Он ушел за сигаретами. Услышав, как дверь закрылась за ним, я инстинктивно растягиваюсь на татами.
Глубоко вздыхаю.
Не от усталости, нет. Просто я не в состоянии, как он, выносить эту атмосферу. Я в ней задыхаюсь, и при мысли, что предстоит долгая ночь, хочется кричать во весь голос.
Лежать на прохладном татами приятно.
Из лежачего положения с разбросанными в стороны руками и волосами, будто ставшими частью опустевшей комнаты, она кажется мне странной.
Обычно помещение, из которого вынесена мебель, как бы становится просторнее. Только не эта комната. В моих глазах она выглядит ужасно тесной. Как мы умудрялись жить здесь вдвоем со всеми нашими пожитками? Так и хочется сказать: «Не может такого быть».
Комната пропахла салатной заправкой. Почему купленная в магазине готовая еда всегда так пахнет? На прилавках выглядит так аппетитно, что поневоле купишь и того и другого, но до конца никогда съесть не можешь, обязательно остается. Хорошо, завтра забирают мусор. Утром, когда будем уходить, вынесем.
Я вяло поворачиваю голову и упираюсь взглядом в служащий нам столом чемодан, покрытый царапинами и вмятинами. Протягиваю руку, легко провожу по ним пальцами.
Ни в какой Вьетнам я не еду. Это все ложь.
Послезавтра туда отправляется моя подруга Ацуко, а я в ее отсутствие буду присматривать за ее квартирой. Она звала меня с собой несколько раз, но сейчас у меня нет настроения ехать за границу с туристической группой.
Я с детских лет не любила групповую активность. Мне куда больше нравилось оставаться одной. Я знала, что взрослые этого не одобряют, поэтому долго таила от них свою тягу к одиночеству. Скрывала успешно, несмотря на то что пребывание в компании незнакомых людей требовало от меня больших усилий. Турпоездка с таким коллективом была бы для меня слишком серьезным испытанием. Я и без того не страдаю от избытка энергии.
Семья у Ацуко состоятельная, да она и сама хорошо зарабатывает, поэтому может позволить себе шикарное жилье. Я предвкушала, как окажусь в ее замечательной квартире, где смогу ни с кем не разговаривать и делать все, что захочу.
Ацуко уедет, а я лягу на пол и буду лежать долго-долго.
Я закрываю глаза. Представляю, как лежу в квартире Ацуко в той же позе, что сейчас.
Светлая комната. Колышутся белые занавески. Скоро я буду там – не пройдет и суток. Странное чувство.
Что-то мерцает и играет на подрагивающих занавесках. На глазах они приобретают мягкий зеленоватый оттенок. Я оказываюсь в лесу, залитом ослепительным светом.
И слышу тихий голос:
«Однажды эта дорога разрушится и исчезнет».
В этот миг меня будто пронзает мощная вспышка солнечного света, и я резко открываю глаза.
Ну конечно, я нахожусь в своей бывшей квартире. За окном ночь. Начало лета.
А источник света – электрическая лампочка, свисающая на проводе с потолка.
Я чувствую, как на спине выступает холодный пот. Медленно поднимаюсь с татами.
Голос… Это голос того человека. А я думала, что забыла его. Он прозвучал так четко, это было не похоже на короткий сон. На какое-то время я застыла на месте.
Остаточный образ из только что промелькнувшего сна живо предстает в сознании.
Подсвечиваемые солнцем тени продолжают зловеще танцевать в такт с ударами моего сердца.
Я хватаю банку с пивом, пью, громко глотая, надеясь, что акустическая демонстрация дурных манер сотрет из моей головы эти пляшущие тени.
Пью, не отрываясь, накачиваю желудок пивом, пока не начинается отрыжка.
Эффект достигнут – тени исчезают, но не из-за звукового сопровождения, а из-за возникшего желания опорожнить мочевой пузырь.
Пойти в туалет или потерпеть? Туалетные паузы я планировала использовать, когда появится необходимость прервать разговор. Ночь предстоит долгая, обязательно надо будет делать паузы, чтобы подумать.
