У синего черного моря Юмореска
В последний раз глотнув солярки и чихнув на прощание сизым клубом дыма, наш автобус пополз по серпантину горной дороги к морю. К морю, о котором столько говорилось дома целый год. Уже слышалось его мерное дыхание.
Над дорогой надрывно стонали чайки в ожидании яблочных огрызков, вылетающих из окон автобусов. Вдоль дороги плотными рядами сидели бабушки и, перекрывая криками автомобильные сигналы, предлагали свои нехитрые товары народу.
На импровизированных прилавках представительствовала вся съедобная флора и фауна необъятного побережья, начиная с лесных орешков, прописанных в Красной книге, и кончая грибами, собранными и посоленными еще в те незапамятные времена, когда Россия делилась на губернии.
«Никаких грибов, никаких орешков! Только вперед!»
– зычный голос экскурсовода завяз в духоте непроветриваемого салона (водитель предусмотрительно заклинил форточки, чтобы будущие отдыхающие не сорили на дорогу).
«Там есть прекрасная столовая», – уныло подтвердил водитель, которому надоела им же самим сотворенная духота. Мысленно учитывая дефицит стройматериалов в стране, я подозревал, что дорога когда-нибудь кончится. Так оно вскоре и случилось.
Когда мы, наконец, добрались, то увиденное напомнило мне аукцион рабов времен позапрошлого столетия. Нас начали выбирать владельцы частного сектора, с которыми был заключен договор на проживание.
Какой-то волосатый абориген в прокуренной тельняшке сказал, что возьмет себе четырех девушек.
– Где он их найдет столько? Хорошо, что я не девушка, – пронеслось в голове.
Какая-то старуха придирчиво разглядывала мужчин. Желая привлечь к себе внимание и боясь быть невыбранным вообще, пусть даже аборигеном, я начал громко кашлять. В ответ на мои знаки старуха просипела нашему экскурсоводу:
– У энтово, верно, чахотка, ишь, как мается. Зря вы яво привезли, хто ж яво возьмет? Рази што Матвеевна…
Да, своим дурацким кашлем я все испортил. Нет, чтоб мотивчик модный насвистать или сказать, что огород вскопать могу.
– А где эта Матвеевна? – уверенным голосом абсолютно здорового человека промямлил я.
– А хто же яе? Однако, посуду сдае.
Уже точно зная, что все, и посуда в том числе, кончается, я стал терпеливо ждать.
Часа через два, не заставив себя долго ждать, явилась Матвеевна. Первое, что она выпалила, смахивало на трафаретную надпись в автобусе: «Не курить, не сорить». Затем, отчего-то подобрев, спросила:
– Пьешь?
– Да, – зачем-то соврал я.
– Ну и молодец, – совсем довольная мной, заключила Матвеевна.
– Ты только на пляжу не пей: забрать могут, – открывая калитку, продолжала наставлять она. Что именно могли забрать (меня или посуду), осталось неясным, поскольку мы уже вошли во двор дома, форма и содержание которого напоминали муравейник. Доставшаяся мне комната смахивала на келью монаха-отшельника. Кровать с блестящими никелированными шарами на спинке и провисшей до пола сеткой походила на изготовившийся к бою броненосец времен Порт-Артура. Прижавшиеся к броненосцу колченогий стул и тумбочка дополняли обстановку. С твердым намерением выпотрошить свой чемодан я направился к тумбочке.
– Тумбучку я заберу, – вслух подумала хозяйка. – На чердаке у меня беременные муж и жена, им поважнее будет.
– А что, им рожать в этой тумбочке? – робко попытался возразить я. Ответом была удаляющаяся Матвеевнина спина.
Поняв, что снова дал маху, я решил польстить хозяйке и пошутил.
– Туалет у вас, – говорю, – каменный. В нем жить можно. Не то, что у других – из посылочных ящиков.
Она совсем уж по-родственному открылась мне:
– А там и так сестра с детьми живет.
Сгорая от зависти к хозяйкиной сестре, которая живет в туалете, я помчался в единственную в своем роде и числе столовую, еще не зная, какие испытания ждут меня впереди.
Лежачий полицейский
Толпа, которую впопыхах, не разобравшись, я принял за колонну демонстрантов, оказалась хвостом очереди, в которой предстояло выстоять. Жажда жизни, подстегиваемая чувством голода, удерживала меня в этой очереди на протяжении нескольких часов. Щедрое приморское солнце, уставши расточать свою дармовую энергию, готовилось уступить место молоденькой луне. Между тем, очередь и не думала сдаваться, она жила по своим неписаным законам.
Сосед по несчастью, стоявший впереди меня и уже добравшийся до тарелок, расковыривал что-то вилкой. Это был шницель, цветом похожий на арбуз: снаружи он был зеленым, а внутри – красным.
Из кухонного смрада неясными очертаниями проступала девушка в халате, которая наливала борщ. И халат, и борщ были одинаково сомнительной свежести. Ярко-красная копна свежеокрашенных волос делала ее похожей на павиана. И, хотя чисто внешнее сходство было поразительным, работала она совсем не с обезьяньей проворностью.
Вид борща возбудил меня и толкнул на немыслимый по тем обстоятельствам поступок: я сделал ей замечание. В ответ павианша процедила что-то по-своему, из чего я понял только два слова: «Успеешь, отдыхаешь».
– Вот именно, должен отдыхать, а не торчать здесь в вашей дурацкой столовой, – совсем обнаглев, прокричал я шепотом. На мои слова павианша оскалилась и совсем по-нашему, по-человечьи, прорычала в амбразуру, где мелькали такие же, как она, помятые личности:
– Валь, тута один выступает, пьяный, наверное, чё с им делать?
Даже тараканы, дружной стайкой пробегающие по стене, за которую я держался, замедлили свой бег. Шевеля усами, они уставились на меня, как бы ожидая, что под уничтожающими взглядами общепитовцев я сам превращусь в таракана, и мы вместе побежим по ядовито-зеленого цвета стене.
Тарелка флотского борща, в которой плавали не остатки кораблекрушения, а остатки продуктов, замаячила передо мной. Я что-то проблеял, и павианша, уловив в этих звуках вопрос «Почему в тарелке так мало „всего того, что вы желаете себе?“», незамедлительно сунула мне другую тарелку, дно которой вымазали чем-то заранее.
– Зачем вы показываете мне эту грязную тарелку? – возмутился я по-настоящему вполголоса.
– Это контрольное блюдо, – поставила точку в дискуссии павианша.
Голодный обморок спас меня от неминуемой расправы, и во весь свой богатырский полутораметровый рост я растянулся на грязном полу в луже компота, над которой почему-то не летали даже мухи. В последних проблесках угасающего сознания мелькнула догадка, что сахар из пролитого компота украден еще до того, как выросла свекла, из которой этот сахар был сделан.
Очнулся я в больнице неподалеку. Туда меня дотащили пообедавшие, а заодно и поужинавшие посетители столовой. Пока записывали в амбарную книгу больных, сердобольная нянечка, решив облегчить мои страдания, присела рядом. Поправляя на мне простыню с дырой посередине, больше похожую на пододеяльник, сказала:
– Это у тебя с голодухи, на нервах. Такие уже были и еще будут. Мы тебя диетой в два счета поднимем. Правда, наши повара уехали в Сибирь отдыхать. Путевки-то бесплатные, вот и поехали. Ну, так нам покуда из соседней столовой обеды таскают.
Картина столовских мучений встала перед глазами, и я снова потерял сознание.
Отдых, о котором мечталось целый год, начинался.