Мужчина средних лет, сидя в кресле в собственной квартире и держа в руках стакан с коньяком, смотрел в окно, за которым шел мокрый снег, и говорил, обращаясь к сидящей на диване мертвой девушке:
– … и тогда я сказал ему – только ты сможешь меня спасти… А что мне еще оставалось делать, если меня обложили со всех сторон. Красные флажки замелькали перед моими воспаленными глазами, как перед загнанной лисицей на бесчестной охоте… а я, как ты знаешь, всегда был против бесчестной охоты, да и вообще охоты как таковой… Я выпил сегодня слишком много, мое тело уже не слушается меня, но мыслю я пока еще достаточно ясно: я не убивал тебя, я не знаю, почему ты вдруг перестала дышать, а на твоих губах появилась розовая пена… Мариночка, твоя смерть не входила в мои планы… Ты слушаешь меня, Марина? Вот и хорошо… Я не пьян, просто мне очень грустно, потому что я не выношу предательства… Многое можно вынести: боль, непонимание, желание обойти противника во что бы то ни стало, но только не предательство…
Он повернул голову и, скользнув почти невидящим взглядом по белому лицу с неестественно красными, подведенными помадой губами, схватился руками за голову. Он до последнего не верил, что она мертва, и подсознательно относил бледность ее лица к выпитому шампанскому и подступившей вслед за этим тошноте, но никак не к смерти во всем ее страшном и неотвратимом проявлении.
– Скажи мне что-нибудь, мне же страшно… Хотя бы взгляни на меня и скажи, что я не виноват… Господи, как же я устал оправдываться…
А спустя некоторое время он уже укладывал ставшее почему-то невероятно тяжелым тело в багажник своего «Мерседеса» и прилагал немало усилий, чтобы его руки не дрожали. Но они все равно дрожали, а от лязга собственных зубов, звук которого гиперболизировался настолько, что казался металлическим скрежетом, наполнявшим гараж, было нестерпимо стыдно. Но еще стыднее стало, когда, уже уложив тело и открыв сумочку девушки, чтобы посмотреть, что в ней и все ли, что там находится, сгорит в огне, мужчина увидел уже знакомую ему пачку денег. Зеленоватые купюры со спокойно смотрящими на него, убийцу, копиями портрета Франклина вызвали физическую реакцию – он вышел из гаража, пошатываясь и обливаясь потом… «Как же я вас всех ненавижу…»
Последнее, что осталось в памяти, это неестественно вывернутая белая тонкая рука и пальцы, унизанные кольцами…
Чаша переполнилась – жизнь с другим мужчиной, обещавшая новизну ощущений, свежие и яркие краски, наконец, наслаждения, связанные с физической любовью, закончилась.
Юля Земцова поняла это только сегодня утром, когда села в постели, поджав под себя озябшие ноги, и еще раз взглянула на голову спящего рядом мужчины. «Господин Харыбин, черт бы вас побрал…» – подумалось ей с горечью.
Она поднесла к лицу ладони и вдохнула: стойкий запах мужской туалетной воды и табака, к которому примешивался аромат тела, ЕГО тела. Большого и, несомненно, сильного. Шатенке, оставившей на его одежде свои длинные рыжие волосы, тоже, очевидно, знаком этот запах – запах любовника, запах сомнительных удовольствий… Хотя почему сомнительных? Она была несправедлива к Дмитрию, не такой уж он плохой любовник, чтобы сомневаться в его мужском таланте. И разве не этим он взял ее еще там, в поезде, когда уговорил связать с ним свою жизнь и, поверив ему, очертя голову броситься в новый и довольно-таки неожиданный брак?..
Уже в ванной Юля дала себе волю и разрыдалась по-утреннему сильно, задыхаясь, как человек, только что узнавший, что все его близкие погибли, а сам он – сирота.
