– Что это за звук? – прокричал Истерро. Жалко получилось у Бабника, тоненько, будто щенок заскулил, но Викард и не думал насмешничать.
– Порох взорвался, – голос тоже подвёл, не слова, хриплый стон прозвучал. Слишком многое бурлило внутри, металось от ума до пробитого сердца и мешало дышать во все лёгкие. – Братко разрушил завал.
– Он же спасся, Викард? – чуть не плакал монах.
Варвар смолчал, не мог говорить, окаменели губы. А упавшее сердце повредило нутро: заболел живот, будто свело, закололо под ложечкой от дурных пророчеств.
Бабник ждал, извернуться пытался, заглянуть великану в лицо, против воли пришлось отвечать:
– Верую, что братко жив! – это даже не монаху, себе, чтобы кровь перестала кипеть, чтобы зуд прошёл в руках и ногах. – Он маг Камней, Истерро.
Было больно и стыдно, даже уши горели, будто впервые дал труса варвар, сбежал с поля битвы, из самого пекла, в котором жарили родича. Святогор завыл, пугая Истерро, нервируя одуревшего Дэйва, по-волчьи завыл, с оттяжкой, будто древняя память очнулась и далёкий предок, Крылатый Волк, ткнул под рёбра опозорившего род потомка.
– Я клялся тебе! – крикнул Викард, оглядываясь на Алер. – Ты сам за меня порешал!
Слёзы покатились вдруг по щекам, спасительные, солёные, но Викарду казалось: он плачет кровью, истекает алым из пробитых глазниц. И от этого становится легче сердцу.
– Берсерк! – мягко позвал Истерро, и в мире прибавилось зелени. – Не нужно так, варвар, зачем? Давай вернёмся и примем бой!
Викард сбился, перестал вопить дурным зверем. Даже на миг придержал целькона.
– Моя жизнь не дороже Эрея, кому это знать, как не мне? – продолжал убеждать Истерро.
Как же хотелось поверить Бабнику, великий Эттивва, хоть губы кусай! Здесь, в предгорье священных Мельт, Сила Истерро ещё подросла. Она, словно богатырь из сказаний, давила на плечи, ломая волю. Викарду показалось: он входит в землю по щиколотку, по колено, по пояс.
Но и варвар в родных горах становился упорнее и опасней. «Куда ж ещё-то?» – рассмеялся Эрей в голове тоскующего инь-чианина.
Мажий мрак всколыхнулся в живой крови, замутнённой обрядом братания. Тёмный холод прорезал жилы, впитал самоцветную Силу Мельт, отрезвил и выставил щит. Не любил побратим Светлой волшбы, заслонялся, как мог, от чужого хотения, даже теми малыми каплями, что когда-то достались Викарду.
– Мнишь, ты умнее мага Камней? – прорычал варвар на ухо Истерро.
И, прежде чем Бабник сумел возразить и продолжить мажью атаку, ткнул ему в точку на шее, в ту самую, что показывал Тверк. Истерро замер, бревно бревном, едва не свалился с целькона. А главное, заткнулся, Глас Рудознатца, перестал неволить грешную душу, и без того в лоскуты посечённую сомнениями и тревогой за брата.
– Так-то лучше! – придержал его инь-чианин. – Помолчи пока, друже, не режь меня голосом. И боле не смей принуждать! Поклянись перед Небом, что свято для Светлых… Ах да, ты же слова молвить не можешь! Вот и славно, вот и мне полегчало.
Но обида ещё дозревала в груди, что ж, в самом деле, как можно с другом? Будто мало печали Викарду! Будто мёртвое в нём сердце, как у мага Камней! Сам не смолчал, хотя зарекался, попрекнул, напомнил, о чём не след:
– Ничему ты не учишься, хоть и монах. Ты де Борга спасать побежал, и чем оно обернулось?
