История эта случилась прошлым летом. Был я тогда в отпуску и жил у лесника под Горьким, на левом, высоком берегу Волги. Семья у лесника была небольшая: он, жена и двое ребятишек. Один совсем малыш – четыре года, а второй уже пятиклассник. Я не знал, что у лесника два мальчика, потому что, когда я пришёл, старший ещё не вернулся из школы.
Он заявился к обеду. Аккуратно одетый, в белой рубашке, с пионерским галстуком.
– Здравствуй, – сказал я. – Вот поселился у вас, будем вместе рыбачить.
– Здравствуйте, – ответил он спокойно. – Я рыбалку не очень люблю, я больше лес люблю.
Подошла сама хозяйка, Марья Лавровна, загорелая черноволосая женщина. Она одна в семье была такая тёмная, а все трое мужчин – Иван-большой и его сыновья Ваня-маленький и Максим – были светлые, точно каждому из них на голову вылили по горшку сметаны.
– Ваня, – сказала она сыну, – иди напои Бурёнку. А то жарко, пить ей хочется.
Мальчик ушёл.
– Познакомились?
– Познакомились. От рыбалки отказывается. Лес, говорит, любит.
– Это у него по наследству, от отца. Того из лесу не вытянешь.
И правда, за неделю, что я прожил в избе лесника, я почти не видел Ивана Семёновича.
В лесу какая работа? Можно ничего не делать, и не скоро это заметишь. Есть ещё такие лесники. Смотришь, для себя травку покосит, дрова на зиму подсоберёт, а потом отдыхает.
А Иван Семёнович работал на совесть. То он дерево с гнилью найдёт и вырубит, то проверит, чтобы колхозное стадо не портило кустарник, а козы – не объедали молодых побегов. И за охотниками надо последить, чтобы кто-нибудь не задумал браконьерства.
Скоро появился у лесника ещё один жилец – студент-художник. Из Москвы приехал.
Тонкий такой, высокий юноша, одетый в синие парусиновые брюки с молниями на карманах и цветную ковбойку. У него было маленькое красивое лицо и волосы впереди стояли ёжиком.
– Хозяюшка, – попросил он, – приютите недельки на две.
Марья Лавровна посмотрела на молодого человека и ответила:
– С большой охотой бы, да некуда. – И кивнула па меня.
– Значит, опередили. – Он улыбнулся и снова стал просить: – Леса у вас хорошие, уходить не хочется.
– А чем будете заниматься? – раздался неожиданно мужской голос.
Все оглянулись. Перед нами стоял Иван Семёнович в выгоревшем армейском костюме и фуражке, сдвинутой глубоко на лоб. Он был удивительно лёгкий на ноги, и никто не слышал, как он подошёл. По лесу Иван Семёнович не ходил, а, можно сказать, плыл, точно его тяжёлые, крепкие ноги не касались земли.
– Испугал! – сказала Марья Лавровна. – Ходишь неслышно.
– Меня за это хождение всю войну в разведке продержали, а ты жалуешься. – Потом он снова обратился к молодому человеку: – Вроде не рыбак?
– Нет. Я студент-художник. Буду рисовать.
– Художник? Это красиво.
Тогда Марья Лавровна сказала:
– Ну ладно, оставайтесь. Спать будете на сеновале, а питаться вместе с нами, в горнице.
– Хорошо, – обрадовался студент. Он протянул Марье Лавровые руку и сказал: – Всеволод.
Потом подошёл ко мне, посмотрел на мои сложные рыбачьи приспособления и опять же протянул руку:
– Рыбак? А я так лесовик.
– Если лесовик, – ответил я, – значит, у вас и товарищ найдётся. Вот он, Ваня.
Студент поздоровался с Ваней. Потом увидел Максима, присел на корточки и вдруг закукарекал.
Максим рассмеялся. Марья Лавровна улыбнулась, а Ваня, тот уже считал студента своим лучшим другом.
