Мы вышли в море пятого мая из Цукиноуры, небольшого порта на полуострове Одзика. Галеон, который японцы называют «Муцу-мару», а испанская команда – «Сан-Хуан Баптиста», покачиваясь на холодных волнах Océano Pacífico[36], держит курс на северо-восток. Наполненные ветром паруса словно натянутые луки. В то утро, когда мы покидали Японию, я стоял на палубе и не отрываясь долго смотрел на землю, где прожил десять лет.
Десять лет… Горько признать, но наша вера еще не пустила глубокие корни в Японии. Насколько я понимаю, японцы наделены умом и любознательностью не меньше, чем любой из европейских народов, но как только речь заходит о нашем Боге, они тут же зажмуриваются и затыкают уши. Бывают минуты, когда эта страна кажется мне сплошным «островом невезения».
Но я не падаю духом – семена Божьего учения в Японии посеяны. Дело, думаю, в том, что их выращивали без должного усердия. Иезуиты, которые много лет одни пользовались правом нести в эту страну веру Христову, не задумывались над тем, на какой почве они строят проповедь, не думали, как удобрить эту почву. Я извлек для себя много уроков из их ошибок и могу сказать, что познал японцев. Если бы меня назначили епископом, я бы избежал повторения неудач иезуитов.
Японские острова скрылись из вида три дня назад. То есть земли не видно уже давно, но, к моему удивлению, нас преследуют чайки. Откуда они берутся? То почти касаются гребня волны, то усаживаются на мачты. Мы направляемся к сороковой широте, но, похоже, пока еще не так далеко удалились от острова Эдзо[37]. Ветер благоприятный, попутное течение тоже помогает.
Когда вышли в открытое море, поднялось волнение. Хотя оно не идет ни в какое сравнение с бурями и качкой, испытывавшими в Индийском океане корабль, на котором тринадцать лет назад я плыл на Восток. Тем не менее японцы, все до единого, сидят в каютах – мучаются от морской болезни. Даже на еду смотреть не могут. Их острова окружены водой со всех сторон, для них она крепость, линия обороны. Они – люди суши, им знакомы только прибрежные воды.
Морская болезнь не пощадила и посланников. Похоже, двое – Рокуэмон Хасэкура и Тародзаэмон Танака – вообще в море в первый раз. Когда я заглянул к ним в каюту, они с большим трудом сумели выдавить из себя жалкие улыбки.
Эти посланники среди княжеских вассалов считаются caballero среднего ранга. Каждый из них владеет небольшими земельными угодьями в горной местности. Для своего посольства князь предпочел высшим сановникам именно этих незнатных самураев. Возможно, такой выбор объясняется привычкой местной знати относиться к послам свысока, не видеть в них значимых персон. Мне это выгодно. Не надо обращаться к ним за указаниями, можно действовать по своему разумению. Валиньяно[38], прежний глава миссии иезуитов в Японии, однажды выдал за отпрысков аристократов каких-то полунищих мальчишек и отправил этих посланцев Японии в Рим. Там никто не заподозрил обмана. Потом люди осуждали его за это, но я склонен скорее отдать должное его находчивости.
Надо записать имена посланников, скоро они не смогут шага без меня ступить. Кюсукэ Ниси, Тародзаэмон Танака, Тюсаку Мацуки, Рокуэмон Хасэкура.
Кроме Кюсукэ Ниси, больше никто из этой четверки не делает попыток сблизиться со мной. Наверное, из-за свойственной японцам настороженности по отношению к чужеземцам и застенчивости. Только Ниси, самый молодой из них, по-детски любопытен, восторгается первым в жизни плаванием, расспрашивает меня, как устроен корабль, как действует компас, и говорит, что хочет выучить испанский язык. Самый старший, по имени Тародзаэмон Танака, смотрит на легкомысленного спутника с неодобрением. Этот приземистый, плотный человек, похоже, твердо решил для себя: в любой ситуации надо сохранять спокойствие и рассудительность и не терять свое достоинство перед испанцами.
Тюсаку Мацуки худощав, с темными тенями на лице. Я говорил с ним всего несколько раз, но этого хватило, чтобы понять, что из всех четверых у него самая светлая голова. Иногда он поднимается на палубу и стоит там, погруженный в свои мысли. В отличие от своих товарищей он, по-моему, не считает за честь то, что его назначили посланником. Рокуэмон Хасэкура больше похож на крестьянина, чем на самурая. Хороший парень, но самый невзрачный среди них. Я еще не решил, надо ли ехать в Рим, но никак не возьму в голову, почему именно его господин Сираиси порекомендовал мне взять в попутчики, если мы все-таки туда соберемся. У Хасэкуры и наружность так себе, да и умом он уступает Мацуки.
По соседству с помещением посланников есть большая каюта, где разместились японские купцы. Удивительно алчный народ – в голове только сделки и барыши. Не успели сесть на корабль, как тут же набросились на меня с расспросами, какие товары могут иметь спрос в Новой Испании. Когда я упомянул шелк, створчатые ширмы, военные доспехи, японские мечи, они довольно переглянулись и стали допытываться, можно ли купить там шелк-сырец, бархат, слоновую кость дешевле, чем в Китае.
