– Погоди-погоди, малыш, – Стижиан поправил ремень, бляха съехала куда-то вбок, и ещё раз оглянулся. Он хотел было расспросить ребенка, который скорее всего был маревом, эхом прошлого или попросту очередной нежитью, что это за место и что за хозяин. Негатива здесь было столько, что монах не мог понять. Но Стижиан помотал головой из стороны в сторону и, натужно отталкивая от себя бесконечный поток, таки вспомнил, зачем он вообще сюда шёл. – Сюда не попадал молодой мужчина? Примерно моего возраста, чуть выше ростом, с белым плащом?
– Господин Луожи в опочивальне, он утомлен, и, боюсь, ему отсюда уже не выбраться, а у вас, господин, шанс есть, пусть и маленький. – Невозмутимо сказал мальчик, протягивая монаху руку, но тут же опустил, прочитав в черных глазах Стижиана готовность развеять его в пепел. – Господин монах, ваши волосы белеют, времени не так много, прошу, пойдёмте со мной.
"Белеют?!" – подумал монах, проведя рукой по волосам и выдернув пару: действительно, на пол сантиметра от корней волосы стали белыми, а это значило, что что-то здесь выкачивало силу из монаха. Если это что-то выкачает всю, Стижиан либо умрет, либо перестанет зваться монахом, лишившись всей силы… и тоже умрёт, неспособный защитить себя.
– Верно мыслите, господин, пойдёмте. – Мальчик развернулся и открыл дверь, монах пошел за ним.
Ребенок провел Стижиана по тёмному узкому коридору, и вышли они сквозь книжную полку. Они шли дальше, и когда преодолели ещё несколько коридоров и с десяток поворотов, Стижиан начал слышать музыку, чувствовать аппетитный запах, и уже вскоре мальчик вывел его в зал, где не было ни музыкантов, ни наложниц, ни яств, не было освещения, были лишь руины некогда красивого зала, от которого остались лишь некоторые формы и голый серый камень. Где-то за спиной Стижиан чувствовал водопад сил: значит, там был выход.
В центре комнаты лежал без сознаний Луожи: его волосы полностью окрасились белым, а над ним стояло ещё одно существо, чей силуэт мог бы напомнить человеческий только тому, чье воображение заслуживает похвал.
Существо не было высоким, в основном потому, что сгибало спину кривой дугой и там уже давно образовался горб, прикрытый синими тряпками. Кожи как таковой на теле не было, вместо неё по телу передвигались сотни или тысячи маленьких черных и зеленоватых змеек, покрывающих каждую клеточку тела. Змеи свисали с волос, передвигались вдоль и поперек головы и тела, образуя живой мерзкий рой. Существо смотрело на обездвиженного мага и шептало что-то, хотя это могло быть просто шипение змей. Стижиан уточнять не стал, а просто взял в обе руки посох и с разбегу ударил им не успевшего среагировать противника.
Стижиан знал, что его удар бесполезен против нечисти, поскольку это существо уже не было неупокоенным, это был демон – могущественный полноценный демон, со своими сюрпризами и уловками. Монахи бессильны против демонов, истребление их рода всегда было работой магов, и всё, что монах сейчас мог сделать – это попытаться отвлечь его внимание, чтобы забрать Луожи и удрать отсюда.
Стижиан был уверен в том, что ответ на его выпад последует незамедлительно, но древний посох Наахт решил иначе, разрубив неполноценное тело демона пополам, обращая змеек, бывших защитой для хрупкой оболочки, в прах и пепел, горсткой свалившийся на землю и похоронивший под собой некий металлический звон. Теперь монах знал, что это оружие обладает едва ли не интеллектом и способно само определять класс противника, раз удар, в который Стижиан вкладывал сияние, смог разрубить демона.
Стижиан ногой раскидал пыль и увидел большой, размером с его ладонь, серебряный четырехгранный крест. Монах долго думать не стал и поднял его, хотя подумать-то стоило бы: любой здешний артефакт мог обладать непредсказуемыми свойствами и убить при прикосновении. Но Стижиану повезло, и едва оказавшись в руках нового хозяина, от одного из концов креста поплелись две тонкие серебряные нити, в два круга обвившие запястье Стижиана, тем самым дав ему понять, что крест принадлежит теперь ему.
