Сижу над ползущими внизу облаками и не забываю посасывать кусок вяленого мяса. Как леденец, только вкуснее, даже иногда забываешь, что наши ребята остались там, на передовой, а мне пришлось отправиться в столицу. Еще одна причина жевать мясо – это то, как недовольно морщится Горчаков. Привык, что в Вене все картинно следуют правилам приличия, а тут я…
– Может, не стоило забирать с передовой «Адмирала Лазарева»? Хватило бы и «Севастополя». Или даже на «Ласточке» могли бы долететь. С пересадками, но я бы потерпел, – Александр Михайлович долго думал, как бы меня уколоть, и вот нашел способ.
– Нет сейчас задач на фронте для «Китов», – я покачал головой. – По крайней мере, тех, с которыми не смогли бы справиться «Чибисы» или «Севастополь». А вот чтобы привезти в Санкт-Петербург все необходимые грузы, а потом дотащить не меньше обратно – лучше «Адмирала» не найти.
– Мы разве не напрямую в столицу летим? – Горчаков нахмурился, а я подумал, что как-то не складываются у меня отношения с этим родом. Сначала Петр Дмитриевич, потом его брат, сместивший Меншикова, теперь вот будущий канцлер.
– Надо будет остановиться в Севастополе… На профилактику «Кита» перед большим перелетом, потом закинем по пути пару грузов в Стальный, и дальше можно уже без остановок.
– Нельзя заставлять государя ждать! Или вы, Григорий Дмитриевич, забыли, что не просто путешествуете, а арестованы за нарушение приказа?
– Просто арестован, – напомнил я. – Приказ, который я отказался исполнить, все же не был отдан. Ну и остановки – это необходимость. Разве на лошадях вы ездите двадцать четыре часа в сутки или все же делаете перерывы по пути? Ночевка, смена упряжек…
– Делаю, – Горчаков буравил меня взглядом. – Вот только что-то мне подсказывает, что «Адмирал Лазарев» в отличие от лошадей смог бы справиться и так.
– Похвальная вера в современную технику. Вам бы еще найти специалиста по ней, который смог бы подтвердить ваши слова. А пока его нет, придется довериться мне.
– Хорошо. Допустим, Севастополь я понимаю. Но к чему тратить время в Стальном? Вернее, и это я понимаю, вы хотите заглянуть на свои шахты и заводы, вот только зачем это мне?
– Вам это нужно, чтобы бункеровать там «Адмирала» углем. Севастополь, как бы там ни было, все еще под угрозой осады, и я не буду забирать из него ценный ресурс больше, чем это необходимо.
– Вы упрямы.
– Так ради дела!
– Но что за дело? За что вы сражаетесь, Григорий Дмитриевич?
– Вы так и не поняли? Что ж, скажу еще раз: мы многого добились, и я постараюсь сделать все возможное, чтобы всякие прекраснодушные идиоты рядом с престолом не спустили все это в нужник! И ведь ради чего? Ради каких-то своих глупых либеральных идей?
– Вы не любите либералов? – неожиданно Горчаков хихикнул. – Очень странно.
– Почему?
– Потому что я назвал бы либералом вас самого.
– Смеетесь?! – я сказал это так громко, что остальные члены команды принялись озираться.
Их было не так много. Тех, кого мне удалось захватить с собой без вреда для полевой работы. Например, я бы не отказался от Уварова или Алехина, но они нужны в небе. А вот для десанта пока задач не было, так что Степан согласился составить мне компанию. Рядом с ним сидел Митька – он бы тоже остался, но в последнем бою молодой казак лишился двух пальцев на левой руке. Посекло осколками – не смертельно, но на пару месяцев он теперь на земле, а значит, я пригласил его с собой со спокойной совестью. Такая вот у нас команда инвалидов.
Но есть и здоровые. Стоящий за штурвалом Лесовский или Достоевский, у которого пока не было своего личного научного проекта. Десять парней из новеньких: еще слишком молодые, чтобы отправить их в небо против врага, зато верные, чтобы мне было на кого опереться в случае чего. И отдельно от всех сидели те, кого я не очень желал видеть. Горчаков настоял на сопровождении от жандармов, я звал с нами Дубельта, но тот не захотел оставлять армию и отправил с нами Зубатова. Тот за последние месяцы успел дорасти до капитана и вполне подходил для миссии по званию. И вот нет-нет, да зыркал на меня исподлобья. Вполне злобно, словно на самом деле примеривался пристрелить меня при необходимости.