– Видите ли, – ответил я с насмешкой, – в Новой Испании доверяют только христианам. Считается, что в торговых делах можно верить лишь истинно верующим.
Ответом мне стало изображение улыбки на лицах. Японцы часто так делают, когда что-то приводит их в замешательство.
Сегодня день такой же однообразный, как вчера. То же море, те же облака на горизонте, тот же скрип снастей. Плавание «Сан-Хуана Баптисты» проходит благополучно. Всякий раз во время утренней мессы я думаю: безмятежное путешествие чудесным образом даровано нам потому, что Вседержитель решил помочь моим планам осуществиться. Воля Господня неисповедима, но мне кажется, что Господу, как и мне, угодно, чтобы Япония, где так трудно проповедовать веру Христову, стала страной Его учения.
Однако капитан Монтаньо и его помощник Контрерас относятся к моим планам не очень доброжелательно. Открыто они об этом не говорят, но ясно, что мои намерения даже вызывают у них отторжение. Причина тоже понятна: за время пребывания в Японии (их задержали здесь после кораблекрушения) у них не сложилось положительного впечатления об этой стране и ее народе. Они избегают японцев, и посланников в том числе, – контакты только по необходимости, общения своей команды с японскими матросами тоже не одобряют. Я дважды предлагал капитану пригласить посланников к обеду, но он отказался наотрез.
– Знаете, с каким трудом я терпел высокомерие и невыдержанность японцев, пока мы торчали у них под надзором? – сказал мне капитан два дня назад, когда мы сидели за обеденным столом. – Я в жизни не встречал народа более неискреннего. Ведь скрытность, нежелание открыть душу для других людей считается у них добродетелью.
– Но взгляните на их политическое устройство. Никогда не скажешь, что эта страна языческая, невежественная, – возразил я.
– Этим-то она и опасна, – заявил помощник капитана. – Когда-нибудь она попытается завладеть всем Великим океаном. Если мы хотим обратить Японию в христианство, проще покорить ее не словами, а оружием.
– Оружием? – невольно вскрикнул я. – Вы недооцениваете эту страну. Это не Новая Испания и не Филиппины. Японцы привыкли воевать и сильны в сражениях. Вам известно, что иезуиты потерпели неудачу, потому что думали как вы?
Капитан и помощник побледнели, но я решил не обращать на это внимания и начал перечислять ошибки, совершенные иезуитами. Например, отец Коэльо и отец Фроиш собирались превратить Японию в испанскую колонию и на этом строили свои проповеди, что, конечно, вызвало гнев японских правителей. Я не могу сдерживаться, как только речь заходит об иезуитах.
– Поэтому для распространения в Японии Слова Божьего есть только один способ, – заключил я в сильном волнении. – Обвести японцев вокруг пальца. Испания должна поделиться с ними прибылью от торговли в Великом океане, а взамен получить широкие особые права на распространение Христовой веры. Ради барыша японцы пойдут на любые жертвы. Если бы я был епископом…
Капитан и помощник переглянулись и умолкли. Это было не молчание в знак согласия. Наверное, подумали: «Хорош священник! Настоящий интриган!» Перед мирянами таких вещей лучше не говорить, я просто не сдержался.
– Для вас, падре, проповедование веры, похоже, дороже интересов Испании, – с ехидцей заметил капитан и снова замолчал.
Было видно, что и он, и помощник восприняли мои слова насчет епископа как низменное стремление к преуспеванию.
«Один лишь Вседержитель способен проникнуть в сокровенные людские желания и может выносить суждения о них. И только Он знает, что не из пустого личного тщеславия я произнес эти слова. Я выбрал эту страну, чтобы обрести здесь вечный покой. Может быть, я нужен, чтобы были слышны голоса тех, кто славит Тебя в этой стране».
Произошел интересный случай. Как-то я прогуливался по палубе и, исполняя долг пастыря, читал вслух часослов. Ко мне незаметно подошел один из японских купцов. Услышав, как я шепчу молитву, он посмотрел на меня словно на диковину:
– Господин переводчик, чем вы занимаетесь?
Глупо, конечно, – признаю, но я подумал, что его заинтересовала молитва. Но это оказалось не так. Угоднически улыбаясь, купец вдруг понизил голос и начал уговаривать меня устроить так, чтобы в Новой Испании он получил преимущественное право заключать сделки. Я слушал его отвернувшись, как отворачиваются от гнилого дыхания, а он все улыбался и нашептывал:
– Я вас отблагодарю. Очень хорошо отблагодарю. Я заработаю, и вы заработаете.
На моем лице было откровенно написано осуждение. Я поспешил от него отделаться, сказав, что я не только переводчик, но и падре, отказавшийся от мирской суеты.