Светлый брат сидел на спине целькона, будто каменный истукан, прихваченный под облака ради забавы воинской. Но на руку Викарда, что держала Истерро, вдруг упало что-то горячее, влажное. И обида великана растаяла, будто летний снег в ю-чиньских горах.
– Прости, – шепнул он на ухо монаху. – Но ты первый мне по больному вдарил. Братко всё рассчитал, он привык к мажьим играм, к поляне в черно-белую клетку. Мы ему нужней на свободе. И не бросим в беде, пойми, чудак, про то уговору не было!
Они пролетели ещё немного, закружили над первыми пиками Мельт. Викард снова склонился к Истерро:
– Бабник, щас тебя разневолю, только не злись и не дергайся. Славно, что Тверк зацепил грифона! А то бы и нам веселиться, воевать с подлюгой крылатой. Вот, оттаивай и держись! Мне сейчас обе руки сгодятся, Дэйвом править одно мучение!
Истерро закашлялся, согнулся от боли, инь-чианин даже струхнул, что сейчас малахольный монах попачкает гриву целенской твари, и этого Дэйв не стерпит. Но пронесло, миловал Князь!
Викард ухватил целькона за гриву, заставляя подсветить загустевшие сумерки плевком рыжего пламени. Углядев поляну в предгорьях, снова дёрнул узду, чуть не выдрав из холки, и заставил коня спикировать вниз.
Дэйв мягко коснулся земли копытами, извернулся, норовя укусить обидчика, и получил промеж глаз кулаком от глумливого инь-чианина.
Пояс Ясаны затянулся потуже, и на Мельты свалилась ночь.
В шатре государя собрались полковники.
Масляные лампы освещали стол, заваленный военными картами, рождали на стенах шатра чудовищные, страшные тени. И Раду порой казалось, что не люди, а нежить собралась на совет, так ломала игра светотени привычные лица воинов. Что вышли они из ночи, упавшей на Олету могильной плитой, и на рассвете растают, уступая место новым героям.
Полковники Ферро роптали. Не на государя, упаси Единый! Полковники злились на сельтских союзников. Не для того они шли в Олету, чтобы тащиться в хвосте у селтов.
Основу сельтского войска испокон веков составляла конница.
Таранным ударом хоругви взламывали строй ольтских полков, преграждавших путь Императору, рассекали оборону врага и спешили вниз по течению Алера к далёким Пустотным горам. Идущие следом копья Сельты с мечами, пиками и клевцами – молотами с заострёнными клювами – без жалости добивали противника, а малочисленная пехота деловито довершала разгром.
Лёгкая конница с малыми луками, на манер юциньских кочевников, бездумно выжигала деревни и крепости, и без того разорённые прошедшим трясением тверди.
Ферры молча шли за их спинами, без трофеев, без славы, без чести.
Рад понимал недовольство полковников, не гневался, терпеливо беседовал. Пусть бьётся Сельта, теряет витязей. Многих достойных схоронили ферры, отстаивая её рубежи, теперь очередь рожконосцев. Чем меньше останется в Сельте бойцов, тем дольше проживёт в покое Империя. Ближе к Пустотным горам он отправит Даго-и-Норов на подвиги, а сам возьмётся за младшего брата. Вот где будет и слава, и честь, и задача, достойная воинов!
Император верил, что тёмный маг отыщет проход к тайной крепости, укрывшей мерзавца Линара, и сумеет выкурить того из убежища.
«Не смей убивать! – шептал он Эрею, когда оставался один. – Слышишь, советник, не смей, помни, что я приказал. Он мой родич, мой брат. Я сам это сделаю!»
– Государь, – проворчал богатырь Паст Заверша, ольчинский пехотный глава, – но ведь селты ныне – что твои варвары, жгут почём зря деревни. Кмети ропщут, проклятьями сыплют. Дозволь хоть зерно брать в обоз, просо с пшеницей из закромов!