– Вы так удивились, – Горчаков немного выждал, пока я успокоюсь после его заявления. – Но почему?
– Где я и где либералы? – ответил я вопросом на вопрос.
– И опять мне кажется, будто вы придумали что-то, совершенно не похожее на реальность, – Александр Михайлович бросил взгляд на блестевшее под нами Мраморное море. – Время у нас есть. Вы позволите мне ввести вас в курс современной российской политики, как она есть на самом деле?
– Как ее видите вы.
– Допустим, – Горчаков задумался. – Но вы же не будете спорить, что у меня на этом поприще побольше опыта, чем у вас?
– Не буду.
– Тогда я начну с того, что любой стране нужно развиваться, чтобы соответствовать вызовам времени. Сейчас, наверно, даже больше, чем раньше.
– Наверно.
– Так вот чтобы двигаться вперед, стране нужен ресурс. Люди, которые смогут это движение обеспечить. Либерал, чем бы ни обросло это слово у вас в голове, это тот, кто хочет этого движения. Причем, что особенно важно, он хочет этого бескорыстно для себя.
– То есть если не бескорыстно, то не либерал?
– Если вы про деньги или власть, то да. Если добавить их в уравнение, то для подобного человека нужно будет придумать какое-то другое слово, но мы ведь говорим не о таких. На этом спокойном веку дворян-либералов становилось все больше в нашем обществе, не большинство, но достаточно, чтобы они смогли стать силой, которая запустит изменения.
– Если вас послушать, то либералы – это такие идеальные люди. А все остальные хуже?
– Они другие. Сейчас, если оценивать общество со стороны, большинство составят патриоты-консерваторы, но в чем их особенность? Они часть сложившейся системы. Любые изменения – это ухудшение их текущего положения. Взять реформы Киселева, которые Николай начал в 30-е годы. Кто больше всего противился изменению статуса крестьян? Крупные землевладельцы. Так и со всем остальным: доверяя изменения тем, кто их не хочет, разве мы заранее не обрекаем их на неудачу?
В словах Горчакова была своя логика, но логика без фактов не имеет значения.
– И тем не менее со всеми этими проблемами страна развивается. Вот вы сказали про крепостных: в 30-е годы их было до 40 процентов населения страны, а сейчас дай бог 20. И никаких резкий телодвижений, которые могли бы перевернуть жизнь всей России. Не факт, что в лучшую сторону.
– То есть вы считаете нормальным, что половина европейских стран смотрит на нас как на рабовладельцев? – Горчаков бросил на меня победный взгляд. Кажется, этот аргумент был довольно моден в Вене.
– Во-первых, – я начал загибать пальцы, – мне плевать, что о нас думают в других странах, мы же если и будем меняться, то для себя, не для них. Во-вторых, крепостное право все же отличается от рабства и, ставя между ними знак равенства, мы играем на руку тем, кто использует этот аргумент против нашей Родины.
– Но из-за этого аргумент ведь не перестает быть аргументом, так? – Горчаков все больше и больше подстраивался под меня, подмечая, что для меня важно, а что я готов пропускать мимо ушей. Действительно, талант.
– А вот здесь есть вопросы, – заметил я. – Аргумент – это то, что едино для всех, входит в некую общую систему координат. А то, что используют против тебя, но игнорируют у других, я бы назвал скорее оружием. И тогда, в-третьих, а так ли плохо крепостничество или у него есть свои плюсы?
– Неужели вы поддерживаете крепостничество?
– Я за то, чтобы признаваться честно самому себе, о чем мы говорим. Об этической составляющей? Тогда у меня даже сомнений нет – я против! Или об экономической? И тогда нужно отключиться от эмоций и посмотреть те же выводы комиссии Киселева. Я ведь их тоже читал, и там прямо говорилось, что без крупных помещичьих хозяйств уровень добычи хлеба в стране упадет в несколько раз. Малые хозяйства просто не смогут сравниться с крупными, и это факт. Мало хлеба – это в лучшем случае падение экспорта, в худшем – голод. И тогда можно вернуться к этике: кому от этого станет лучше?
– И что же, ничего не делать?
– Делать! Но при этом четко понимать, что это не то, на что нужно просто решиться, а серьезная задача, с которой нужно именно работать. Последовательно! Как минимум, закладывать способы повышения урожайности за счет механизации и селекции.