Я боюсь, что два месяца, которые будет длиться наше плавание, пройдут для меня в безделье, то есть я не буду востребован как священник. Каждый день я служу в кают-компании мессу для испанских моряков, но ни один японец ни разу не заглянул туда. Такое впечатление, что счастье для них заключается исключительно в извлечении мирской выгоды. Иногда я думаю, что японцы с готовностью принимают такую религию, которая приносит мирскую выгоду – богатство, военную победу, избавление от болезни, но совершенно безразличны к сверхъестественному и вечному. Но даже если это на самом деле так, я буду нерадивый священник, если за время плавания не сумею передать учение Господне никому из сотни с лишним японцев, плывущих на этом корабле.
Морская болезнь не жалела людей. Кюсукэ Ниси и Тэсаку Мацуки переносили ее легче, а Тародзаэмон Танака и Самурай, как только корабль вышел из Цукиноуры, на несколько дней залегли пластом. Лежали и только слушали издаваемые такелажем тоскливые звуки. Они не представляли, где находится корабль, да и интереса к этому у них не было никакого. Качка не прекращалась, надоедливо нудный скрип фалов не смолкал ни на минуту, лишь время от времени его заглушал звон судового колокола. Лежа с закрытыми глазами, они чувствовали, как некая могучая сила медленно возносит их вверх и так же медленно опускает. Измученный подкатывавшей тошнотой, обессиленный, Самурай то погружался в дремоту, то сквозь туман в голове начинал вспоминать жену, детей, сидящего у очага дядю.
Приносить посланникам еду было обязанностью слуг. Ёдзо, бледный и осунувшийся от не пощадившей и его морской болезни, пошатываясь, входил в каюту с подносом в руках. Самураю не хотелось даже смотреть на пищу, что бы ему ни приносили, однако он заставлял себя есть – ведь для выполнения возложенной на него важной миссии нужны силы.
– Ничего, – сочувственно утешал Самурая и Танаку Веласко, заглядывая в каюту посланников. Когда он подошел ближе, японцы почувствовали запах немытого тела, из-за морской болезни он стал еще сильнее. – К качке привыкают. Дней через пять большие волны и даже шторм будут вам нипочем.
Самураю в это верилось с трудом. Он завидовал молодому Ниси, который спокойно разгуливал по кораблю, с любопытством все рассматривал и выспрашивал у Веласко значение незнакомых, чужих слов.
Прошло три дня, потом четыре, и, как ни странно, Самураю, как и говорил Веласко, стало легче. А на пятый день, утром, он впервые вышел из пропахшей лаком и рыбьим жиром каюты и стал подниматься наверх. На палубе никого не было; резкий порыв ветра ударил Самураю в лицо. У него захватило дух, и глазам открылся окружавший его со всех сторон простор, по которому катились пенящиеся водяные валы.
Самурай видел безбрежное море в первый раз. Не было ни земли, ни даже крохотного островка. Волны сталкивались, смешивались, издавали боевые кличи, как сошедшиеся в битве воинства. Бушприт пронзал пепельно-серое небо, поднимая тучи водяной пыли, корабль, казалось, проваливался в пропасть и тут же снова взлетал на волну.
У Самурая закружилась голова. От ветра, хлещущего в лицо, перехватило дыхание. Море простиралось повсюду, куда доставал взгляд: и на востоке, где в безумной пляске бились волны, и на западе, где сшибались друг с другом водяные валы, и на юге, и на севере. Самурай впервые в жизни убедился воочию, как огромно море. Перед его необъятным простором долина, где он жил, представлялась крохотным маковым зернышком. Самурай издал возглас восхищения.
Послышались шаги. На палубу вышел Тюсаку Мацуки. Худой и угрюмый, он тоже долго не сводил глаз с этого величественного зрелища.
– Как же огромен мир. – Ветер разорвал фразу Самурая, как листок бумаги, и унес обрывки в морскую даль. – Даже не верится, что море простирается до самой Новой Испании.
Стоявший к нему спиной Мацуки не пошевельнулся – видимо, не слышал. Он еще долго не отрываясь смотрел на море, наконец обернулся. Тень от мачты падала ему на лицо.
– Нам плыть по этому морю два месяца, – сказал он. Его слова тоже унес ветер.
– Что вы сказали? – переспросил Самурай.
– Я хотел спросить, что вы думаете о нашем поручении.
– О поручении? Думаю, мы должны быть благодарны, что нам поручили такое дело.
– Я о другом. – Мацуки сердито покачал головой. – Почему, по-вашему, нам, самураям невысокого ранга, доверили эту важную миссию? Как только корабль покинул Японию, я только об этом и думаю.
Самурай молчал. Этот вопрос с самого отплытия мучил и его. Почему посланниками выбрали их? Странно, что во главе посольства не поставили никого из высших сановников.
– Господин Мацуки…
– Мы просто пешки в игре, – словно в насмешку над самим собой проговорил Мацуки. – Пешки Высшего совета.
– Пешки?