– Да кому тут зерно молотить? – усомнился Грегори О’Сторм, но по лицу было видно, что полковник солидарен с Завершей.
Паст Заверша упёрся, как умеет лишь пехота крестьянская:
– Тут люд хозяйственный, не то что в Сельте. Рогоносцы брезгуют землю пахать, а ольты кормятся с любого клочка. И репа зреет, и буряки – что ботва, что корни одно загляденье. И пшеничные поля в стогах, солома сохнет, а зерно схоронено. Опять же, я с беженцами слово молвил. Из Межгорья притопали рыбари, спасения от Мельт гневливых искать. Спомогли с урожаем за долю малую, детушек прокормить. А перья павлиньи жгут и крушат! Не по-людски, государь. Ведь твои здесь земли, не сельтские.
Император поморщился и кивнул: и впрямь пора напомнить героям, что Олета входит в состав Империи!
Вызванный в шатёр старый Варт склонил повинную голову:
– Не знаю, что с рыцарями творится. У самого аж руки зудят, хочется землю кровью залить. И тянет к Пустотным горам, до чесотки, до жилок красных в глазах. Утром просыпаюсь, гляжусь в ручей и отражения в нём пугаюсь. Наши мечи и клевцы будто сами на головы вражьи падают. Мы ведь недругов не добиваем! На этом стоит сельтское рыцарство. А теперь замарались по локти и остановиться не можем!
– У вас те же проблемы, полковник? – обратился Рад к Томасу Вас-Тьену.
– Никак нет, государь! – вытянулся граф, преданно сверкая глазами, само послушание и смирение. Но потом прищурился на Даго-и-Нора: – Прикажете – будем жечь-убивать. Подвинем сельтское воинство и скинем ольтов в юциньское море. Или продолжим скучать с обозами, собирать урожай на голодную зиму. Только грех это, уж простите, – не дозволить ратникам жить со звоном!
Барон де Грег, собравший под баннер остатки саррчан и торрцев после гибели Ратьена де Борга, тоже не одобрял действий Сельты:
– Все мы видели, что сделалось с Альтавиной. Урожай загублен, затоптан. Уничтожать запасы провизии – затея, недостойная рыцарей. Дозвольте нам пресекать поджоги и карать за самоуправство.
– Местное крестьянство падает в ноги и молит о заступничестве Императора! – поддержал барона Энтен Жалви. – Да простит меня государь, но несколько раз мы отгоняли одуревших лучников Сельты. Сиволапые доставали льняные тряпки, рисовали клюквенным соком корону и привязывали к длинным жердям, подавая знак, что они свои. Но селты едино готовили луки.
Император нахмурился.
– Нет-нет, государь, – поспешил внести ясность Жалви, – до драки не доходило, одного вмешательства моих конников хватало, чтоб образумить селтов. Они даже благодарили марёвцев, точно мы их от морока освобождали.
– Морок! – зашептал обессиленный Варт. – По-иному не скажешь, полковник. Нутро пламенем горит, а пальцы крючит, притягивает к рукояти. Сельте нельзя идти дальше, умом-то я понимаю, а отдать приказ не могу. Тянет к Пустотам проклятым, словно аркан вокруг шеи обвился.
Рад обеспокоенно огладил бороду. Сельтское рыцарство с давних времён славилось благородством! И хвалилось длинным списком традиций, вызывающих оторопь и удивление. А теперь бесподобные витязи – длинноволосые латники, с плюмажами из павлиньих перьев, со знаменитыми боевыми рожками – обращались в толпу убийц! На глазах Императора гибла эпоха честных поединков один на один, служения прекрасным дамам и протяжных баллад о любви и верности.
– Дозволишь войти, государь? – спросил из-за полога Ральт Рваный Щит.
– Дозволю! – крикнул вождю Император.
Вот же! Есть в войске варвары, потомки Эттиввы-Завоевателя, а их не тянет жечь земли в Хвиро и разбойничать на пепелище!