– С механизацией я понимаю, это вы про свои машины. А что такое селекция? Судя по латинскому звучанию, это выбор. Выбор растений?
– Да, отбор лучших семян, как, например, это делают с лошадьми. Насколько я знаю, сейчас в сельском хозяйства этим никто не занимается на регулярной основе, в том числе в масштабе государства. Но вот если построить зерновые станции, если выдавать зерновой материал, который будет давать больший урожай, то ситуация изменится. А если к этому сверху добавить удобрения, то мы точно сможем нивелировать риски подобной реформы.
– Хорошо! – Горчаков поднял руки, предлагая не углубляться в детали. – Я согласен с вами, что любому делу нужна научная основа, и в ваших предложениях точно есть смысл. Как минимум, я обязательно передам их государю, он много думает об этом вопросе. Но в то же время вы как будто совершенно забываете про такую важную вещь, как порывы души. Внутреннюю готовность людей к переменам, а без нее, какие бы механизмы и семена вы ни дали деревне, ничего не сработает.
Горчаков замолчал, ожидая, что я буду спорить, но я молчал. Вместо этого я вспоминал, как процесс освобождения крестьян шел в реальности. Сначала тайные комитеты, где царь внедрял мысль о необходимости отказа от крепостничества в головы дворянства, потом первые добровольцы, изъявившие желание что-то изменить… Им уже спускался приказ: создавать открытые комиссии и готовить свои предложения. Санкт-Петербург, Прибалтика, Тверь, Москва – эти успели вызваться добровольно, а как процесс пошел, так остальным уже спустили прямое указание. Действительно то, о чем сейчас говорит Горчаков – Александр II при всех моих сомнениях в его адрес действовал не напролом, а пытался хотя бы создать запрос в обществе.
Правда, в итоге все благие начинания оказались втоптаны в грязь. Когда пришло время собирать и обсуждать все идеи губернских комитетов, оказалось, что большинство если и рассматривают идею освобождения, то только без земли. Подобное не устраивало царя, и его министры нашли изящный выход: просто пригласили на итоговую встречу в Санкт-Петербург лишь либеральных дворян, тех, кто хотел именно «правильных» изменений. Неудивительно, что после такого о поддержке на местах говорить не приходилось.
– А теперь, Григорий Дмитриевич, давайте посмотрим на всю страну целиком, не только на проблему крепостничества, – Горчаков заметил мою задумчивость и решил дожать. – Стране нужны перемены, нужны люди, которые будут готовы бескорыстно на них работать. Но их мало, еще слишком мало, чтобы этого добиться, и что тогда? Ждать, давая России все больше и больше отставать от других великих держав? Нет! – Александр Михайлович начал горячиться. – Но тогда нам нужна причина, чтобы основная масса дворян тоже захотела перемен. Чтобы они признали, что текущее состояние страны не может дать ей того, что они так в ней ценят – величия.
Он замолчал, не договорив – такие вещи не говорят вслух – но я и так все понял. Патриоты-консерваторы не хотят перемен сейчас, но если Россия проиграет, то в их среде поднимется новая волна. А Горчаков и такие, как он, просто смогут ее подхватить и направить в нужную сторону. Вернее, не смогут! Но они-то про это еще не в курсе…
– А знаете, что я думаю про либералов, – я вернулся к тому, с чего мы начинали. – Вы, Александр Михайлович, сказали, что они должны быть бескорыстными, чтобы ограничения статуса и службы не влияли на их суждения. И это выглядит справедливым. Вот только мне кажется, что есть еще одна важная, даже важнейшая черта, которая должна быть в таких людях.
– И какая? – Горчаков нахмурился, не понимая, к чему я веду.
– Честность, – ответил я. – Причем не формальная, а честность перед самими собой. А то ведь так легко, встав на путь изменений, свалиться в бонапартовщину. Когда цена не имеет значения, когда ради цели можно преступить любые законы, хоть человеческие, хоть божьи.
– Вы словно чего-то боитесь?
– Я представил то будущее, о котором говорите вы. Представил, как бескорыстные либералы начали менять Россию, не ради нее самой, а только ради своих идей. Когда тысячи смертей на этом пути больше не будут иметь значения, когда можно убить хоть самого царя, лишь бы не идти на компромиссы.
– Вы преувеличиваете возможные неприятности, – Горчаков покачал головой, прогоняя неприятные видения. – Таких людей никто не поддержит – ни народ, ни дворянство.