– Понятно, что такую высокую миссию следовало возложить на крупного вельможу, а вместо него назначают нас, мэсидаси. Почему? А потому, что никому до нас нет дела – потонем мы в море или заболеем в этой неведомой стране южных варваров. Ни Его Светлости, ни Высшему совету, никому от этого беспокойства не будет.
Увидев, что Самурай изменился в лице, Мацуки, словно радуясь этому, продолжил:
– Нас только называют посланниками, но ведь мы не знаем языка, мы всего лишь гонцы, которые с помощью этого Веласко должны передать послание Его Светлости кому надо. Лишь бы началась торговля с Новой Испанией и корабли южных варваров стали заходить в Сиогаму и Кэсэннуму, а что с нами будет – хоть мы сгнием там за морем, в чужих землях, – Его Светлости и сановникам не важно.
Ветер сорвал с гребня волны брызги и бросил их на палубу, окатив им ноги. Снасти гудели и скрипели над головой.
– Господин Сираиси… ничего такого не говорил, – то ли простонал, то ли пробормотал Самурай. Его раздражало собственное косноязычие, не позволявшее ему возразить Мацуки. Если они на самом деле пешки, зачем господину Сираиси и господину Исиде было говорить, чтобы он берег себя на чужбине, обещать, что, когда он вернется, они подумают, как передать ему обратно земли в Курокаве?
– Господин Сираиси ведь ничего определенного не сказал, – усмехнулся Мацуки. – «Они подумают…» Когда двенадцать лет назад Его Светлость взялся распределять земли, у многих самураев их наследственные наделы отобрали, а вместо них Высший совет выделял бесплодные пустоши. И сколько они потом ни обращались с просьбами вернуть им старые владения, положительного ответа так и не дождались. Люди остались обиженными. И я, и вы, и Танака, и Ниси – мы все в одинаковом положении. Из таких недовольных выбрали нас четверых и отправили в тяжелое плавание. Если мы погибнем – наши земли отберут. Не справимся с делом – накажут. В назидание остальным недовольным мэсидаси. В любом случае Высший совет ничего не потеряет.
– Трудно в это поверить.
– Ваше дело. А вы знаете, что до самого отплытия корабля в Высшем совете были противоречия по поводу этого путешествия? Было две точки зрения. – Произнеся эту загадочную фразу, Мацуки ступил на трап. – Ладно, хватит об этом. В конце концов, это всего лишь мои предположения.
Мацуки спустился вниз, а Самурай остался на палубе один на один с бушующим морем.
«Наша миссия все равно что война. Мэсидаси ведут в бой своих воинов, на них сыплются стрелы и ядра. А высшие сановники в это время находятся в тыловом лагере и оттуда управляют всем войском. Их не назначили послами по той же самой причине, по которой они не выходят на поле боя. Вот в чем дело».
Рассуждая про себя, Самурай пытался развеять уныние, вызванное словами Мацуки, но они глубоко засели у него в голове.
Внизу почти не слышно оглушительного воя ветра, бешеного грохота огромных волн. Возвращаться в свою каюту не хотелось. Там нестерпимо воняло лаком, которым были покрыты балки, связывающие корпус корабля. Самурай заглянул в отведенную купцам большую каюту. В ней выделили уголок его слугам – Ёдзо, Сэйхати, Итисукэ и Дайсукэ.
В каюте стоял запах циновок, которыми были укрыты товары, смешанный с запахом потных тел. Купцов было человек сто с лишним – кто без дела валялся на полу, кто играл в кости, присоединившись к кружку себе подобных. Возле тюков с грузом по-прежнему мучились от качки Ёдзо и его товарищи. Увидев стоящего у них в головах господина, они попытались встать.
– Не надо, лежите, – пожалел принявших почтительную позу слуг Самурай. – Морская болезнь – ужасная штука. Мы выросли в долине, и нам в море вдвойне тяжело. Когда вернемся домой, никому не расскажем, как мы тут валялись в качку.
На лицах Ёдзо и его товарищей впервые появились улыбки. Только на этих четверых можно рассчитывать в этом долгом и тяжелом путешествии, думал Самурай, глядя на их изможденные лица. Если он вернется на родину, его может ждать какое-то вознаграждение. А этих людей – ничего, кроме тяжкого, безрадостного труда.
– В долине сейчас, наверное, дождь.
В это время года там действительно лило без перерыва. Крестьяне, раздетые донага и перепачканные в грязи, работали под дождем. Даже такая унылая картина казалась на борту корабля Самураю и его слугам милой сердцу…
– Сомос хапонесес, – обратился на незнакомом языке к Тародзаэмону Танаке и Самураю, которые делали записи в своих путевых дневниках, появившийся на пороге каюты Ниси. – По-испански это – «Мы японцы».
Самурай с сомнением посмотрел на него.
– Почему бы вам не сходить? Господин Веласко, переводчик, учит купцов языку южных варваров.
– Ниси, если посланники смешаются в кучу с торговцами, испанцы рано или поздно начнут нас презирать, – с горьким упреком откликнулся Танака.
