Из легкой полудремы меня вырвал какой-то непривычный шорох. Я медленно приподнялась, опершись на ладони, не понимая, где нахожусь. Когда в голове немного прояснилось, оказалось, что я лежу на самом краю металлического листа, образующего пол моей импровизированной хижины, скрипка наполовину зависла над пропастью, а одной рукой все еще сжимаю смычок. Я навострила уши, прислушиваясь к свисту ветра, и постепенно различила приближающийся звук шагов: кто-то шел по лесу, ступая по собравшемуся под деревьями толстому слою пепла.
Люди никогда сюда не приходили, потому что верили, будто в этих местах обитают духи проклятых – из-за этого лес и получил свое название…
Я сдвинула в сторону несколько листьев, стараясь, чтобы они не задели друг друга, и, выглянув в образовавшееся отверстие, посмотрела вниз.
До утра было еще далеко, а лунный свет померк, так как ночное светило вновь скрылось в густой пепельной дымке. И все же я без труда узнала шагавшего под деревьями человека, его длинные светлые волосы, заплетенные над висками, и атлетическую фигуру. Хальфдан, мой лучший друг, почти ощупью пробирался по лесу, освещая себе путь маленьким фонарем.
– Что сподвигло тебя поднять с постели свою жирную тушу в такую рань, лентяй? – завопила я.
Хальфдан подскочил от неожиданности, и я довольно оскалилась. Лучший друг запрокинул голову и испуганно уставился на меня, но потом взял себя в руки, и на его губах заиграла улыбка, насмешливая и очаровательная одновременно.
– А вот и ты, фитюлька![3] Всегда забываю, на каком из этих мрачных дубов ты гнездишься. Как тебе удается засыпать в таком месте? Честное слово, это выше моего понимания…
Как и все прочие люди, Хальфдан терпеть не мог этот лес, в котором все, от самого маленького папоротника до самого высокого дерева, было металлическим. Главным образом мрачную атмосферу этого места создавали проклятые: из некоторых древесных стволов выступали человеческие фигуры с искаженными безмолвным криком лицами. Согласно легенде, тысячу лет тому назад Орион покарал лидеров последнего вражеского режима, навечно заточив их в зачарованные стальные деревья.
– Я пустился в путь исключительно ради вас, моя дорогая, – сообщил мне Хальфдан нарочито чопорным тоном. – Не соблаговолите ли оказать мне честь и спуститься наконец с этого дьявольского насеста?
Он отвесил шутовской поклон, и я фыркнула от смеха.
– Наверное, у тебя есть очень веская причина, раз ты рассчитываешь вытащить меня из-под одеяла до рассвета. Еще довольно холодно, а я прихожу в дурное расположение духа, если не высплюсь.
– Как будто я мог об этом забыть! И все же полагаю, у меня есть то, что сразу тебя расшевелит.
Хальфдан извлек из-под мышки свернутый в трубочку лист бумаги, развернул его и поднял повыше, чтобы мне было лучше видно. Полумрак и витающие в воздухе клочья тумана не давали мне толком разглядеть изображенный на листе рисунок. Приятелю удалось меня заинтриговать.
– Твоя взяла, сейчас спущусь, – вздохнула я.
Поспешно юркнув обратно в свое логово, я быстро надела длинный кафтан из выцветшего, некогда синего льна, а поверх него – дублет из искусственной кожи, решив, что зашнурую его позже. Затем засунула смычок в карман, схватила скрипку, сжав ее гриф, и выскользнула из своего убежища через маленькое отверстие, которое специально оставила между листами железа. Я перебиралась с ветки на ветку, двигаясь легко и свободно, – от ежедневной практики мышцы давно привыкли к таким перемещениям – и наконец спрыгнула на землю.
Пока я спускалась, Хальфдан не сдвинулся ни на миллиметр: так и стоял в торжественной позе, вытянув перед собой руку с зажатым в ней листком. Однако на лице его застыло такое серьезное выражение, что я встревожилась.
Наконец я взяла в руки листок и стала внимательно его изучать.