– Ладно. – Нахмурил он брови, поднимая на руки несчастного ветренника: тот делал редкие и слабые вдохи, но все же делал, сердце билось. Монах успел.
Луожи был без сознания ещё больше суток: пока Стижиан на своем горбе вытаскивал умника из склепа, потом пока восемь его сокурсников бегали и прыгали вокруг него, делая вид, что волнуются, а затем пока вся эта свита, в том числе и два монаха, ехали поездом в Монтэру. И когда Актомири, монастырский целитель, увидел белые волосы мага, он сказал, что уже не является таковым, что демон высосал из него всё то, что позволяло ему так себя называть, и что теперь это просто человек.
В вечер, когда Луожи наконец открыл глаза, Актомири, по просьбе Стижиана, зачитал бывшему магу длинную лекцию, в ходе которой тот узнал, кто он есть, что о нем тут думают, точнее, что о нём думает именно Стижиан, что несчастный должен сделать со своей любознательностью и что, плачь ты хоть днями напролет, сила не вернется. Наверняка мастер-целитель говорил это куда более мягко и старался утешить мага, на какой-то миг, тот даже понадеялся, что есть ещё надежда на возрождение связи его с духом, но тогда пришла мастер Млинес и объяснила, что это не так.
У любого в этом мире существа есть та или иная сила, конечно, далеко не все даже высококвалифицированные маги могут прочесть тусклый ореол каждого живого создания, но всё же он есть. Существуют такие создания, чей ореол столь яркий, что его тоже не видно – у читающего не хватает сил, чтобы его узреть. Две крайности с одним вытекающим. Но сосуд, источающий видное магам свечение, есть у любого живого существа, и, по сути, силён не только тот, кто умеет плести более сложные заклятья или побратался со своей стихией, нет, важен также и резерв.
Некий сосуд (образно принято считать, что этим сосудом является душа) наполненный энергией, которую маг преобразует в силу для контроля своей стихии. При рождении сосуда достаточно большого объема, есть шанс того, что к сосуду примкнёт свободный дух одной из четырёх стихий, и тогда носитель этого духа становится магом. Что до монахов – монахи не носят в своих сосудах духов. Душа монаха – чистый сосуд, и подобно душе любого человека (и только человека), она вырабатывает сияние. Монахов учат работе с пустой душой и поддержанию своего сосуда в чистоте для выработки наибольшего объема сияния.
Теорий, связанных с этими резервами и сосудами, построено великое множество. Каждый маг-мыслитель, в основном это те, кому не удалось обуздать своего духа, придумывал свои теории и их интерпретации. Среди них была одна, которую сначала назвали абсурдной и нелепой, но она имела разумные закономерности и давала верные показания, и в итоге ученые были вынуждены её принять – теория о том, что резерв мага, он же – максимальный объем его сосуда, связан с длиной его волос, и что чем больше резерв, тем длиннее волосы. Конечно, их можно было стричь и делать с ними всё, что угодно, но дальше определённой длины волосы носителей не росли. Поэтому большая часть монахов и магов не стриглись, демонстрируя знатокам этой теории свою силу и потенциальные возможности. Эта теория подтверждалась и тем фактом, что когда маг (или монах, или любое иное существо) находились на пределе энергий сосуда, то его волосы окрашивались белым, не седым, не серебряным, а белым, молочным, и если потерять весь цвет, то есть шанс того что духу станет нечем дышать внутри сосуда и он освободится, потеряв статус мага. Что и случилось с Луожи.
Вспоминая эту теорию, Стижиан задавался вопросом – как её вообще одобрили? Он не верил в такую ерунду и никакой статистикой и подтверждениями убедить его не удавалось. Хотя Стижиан не единожды доводил себя до белизны, тогда он практически терял контроль над сиянием.
В тот вечер, когда Луожи открыл глаза, он снова сомкнул их, впился руками в одеяло, подождал пока тактичный Актомири выйдет из комнаты, и заплакал, лишившись того единственного, что он так любил – магии, и самым горьким для него было то, что он понимал – винить ему некого. Его предупреждали об опасностях, но он всё же сунулся, куда не следовало.