Получив выговор, Ниси покраснел.
– Но если мы приедем и не будем понимать ни слова?
– У нас же есть переводчик, пе-ре-вод-чик…
Слушая, как Танака отчитывает Ниси, Самурай в глубине души завидовал этому юнцу, который быстро сходился с людьми и осваивался в любой обстановке. Самурай вырос в своей долине и, так же как Танака, относился к незнакомым людям с недоверием. А этот парень целыми днями лазит по всему кораблю, дотошно пытается разобраться, как он устроен, какое имеет оснащение. Записывает услышанные от испанских моряков слова; это он рассказал товарищам, что командир корабля по-испански «капитан», палуба – «кубьерта», парус – «вела».
– Но даже господин Мацуки, – возразил покрасневший Ниси, – учится вместе с торговцами…
Танака скроил недовольную мину. Он был старшим в четверке и очень боялся, как бы авторитет посланников не пострадал. На корабле было много такого, с чем раньше ему не приходилось сталкиваться, но он старался не показывать удивления перед южными варварами.
– И он тоже? – удивленно спросил Самурай у Ниси.
– Да.
О чем думал этот хмурый бледный человек? Когда они стояли на палубе, он, повернувшись спиной к Самураю, пробормотал, что посланники – пешки в руках князя и Высшего совета. И сказал, что Высший совет отправил в тяжелое плавание мэдаси, чтобы погасить их недовольство распределением земель. Самурай не передал его слова ни Танакэ, ни Ниси. Почему-то не решился.
Самурай резко поднялся, словно хотел стряхнуть с себя слова Мацуки. В чреве корабля был длинный коридор, по одну сторону которого располагался грузовой трюм, по другую – каюты, доверху забитые товаром, большая каюта купцов, кладовые, где хранились продукты, и камбуз, которым пользовались японцы. От тюков с товаром пахло пылью и циновками, из камбуза в коридор проникал аромат готовившегося мисо.
– Господин Хасэкура! – Самурая догнал Ниси, сияющий белозубой мальчишеской улыбкой. – Не хотите поучить испанские слова?
Самурай важно кивнул.
Они заглянули в большую каюту и увидели сидевших в четыре ряда перед грудой товаров купцов с кисточками и бумагой в руках. Они старательно записывали испанские слова, которые им диктовал переводчик.
– «Сколько стоит?» – по-испански «Куанто куэста».
Веласко медленно повторил эту фразу трижды: «Куанто куэста, куанто куэста, куанто куэста». Купцы с самым серьезным видом водили кисточками по бумаге. Слуги посланников с улыбкой наблюдали эту странную картину.
– Еще раз: «Куанто куэста», – негромко проговорил вставший рядом с Самураем Ниси. Здесь начинался мир совсем не такой, как в долине. Среди черных голов купцов, склонившихся над новой грамотой, Самурай увидел худую шею Мацуки, сидевшего со скрещенными на груди руками.
Покончив с простыми бытовыми приветствиями, Веласко сказал:
– Но даже если вы выучите слова, торговать в Новой Испании вы все равно не сможете. – Он отер тряпкой рот и продолжил: – Как я уже говорил, в нашей стране у вас ничего не получится, если вы не познаете Христову веру. Оглянитесь вокруг. Даже на этом корабле испанские моряки отдают команды нараспев, словно поют гимны. Вы обратили внимание, какие голоса звучат каждое утро на палубе? Они подают сигналы, воспевая Господа.
Веласко говорил правду. Когда корабль выходил в море, южные варвары, обращаясь друг к другу, распевали какие-то странные слова. Обмен такими сигналами можно было слышать на палубе каждый день.
– Я не говорю, что вы все должны принять учение Христа. Но у меня есть книга, рассказывающая о жизни Иисуса.
Среди купцов, как рябь по воде, пробежал шепот, но тут же утих. Увидев Самурая и Ниси, Мацуки выбрался из своего ряда и подошел к ним.
– Гляньте, как навострили уши купцы. Во имя прибыли они готовы даже обратиться в христианство. А Веласко, зная их жадность, решил заняться проповедью. Великий хитрец этот переводчик.
Передернув правым плечом от возмущения, Мацуки направился в каюту. Простосердечный и бесхитростный Самурай поймал себя на мысли, что ему неприятно видеть худую спину своего спутника. Мацуки недоброжелательно смотрел на все и на всех. Неприятный человек, подумал Самурай.
Уже полмесяца продолжается наше плавание на корабле «Сан-Хуан Баптиста». Мы идем по Великому океану, забираясь все больше на восток. За все время не показалось ни единого островка. К счастью, мы не попали ни в штиль, ни в сильный шторм. Понятно, что эти северные широты – не экватор, штиль тут явление редкое, но штормит часто. Капитан Монтаньо говорит, что такое благополучное плавание – вещь крайне редкая. Помню, с какой чуть ли не ненавистью команда корабля, на котором я плыл в Японию, относилась к тем, кто свистел по время штиля. Моряки – народ суеверный, они считают, что свист усугубляет страдания, которые приносит людям штиль на море. Утро на «Сан-Хуане Баптисте», по обыкновению, начинается с уборки палубы. Всю черную работу – мыть палубы, целыми днями проверять, как натянуты фалы, сбивать ржавчину с якорных цепей, поправлять такелаж – выполняют японские матросы. Марсовые, рулевые, вахтенные, передающие команде приказы капитана и его помощника, люди на капитанском мостике – все испанцы.