Ральт словно прочёл его мысли:
– Так не единой рудой воюем. Доверяем больше рукам и ногам. А Сельта молится на оружие. Вот её ратники и рвутся к Руде. Вспомни, государь, что сказал советник: в мир упало Кольцо Некованое. Лежит на Свету и пьёт кровушку, дабы вовсе не сгинуть. А прочие руды служат ему, направляют ратников на убийство.
Все молчали, смотрели на Ральта и не знали, верить ли слову вождя.
– Государь, – попросил бледный Варт, и слова дались ему нелегко. – Прикажи навести переправу. Пока есть люди в окрестных селищах, пока целы деревья в лесах. Пусть построят мост, и хотя бы Алер станет защитой селтам!
Рад задумчиво взглянул на старого маршала: не хотелось так скоро разделять войска. Но тут в шатёр Императора с поклоном проник коротышка Сэт. Мракоборец басовито откашлялся:
– Весточка от Эрея Тёмного. Дозволишь доложить, государь?
Император кивнул, сделал знак рукой. Полковники заспешили на воздух.
– Говори! – приказал Радислав.
– Слово в слово, – склонил голову Сэт. – Линар ищет Руду и сзывает войска для защиты Тёмного замка. Бойся селтов: если Руда прикажет, меч станет превыше держащей руки, жди предательства и погибели.
– Кто принёс эту весть?
– Пустельга, – с поклоном ответил Сэт. И, как показалось Радиславу, стрельнул раздвоенным языком.
Эрей скользил по сколу сознания. Он помнил, как оглушенный, раненый, с переломанной левой рукой, по которой успел ударить грифон, упал в воду и сразу пошёл ко дну. Помнил, как отчаянно тратил Силу, пытаясь вскрыть припасённый агат, чтобы вдохнуть хоть немного воздуха…
Но кто достал его с мутного дна? Память не давала ответа.
Слышал гулкие голоса, видел лица, расплывчатые, серо-зелёные, будто смазанные рекой. Различил жестокий приказ:
– Отрубите косу под корень!
– Может, всего обрить для надёжности? По лесам слонялся, вдруг вши одолели? Ну или блохи замучили?
– Не дерзи, Лир-де-Стэг, делай, что велят!
Кто-то склонился так низко, что почти коснулся уха губами:
– Ты извиняй, Темнейший, не взыщи, коли что не так!
Он помнил краткий издевательский свист и непривычную лёгкость, охватившую голову. Словно сбросил добрую сотню лет ненавистной мажеской жизни! А потом Эрея скрутила боль: Сила вытекала, уходила прочь, будто вынули из тела затычку. Волосы остричь – магию забрать, на такое только в Аргоссе решались, чтоб не таскать многомильные косы, средоточие мажьей мудрости. Срез полагалось окунуть в Источник, закрывая путь Каменной Силой. А в свободном мире да чужим ножом, без заклятий и ритуалов…
– Вкусссно, сладко! – ликовал кто-то, шипел, растягивал гласные. – Отнеси его косу в хранилище, Лир, это сокровище интересней иных драгоценностей мира. Но сначала запри гостя в клетке. Мы вас ждали, советник, так ждали, вот и сейчас: вечерять пора, а мы ещё за стол не садились!
Кто-то вновь придвинулся, перекрыл свет факелов, посмотрел в упор змеиными глазами. Ноздри раздувались от жадности, от нетерпения, предвкушения, будто славную игрушку добыл, и хочется потянуть за руки-ноги, открутить голову. Смять, сломать!
– Снова носишь золото, Лин? – укорил неразумного принца Эрей. – Зря не слушаешь добрых советов.
Его голос был спокоен и холоден, а сердце билось ровно, привычно. Полумёртвое сердце мёртвого мага. Принц перестал дрожать в лихорадке, отступил на шаг, призадумался.