Но против природы не попрешь. Я встаю и не спеша направляюсь в санузел.
Там, где стояла стиральная машина, теперь пустота. Из зеркала над раковиной на меня, как призрак, смотрит молодая женщина. Ее взгляд напоминает девушку из старого фильма, о котором я говорила.
Почему я заговорила об этом фильме? Ведь я даже не помню, как он кончается. Кино про молодых балбесов, не знающих, чем себя занять. Кадры, на которых девушка со страдальческим лицом теряет сознание, надышавшись газа, по подбородку стекает слюна. Фильм чем-то напоминает нашу ситуацию, может быть, поэтому я о нем и вспомнила. Ночь, двое в комнате; соревнование на выносливость, кто выживет.
Вернувшись в комнату, я тяжело опускаюсь на татами. Чувствую себя куклой-марионеткой с перерезанными ниточками.
Выносливость и терпение. Последний год стал испытанием для нас обоих. Эта поездка, смерть того человека изменили нас необратимо. До поездки мы были так близки, но те несколько дней разрушили все.
Весь год мы будто бредем по песку, утопая в нем все глубже и глубже и ни на шаг не приближаясь к месту, где хотели бы оказаться. Ноги как налились свинцом, я все время чувствую себя на взводе.
Я подозреваю его, иногда ловлю себя на том, что украдкой вглядываюсь в выражение его лица, в свет в его глазах. Нервничаю, ищу доказательства.
Где-то в уголке сознания мелькают зеленые тени.
На этом фоне возникает человеческая фигура и начинает подниматься в гору.
Да, я подозреваю, что он причастен к смерти того человека.
Поначалу меня одолевало лишь смутное беспокойство, но вскоре оно переросло в подозрение, и сейчас я почти убеждена в этом. Убеждена настолько, что могу четко представить себе момент, когда он его убил.
В последнее время эта сцена раз за разом возникает у меня перед глазами. Когда я еду на работу, покупаю в автомате чай, стираю белье. Образ такой точный, что я замираю от испуга и снова и снова начинаю размышлять над тем, как произошло убийство.
При этом я не собираюсь доносить на него. Тот человек мертв, и официально признано, что это был несчастный случай. Я не намерена ворошить прошлое, чтобы дело пересмотрели.
Но одно обязательно хотела бы узнать: что он думал тогда?
Опять звучит голос. Уже другой, женский.
«Привет! Много о тебе слышала».
Маленькая головка в обрамлении коротко подстриженных волос быстро кланяется.
Что-то он про нее говорил… Что она в университете в каком-то клубе числилась с младшего курса? На щеках ямочки и никакой косметики; прямо фрукт, выращенный на органике.
Он уходит к ней, к этой смазливой девчонке. Она уже дожидается его на новом месте.
Когда он сообщил об этом, я пожелала ему счастья и спросила, почему бы им не связать себя узами.
Он подумал несколько секунд и ответил:
– Когда все утрясется.
И вот я и думаю: что бы эти слова значили?
Что должно утрястись? Что надо сделать, чтобы все утряслось?
«Когда все утрясется…»
Я вспоминаю, каким голосом он произнес эти слова, и перед глазами возникает выражение доброжелательности и сдержанности, которое я часто вижу на его лице. Он так же, как и я, хорошо умеет держать в узде эмоции. Когда он сталкивается с серьезной конфликтной ситуацией или хочет скрыть то, что не должен говорить ни в коем случае, на его лице обязательно всплывает необыкновенно добрая улыбка.
Раньше эта его способность восхищала меня, я разделяла его чувства, даже уважала их, но сейчас эта улыбка кажется мне странной и пугающей.
Я начала испытывать страх с того момента, когда мы решили съехать с квартиры и разойтись в разные стороны. Поняла, что дальше вместе жить нельзя. Хотела, чтобы день расставания наступил как можно скорее, и в то же время боялась его прихода.
Что будет, когда этот день придет?