Изо дня в день, даже по нескольку раз на день – утром, днем и вечером, – море меняет цвет. Еле заметное изменение формы облаков, сияние солнечных лучей, перепады атмосферного давления окрашивают море в такие глубокие, насыщенные тона – то наполняющие сердце радостью, то нагоняющие печаль, что даже художник прищелкнул бы языком. Одного взгляда на эту картину мне достаточно, чтобы преисполниться желанием восславить мудрость Создателя, сотворившего это море. И, может быть, не только мне.
Плавание продолжается, птицы уже отстали от нашего корабля; вместо них взгляд радуют скользящие над волнами серебристые летающие рыбы.
На сегодняшнюю утреннюю мессу, к моему удивлению, явились несколько японских купцов. Пришли посмотреть. Когда дошло до причащения, держа в руке потир и вкладывая в рот коленопреклоненных испанских моряков кусочки освященного хлеба, я заметил кучку японцев, которые с душевным трепетом и в то же время с удивлением наблюдали за происходящим. Зачем они пришли? Развеяться от скуки, царящей на корабле, где каждый день одно и то же? Или же их сердца тронули отрывки из Священного Писания, которые шесть дней назад я начал им переводить после занятий испанским? А может, они всерьез приняли мои слова, что в Новой Испании торговец не вызывает доверия, если он не христианин?
Так или иначе, меня этот результат обрадовал. Отслужив мессу и убрав в шкаф ризу и потир, я поспешил к японцам, все еще слонявшимся в коридоре.
– Ну как? Вы хотели бы знать, какой глубокий смысл заключается в мессе?
Среди них оказался тот самый купец с желтыми зубами, который несколько дней назад, встретив меня на палубе, умолял выхлопотать для него привилегию торговать в Новой Испании. Он ответил с легкой улыбкой:
– Господин переводчик, мы готовы принять все что угодно, лишь бы это пошло нам на пользу. Не вижу ничего дурного, если в этом плавании мы что-нибудь узнаем о христианском учении.
Я невольно улыбнулся, услышав такой прямой ответ. Ответ в японском стиле, но уж чересчур откровенный. Еще больше заискивая передо мной, купцы просили, чтобы я и дальше рассказывал о жизни Христа.
Не будет ничего плохого, если они узнают о христианстве. Мне думается, ответ желтозубого очень хорошо продемонстрировал отношение японцев к религии. За годы, прожитые в Японии, я наглядно убедился, что в религии японцы ищут исключительно мирские блага. Можно даже сказать, что вера служит им для получения этих самых мирских благ. Чтобы избежать болезней и стихийных бедствий, они поклоняются синтоистским и буддийским богам. Феодалы, мечтая о военных победах, обещают пожертвования синтоистским святилищам и буддийским храмам. Буддийские монахи, зная об этом, заставляют свою паству поклоняться статуе демона Якуси Нёрай[39], якобы исцеляющего людей лучше всякого лекарства; никого японцы не почитают так, как его. Они просят не только защиты от болезней и стихийных бедствий. Существует множество еретических учений, обещающих преумножение богатства и сохранение имущества, и недостатка в последователях у них нет.
Японцы ждут от религии только земных благ. Наблюдая за ними, я пришел к мысли, что в этой стране никогда не появится настоящая, подобная христианству, религия, смысл которой в вечной жизни и спасении души. Между их верованиями и тем, что мы, христиане, называем верой, лежит глубокая пропасть. Но клин клином вышибают – придется воспользоваться этим методом. Раз японцы ждут от религии житейских выгод, важно разобраться, как привести их мирские желания в согласие со Словом Божиим. У иезуитов какое-то время это получалось. Продемонстрировав феодалам ружья, то есть иное, чем у японцев, новое оружие, и разные диковины, привезенные из южных морей, взамен они получили разрешение благовествовать о Христе. Но потом наделали много такого, что вызвало у японцев возмущение. Стали разрушать боготворимые японцами синтоистские и буддийские храмы, пользуясь слабостью воюющих между собой феодалов, создавали маленькие колонии-поселения, чтобы обеспечить себе особые права.