От слез, от душевной боли, от содроганий стало трудно дышать. Не было сил на сборы, а тем более на объяснения. Харыбин проснется и, не обнаружив рядом податливое и горячее тело своей молодой жены, сначала нежно позовет ее в надежде вырвать ее из кухонного рая с домашним духом кофе или подгоревшего молока (она со свойственной ей рассеянностью каждый раз забывает о стоящей на плите кастрюльке с молоком), а потом, удивившись, встанет и примется за поиски своего дежурного ангела (разве супружество – не обязанность, как дежурство, как нечто постоянное, в чем не должно сомневаться, а потому рано или поздно воспринимающееся как нечто пресное, а позже и вовсе тягостное). Но он не найдет ее и, лишь обнаружив отсутствие ее одежды (да и то не сразу, потому что мужчина до последнего не верит, что его бросили), оденется и, выкурив сигарету, позвонит в свою сложную, пропитанную крепким запахом предательства и коньяка контору и попросит задержать Юлю в аэропорту. Да, он слишком умен, чтобы не догадаться, что она не вышла в магазин за свежими булочками (это было бы чрезмерным счастьем, в которое он не поверит даже на смертном одре, – строптивая и дерзкая, она не из тех, кто способен на такие проявления женской сути и уж тем более домовитости или – уж совсем из области фантазий – любви). Его необъятный профессионализм (человек, много лет работающий в ФСБ, должен уметь и знать все), который так помогал ему все это время удерживать возле себя женщину, никогда его не любившую, на этот раз будет направлен на ее уже настоящие поиски. Автобусные станции, вокзалы, аэропорты – а их в Москве немало…
Юля выбежала из дома и, подняв голову, взглянула на окна квартиры, где она провела почти год жизни. Они безучастно смотрели на серое мартовское небо и были заняты скорее ожиданием первых лучей скупого весеннего солнца, чем обеспокоены бегством своей временной хозяйки («Я уйду, появятся другие…»).
К матери она не поедет – Харыбин перехватит ее там уже через полчаса, да и ни к чему травмировать дорогого ей человека. Лучше будет, если мама узнает обо всем, что случилось, от нее самой, и чем позже, тем лучше. Юля позвонит ей уже из С.
Влажный холодный ветер остудил ее и заставил на миг остановиться у станции метро.
В кафе, куда она забежала в поисках горячего кофе, картина разрушенной семейной жизни предстала перед ней еще более отчетливо, словно тепло и тишина, окутавшие ее, сделали снимок ее внутренней, да и внешней прошлой жизни ярче, объемнее. Харыбин, воспользовавшись ее отчаянием, привез Юлю в Москву, сделал своей женой, и все это помимо ее воли. Частное сыскное агентство, в котором она работала под руководством Крымова, ее бывшего любовника, вот уже год было для нее лишь воспоминанием, причем запретным. У них дома не принято было вспоминать даже Щукину, секретаршу Крымова, а теперь еще и его жену. Даже о Шубине, четвертом сотруднике агентства, Харыбин говорил крайне редко, да и то если их профессиональные интересы пересекались, но это случилось всего лишь дважды. Домашний арест длился год, и Юля все это время жила как в гостинице, в ожидании момента, когда распахнется дверь, появится кто-то, кто скажет ей: все, пора возвращаться, собирай чемоданы, тебя давно ждут…
Но ее никто не ждал. И нигде. Она проглотила соленые слезы обиды и разочарования, одиночества и неприкаянности и запила их кофе. Нет, это не Земцова сидела в кафе и проливала слезы, страдая из-за измены мужа. Это домашняя пустоголовая кукла, превращенная злым кудесником Харыбиным в жалкое подобие ее прежней. Настоящая Юля Земцова, которую ее друзья знали как сильного человека, способного справляться и не с такими трудностями (да и что это за трудности такие? подумаешь, фээсбэшник Харыбин зашел после службы к знакомой рыжеволосой девице и переспал с ней, зацепив, уходя, несколько волос с ее шальной головы!), умерла. Да, она умерла в тот день, когда узнала, что Крымов, единственный мужчина, которого она любила, женился на своей секретарше, вульгарной Наде Щукиной, вполне вероятно, собирающейся вскоре родить маленького Крымова… Харыбин все правильно рассчитал: именно в тот момент Юля была наиболее уязвима, ее можно было, как тряпичную куклу, запихнуть в чемодан и отвезти куда угодно и сделать с ней что угодно. Все мужчины – насильники и собственники. Думая об этом, Юля подогревала свою злость и копила в себе решимость, чтобы, выйдя из кафе, знать, куда идти или ехать дальше. Даже если Харыбин и схватит ее за руку в тот момент, когда она занесет ногу, чтобы подняться на трап самолета или ступеньку вагона, ну и что с того? Как схватит, так и отпустит. Конечно, отпустит – зачем ему лишние сложности, когда он не один, у него есть другая женщина. И не одна. Он не первый вечер приходил в подпитии, невольно демонстрируя Юле пятна губной помады на сорочке, а то и вовсе кровоподтеки на шее. Он называл это работой. А ночью, обнимая свою жену-пленницу и смутно представляя себе, кого держит в руках, мощно и грубо вторгался в ее ночную сладкую неподвижность, продираясь и прокладывая себе дорогу через инстинктивно создаваемые преграды и физическую зажатость ее нежного спящего тела, закрытого для всех, кроме счастливых обитателей ее снов.