И в тот же вечер монтэрский монастырь принимал гостей: накрыли столы (которые от обычных, где монахи принимают пищу, отличались лишь тем, что кое-где поставили вазы с цветами), достали вино, треклятый виноград, заказали великое множество булочек, плюшек и тортов, которые любил кто-то из мастеров, и точно любили маги, а монахам всё казалось вкусным. Помимо этого, в тот день на кухне готовили не юные послушники, на которых вечно вешают всю работу, а старшие, умевшие готовить не хуже шеф-поваров.
Вечером, когда уже стемнело, Амельера ходила по широким коридорам монастыря и среди всех его обитателей искала одного человека. Её приятно удивило, что монтэрские ученики, в отличие от учеников пятой школы инквизиции, где ледовичке также удалось побывать, дебоширить и пьянствовать не стали: они не больше часа шумели в столовой, опробовали все вина и торты, что стояли на столах, и разбрелись каждый по своим делам.
Маги не были довольны: измученные тренировками со Стижианом и восхищенные его поступком и способностями, они всё пытались выведать у обитателей монастыря что-нибудь о уже известном на всю Орану монахе, но к своему неудовольствию, никто не мог рассказать им ничего интересного, лишь уже известное: он силён, он зазнаётся, слова никому не даёт сказать, любимчик мастеров и прогульщик общих занятий.
– Мастер Тео! – Крикнула ему вслед уже порядком уставшая Амельера, когда тот одной ногой ступил на лестницу, ведущую в подземелье. – Добрый вечер! Я ищу…
– Стижиана? – Тео понял о чем она и чего хочет, и ему это не нравилось.
– Да! Я весь вечер пытаюсь его найти, он, наверное, устал и ему нужен отдых, но…
– Видите ли, митта Арьеннет, Стижиана не очень-то здесь любят. – Развел руками мастер, наблюдая за тем, как улыбка, мгновение назад сиявшая на лице мага, меркнет в непонимании. – И поэтому он старается и не появляться в монастыре в свободное время. Хотя его частое отсутствие это скорее причина, нежели следствие…
– Так где я могу его найти?
– Скорее всего, он… А зачем вам? – Тео нахмурил брови и наклонился чуть вперед, хотя знал ответ и видел желание в глазах девушки.
– Мы же завтра уезжаем рано утром, – моментально придумала Амельера, – и мне бы хотелось попрощаться. – Но эти слова явно не убедили мудрого мастера, но он, вспоминая годы своей юности, попросту не имел права вмешиваться во взаимоотношения его сына и этой девушки.
– Если выйдите из этой двери, – Тео махнул рукой направо, – то попадете на улицу. Вам надо идти вперед, мимо фонтана, через сад, и там вы увидите огромное дерево с очень пышной кроной. Я уверен, что Стижиан там.
– Спасибо! – Амельера поклонилась мастеру, несколько прядей её волос переползли через плечи и свалились вперёд. Магичка радостно улыбнулась и тут же выскочила наружу.
Стижиан чувствовал себя странно. Он лежал на самой толстой ветке любимого дерева, облокотившись о ствол, и думал. Раньше монаху никогда не доводилось сражаться с демонами, способными выкачивать силу из сосуда, да и с самими демонами он сталкивался редко, и, тем более, никогда их не убивал. Клятва "не убий" распространялась на все живые существа, в том числе и на демонов, их классифицируют как живых, поскольку у демонов есть сосуды. Поэтому с ними Стижиан поступал так же, как с виновными в чем-либо людьми – ловил и отдавал местным властям, но чаще – дожидался приезда магов. Они-то умеют разбираться с демонами. Наверное, поэтому их так не любят в народе: демоны умеют прятаться за самыми различными лицами, а не все люди способны понять это. После потрясений и трагедий, уже в воспоминаниях, человек может понять, что так было нужно, но когда маг потоком пламени испепеляет молодую беременную женщину, захваченную демонической тварью и готовую породить на свет нечто ещё более отвратительное, чем она, человек источает ненависть к магу. Нередко, эта массовая ненависть порождает облака негатива и подкармливает демона, доставляя магам дополнительные трудности.