Перед отплытием из Японии я написал несколько писем. Своему дяде дону Диего Кабальеро Молине, отцу дону Диего де Кабрере и настоятелю монастыря Святого Франциска в Севилье. Сообщил, что на пути из Новой Испании, возможно, заеду с японцами в Севилью. Я просил их, если это случится, устроить самое великолепное и яркое представление, какое только можно, чтобы показать испанцам, что слава и величие Господа достигли маленькой страны на Востоке. Японцы для жителей Севильи – зрелище столь диковинное, что даже сравнить не с чем, и, конечно, можно предположить, что посмотреть на них соберется немало народу, но надо, чтобы эффект от этого был максимальный. Это послужит славе Господа нашего и распространению Его учения в Японии, писал я. Чтобы письма дошли быстрее, я собирался отправить их из Акапулько специальным конным экипажем до Веракруса, а оттуда срочной почтой – в Севилью.
Вчера, когда мы закончили учить нужные фразы и слова, я снова стал рассказывать собравшимся в большой каюте японцам о жизни Иисуса.
– Вера твоя спасла тебя! – Я вдохновенно рисовал картины исцеления Господом страждущих в Галилее: как хромые пошли, слепые прозрели, телеса прокаженных очистились. Я смотрел на лица японцев и видел – они потрясены. Я знал, что от религии они всегда ждут и исцеления от болезней, и специально выбрал из Писания рассказ о чудесах.
– Однако сила Господня исцеляет не только тела, но и души.
Этими словами я закончил сегодняшнюю беседу. Кажется, она прошла удачно. Но, честно говоря, все еще впереди. Предстоит пройти долгий путь. Почему? По своему многолетнему опыту я знаю, что японцев можно привлечь рассказами о чудесах или их собственных прегрешениях, но как только заводишь речь о воскрешении, составляющем суть христианства, или о любви, требующей от человека полного самопожертвования, на их лицах тут же возникает недоуменное непонимание.
Во время ужина капитан Монтаньо сообщил, что давление падает и с юга нас медленно, но верно догоняет шторм, которого все так боялись. Я и сам заметил, что уже после полудня волны стали намного выше; море, которое вчера было красивого темно-синего цвета, постепенно налилось холодным свинцом; сталкивающиеся водяные валы оскаливались белыми клыками и, вздымая тучи брызг на носу, перекатывались на палубу. Чтобы вывести корабль из штормовой полосы, заявил капитан, круто берем право руля.
К полуночи шторм почти настиг нас. Поначалу качка была не такой уж сильной; я сидел в каюте, которую мы делили с помощником капитана Контрерасом, и писал дневник. Контрерас со всей испанской командой и японскими матросами поднялись на палубу и, привязавшись, ждали штормовой атаки. Корабль раскачивало все сильнее. Свеча с громким стуком свалилась со стола, из шкафа посыпались книги. В тревоге я выскочил из каюты и устремился на палубу, но едва поставил ногу на ступеньку трапа, как корабль, получив страшный удар, резко накренился. Я свалился с трапа. Это была первая огромная волна, обрушившаяся на нас.
Поток воды хлынул на меня по трапу. Я попытался подняться, но вода сбила меня с ног. Лишившись четок, которые были у меня за поясом, я пополз по залитому полу, добрался до стены и кое-как сумел принять вертикальное положение. Боковая качка была ужасная. Вода, похоже, добралась до большой каюты, из которой неслись громкие крики; толкая друг друга, оттуда выскочило человек десять. «Не выходите на палубу!» – кричал я в темноте. Окажись они там, огромные волны, перекатывавшие через борт, тут же смыли бы их за борт – ведь они не привязались спасательными тросами.
На мой голос из каюты с мечом в руках выбежал Тародзаэмон Танака. Я крикнул, чтобы он загнал купцов обратно в помещение. Танака обнажил меч и стал орать на купцов, валом валивших к трапу. Они остановились и попятились назад.
К бортовой качке добавилась килевая, я старался изо всех сил удержаться у стены. С палубы, точно залп орудий, раздавался грохот обрушивающихся на нее волн; внутри корабля с шумом перекатывались вещи, без остановки вопили люди. Я захотел вернуться в каюту, но не смог сделать и шага. Тогда я встал на четвереньки, как собака, и доковылял по залитому водой коридору до своей каюты. С трудом открыл дверь, и мне под ноги покатились вывалившиеся из шкафов вещи. Я лег и схватился за прибитую к стене скобу, чтобы удержаться. Когда корабль заваливался набок, вещи, которые еще оставались в шкафах, скользили то влево, то вправо. Так продолжалось до утра. К рассвету на корабле наконец все стихло, качка на какое-то время немного улеглась.
Когда в окно заглянули первые лучи солнца, моему взгляду предстали разбросанные по полу книги и плетенные из лозы лари, в которых мы хранили вещи. К счастью, наша каюта располагается ниже той, где жили японцы, поэтому ее, слава Богу, не затопило. Больше всего пострадали купцы: у тех, кто устроился рядом с товарами, постели промокли насквозь – хоть выбрасывай. Вода проникла и в помещения, где хранится провиант.
Я захватил кое-что из своей одежды, подстилку и протянул человеку, который в растерянности стоял возле большой каюты. Это был не купец, а один из слуг, сопровождавших посланников. У него, как и у Рокуэмона Хасэкуры, было грубое крестьянское лицо, и от него так же пахло землей.