В аэропорту ее никто не остановил. Юля как была, налегке, поднялась по трапу и опустилась в располагающее ко сну кресло. От волнения или по другой причине, о которой она даже и подумать-то боялась, ее затошнило. Мысль о беременности, все признаки которой носили уже хрестоматийный характер, она гнала от себя прочь, не желая верить, что бог мог послать ей ребенка в такое тяжелое для нее время. Кроме того, она просто психологически не была готова к материнству. Приникнув к иллюминатору, Юля старалась думать только об облаках…
А через час с небольшим огромная серебристая птица перенесла ее из мрачного ада, именуемого «харыбинская Москва», в С. Домой.
Адрес, который она назвала водителю такси, даже на слух воспринимался как нечто нереальное. Мало того, что она еще не в силах была унять дрожь во всем теле от невероятности совершенного (уж слишком мало времени Юля провела в воздухе, да и то спала, как будто ее организм, не спрашивая у нее согласия, сам вызвался оберегать ее расшатанные нервы), так еще и предстоящая встреча с Игорем Шубиным, другом, который спасет ее от надвигающейся катастрофы одиночества и бездеятельности. Хотя для Игоря определение «друг» явно недостаточно – они могли бы быть вместе, если бы не Крымов. («Крымов» – это уютное, теплое, бархатисто-обволакивающее словцо она и вовсе боялась произносить вслух в силу его способности доставлять даже в звуковом виде душераздирающую боль.)
Она поднялась и позвонила. Тишина предательски напомнила ей о существовании той жизни, которой жили ее друзья, которая протекала теперь уже без нее. Шубин мог быть где угодно, хоть на Северном полюсе, на то он и Шубин – сотрудник частного сыскного агентства, человек, который ищет денно и нощно и который знает в этом толк. Тем более что сейчас только три часа дня – время более чем подходящее для работы.