Изображение было стилизованное, линии скупы и лаконичны, и все же образ получился довольно впечатляющий. Две фигуры застыли друг напротив друга. Один из изображенных был высокий и вытянутый, в богато украшенных одеждах – он возвышался над вторым персонажем на две головы. Второй выглядел карликом по сравнению с первым, был бедно одет, но стоял, гордо вскинув голову, и дерзко глядел в глаза своему сопернику, словно считал себя равным ему, как будто их разница в росте и положении не играла никакой роли.
Сомнений быть не могло: я смотрела на изображение человека, который бросал вызов власти бога, вопреки обычаю отказывался склониться и подчиниться высшей силе.
Немыслимая, непостижимая ситуация…
– Где ты это взял? – потрясенно выдохнула я.
Хальфдан снова свернул плакат в трубочку и убрал в свою сумку, из которой выглядывали похожие рулоны.
– Вчера вечером отец решил разобраться наконец в сундуках, что стоят у нас на чердаке, и я наткнулся на этот набросок – он лежал между двумя платьями, принадлежавшими моей покойной матери. Отец сделал вид, будто не знает, что это такое, хотя я уверен: он солгал. Уж больно странно он себя повел, когда я показал ему свою находку. Не сомневаюсь, это нарисовала моя мать. В том же сундуке лежала стопка чистых листов бумаги и принадлежности для рисования…
Мать Хальфдана скончалась от пепельной болезни, когда моему другу было всего шесть лет, задолго до того, как мы с ним познакомились. Я мало о ней знала, потому что Хальфдан почти никогда не говорил о маме.
– Я всю ночь не мог уснуть, – продолжал друг, глядя на меня своими небесно-голубыми глазами. По его красивому мужественному лицу пробежала нервная судорога. – Я взял чистые листы бумаги, старые кисти, чернила и сделал несколько копий этого рисунка. Получилось штук двадцать.
– Зачем ты это сделал? – воскликнула я, отшатываясь. – Ты же можешь угодить в большую беду! Ты просто сумасшедший!
Внезапно ужасный страх сдавил мне горло при мысли о том, что Хальфдана тоже могут арестовать и наказать…
– И это говоришь ты?
Он крепко сжал мои плечи, заставляя меня взглянуть ему в глаза.
– Я знаю, как ты ненавидишь богов, Сефиза. Разумеется, ты никогда не высказывала этого открыто, но я все вижу. Представляю, какая ненависть охватывает тебя каждый раз, когда они наблюдают за нами со своих балконов, представляю, какой гнев наполняет твое сердце во время каждого ритуала, каждого празднования. И кто посмеет тебя винить? Они причинили тебе столько зла…
Я сжала кулаки и вырвалась из его рук, до смерти перепуганная тем, какой оборот приняла наша невинная болтовня.
Если мои дурные мысли, как это ни удивительно, до сих пор не привлекли внимания наших владык, то что насчет мыслей Хальфдана? А произнесенные им страшные слова, повисшие в воздухе тяжелым эхом? Если бы кто-то случайно услышал наш разговор, последствия оказались бы фатальными для нас обоих.
Император всеведущ. Если он и способен уловить бо́льшую часть наших потаенных мыслей, то слова, произнесенные вслух, даже едва уловимым шепотом, тем более попадут в его ментальную сеть. Несомненно, за нами уже отправили взвод солдат…
Несколько долгих секунд мы с Хальфданом стояли неподвижно, не говоря ни слова, испуганно глядя друг на друга. И все же в наших глазах, помимо тревоги и страха, мы видели и капельку восторга. По мере того как проходили минуты, охватившее нас нервное возбуждение росло, а над нами так и не прогремел зловещий набат.
– Возможно, Орион сейчас занят другими делами? Может, он усмиряет мятежников Ашерона, и ему недосуг подслушивать разговор двух подростков, забравшихся в этот мрачный лес за несколько часов до рассвета? – предположил Хальфдан, пожимая плечами.
Он старался говорить непринужденно, но я видела: это напускная бравада.
