока некоторое время спустя не поручился за одного моего друга и не получил постановление о взыскании с меня двадцати пяти фунтов. Я не знал, где найти такие деньги, и тут меня осенило. Я вымолил у кредитора две недели отсрочки, попросил отпуск в редакции и в моем нищем обличье провел эти дни, клянча подаяния в Сити. Через десять дней я собрал необходимую сумму и уплатил долг.
Ну, вы понимаете, как трудно было вернуться к изнуряющей работе за два фунта в неделю, когда я знал, что способен зарабатывать столько за один день, всего лишь подгримировавшись, положив шляпу на землю и посидев неподвижно. Борьба между гордостью и деньгами была долгой, но в конце концов шиллинги и фунты победили, я ушел из газеты и день за днем сидел в уголке, который облюбовал в самом начале, внушая жалость своим обезображенным лицом и набивая карманы медяками. Только один человек знал мою тайну. Он был содержателем притона в Суондем-лейне, где я поселился, чтобы каждое утро покидать его грязным нищим, а вечером преображаться в элегантного джентльмена. Этот субъект, ласкар, получал от меня за свои комнаты хорошую плату, и я знал, что он сохранит мою тайну.
Ну, очень скоро я обнаружил, что могу откладывать значительные суммы. Нет, я вовсе не утверждаю, будто любой нищий на лондонских улицах способен заработать семьсот фунтов в год (а это значительно меньше в среднем тех сумм, которые собирал я), но я обладал редким преимуществом благодаря умению гримироваться, а также и способности ловко отвечать на шутки. Преимущества эти улучшались благодаря практике и сделали меня заметной фигурой в Сити. С утра до вечера на меня изливался поток пенсов, к которым примешивалось серебро, и день, когда мне не удавалось собрать двух фунтов, был поистине неудачным.
По мере того как я богател, мной овладевали более честолюбивые желания: я приобрел дом за городом, а затем женился, и ни у кого не возникло ни малейшего подозрения, чем я занимаюсь в действительности. Моя дорогая жена знала, что я веду дела в Сити, но понятия не имела какие.
В прошлый понедельник, завершив день, я переодевался в своей комнате над курильней опиума, когда, посмотрев в окно, к своему ужасу и изумлению, увидел, что моя жена стоит на улице и смотрит прямо на меня. Я вскрикнул от неожиданности, вскинул руки, чтобы закрыть лицо, и бросился к моему пособнику ласкару, умоляя не допустить никого ко мне наверх. Я услышал ее голос внизу, но знал, что по лестнице ей не подняться. Во мгновение ока я сбросил свою одежду, натянул рубище нищего, загримировал лицо и надел парик. Даже глаза моей жены не могли заглянуть под эту личину. Но тут мне пришло в голову, что комнату могут обыскать и одежда меня выдаст. Я открыл окно в такой спешке, что повредил ранку на пальце, который порезал утром, когда брился в спальне. Затем я схватил сюртук, утяжеленный медяками, которые только что пересыпал в карманы из кожаной сумки, в которую прятал собранные монеты. Я швырнул сюртук из окна, и он исчез под водой Темзы. Остальная одежда последовала бы за ним, но в этот момент по лестнице взбежали констебли, и несколько минут спустя я обнаружил, признаюсь к большому моему облегчению, что во мне не узнали мистера Невилла Сент-Клэра, а вместо того арестовали как его убийцу.
Не знаю, нужно ли мне объяснять что-нибудь еще. Я решил сохранять свою личину настолько долго, насколько сумею, чем и объясняется мой отказ умываться. Зная, в какой тревоге будет моя жена, я снял перстень и в ту минуту, когда никто из констеблей за мной не наблюдал, передал его ласкару вместе со спешно нацарапанной весточкой жене, что у нее нет причин чего-либо опасаться.
– Эту записку она получила только вчера, – сказал Холмс.
– Боже мой! Какую же неделю она прожила!
– Полиция вела наблюдение за ласкаром, – сказал инспектор Брэдстрит, – и, полагаю, ему было не просто отправить письмо незаметно. Вероятно, он перепоручил его какому-нибудь матросу, одному из своих клиентов, а тот не сразу про него вспомнил.
– Именно так, – сказал Холмс, одобрительно кивнув. – Я в этом не сомневаюсь. Но неужели вас никогда не задерживали за попрошайничество?
– Много раз, но штрафы меня не пугали.
– Однако это должно прекратиться немедленно, – сказал Брэдстрит. – Если вы хотите, чтобы полиция замяла это дело, с Хью Буном должно быть покончено.
– В этом я поклялся самой священной клятвой, какую только может дать человек.
– В таком случае полагаю, что, вероятнее всего, никаких шагов предпринято не будет. Но если вы попадетесь снова, все неминуемо выйдет наружу. Мистер Холмс, мы чрезвычайно вам обязаны за раскрытие этого дела. Хотелось бы мне знать, каким образом вы достигаете подобных результатов!
– Этот я получил, – ответил мой друг, – посидев на пяти подушках и скурив унцию табака. Думаю, Ватсон, если мы отправимся на Бейкер-стрит, то как раз успеем к завтраку.