Монах не помнил, чем для него может быть чревата сантиметровая, почти незаметная белизна в волосах, но этим утром он узнал это и не был в восторге: минимальный недостаток силы снижал регенерацию монаха почти до нуля и чуть ли не уводил в минуса, и сегодня он в этом убедился.
Взяв коротенький нож на кухне, с тонким лезвием, он провел им по ладони. По идее, эта тонкая мелкая царапина должна была зажить раньше, чем монах уберет лезвие от кожи – но нет, даже к концу дня царапина осталась и даже чуть-чуть подтекала – что было уж совсем странным и могло говорить о несвертываемости крови, а это чревато пагубными последствиями. Хотя какая-то часть Стижиана радовалась этому упадку, ведь он наконец-то сможет нормально отдохнуть и откреститься от бесконечных заданий Тео по вполне уважительной причине.
– Жуть какая… – Пробормотал монах, улыбнувшись. Он уже был готов впасть в сон из-за количества нескладных мыслей в голове, среди которых затесались Тео, с его наставлениями, Амит, с его вечно хитрой рожей, прекрасная и может даже любимая Амельера, придурковатый бывший маг Луожи, близнецы-огневики… снова Амельера.
– Стижиан!! – Сквозь сон услышал он свое имя. – Стижиан Ветру! – Ещё раз повторил знакомый женский голос, и раздались звонкие частые шлепанья туфелек на маленьком каблуке о землю. – Да куда же ты пропал!
Амельера стояла прямо под веткой, на которой лежал уже почти проснувшийся монах. Ветка эта была шириной где-то в письменной стол и того, кто на ней прятался, нельзя было разглядеть в темноте.
– Стижиан! – Взвизгнула магичка, так громко, что даже теплым летним вечером повеяло холодом: колыхнулись зеленые листья и монах, громко чихнув, проснулся. – Вот ты где. – Улыбнулась магичка, осматривая ствол дерева: как он туда залез? Ни сучка, ни выпуклости, зацепиться не за что!
– Я годами учился на него залезать, – объяснил монах, догадавшись о чем она задумалась. Он ловко спрыгнул вниз, прямо к стройным ногам его подруги. – Хочешь, я подниму наверх?
– Нет… – Амельера сделала шаг вперед и обняла Стижиана за шею, закрыла глаза и прильнула к его губам.
– Что?.. – Хотел было сказать не на шутку удивленный монах, вскинув руки. – Ами… что ты.. пожалуйста, не надо.. – Но магичка его не слушала, а продолжала целовать с всё большей и большей нарастающей страстью, делая редкие перерывы на глубокие вдохи.
Стижиан уже не раз думал после окончания обучения приехать к ней в академию, или в любой город, где бы она ни жила, думал, что она подождет уж один то месяц, думал, что всё будет по правилам, что он не нарушит устава монастыря, думал, что сломаться за месяц до конца обучения – это глупо.
Но он так думал, а женщина, прильнувшая к нему всем телом, решила иначе, запустив свои по-настоящему ледяные руки ему под плащ, и Стижиан сказал себе: "А почему нет?".
Старое дерево, так сильно любимое Стижианом, тихо заскрипело, и его огромная пышная крона медленно накренилась вниз, прикрывая увлеченных друг другом молодых.
Снова повеяло холодом, но не резким, не острым: он не пронзал воздух, а тихо прокрадывался мимо, покрывая инеем траву, землю, листья, рисуя узоры на стеклах окон монастыря.
В ту летнюю ночь в небе над Монтэрой падал снег. Пусть он таял высоко над землёй, но это не помешало каждому жителю небольшого, но известного города выйти из дома и полюбоваться этим чудом. В это время виновница происходящего чуда ногтями разрывала кожу на спине монаха, обнимала его, целовала, стонала и хватала ртом воздух, думая, что ничего прекрасней еще не было в её жизни.