– Надо же, – наконец усмехнулся Линар. – Он и в темнице советует! Как говорил твой наглый варвар? Ай, хорошо, ай, славно! У нас будет время пообщаться, советник, у меня скопилась куча вопросов. Даже свитком обзавёлся, чтоб не забыть.
– Запиши в свой свиток, – подмигнул ему маг, – что к обеду я люблю оленину. И полынь, настоянную на меду.
Линар рассмеялся, радуясь шутке.
– Ну дела! – отдувался Семиус Лир-де-Стэг, красуясь перед жрицей и Милиной И-Дель Фабро. – Лично, вот этим ножом отрубил косу Эрею Тёмному! Самому Эрею! Боже Ушедший, рассказать кому, за безумца примут.
– Или за гада последнего, – промурлыкала Лайна, скрывая ярость.
– Или за воителя древности! – не упустила шанса Милина, подцепила на крючок красивого воина. – И что за коса у мага? Стоит ли о ней говорить?
– Так себе косица, – хмыкнул Семиус, вмиг распознав кокетство. Лайна видела: бретёр темнит, играет в собственную игру, мнит себя крутым интриганом. – Ваши косы, девушки, мне милее: шёлковые, густые, пахнут розами да фиалками. В таких и запутаться можно!
Милина благосклонно кивнула. Лайна выставила вперёд плечо, украшенное шкурой рыси. Лир-де-Стэг отозвался привычным рыком и полностью переметнулся к Милине, взял под локоток, повёл в сторонку.
«Глупо! – укорила себя Лайна Фе. – Верни бретёра, узнай про косу!»
Но Милина с щебетом висла на Лире, опутывала чарами голоса, приманивала каждым движением тела. Полагала, что мстит Лайне Фе, уводя навязчивого кавалера? Жрица изобразила обиду, потом наспех прикрылась безразличной маской. Игра незатейливая, привычная. Знаки, читаемые всеми дамами, хоть раз бывавшими при дворе.
Милина всё поняла, как должно, улыбнулась победно сопернице и поманила бретёра прочь, ближе к своим покоям.
Славно сыграно. Будет повод, чтобы спуститься в подземелье к Лиру. Мол, забыл её, променял на другую. Не понял коварной женской натуры. Соперничество двух прекрасных дам должно польстить Лиру-де-Стэгу, знаменитому при дворе сердцееду. Но с этим она разберётся позже.
Ей хотелось побыть одной. Всё обдумать, принять решение.
Ей хотелось увидеть Роша и услышать подробный рассказ о последних минутах свободы Эрея.
Обжиться в камере магу не дали.
Впрочем, не было там ничего интересного, так, холодные влажные стены, гнилая солома вместо кровати. Мёртвые камни для мёртвого мага. Запечатанный путь в Океан.
Эрей ощущал себя странно. Голове было слишком легко. И непривычно пусто рукам. То и дело он шарил вокруг себя, пытаясь нащупать посох. То и дело касался пояса, разыскивая заветный мешочек. Не было при нем атрибутов магика, хорошо хоть меч и флягу Жатто он припрятал в тайник, на остатках Силы дотянувшись до замка в Аргоссе. В голове зудело, как в осином гнезде, жалило глупую память, и она попрекала упрямые руки. Ведь там, на скользких камнях, остановивших воды Алера, он мог открыть чаропорт в Аргоссу, уйти от позора и муки, как приказывал грозный учитель.
«Скверный маг! – наслаждался Эрей проблеском заботы наставника. – Когда-то ты мной гордился, Сильнейший. А теперь позволяешь нелепым чудищам рубить косу Последышу, магу Камней! Не ты ли твердил: нам законы не писаны? И лишь магам дано осуждать друг друга?»
Нет ответа. Не слышит наставник. Порождения воли его и неспокойного разума верховодят теперь в Тёмном замке, древнем пристанище магов Аргоссы.