– Возьми, – сказал я, но по его лицу было видно, что он не верит моим словам. – Вернешь, когда твои вещи высохнут.
Я спросил, как его зовут. «Ёдзо», – смущенно ответил он. Видимо, слуга Хасэкуры.
После полудня в каюту на минуту заглянул Контрерас, занятый ликвидацией последствий обрушившегося на нас ночью шторма. Он сообщил, что сломана бизань-мачта, в море смыло двух японских матросов, их судьба неизвестна. Выходить на палубу нам, конечно, запрещено.
Волнение все еще сильное, однако к вечеру, скорее всего, нам удастся покинуть штормовую зону. Сидеть внутри больше не было сил – страшно воняло гнилью и рвотой, которую качка вызывала у японцев. Контрерас разрешил мне подняться по трапу к люку, выходившему на палубу. Волны бушевали, вздымая тучи брызг, море по-прежнему казалось черным. На палубе матросы-японцы работали как одержимые – распутывали снасти, чинили сломанную мачту.
За ужином я наконец получил возможность спокойно поговорить с Монтаньо и Контрерасом. Они почти сутки не смыкали глаз – под глазами синяки, лица осунулись от усталости. Как они сказали, спасти смытых за борт японцев не было никакой возможности. Печальная судьба! Но мы все во власти Божьей.
Я прогуливался по вернувшей себе устойчивость палубе и читал молитвенник, когда передо мной возник тот самый японец, которому четыре дня назад после шторма я одолжил одежду. Появившись, он тут же исчез и снова вышел на палубу уже вместе со своим хозяином Хасэкурой. Тот с поклоном поблагодарил меня за проявленное к слуге сочувствие и протянул листы японской бумаги и кисти. К сожалению, сказал он, на корабле я не могу выразить свою признательность более достойным образом. Глядя на этого пахнущего землей самурая, который рассыпается в благодарностях, хотя видно, что слова ему даются с трудом, я ему искренне сочувствовал: приказ князя, плавание куда-то за тридевять земель… Ёдзо, его слуга, стоял чуть поодаль и, не поднимая глаз, смотрел в пол. Господин и слуга своим видом напомнили мне о крестьянах из испанской глубинки, и я невольно улыбнулся.
Вскоре после их ухода на палубе появился Тюсаку Мацуки и вперил взгляд в море. Изучение морских просторов вошло у него в привычку. Обычно при встрече он ограничивался поклоном и не делал попыток заговорить, но сегодня, меряя шагами палубу и творя молитвы, я поймал на себе его взгляд, в котором в ярких лучах солнца уловил неприкрытую ненависть и враждебность.
– Мое сердце не успокоится, пока посланники не доберутся в добром здравии до Новой Испании, – сказал я.
Поскольку Мацуки молчал, как камень, я снова углубился в молитвенник.
– Господин Веласко! – выговорил он наконец таким тоном, будто собрался меня в чем-то упрекнуть. – Хочу задать вам вопрос. Вы в самом деле только переводчик на этом корабле? Или у вас есть другие цели?
– Разумеется, я здесь, чтобы служить вам переводчиком. – Мне показался странным этот вопрос. – А почему вы спрашиваете?
– Разве в задачи переводчика входит рассказывать плывущим на корабле купцам христианские сказки?
– Я делаю это для их же пользы. В Новой Испании даже чужеземцев, если они христиане, принимают как братьев, а с теми, кто отрицает Христа, торговли не получится.
– И вас не смущает, что японские купцы готовы обратиться в вашу веру только ради торговли? – спросил Мацуки с вызовом.
– Не смущает, – покачал я головой. – На гору ведет не одна тропинка. Есть дороги с востока и запада, севера и юга. По какой ни пойдешь – все ведут к вершине. То же самое можно сказать о дорогах к Господу.
– Вы ловкий человек, господин Веласко. Обращаете этих людей в христианство, пользуясь их алчностью. Вы и в Высшем совете применили ту же тактику? Заключили сделку: помогаете наладить торговлю с Новой Испанией, а в обмен получаете разрешение обращать людей в свою веру?
Я посмотрел ему в глаза. Они не имели ничего общего с взглядом Ниси, полным детского любопытства, жесткой непреклонностью Танаки или кротким смирением Хасэкуры. Я понял, что этот японский посланник далеко не глуп.
– Предположим, так оно и есть, господин Мацуки, – спокойно отвечал я. – Что вы будете делать в таком случае? Откажетесь от своей миссии?
– Конечно, не откажусь. Я хочу сказать, что купцы, плывущие вместе с нами ради барышей в Новой Испании, готовы стать кем угодно, хоть христианами, но как только они поймут, что барышей не будет, они тут же отступятся от новой веры. То же с Высшим советом: он позволит вам проповедовать, но только до тех пор, пока будет идти торговля с Новой Испанией. Стоит ей прекратиться, стоит кораблям южных варваров начать обходить стороной порты во владениях Его Светлости, как христианство тут же окажется под запретом. Вы понимаете, господин Веласко?