Глава третья
Амит Лоури очень не любил рутинную работу, возню с бумагами, каллиграфию и, в общем-то, чтение тоже. Не любил, но прекрасно понимал, что у него это получается как нельзя хорошо – гены есть гены. Когда твоя мама выпускница оранской академии и знаменитый археолог, один из лучших во всём мире знатоков истории Храма Сияния, а отец занимается оформлением важнейших торговых документов по всей республике, то детищу таких родителей автоматически передается красивый почерк, твердая рука и хорошая память на прочтённое.
Амфитеа Лоури всю жизнь мечтала, что её младший сын будет учиться в Монтэре, станет великим мастером и познает тайны истории Храма Сияния, и Ронора Лоури хотел, чтобы его сын стал монахом, но для того, чтобы продолжить вести летопись истории, которая по легендам хранилась в одной из школ инквизиции. Став монахом, Амит узнал и понял великое множество интересных вещей, и в особенности то, что ему никогда не стать мастером, не говоря уж о том, что у монтэрских монахов это понятие приписывалось лишь преподавателям, а попасть в их ряды, как твердили слухи, было не просто.
Нельзя сказать, что Амит был слабым, или глупым – нет, он успевал по программе, кое-что даже выполнял раньше времени, хорошо знал историю, отлично выполнял любые поручения… Он был потрясающе хорошим учеником, но абсолютно обычным, ничем не выделяющимся среди других. По крайней мере, таковым себя считал сам Амит, хотя прочие монахи смотрели на него также как на Стижиана, с неменьшим благоговением и порой даже завистью, в то время как сам Амит сравнивал себя исключительно с сильнейшими обитателями монастыря – с мастерами, но чаще – со своим соседом.
Лёжа на постели и дожидаясь возвращения Стижиана, которого не было очень уж долго, Амит повторял про себя стихи истории Храма Сияния, в инквизиторских школах её преподают в строгом ритме дактиля, и это навеяло ему воспоминания.
Одним осенним днем, когда Амиту было пятнадцать лет, его мать, прекрасная Амфитеа Лоури, приехала в монастырь как профессор, чтобы провести семинар по истории. Увидев её, каждый из монахов в глубине души или же на её поверхности, в той или иной степени позавидовал Амиту: его мать очень красива и свежа для своего возраста (никто этого не знал, но ей уже тогда было за пятьдесят). Она элегантно одевалась и позволяла себе носить высокий каблук и юбку с разрезом, хоть и выглядело это несколько вызывающе. Она носила тонкие прямоугольные очки, любила пожирнее мазать глаза разноцветными тенями и использовать максимум пудры, а в сочетании с её одеждой порой можно было её принять за простую богатую Оранскую леди, но никак не за известного историка или тем более археолога.
Сидя в единственном во всем монастыре лекционном зале, расположенном в третьем корпусе, Амит довольно улыбался, неспособный скрыть наслаждения от ощущения на себе чужих завистливых взглядов. Амфитеа взошла на кафедру, положила свой огромный рукописный том истории монтэрского монастыря на стол и начала говорить.
Разумеется, большую часть того, о чем она говорила, монахи и без того знали, даже те, кто не ходил на монастырские лекции. Но самая интересная часть всего выступления началась, когда Амфитеа стала сравнивала этот монастырь с другими инквизиторскими школами. Монахам было очень интересно послушать об этом, ведь они нередко наталкивались на инквизиторских послушников и все как один старались верить, что им попадаются лишь худшие из них. Не скрывая своего отношения к прочим семи школам, Амфитеа высказывалась категорично и резко, осуждала поведение не только послушников, но и самих Лучей, непонятно почему святых в глазах народа. Она рассказывала о неверных нормах морали, которые школы прививают своим учениками, и в особенности подчеркнула, что во все времена Лучи очень неэтично поступали с послушниками прошлых поколений, а также в своем монологе она затронула тему выхода Монтэры из состава инквизиторских школ.
Разумеется, удивленным монахам стало интересно, что за несправедливость постигла прошлые поколения учеников, и, конечно же, что случилось тогда, в триста двенадцатом году, ведь о выходе монтэрского монастыря из состава инквизиторских школ послушники слышали лишь одно: "из-за внутренних разногласий", но никто и никогда им не пытался рассказать, что за разногласия это были.
