На этот раз его все же уволили. Сократили как недвижимость. Да и какой с него был прок? Лежал, скулил, страдал, как старый пёс на пепелище родного дома, то есть завода. Последнее время из сторожки носа не показывал. Недвижимость в недвижимости.
– Давно надо было, – сказал он на это увольнение и почувствовал облегчение. – К чёрту! – И не пожалел, что потерял зарплату.
То, что Аристархович поддавал, знали все, но мирились. Лишь бы службу нёс. А больше – потому ещё, что не больно-то на такую зарплату находилось охотников (сторожей), да и то деньги не всегда выплачиваются вовремя, с большими задержками. Так что мирились: они (администрация) – с ним, он – с ними, как мог.
На механическом заводе Аристархович отработал больше двадцати лет, с самого его основания в должности главного механика. Всё, что закладывалось тогда на этой строительной площадке, не проходило мимо его рук, глаз, мозгов, и оттого знал он его, как свои пять пальцев. Может, и лучше, потому как на пальцах ранки зарубцовываются и забываются, но то, что приходилось строить, монтировать, пускать в действие, в процесс; на чём набивал шишки, зарабатывал выговора, изредка – поощрения, что порой не давало покоя ни днём, ни ночью, – всё это в памяти оставляет след глубже и надолго.
И когда-то этот труд приносил удовлетворение, даже – гордость. Вот взять хотя бы тот профиль, который при монтаже поднимали кран балкой, груз, втрое превышающий нормативы. Сам взял на себя ответственность, и развернули. А станки с ЧПУ как устанавливали? С такой точностью, какую в аптеке, наверное, не всегда выдерживают. А термичка?.. А литейка?.. А мехмастерские?.. Шутка ли – завод из четырёх корпусов под одной огромадной крышей…
И-эх! – плеснуть что ли, чтоб горе не завилось верёвочкой.
Аристархович, когда завод встал, сам слёг в больницу. В одно время с заводом у него сердце сбилось с ритма. И того гляди, тоже остановится. Нет, только инфаркт случился. Выкарабкался. Врачи рекомендовали отлежаться и отсидеться дома. А тут и пенсия подошла. Пять лет на завод носа не показывал, хотя знал, что там творится – по рассказам. Переживал. Но одно дело, когда переживаешь со стороны, другое – когда своими глазами видишь. И им, своим зрячим пока ещё, не хочется верить. Такую Перестройку он и в пьяном сне не мог себе представить. Какого рожна согласился? И не пьян ведь был.
Когда в первую свою смену вошёл на территорию завода, почувствовал, что колени слабеют. А глаза, словно паром затуманились, будто титан с горячей водой в нём самом вскипел. Идти не мог. Вернулся после обхода в сторожку, упал на топчан и часа два отходил, или, наоборот, приходил в себя. После кипятка в холод бросило среди лета.
Э-эх, давай по маленькой, чтоб сердце не болело, и градус поднялся…
Как-то пришёл начальник, тоже горе луковое. Раньше был бригадиром в одном из цехов завода. Теперь не поймёшь кто: то ли старший сторож, то ли директор этого саркофага, что одиноко стоит из стекла и бетона?
– Пошли, – говорит, – Аристархович со мной. Поможешь. Опять злоумышленники на заводе проникли. Заложили ворота изнутри, один открыть не могу.
Пошли. С полчаса открывали. Наконец, вошли внутрь. И он за сердце схватился. Ох, Бог ты мой! Да змеюка ты ж, подколодная! Да чтоб тебе ни дна, ни покрышки! Да ты, куда меня завёл?.. Совсем доконать взялся! Да на такое смотреть без сердечной боли невозможно. Ой-ей-ёй…
Станки, которые он вместе со своей механической службой здесь монтировал, стояли на прежнем месте. И токарные, и сверлильные, и шлифовальные, и горизонтальные, и с ЧПУ. Ну, вот как будто бы завод только что приостановили, как будто рабочий народ на первомайскую демонстрацию выдернули. Вот сейчас вернутся, и оживут, закрутятся цеха. Литейка зашипит, кузнечный зашлёпает, штамповочный… Да только бред всё это, мираж.
Ни в одном из станков и механизмов нет живых органов, всё повыдрано, вся сердцевина – электрические сборки, пульты управления, панели. А кабелей электрических, этих кровеносных сосудов, – потому они и красные, медные, – ни у одного станка нет! Всё онемело. Весь завод!
Аристархович вернулся в сторожку, лёг на топчан из-за слабости в отдельных частях своего тела и сказал:
– Всё! Отлежусь, и пойду увольняться. Плесни, не то всё – вытянешь меня отсюда за ноги. А тот, горе луковое, – то ли бригадир, то ли директор над всей этой недвижимостью, – бил себя едва ли не пяткой в грудь и обещал не отравлять ему жизни. Потом плакали, подвыпивши.
Но уговорили остаться, не увольняться. Хоть и выпившим он был, но на такое нарушение караульной службы никто как будто бы не обратил внимания. Может быть, из сочувствия.