Оставив ему записку: «Я вернулась, позвони мне срочно. Земцова», Юля поехала к себе домой. Она бы не удивилась, обнаружив Харыбина на лестничной клетке родного подъезда. Она даже была готова к этому. Но за ней никто не следил, она спокойно поднялась к себе, открыла дверь и, лишь оказавшись по-настоящему дома, снова почувствовала, как защипало в носу. Она, и без того чувствительная, сейчас испытывала сильнейшее потрясение, оставшись один на один со своими воспоминаниями и проносящимися в ее сознании картинками из прошлой бурной жизни, полной чудесных встреч с Женей Крымовым, тяжелой и интересной работой и, конечно, чувством своей востребованности и удовлетворенности от того, что она делала. Она даже слышала голоса: нахальный говорок Щукиной, твердящей что-то о бутербродах и экспертизе (Надя в агентстве начинала с секретарши «поди-принеси» и совмещала это с работой, связанной с НИЛСЭ), густой и уверенный басок Шубина (Игорь был немногословен и всегда говорил по существу, а потому все слушали его тихо, боясь пропустить что-нибудь важное), и, конечно, насмешливый и до дрожи волнующий голос Крымова, в лексиконе которого на первом месте по употребляемости стояло слово «доллар». Он учил их всех брать с клиентов вперед, с большим запасом и не стесняясь говорить о гонорарах открытым текстом, называя конкретные, пусть даже и убийственные суммы. Человек, по мнению Крымова, сунувший нос в агентство, знает, куда пришел, а потому нечего с ним, с потенциальным клиентом, церемониться. На первый взгляд, Крымова интересовали только деньги, но в ходе работы именно с его подачи они распутывали самые сложные и интересные дела. И лишь рутинную, скучную работу, связанную с поиском исчезнувших неверных жен или мужей, брал на себя трудоголик Шубин…
«Шубин, Крымов, Щукина…» – Юля произнесла эти три слова вслух, и сердце у нее сжалось. В пустой гулкой квартире не хватало только эха. Запах пыли и давно не знавшего хозяйской ласки помещения не прибавил сил. Обойдя свое жилище, в котором она не была почти целый год, Юля машинально протерла тряпкой пыль, где только можно было, затем с грустью посмотрела на телефон с мертвым автоответчиком: она так и не вспомнила, чей голос был последним на ее кассете. Но, включив его, услышала лишь глухое шипение. Не сохранилось даже старых записей – она по рассеянности стерла все сообщения. Скорее даже не по рассеянности, а автоматически, освобождая ленту для новой порции новостей, приглашений, просьб. Как же давно все это было…
Она устало опустилась в кресло и посмотрела в окно. Там светило бледное холодное солнце, под которым медленно оттаивали промерзшие дома, деревья, люди. Но это были не те энергичные и жесткие москвичи, живущие в своих скорлупах или непробиваемых хитиновых панцирях самодостаточности и унылой апатии столичных аборигенов, утомленных провинциальной суетой бесконечного потока приезжих, а именно провинциалы – люди, гордящиеся своей несуетностью и ценящие тишину и медленный темп жизни, который подсознательно ассоциируется у них с возможностью хотя бы таким образом продлить эту самую жизнь. Юля была частью этого города, да только город об этом пока ничего не знал.
О существовании почтового ящика ей напомнила большая яркая глянцевая открытка. Это было мамино прошлогоднее поздравление с Новым годом, прослужившее несколько месяцев местом, куда, заполняя матовые белые пробелы между строками, наспех записывались самые разные телефонные номера.
Юля спустилась вниз, открыла ящик и достала оттуда несколько рекламных проспектов, призывающих заняться сексом по телефону с «Кристиной» (пышногрудая девица, изображенная на плохо отпечатанном бланке, казалась обожженной или, в лучшем случае, запоздало заболевшей ветрянкой – настолько много было красного цвета и какой-то нездоровой сыпи), похудеть за две недели (блеклый, с дешевой типографией листок, который в качестве не менее дешевого средства мог бы предложить разве что бесплатную тюремную камеру, где хочешь не хочешь, а все равно похудеешь: «Немедленный результат!») и непременно и как можно скорее поставить двери фирмы «Тайзер» с сейфовыми замками (телефоны работающих в фирме «медвежатников» прилагались в избытке). А еще – два совершенно одинаковых конверта, украшенных мультяшным рисунком: рыженькая белочка на еловой зеленой ветке слева от обратного адреса (который, надо сказать, отсутствовал). Адресованные Земцовой Юлии конверты были датированы пятнадцатым февраля и тем же числом марта этого года. Почерк один и тот же – аккуратные ровные буковки, словно выведенные ученической рукой. С разницей ровно в месяц кто-то пытался дать о себе знать.
Юля предпочла вскрыть письма дома.
«Юля, позвоните мне, пожалуйста, по телефону: 25-54-98. Рита Аперманис».