Амфитеа удивилась, и её губы расползлись в нерадостной улыбке. Она глянула на всех присутствующих поверх своих очков и, громко захлопнув свою рукопись, принялась рассказывать:
– Господа… Да, господа, я более чем уверена, что дам среди вас нет. – Сказала она и в ответ на это из зала послышалось несколько смешков. – Вы знаете, для чего существует инквизиторская школа? Точнее инквизиторские школы, их ведь теперь всего семь. Исконно, инквизиция должна защищать беспомощных и слабых людей от нежити и нечисти, беречь их жизни и души, беречь людей друг от друга. Я знаю, что среди вас очень много монахов, которые смолоду путешествуют по миру, выполняют поручения и задания. Вы получали тяжелые травмы и раны, спасая людей от воплощений негатива и развеивая его. Я уверена, что во многих случаях магия и вовсе невиновна в бедах людей – в них виноваты сами люди. Инквизиция создавалась как орудие искоренения зла в человеческих душах и умах. Они должны были стать проповедниками доброй воли человека, борцами с нежитью, с проклятиями, с порчами и магией, и ни при каких условиях инквизиция не должна была быть оружием против человека.
Она подошла к столу, где лежала её рукопись и стоял стакан с водой, сделала пару глотков и снова заговорила.
– В триста первом году со дня падения Северной звезды, монах-инквизитор Инкапаци впервые за долгие годы существования школ Храма Сияния применил силу против человека. Когда его спросили, почему он это сделал, что им двигало, он ответил – "В наших рядах появился человек, слышащий голос Богини. Богиня зрит в будущее, и мы должны предотвратить Хаос, тревожащий её сон. Человек грязный и порочный будет отвёрнут от её взора и наказан так же, как орудия сияния карают восставшие воплощения негатива". Этими словами летописцы того времени описали появление некоего Пророка, живущего вот уже более трехсот лет. Пророк, по словам Лучей, видит будущее, видит судьбы некоторых людей, от которых зависит, в какую сторону повернется история этого мира, и на основании его слов, подтвержденных лишь парой случаев, а большинство образованных людей назвали эти случаи простыми совпадениями, инквизиция стала казнить людей. Служители школ называют подсудимых “нечистые”, “осквернённые”, “оскверняющие”. В представлении инквизиции человек, породивший некоторый объём негатива, перестаёт считаться человеком и являет собой воплощение врага Богини – детище негатива. А вам ли не знать, что все мы, кроме сынов Монтэры, в той или иной мере источаем негатив. Негатив является частью нас ровно также, как сияние. И выходит, все люди, кроме блаженных и непрерывно молящихся в очищении – враги Богини.
Власть, которую народ Ораны вручил главам церквей, распространяется на всё живое в нашем мире, вам ли, господа, этого не знать. Монах, будь он инквизитором или учеником монтэрского монастыря, обладает особыми правами. Не чиновническими, не судебными, не политическими, но находящимися поверх их всех. Если адепт сияния видит угрозу, и ему необходимо принимать меры, никто не вправе становиться у него на пути. Даже появись вдруг перед ним королева рода Дива, он без угрызений совести должен игнорировать её приказы, если того требует ситуация. А ситуация, где власть адепта абсолютна – это угроза негатива. Договор между церквями и советом Ораны составлен так, что в случае возникновения опасности, с которой может справиться лишь адепт Храма Сияния, все подручные ресурсы переходят в его распоряжение, в том числе и люди, и солдаты. Негатив – стихия, с которой может бороться лишь обученный специалист, а таковыми являетесь именно вы, господа монахи, и которыми когда-то были восемь школ инквизиции.
Но летом триста двенадцатого года в инквизиторских школах была введена новая дисциплина: теоретические и практические очищения живых. И инквизиция стала разрабатывать техники умерщвления и насыщения сиянием людей, которых они считают осквернёнными.