После продемонстрированной ему сказки русской недвижимости, Аристархович обозлился. И обозлился на всех. Все – это и местные руководители, администрация ОАО, и деятели разных уровней. Особенно на тех, кто не смог как следует организовать консервацию его механического завода. И он, если вдруг встречал кого-то из господ-товарищей на территории завода, вначале долго смотрел им в глаза, а потом говорил всё, что он думает по этому поводу.
– Все вы, – говорил он, – такие же проволочники, как и те, кто такую разруху допустил по всей России-матушке! Такие же! И не смей со мной спорить! У всех у вас руки красные! Посмотри на них. Думаешь, смоешь? Не-ет, эта ржавчина – вот куда тебе въелась. В это самое место… Погодите, ещё ночами вскакивать будите. Я похлопочу… враги народа.
И если даже ему пытались втолковать, что, дескать, нет денег, и не было, чтобы нанять для охраны завода ОМОН, или вневедомственную охрану, он всё равно говорил:
– Вре-ди-те-ли! – чётко и с расстановками. – Вы даже окна первых этажей не зарешётили, не обварили. Что мне теперь, каждое окно задницей загораживать?..
И однажды двух проволочников сняли прямо с окна. Как раз так совпало: он делал обход территории, а с поста милицейского мильтоны шли к нему на завод с проверкой. Они не занимались охраной объектов, они сидели на КПП на дороге и время от времени совершали обходы, для моральной поддержки сторожам, что, в принципе, столь же было необходимо, как всей этой недвижимости сторож Аристархович. Однако, если бы не они, то этих злоумышленников он, конечно же, не поймал бы. Спугнул бы (если бы они ещё испугались?), может быть, поматюгал бы. А чтоб он мог с ними ещё поделать, без рации и без нагана? Шёл с палочкой, с тросточкой, которая давно уже приросла к руке после перелома ноги, да и по возрастной необходимости. Больно бы таким оружием напугал?
Милиция, оказывается, раньше него воришек засекла. Ждали в кустах, когда те из окна наружу вывалятся. Тут их и повязали с поличным, с мотками проводов. Пользуясь случаем, – били, пинали и фамилии не спрашивали. Даже жалко стало. А когда в его сторожку тех злоумышленников привели избитых и измятых, и вовсе слеза прошибла. Бомжи в чистом виде. Тот, что постарше, как помнится, у них когда-то работал слесарем по сантехническому оборудованию. Теперь безработный, разведённый, из дому изгнанный. Не бреется, бороду отпустил, говорит, так удобно. Когда по морде бьют, не так больно. И молодой, племяш его. Инвалид третий группы, по психоневрологии как будто. Мильтонам даже неловко сделалось – больного отоварили. Ну, в таких случаях на лбу пиши, что ты псих или хронический дистрофик от постоянного недоедания.
И вот это-то как раз Аристарховича и доконало совсем. С одной стороны, был зол на всех, кто причастен явно или косвенно к разграблению завода, а с другой – увидев этих уродов, пожалел их и уже без злости. Ах, ты ж, Боже мой! Не знаешь, что лучше: то ли завод спасать от полнейшего его разграбления, то ли, наоборот, отдать его этим бомжам? Хоть пожрут один раз вволю.
Да и с милицией что-то не совсем ладное происходит. Два часа из отделения не могли за задержанными приехать. То ли бензина нет, то ли совести. Потом все-таки приехали. А через полчаса выпустили. На кой хрен им лишние рты? Кормить нечем. И этих же самых, только уже в другую смену, опять на заводе поймали. И опять били. Видимо, пока завод в полные развалины не превратиться, до тех пор для них и им подобным он будет тем магнитом, который манит и притягивает к себе, как волков к отаре.
И всё. Понял Аристархович, что ни с какой стороны никому ничего не надо. Ни хозяевам, – хотя какие это хозяева? – дебилы! – как любит генеральный (кстати, молодой) директор всех называть, кроме, конечно, себя любимого; ни правоохранительным органам; ни вообще, государству в целом. Ни-ко-му! И от навалившейся тоски, обиды и злости, от безвыходности, Аристархович совсем скатился со стапелей. Да ладно бы только это, он ведь ещё и лается. Рычит, как старый пёс на родном пепелище.
Последнюю смену проверяющий (которые отродясь по ночам на заводе не заглядывали!) написал на него рапорт. И хоть зарплата на столь ответственной работе маленькая, а порядок всё равно быть должóн!
– Ты ж не где-нибудь, – усовещал его проверяющий. – Ты ж на производстве.
– Я? Ха! – рассмеялся Аристархович. – Ты это называешь производством? Да ты различие-то хоть какое-нибудь имеешь между производством и недвижимостью? Между тем, что было, и что вы натворили? – жучок ты красномедный! Разуй глаза, очки протри! У меня уже нет сил смотреть на такое производство. Нет, ты меня слышишь, о чём я говорю?.. Я на это производство уже смотреть не могу трезвыми глазами.
Проверяющий уже был не рад своей миссии. Смотрел на сторожа, подслеповато моргая и протирая очки.
– Плесни, – поставил он кружку перед проверяющим, – иначе помру! Будешь за свой счёт хоронить.
Проверяющий растерянный, с оглядкой, ушёл с завода.
И, действительно, стали побаиваться. Вдруг и вправду человек умрёт однажды на заводе. За чей счёт хоронить?
Уволили.
1995г.