Наверняка история о восстании в далеком королевстве – не более чем досужие сплетни. Как Хальфдан мог поверить, что где-то в Империи группа людей посмела бросить вызов нашим всемогущим правителям?
– А может быть, наши имена уже внесли в список на ближайшее воскресенье, – не моргнув глазом, ответила я.
Подобная перспектива меня ужасала. Я годами страшилась этого дня недели, опасаясь, что моя неудержимая жажда мести откроется, и меня постигнет та же кара, что обрушилась на моих родителей. Тем не менее я чувствовала, как меня раздувает от восторга, и преисполнилась такой гордости, что она затмила все прочие чувства – даже страх за друга, рисковавшего жизнью, коль скоро в его душе поселились столь крамольные мысли.
Хальфдан скрестил руки на груди и требовательно спросил:
– Ты никогда не задавалась вопросом, почему решения наших вождей неизменно считаются в высшей степени мудрыми, хотя очевидно, что они допускают ошибки, карая собственный народ, и приносят ему только вред?
– Конечно, я думала об этом, – выпалила я, не сумев сдержаться.
Друг слегка кивнул, явно довольный, что я наконец осмелилась его поддержать.
– Моя мать нарисовала это, стремясь показать, что мы не так уж слабы и уязвимы пред лицом силы богов, как бы они ни пытались убедить нас в обратном. В противном случае, как у матери могла появиться идея сделать этот рисунок? Она представила его во всех подробностях, потом нарисовала и хранила у себя, а боги так ни о чем и не узнали. Отец уже видел это плакат прежде, я в этом уверен. Он много лет хранил рисунок в том сундуке. Если бог-император настолько могущественный и всеведущий, как нам говорят, почему он допустил подобное? В этой системе есть лазейки, Сефиза. Моя мать нашла одну из них, а теперь моя очередь. Ее работа пробудила что-то в моей душе, хотя до сих пор моя душа спала. Теперь я уверен: есть другой мир, иная жизнь. Нужно, чтобы и остальные люди очнулись и стряхнули с себя сковавшее их губительное оцепенение…
Я сжала губы, пытаясь сдержать бурю эмоций, грозившую захлестнуть меня с головой. Друг высказал вслух мою давнюю потаенную мечту, которую я давно лелеяла в сердце, боясь поделиться с кем бы то ни было…
До сих пор мы с Хальфданом никогда не касались этой темы. Да и как мы смогли бы это сделать, если за одну только крамольную мысль наказывали скорой и неотвратимой смертью?
Я начала понимать, что задумал Хальфдан, какие причины побудили его скопировать сделанный его матерью набросок и прийти ко мне под покровом ночи, пока все остальные жители города спят…
– Где? – спросила я, сгорая от нетерпения. – В каких частях города мы развесим эти плакаты?
Друг просветлел лицом, в его глазах зажглись мятежные искорки.
– На улицах, рядом с которыми есть мосты, но там, где стражники обычно не появляются. Лучше всего было бы повесить несколько плакатов рядом с шахтами, чтобы увидело как можно больше людей.
Возможно, наша попытка ни к чему не приведет. Может быть, план Хальфдана просто безумен, и никто не увидит глубокого смысла, скрытого в нарисованном его матерью плакате…
А может быть, благодаря другу я смогу поучаствовать в важном деле? Что, если это неожиданная возможность нанести первый удар – пусть даже такой слабый и смехотворный – по виновным в гибели моей семьи?
– Никто не должен нас увидеть, – серьезным тоном проговорил Хальфдан. – Никто не должен узнать, что за всем этим стоим мы. Если этот образ одновременно появится в умах всех жителей Стального города, Орион ни за что не сможет вычленить виновных. Кроме того, он не сможет осудить подданных лишь за то, что они помимо своей воли увидели какой-то лист бумаги…
В его рассуждениях был резон. Потрясающая идея.
С другой стороны, я не была столь уверена в возможной реакции императора… и все же решила рискнуть, как бы безрассудно это ни звучало.