Вы же понимаете, что я – не монах, – обратилась Амфитеа к присутствующим, и зал ответил ей улыбками, – все мои знания о негативе, его воплощениях и способах борьбы с ними известны мне исключительно из литературы. К моему великому счастью, я никогда не испытывала на себе воздействия негативной энергии или какого-либо вида магии, но изучая исследовательские работы монахов и магов у меня сложилось представление о том, как устроен человек, и из чего состоят наши души. Человек – есть баланс всех существующих в нашем мире элементов, и именно нарушение этого баланса, склонение состояния души к одному из элементов делает монахов – монахами, а магов, посредством единения с духами, – магами. Обычный же человек, вроде меня, и будь я хоть трижды наречена учёным – лишь душа в состоянии баланса. Воздействие стихий на наши души пагубно, и если природные стихии в большей степени оказывают влияние на материальный мир, и борьбе с ними человек научился, то сопротивляться негативу могут лишь адепты Храма Сияния. Таким образом, в присутствии угрозы негатива, вопросы о причинах вверения практически неограниченной власти школам Храма Сияния становятся неактуальными. Никто, кроме вас, – она окинула взглядом монахов и послушников, – не может остановить движение элемента негатива.
Сейчас буду рассказывать об известных вам вещах, но всё же, прошу выслушать, дабы я смогла донести свою мысль полностью.
Амфитеа сделала ещё пару глотков воды и вышла в центр кафедры.
– Человеку не известна история мира до Падения Северной Звезды. Священное Писание рассказывает о тёмных временах, когда негатив и тьма сплелись, и вместе привели цивилизации не просто к упадку, но практически истребили саму жизнь. В те времена не было ничего иного, кроме стихий природы и человека. Человека, чья душа порождает негатив. В Писании говорится о “маахах”, умевших управлять стихиями, и рассказывает об их сокрушительном поражении, когда армада мёртвых, укутанных самой чернотой, уничтожила первую столицу Ораны. К слову, нынешняя столица стоит на осколках того города. – Амфитеа вздохнула и продолжила. – Под натиском безустанных мёртвых пали города и всё, что смог построить человек. Как, прежде всего, археолог я могу это подтвердить: в разных концах света, на разной глубине были обнаружены артефакты предшествующей нам эры. И когда последний оплот человечества выдвинулся на бой против мёртвых, в небе блеснула звезда.
Какие-то из источников утверждают, что Северная Звезда была единственной на небосводе, какие-то – что нет. Где-то говорится, что в те времена небо ночами было матово-чёрным, в писании же эта деталь опущена. Так или иначе, во время последнего противостояния живых и мёртвых, небо озарилось лазурным Сиянием, наполнившим собой души людей. Этим Сиянием была Богиня, сошедшая с небесного свода, чтобы спасти род людской от собственной тени. Душа и плоть Богини не могли существовать в той же форме, что и мы, и, падая, она разделилась на четырнадцать осколков чистого света и привнесла в наш мир свой элемент, новорожденную стихию – Сияние.
Выжившие построили ей Храм, ныне известный как Потерянный Храм Северной Звезды. Вокруг этого элемента была основана церковь, а дальнейшее развитие этого института нам всем понятно. Кстати, бытует мнение, правда, доказать это мне кажется невозможным, что последним оплотом человечества была именно Монтэра, и эта школа была первым Храмом Сияния.
Я решила напомнить вам о Священном Писании, чтобы вы понимали, почему именно угроза негатива считается потенциальным истребителем человечества, а не демоны. Мои знания об академиках Ораны и их работе относительно скудны, но демоны, и это подтвержденный факт, существовали всегда, и для обычного человека они представляют не меньшую угрозу, чем нежить. И в отличие от неупокоенных, природа и происхождение демонов как вида неизвестна по сей день.