Я не смогу уйти без разговора об этом. Пока в душе остаются сомнения, это невозможно.
Скажет ли он мне правду? И если скажет, поверит ли, когда я скажу, что не выдам его? К какому заключению придет неведомая мне сторона его души – темная и жестокая? Ведь, с его точки зрения, для человека, собирающегося начать новую жизнь, я не более чем препятствие на этом пути.
А раз так, то сегодняшняя ночь лучше всего подходит для того, чтобы я исчезла?
Могу представить, как он скажет: «Как мы съехали с квартиры, так я ее больше и не видел».
Вот почему я много раз говорила ему про Вьетнам, хотя ехать туда вовсе не собиралась, – он должен как следует подумать, прежде чем решиться на какое-то действие. Ведь моя подруга может поднять шум, если я вдруг исчезну. А ему это совершенно не нужно. Мне после расставания с ним еще пожить хочется. Попробовать, как жизнь будет без него. Мысль о том, что, избавившись от меня, он как ни в чем не бывало заживет с этой девицей, невыносима.
И тут в мои раздумья вторгается еще один голос – шепот моего другого «я»:
«Нельзя ли убить меня прямо этой ночью? Просто взять и оборвать мою жизнь?»
Легкий ветерок ласкает щеки.
За окном полная темнота. И проникающие через него дуновения представляются мне приглашением самой смерти, пытающейся искусить меня. В груди звучит шепот:
«Есть один способ покончить со всем».
Еще в детстве у меня родилось представление, что жизнь невероятно мимолетна. Я пыталась не думать о своей страшной догадке, делая вид, что она не имеет ко мне отношения. Но бывали моменты, когда мне хотелось, чтобы все, что меня окружает, исчезло без следа вместе со мной.
Я могу умереть, например, или попрощаться навсегда.
Могу выбрать любой из вариантов.
Но мир из-за этого не остановится.
Я лениво подползла к окну и через сетку посмотрела в темноту.
Он убил того человека, а этой ночью убьет и меня. Мой прах где-нибудь закопают, а он будет жить с этой девицей, и мир тоже будет существовать дальше.
Если итогом ночи станет моя смерть, то салат, стоящий сейчас на чемодане, весь сегодняшний разговор – все это исчезнет без следа, как лопающиеся на мыльной пене пузырьки.
Я снова переживаю давящее ощущение быстротечности жизни, посещавшее меня неоднократно.
Становится тяжело дышать, я втягиваю в грудь проникающий сквозь сетку ветерок.
Детский скверик за окном, который мы считали своим садом, своей верандой, сейчас будто где-то далеко-далеко.
Я слышу его торжествующий голос:
«Похожи! Мы с тобой так похожи!»
По ночам, когда от жары было невозможно уснуть, мы выходили из дома в сквер. Сидели в темноте на качелях и пили пиво. Там мы могли говорить на самые откровенные темы, чего не могли позволить себе дома. Начав жить вместе, мы часто разговаривали на улице.
Я вижу его волосы, освещенные стоящим в парке фонарем, запотевшую алюминиевую банку в его руке. Слышу скрип качелей.
Может, и сейчас стоило бы посидеть вот так рядом на качелях и поговорить о том, что случилось год назад? Однако этого никогда больше не будет.
Ребенком мне приходилось ждать своей очереди, чтобы покачаться на качелях. Но теперь, похоже, качелям приходится дожидаться, когда кто-нибудь придет и сядет на них. Может быть, это и значит стать взрослым – больше не надо стоять в очереди на качели?
Мы зашли достаточно далеко. До чего еще мы дойдем этой ночью?
Я инстинктивно выпрямляю спину.
Он вернулся.
Тело всегда инстинктивно реагирует на звук его шагов, когда он поднимается по лестнице. Я узнаю их сразу.
Дверная ручка поворачивается, раздается щелчок, и дверь открывается.
– Это ты?
Я изображаю на лице спокойную улыбку. Делаю это перед человеком, который, возможно, собирается меня убить.