На другой день раньше всех из дому ушли Иван Семёнович и Всеволод.
Всеволод – в лес, а Иван Семёнович уехал в город. В лесу появилась гусеница, и он поехал договариваться, чтобы прислали самолёт.
– Папка поехал за воздушным доктором, – сказал мне Максим. – Он как прилетит, как зажужжит, а потом начнёт бросать на лес белый порошок, и гусеницы сразу все пропадут.
Всеволод вернулся к завтраку. Он пришёл весёлый, в волосах у него были сосновые иглы.
– Сейчас, – сказал он, – будет вручён подарок. Максим, встань передо мной, как лист перед травой.
– Я стою, – ответил Максим, и видно было, что он даже пошевельнуться боится.
Всеволод полез в карман, и тут же в руках Максима появился дед, старый, горбатый, с клюкой. Он был сработан из какой-то коряги, которая, может быть, валялась в лесу уже несколько лет. Время, солнце, дожди изогнули корягу и сделали её отдалённо похожей на старого, крючковатого деда. А Всеволод это заметил: обрубил корягу, сделал деду глаза из зелёных сосновых шишек, и стал дед как живой.
Максим крепко прижал деда к груди и убежал.
– Здорово у вас игрушка эта получилась! – удивился Ваня.
– Это пустяк, – ответил Всеволод, – пойдём со мной в лес, я тебя научу. Здесь главное – острый глаз иметь, ко всякому дереву приглядеться, и фантазию. – Последние слова он проглотил, потому что Марья Лавровна налила ему в кружку молока и он отправил в рот большой кусок домашнего пирога с рыбой. – Вкусно! – пробурчал Всеволод. – Очень вкусно.
С этого дня Ваня ни на шаг не отходил от студента. Он носил ему краски и складной парусиновый стульчик. Бегал за водой к роднику, если Всеволоду хотелось пить. Ваня даже дружков своих забросил и не ходил к ним в деревню.
Всеволод рисовал, а больше вырезал из дерева всякие фигурки. У него уже был чудесный ветвисторогий олень, пятнистый желтокожий леопард и цапля, длинная, с тонкой шеей, на одной ноге.
Эти игрушки Всеволод очень берёг. Однажды Максим, который вертелся около него, уронил оленя и сломал один рог.
– Разбился, – испугался Максим. Он нагнулся, чтобы поднять оленя, но Всеволод выхватил оленя у него из-под рук.
– Болван, – сказал он и толкнул мальчика.
Иван Семёнович в это время сидел в стороне и правил косу. Он ничего не сказал Всеволоду, а только сердито крикнул:
– Максим, иди к папке! Нечего около чужих околачиваться!
Максим заплакал. А Всеволод рассмотрел оленя и обрадованно сказал:
– Это пустяк. Поставлю штырь и скреплю рог.
На Максима он даже не взглянул.
Всеволод нашёл кусок дерева и сделал из него голову женщины, с высокой причёской и длинным разрезом глаз. Всем нам эта женская голова понравилась, и мы ждали, когда же Всеволод подберёт к ней туловище. Но он, сколько ни искал, найти не мог. Мы даже стали помогать ему. Если нам попадался на глаза какой-нибудь изъеденный муравьями корень или пень, мы тут же тащили Всеволоду. Иван Семёнович и тот каждый день приносил из лесу суки странно изогнутой формы, обрубки деревьев с наростами.
Но Всеволод только мельком оглядывал «наши богатства» и отворачивался.
«Даже спасибо не скажет. Мы стараемся, а он плюёт на нас, – подумал я. – Нахальный всё же парень». И мне стало обидно за себя и за семью лесника.
Утром на следующий день я встал и сразу почему-то вспомнил про Всеволода. «Приду с рыбалки и поругаюсь с ним, скажу ему, что о нём думаю», – решил я, собрал удочки и пошёл на рыбалку.
Рыба сразу взялась, и моё плохое настроение улетучилось. Вернулся я домой только после обеда.