Дело в том, что человек может бороться с демонами. Может быть дело обстоит в том, что маги более изобретательны, чем адепты Сияния, и они создают артефакты для защиты от демонов. Артефакты, которые может использовать даже простой человек. Конечно, академики говорят, что, чем бороться с демонами самому, лучше пригласить мага, но, всё же, против демона у человека может быть шанс, демона можно ранить, демонов можно воспринимать как живых существ. Жутких, опасных, но живых. Мёртвые же…
Мёртвые не чувствуют. Они просто есть, застрявшие в мире живых и ненавидящие нас и всё вокруг за то, что с ними стало. Простите, это моё понимание нежити, уверена, у каждого из вас своё видение. Мёртвые питаются негативом наших душ, что приближает нас к смерти, а мы идём к ней каждое мгновение нашей жизни. По своей сути, Сияние – символ жизни, как элемент, обратный негативу, то единственное, что не даёт нашему миру обернуться бесконечным некрополем. Сияние и его носители – это стражи жизни со всеми её красками, адепты Храма не просто борцы с восставшими покойниками и облаками негативной энергии, что их поднимает, вы – борцы с растущими мертвецами внутри нас. Именно этот принцип лёг в основу учения монтэрского монастыря.
Мастер Мрис, возглавлявший эту школу во времена первых упоминания Пророка Богини, пытался донести до Лучей ошибочность направления их суждений и добивался встречи с Пророком, толкнувшим школы на путь истребления негатива. Понимаете? Негатива, являющегося частью человеческой души. С такой позицией выходит так, что Пророк старался направить Храм Сияния на истребление человека… во имя спасения человека. И тогда Лучами было принято решение объединить Восемь школ под единым флагом инквицизии.
Но поскольку в основе монтэрского учения лежит защита жизни… Обратите внимание, именно – защита жизни, а не истребления всех до последнего источников негатива или неупокоенных. Шесть мастеров, преподававших здесь в триста двенадцатом году, отказались принимать новую программу, и мастер Мрис, будучи одним из восьми Лучей, отказался от своего титула и убедил Оранский Совет о необходимости исключения монтэрского монастыря из состава школ инквизиции. И в этом ему помогла никто иная, как Сфирита Дива, последняя из королевского рода. Именно она отдала приказ о реформации Храма Сияния и выходе Монтэры.
Монахи молчали. Никого в монастыре нельзя было назвать глупым. Неопытным – может быть, но все ребята были образованными для своих лет, все любили своё дело, свой "Храм", свою историю, но никому из них никогда и в голову не приходило, что из них могли бы воспитывать будущих убийц, истязателей и кровопийц населения всей республики. Убивать людей, источающих негатив? Так это значит, сжигать целые деревни! Это война против человека!
- Само собой, ни Семи Школам, ни возглавляющих им Лучам не удалось начать великую священную кампанию по борьбе с источниками негатива. Как бы сильна не была вера человека в Богиню и её дар, жить хочется всем, и многие ученики школ понимали, что и их сосуды душ не безупречны. Более того, против идей мастера Инкапаци выступили не только заседатели Оранского Совета, но и столичная Академия Магии. После выступления Лучей, заявивших о своих намерениях очистить мир от негатива раз и навсегда, магистр огня Малелис Амеверо, а она, говорят, была женщиной с поистине пламенным темпераментом, напомнила адептам, что камень их храмов, может, и не горит, но отлично плавится, и маги не станут спокойно наблюдать массовые истребления живых людей. И, господа, поверьте: чтобы вы не думали о магах, их силы… не знаю, есть ли у них потолок.
В современном мире, – Амфитеа посмотрела на Амита, знающего всё это с малых лет, – инквизиция поставила для себя чуть иную, но столь же великую цель – сохранение равновесия между негативом и сиянием, спасение живых от возможного восстания мёртвых, сохранение строя, прежде всего – сохранение прав адептов Храма Сияния, и всё это достигается принципом "меньшего зла". Убей десятки, дабы спасти тысячи… – В тот миг голос её окрасился тонкой яростью. – Они сжигают несчастных людей, попавших в сложную жизненную ситуацию. Почему? Слишком много негатива от них, есть риск возникновения облака со всеми вытекающими последствиями. Стоит сказать, что нынешнее поколение Лучей куда более лояльно к человеку, чем триста лет назад. Устанавливается инквизиторский суд, проводится экспертиза, выявляются предпосылки и причины выхода человеческой души из равновесия в пользу негатива. Нередко, людям помогают и возвращают их души к состоянию равновесия. Сейчас Лучи осознают слабость их адептов в сравнении с монтэрцами…