Аперманис – явно прибалтийка, но эта фамилия Юле больше ни о чем не говорила. Латышка или муж у нее латыш, а раз в письме нет ни строчки о причине, заставившей написать ей, значит, речь идет о чем-то серьезном. Хотя все может обстоять гораздо проще, и мало ли по какой причине незнакомые люди пишут письма. Возможно, Рита Аперманис – ее подруга детства или одноклассница, поменявшая фамилию. Однако в голову пока ничего не приходило, поэтому Юля набрала указанный в письме номер и внутренне напряглась, ожидая услышать если не крик о помощи, то что-то в этом роде. И она почти угадала, когда на другом конце провода раздалось нежное и высокое «алле», а вслед за ее: «Это Земцова», обрадованное и вместе с тем горькое: «Я знала, что вы откликнитесь», с чудесным акцентом, от которого повеяло холодным морским балтийским воздухом, ароматом сырных пирогов, которые готовят на побережье в Юрмале, и крепким запахом хвои и сырого белого песка. Они договорились о встрече, и уже спустя час породистая голубоглазая брюнетка (вместо ожидаемой хрестоматийной блондинки) сидела в кресле Юлиной квартиры и нервно курила одну сигарету за другой, сбивчиво объясняя причину своего визита.
– Я сначала звонила в ваше агентство, но там никто не брал трубку… Потом узнала ваш домашний номер, но мне снова не повезло – вас просто невозможно застать, и вот тогда я решилась написать вам…
– У меня два ваших письма, – Юля помахала конвертами перед носом Риты и усмехнулась. – С разницей в месяц.
– Два? – внешне довольно искренне удивилась Рита и, взяв в руки конверты, достала сложенные в узкую полоску страницы и быстро пробежала их глазами. – Совершенно одинаковые, и почерк как будто мой… Но я-то отправляла одно, в феврале, вот оно… Или в марте, не помню точно…
– Но письма мало чем отличаются друг от друга, согласитесь. Да и вообще их трудно назвать письмами, так, записки, написанные шариковой ручкой.
– Быть может, чуть позже, когда я расскажу вам о цели своего визита, вы поймете, что это второе письмо не случайное, что в моей жизни происходят странные вещи и что от вас, от вашего таланта зависит, возможно, вся моя жизнь… Я много слышала о вас, о вашем участии в деле Олега Шонина, о разоблачении Ларисы Белотеловой…
– И кто же это вас так информировал?
– Муж… когда мы с ним еще жили вместе.
Юля хотела перебить гостью и сказать, что она приехала сюда лишь на время, не собирается заниматься прежней работой и ей ничего не известно о деятельности агентства и о том, примут ли ее назад и как вообще отнесутся к ее возвращению. Хотя, с другой стороны, упускать клиентку было бы глупо. Юля знала, что в природе женщины заложено недоверие к мужчине, тем более если речь шла о каких-нибудь интимных сторонах жизни, поэтому клиентки старались поручить вести свое дело именно Юле. Хотя бывали случаи, когда женщина, не желая унижаться в глазах другой женщины, предпочитала делиться своими откровениями именно с Крымовым. Как бы то ни было, но сейчас главным было не отпугнуть Риту и пообещать ей помощь. Возможно даже, сначала скрыть тот факт, что Юля давно уже не работает в агентстве. Ее надо выслушать, постараться определить, перспективно ли дело, платежеспособна ли клиентка, а уж потом, выяснив все эти обстоятельства и навестив Крымова или Шубина, дать ей ответ. В случае же если Крымов по каким-либо причинам откажется вести это дело (что в принципе невозможно, потому что Крымов никогда своего не упустит), Юля раскроет карты и предложит Рите работать на нее частным образом, незаконным, не имея на руках лицензии, но за тот же гонорар, как если бы она работала в агентстве. Иначе нечего и браться за это.
– Давайте пока оставим эти письма в покое, и вы расскажете мне, что с вами случилось.
– Для начала я вам кое-что покажу. – С этими словами Рита спокойно, словно для нее являлось обычным делом обнажаться перед незнакомыми людьми, сняла с себя платье и продемонстрировала большие синяки и ссадины на бедрах, плечах, спине. В комнате, как показалось Юле, запахло больницей, йодом, чуть ли не карболкой. Неожиданный запах, перебивший тонкий аромат духов Аперманис.