Подхожу к избе лесника, вижу – за столом во дворе сидит Всеволод и работает.
Повернулся ко мне – лицо довольное, радостное.
Я хотел пройти мимо, но он мне протянул фигурку, и я остановился.
Стройная маленькая женщина, одетая в длинный халат, подпоясанная синей широкой лентой, приготовилась к танцу. Она не сделала ещё ни одного движения, только подняла руки над головой, но казалось, что вот-вот ударит бубен и она начнёт ритмичный восточный танец.
– Ну? – спросил Всеволод.
Он хотел услышать от меня какие-то хорошие слова и нетерпеливо ждал. Ему обязательно хотелось, чтобы его кто-нибудь похвалил, и он даже заглядывал мне в глаза.
Я сказал ему, что мне нравится его работа. Видно, он остался недоволен мною, потому что отвернулся.
И тут во двор вошли два Ивана – большой и маленький. Всеволод помахал им и протянул фигурку женщины. А Иван Семёнович подошёл к нему вплотную и тихо сказал:
– Ты мне это в нос не тычь! Чтоб сегодня твоего духу в нашем лесу не было!
– Что с вами? – удивился Всеволод. – Объясните.
– Объяснить? Как дерево рубить, так объяснение ему не требовалось.
– Ах, вот вы о чём! – Всеволод улыбнулся. – Подумаешь, какой пустяк, срубил один сук. Он ведь был мне нужен. Ну, простите меня. – И повернулся к Ивану Семёновичу спиной.
Иван Семёнович схватил Всеволода за плечи.
– Пустяк, говоришь? Дерево – пустяк? – Иван Семёнович смотрел в упор на Всеволода. – Ты сам пустяк! Уходи от нас! Пять минут даю тебе на сбор.
– Ну хорошо, хорошо, я уйду, только уберите ваши руки. Драться я не собираюсь.
Иван Семёнович пошёл к дому, а Всеволод крикнул ему вдогонку:
– Уже поздно. Не дойти мне засветло до деревни!
– Добежишь, – ответил Иван Семёнович.
Тогда Всеволод посмотрел на Ваню, и в его глазах мелькнула надежда.
– Ваня, уговори отца. Выручи друга. Ну куда я пойду на ночь глядя?
Ваня отвернулся и пошёл к дому. И я следом за ним. Мне не хотелось оставаться с Всеволодом.
Ровно через пять минут Всеволод уходил. Он был такой же, как в первый день, когда появился здесь, – весёлый, красивый и какой-то лёгкий. И не было ему никакого дела до лесника и до его семьи.
Я высунулся в окно. Когда он проходил мимо, то помахал мне рукой и сказал:
– Привет рыбакам! В этом доме художника не поняли.
Ко мне подошёл Иван Семёнович. Он курил папироску, а когда брал её в руки, то видно было, что пальцы у него слегка дрожат.
– Художник, – сказал он, – а жизнь рубит. Красоты настоящей не понимает. – Он бросил папироску на землю, притушил её носком сапога и посмотрел узкими, прищуренными глазами в ту сторону, куда ушёл Всеволод. – Ты, может, подумал, что я испугался, что он срубил сук у дерева?
Я кивнул.
– Нет, – ответил Иван Семёнович. – Дерево не погибнет, оно живучее. Здесь вопрос глубже. Он всё для себя и для себя, а о других никогда не подумает. С таким человеком в разведку не пойдёшь. Как кукушка перелётная.
– Отец, – крикнул Ваня, – смотри, летит!
А самолёт уже разворачивался над лесом, и тоненькая ниточка дыма оставалась позади него.
– Папка, папка! – закричал Максим. – У самолёта белый хвост. Жар-птица. Самолёт жар-птица!
Скоро самолёт скрылся. Остался только белёсый туман, который медленно оседал на лес.
– Дождя бы не было, – спокойно сказал Иван Семёнович, – а то лекарство смоет.