– Преуменьшаю. И вы забыли упомянуть наших соседей: им ведь будет гораздо проще и выгоднее поставлять оружие и деньги таким вот борцам за свободу прямо в столице, чем возить их на тот же Кавказ. А оправдать любое зло в собственных глазах совсем не сложно, иначе гордыня не была бы одним из смертных грехов.
– Вы рассказываете, словно сами это видели… – Горчаков снова тряхнул головой, теперь уже резко, будто испугался. – Я все же думаю, что подобное извращение либеральных идей невозможно, ибо противоречит самой их сути, желанию помочь своей стране, но… А каким бы могло быть решение?
– Честность, как я и сказал, и самое простое ее проявление – следование законам. Пока эти ваши либералы признают единые правила, пусть и в ущерб себе, им можно верить. Не соглашаться, но хотя бы слушать, спорить, искать вместе истину. Но как только они решат, что выше всего, то все… Они станут врагами.
Горчаков пару секунд молчал, а потом внимательно посмотрел на меня.
– А все же я был прав, – на его лице мелькнула улыбка. – Вы либерал – вы не ищете корысти, как и говорил я. И в то же время вы готовы следовать законам, даже если не согласны с ними, как говорили вы сами. Вы ведь поэтому сдались и позволили себя арестовать?
Я поморщился – вот умеют некоторые испортить вкус победы. Именно победы, потому что я пусть и не убедил ни в чем Горчакова, но точно заставил задуматься. Да и все остальные на дирижабле, кто невольно слушал наш разговор, тоже погрузились в свои мысли. Интересно о чем?
Возле одного из окон «Адмирала Лазарева» сидел мужчина и думал о том, сколько людей он уже убил на своем пути. Тех, кто считал его другом или просто товарищем… Сколько раз он нарушал слово, чтобы добиться своего… И вот какой-то капитан – нет, уже полковник – пытается убедить других, что этот путь – ошибка… Глупец! Недолгие сомнения развеялись без следа. Верит, что богу есть до них дело – глупость! Каждый сам за себя! Каждый может выбирать свой путь, и в этом нет гордыни или преступления.
Родина, вера – пустые слова. Нет, бог есть, но человек – это венец его творения, и его жизненный путь никак не должны ограничивать подобные малости. Это оковы, от которых нужно избавиться. Что он и сделал! Выбрал новую родину, выбрал новое служение – сам! Без оглядки на глупые правила, и именно это решение сделало его особенным. Лучшим!
Вечером мы пролетели огни Константинополя, ночью прошли над Черным морем, а утром… Утром я увидел такое знакомое крымское побережье. Изгибы берега, леса и макушки кораблей в уже ставшей родной бухте. Севастополь, я вернулся!
Увы, времени у нас было немного. Новый глава всех войск в Крыму, Михаил Дмитриевич Горчаков, стоял в Бахчисарае. Когда он узнает о моем появлении, то может вмешаться, а мне хотелось бы обойтись без этого. Хватит мне представителей этого семейства! Так что я тепло поприветствовал техников и, со спокойной душой оставив им «Адмирала», поспешил в мастерские проверять, что тут есть такого, что можно было бы прихватить с собой.
Блоки генераторов – беру. Ящики с лампами, крепления для них и провода для разводки – конечно! Из соседнего зала донесся знакомый гул… Я подошел, и точно – Леер гонял на тестовом стенде турбину. Он больше всех остальных верил в эту идею, но вот доработать клапаны впрыска топлива прямо в камеру сгорания никак не получалось. То не хватало рассеивания, то давление скакало, то еще чего.
– А, Григорий Дмитриевич? – Генрих Антонович, погрузившись в дела, даже не удивился моему появлению. – А я вот только услышал, что летите, так сразу новая идея пришла, как можно турбину заставить работать.
– И давно про наше появление известно? – у меня появились нехорошие предчувствия.
– Около получаса назад «Адмирала Лазарева» пилоты из молодежи заметили, сразу передали в город, но генерал Кирьяков – его комендантом поставили – не разрешил празднество устроить. Наоборот, приказал всех отогнать от мастерских, а сам послал гонцов в Бахчисарай к Михаилу Дмитриевичу. Хотел пилота, чтобы побыстрее, но те отказались и мне рассказали. Вот только зачем?
Инженер, как всегда, был больше погружен в собственные мысли, чем в окружающие его совершенно не важные мелочи. А я подумал, что совсем не зря решил подстраховаться.