– Кто это вас так?
– Если бы я знала. Мужчина, который приходит ко мне ночью, сначала насилует меня, а потом жестоко бьет. Сначала он был нежен со мной, говорил мне ласковые слова, а я называла его по имени, я точно называла его по имени, но вот утром, проснувшись, уже не могла вспомнить его… Зато мой муж, Антон, знает это имя, и как же ему не знать, если я произносила его во сне! Я понимаю, вы смотрите на меня как на сумасшедшую, но в нашей жизни все не так просто, как может показаться на первый взгляд. Да, я могла бы все это нафантазировать и рассказывать вам свои сны, как это я делала по просьбе психиатра, к которому возил меня муж, но тогда, спрашивается, откуда эти синяки? И они НАСТОЯЩИЕ, мне больно до них дотрагиваться, а утром так и вовсе невыносимо болит все тело, живот и в особенности бедра.
– Вы сказали, что он сначала был нежен с вами, а что же случилось потом? – Юля едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться ей в лицо.
– Я же сказала – он стал меня избивать…
Юля смотрела на нее и вспоминала не менее интересных Лору Садовникову и Белотелову… Их истории тоже поначалу казались невероятными, но их сделали такими изощренные люди, и за всем этим скрывались преступления, убийства… Убийства, причина которых была проста – корысть. Вот так интересные на первый взгляд дела заканчивались банально и пошло – поимкой убийц. Да только ни Лоры Садовниковой, ни Белотеловой уже не было в живых. А ведь они были вполне нормальными и здоровыми… Быть может, поэтому она сейчас смотрела с таким интересом на сидящую перед ней молодую женщину, словно боясь, что и ее видит в последний раз.
– Покажите мне, пожалуйста, ваши документы, – сказала она неожиданно громко и увидела, как Рита вздрогнула, чуть ли не подскочила на месте, после чего нервно заерзала в кресле в поисках своей сумочки.
– Она в прихожей, – подсказала ей Юля и сама принесла сумку.
Рита открыла ее и высыпала на стол все содержимое, среди которого, помимо обычной женской чепухи вроде помады, пудреницы и расчески, оказалась внушительных размеров пачка долларовых банкнот и паспорт, из которого выпало свидетельство о расторжении брака Маргариты Марковны Аперманис с Антоном Владимировичем Михайловым.
– Аперманис – это ваша девичья фамилия?
– Да. Я и в замужестве жила под своей фамилией, а теперь вот решила окончательно порвать с этим тягостным браком. Ну зачем, скажите на милость, зачем жить с мужчиной, который мне не верит, который подозревает меня в измене, и это вместо того, чтобы защитить меня от этого дьявола…
– Вам нравится, когда он насилует вас? – спросила Юля, надеясь таким неожиданным вопросом сбить с толку Риту.
– Да откуда я могу об этом знать, если это все происходит во сне?
– Точнее, во время сна, не так ли?
– Да, совершенно верно.
– Но сны-то вы видите?
– Иногда.
– А мужчину, который делает это с вами, вы тоже видели?
– Один раз, – вздохнула Рита, и на глазах ее выступили слезы. – Когда я зарезала его.
– Вы? Зарезали его? Во сне?
– Может быть, даже и ВО ВРЕМЯ СНА, как вы только что выразились.
– Как это? – Юле стало не по себе. Пытаясь разгадать причину ночных кошмаров Риты и настраивая себя на то, что клиентка психически здорова, чтобы не дай бог не ошибиться в очередной раз и не упустить из вида ни одной детали, способной помочь ей в этом, Юля снова поймала себя на том, что все же видит перед собой больную женщину.
– Как? Да очень просто. Взяла нож и зарезала его. Хотя я не уверена в том, что нож в руках держала именно я, это мог быть и мой муж. Во всяком случае, я точно помню, что именно мне пришлось замывать кровь с паркета, а мой муж в это время заворачивал бездыханное тело моего насильника в ковер. Знаете, у нас в гостиной на полу лежал такой огромный желтый ковер, очень красивый, лимонного оттенка. Так вот. Теперь его у нас в квартире нет, – Рита перешла на заговорщицкий шепот.
– И где же он?
– В подвале, лежит себе свернутый и, конечно же, безнадежно испорченный кровью. Муж спрятал труп, а ковер непонятно зачем привез домой.
– И вы можете мне его показать?
– Разумеется…
– Значит, кто-то из вас – муж или вы – убил человека, который издевался над вами…
– Вот именно, – Аперманис смотрела на Юлю немигающими глазами с болезненно расширенными зрачками, в которых стоял страх.
– Вы хотя бы отдаете себе отчет в том, что ваш муж мог убить его, а сам скрыться? Он совершил преступление…
– А он и скрылся. Я не знаю, где он. В нашем городе его, во всяком случае, нет, это точно. Думаю, что он уехал к своей матери в Тамбов, но я туда не собираюсь звонить, мне неприятно навязываться под предлогом того, что его ищет милиция или что-нибудь в этом роде…
– Вы можете мне оставить его координаты?
– Несомненно, я помню адрес и телефон его матери наизусть, – и Рита тотчас продиктовала их Юле.
– А откуда эти деньги, здесь довольно большая сумма…
– Здесь десять тысяч долларов. Половину я вам отдам сейчас в качестве аванса, а остальное получите, когда избавите меня от моего кошмара.
– Это ваши деньги?
– Да какая разница?! – возмутилась Рита. – Это деньги Антона, у него была своя фирма, она и сейчас процветает, он занимался продажей электроники и компьютеров и после развода оставил мне не только эти деньги, но и много чего еще, в том числе две квартиры… Кроме того, новый директор фирмы выплачивает мне каждый месяц проценты от продаж, как это и было обещано Антоном.
– Вы хотите сказать, что, несмотря на то что муж, по сути, бросил вас из-за ночного Неизвестного, он позаботился о вас, оставив вам деньги? Невероятная история!
– Надо знать моего мужа, вот и все.
– Вы не могли бы по памяти воспроизвести его паспортные данные?
Рита с готовностью выполнила эту просьбу. В Юлином блокноте помимо тамбовского адреса Антона Михайлова появился адрес квартиры, в которой они проживали вместе с Ритой, паспортные данные Антона и даже телефоны фирмы, в которой он работал.
– Ему тридцать пять, если судить по вашим словам, а вам – двадцать девять, так?
– Ну и что с того, мужчина должен быть немного старше своей жены.
– Вы нормально жили до появления в ваших ночных кошмарах этого Неизвестного?
– Вполне. Нас все устраивало. Я знала, что у Антона иногда возникают на стороне какие-то девицы, не без этого, но и я не без греха… Так что мы были квиты.
– Мы сейчас поступим с вами следующим образом… Я свяжусь с Крымовым…
– Нет! – воскликнула Аперманис и замотала головой. – Нет! Никаких Крымовых! Весь город знает его как бездельника, и я звонила ему лишь для того, чтобы выйти на вас…
– Вот как? И что же он вам ответил?
– Он сказал, что вы не живете в этом городе, что вы в Москве, но я ему не поверила, потому что мне известны эти примитивные уловки… Я ему все расскажу, а он, взяв с меня денежки, поручит расследование вам? Где же тут справедливость?
– А вы не обращались в милицию? – Юля сделала вид, что не расслышала последних слов Риты.
– Нет. У меня же в подвале желтый ковер, а он весь в крови. Зачем мне осложнения?
– Но послушайте, Рита, зачем же вы пришли ко мне, если этого человека или монстра, который бил вас и насиловал, уже нет? Ведь вы только что сами сказали, что его кто-то убил ножом, а труп ваш муж спрятал… правда, неизвестно куда…
– Но он все равно приходит, – зашлась в тихом плаче Аперманис.
– Так, хватит. Поехали. Вы мне сейчас покажете ковер…
«Если есть ковер со следами крови, значит, она не врет и это не фантазии… Следовательно, произошло убийство».
– Какой еще ковер? – глаза Аперманис расширились. – Разве я рассказывала вам о ковре? Никакого ковра не было… Зачем вы морочите мне голову?
И после ее слов Юля почувствовала, как по спине ледяными сухими лапками пробежал ужас…
В агентство она приехала уже вечером. Беседа с шизофреничкой Ритой отняла довольно много времени, но ничего, кроме угнетающего чувства собственной беспомощности перед этой несчастной женщиной, не было. Юля не взяла с нее денег и практически выставила ее за дверь. Такие люди, по ее мнению, нуждаются скорее в хирургическом вмешательстве, а не в психиатрическом, поскольку красивую головку Аперманис целесообразнее было бы нафаршировать новым серым веществом, нежели пытаться пропитывать ее никуда не годные мозги наркотической отравой и бромом.
Окна агентства напоминали глаза незрячего – в них не светилось ничего: ни электричества, ни жизни, ни надежды… Отсутствие вывески вызвало чувство опасности. Крымов уделял большое внимание внешнему виду офиса. Яркий фонарь, который освещал этот квадрат улицы прежде, был разбит, причем совсем недавно, потому что осколки его хрустели под ногами, как лед или сахар.
В густых синих сумерках, чувствуя дрожь во всем теле, Юля поднялась на крыльцо, открыла дверь – она легко поддалась, и это еще больше насторожило ее, – и в лицо ей пахнуло тяжелым запахом копоти и испражнений.
Черное нутро здания было невозможно разглядеть, поэтому Юля взяла такси и попросила отвезти себя в ближайший хозяйственный магазин, чтобы купить там фонарь. Но, вернувшись уже с ним, она горько пожалела об этом: сноп света высветил лишь закопченные стены коридора, дальше – руины вместо приемной и сырые от воды стены кабинетов… Дорогая итальянская мебель сгорела дотла, а вместо стекол окна затягивала прозрачная пленка (вот почему они напомнили ей глаза слепого). Кто-то позаботился о том, чтобы в этот разгромленный и оскверненный приют справедливости (какие-то твари превратили часть коридора в общественный туалет) не могли проникнуть снаружи… Странно, как будто пленка преградила бы дорогу варварам, когда есть открытая для всех дверь.
Она поехала к Шубину, так и не дозвонившись до него из телефона-автомата. Юля знала, где он хранит запасные ключи именно на такой вот случай, ведь в их профессии бывает всякое, и никогда не лишним будет знать, как открыть квартиру друга, чтобы спасти его или спастись самой. И она не очень удивилась, когда этажом выше, в специальном тайнике обнаружила связку ключей.
Но квартира Игоря не рассказала ей ничего. Ни одного знака, по которому Юля могла бы определить, где он. Да и кому он мог оставить эти знаки, если с Щукиной они всегда были не в ладах, а с Крымовым он встречался каждый день, и они редко когда выпускали друг друга из виду. К тому же у них была масса других способов связи. Но по содержимому холодильника она поняла, что Игорь не появлялся здесь приблизительно месяц, если не больше, о чем свидетельствовал заплесневелый кусочек сыра, коробка с соком – и все.
Городская квартира Крымова была заперта на новые замки, которые прежде Юля не видела. Она позвонила и была потрясена, когда увидела на пороге заспанную толстую женщину в розовом халате. Оказывается, новая хозяйка купила эту квартиру у Крымова полгода тому назад (действительно у Крымова, а то Юля подумала уж, не заболела ли она болезнью Аперманис, не приснился ли ей Крымов и был ли он вообще в этой жизни). Вопросы были исчерпаны. Надо было ехать за город, в резиденцию Крымова и Щукиной, но этого она делать не могла по многим причинам, а потому ей ничего не оставалось, как навестить Лешу Чайкина, бывшего мужа Щукиной, судмедэксперта, с которым они плотно работали и дружили до отъезда Юли в Москву.
– Леша, это ты? – спросила она, увидев в оранжевом прямоугольнике двери морга худощавую и почти хрупкую от игры света фигуру.
– Я. Проходи, Земцова, – услышала она знакомый и такой родной голос, что не выдержала, бросилась к нему в объятия и разрыдалась.