Йоргос Сеферис
Товарищи в аиде
νήπιοι, οἳ κατὰ βοῦς Ὑπερίονος Ἠελίοιο
ἤσθιον· αὐτὰρ ὁ τοῖσιν ἀφείλετο νόστιμον ἦμαρ.
[Гибель они на себя навлекли святотатством,] безумцы,
Съевши быков Гелиоса, над нами ходящего бога, –
День возврата у них он похитил…
“ОДИССЕЯ”
Хлеб оставался ведь! Не надо
рассудок было нам терять,
на бреге телок чтобы жрать
ленивых – Гелиоса стадо.
5. В нем телка каждая – как крепость:
хоть сорок лет такую брать,
героем звездным чтобы стать.
Признайся, друг – что за нелепость!
10. Без мяса жутко мы страдали:
нажравшись в мире без стыда,
мы пали низко так сюда,
бездумные, но глад прогнали.
Из цикла «Мифисторема»
«Дать этому произведению такое заглавие побудили меня две его составные части: МИФ, поскольку я весьма явно использовал здесь определенного рода мифологию, и ИСТОРИЯ, поскольку я пытался выразить более-менее связно состояние, независящее ни от меня, ни от персонажей мифисторемы».
(Примечание Й. Сефериса к первому изданию.)
[IV.] Аргонавты
И душе,
чтобы познать себя,
в душу
надлежит смотреть:
5. чужака и недруга увидели мы в зеркале.
Отличные парни были товарищи: не роптали
на труд, на жажду, на холод,
вели себя, как деревья и волны,
приемля и дождь, и ветер,
10. приемля и ночь, и солнце,
не меняясь при перемене.
Отличные парни были: все дни напролет
выкладывались за веслами, взгляд опуская,
ритмично дыша,
15. а кровь их краснеть заставляла покорную кожу.
Пели они иногда, взгляд опуская,
плывя мимо скал-островов и опунций
на запад, за мыс, на котором псы
лаяли.
20. «Чтобы познать себя», – говорили они,
«в душу надлежит смотреть», – говорили они,
и весла взбивали злато морей
на закате.
Множество мысов оставили мы позади
и островов множество,
25. море несло нам море иное, тюленей и чаек.
Несчастные женщины рыдали,
пропавших детей оплакивали,
тогда как другие искали яростно Александра Великого
и славу, в глубины Азии погруженную.
30. Мы причаливали к берегам, полным ночных ароматов
и пения птиц, где вода на руках оставляла
воспоминание счастья большого.
Но не кончались странствия.
Души стали единым целым с веслами и уключинами,
35. с серьезным ликом корабельного носа,
с бороздкой кормила,
с водой, разбивавшей их облик.
Один за другим скончались товарищи,
взгляд опуская. Их весла
40. стали знаками упокоения их на бреге.
Никто не помнит о них. Справедливость.
[IX.]
Пристань стара, и больше ждать не могу я
ни друга, который на остров сосновый отправился,
ни друга, который на остров платанов отправился,
ни друга, который отправился в море открытое.
5. И ржавчины пушек, и весел касаюсь я с нежностью,
чтоб тело мое ожило и решение приняло.
Но только лишь запах соленый исходит от паруса,
что некогда буря иная оставила.
Когда бы желал я остаться один, то стремился бы
10. обресть одиночество, жить бы не стал я с надеждою
обрывки души разглядеть там, где море и небо встречаются,
не стал бы желать этих линий, цветов и молчания.
А звезды в ночи увлекают меня к ожиданию:
усопших так ждал Одиссей на лугу асфоделовом.
15. Приплывши сюда, к асфоделам, желали увидеть мы
лощину, где ранен Адонис смертельною раною.
[XVI.]
ὄνομα δ ᾿Ὀρέστης
… по имени Орест…
Вновь по ристалищу и вновь и вновь…
О, сколько поворотов, кругов кровавых, сколько черных
рядов людских. И люди, на меня смотрящие
и ранее смотревшие, когда на колеснице
5. я длань воздел, ликуя, вскрикнули.
И клочья конской пены, что в меня летят:
коням-то передышка будет?
Ось затрещала, накалилась, о когда ж вспыхнет ось?
Когда ремни порвутся? Когда уже подковы
на землю ступят во всю ширь,
10. на мягкую траву средь маков, где весной
ты сорвала ромашку?
Глаза твои прекрасны были, а куда глядеть, не знала ты.
Не знал и я, куда глядеть. Лишенный родины,
я тут и там борюсь: о, сколько ж поворотов?
15. Я чувствую, как у меня над осью дрожат колени,
поверх колес, в ристалище свирепом.
Коль боги захотят, легко колени дрогнут.
Никто того не избежит: к чему тут сила, коль не можешь
уйти от моря, что тебя качало в колыбели,
которого так хочешь
20. в сей час борьбы, средь конского дыханья,
и камышинок, певших осенью на лад лидийский,
от моря, что не обрести, как ни спеши, ни мчись кругами
близ черных Эвменид, что так неторопливы,
но беспощадны.
[XVII.] Астианакт
Теперь ты уйдешь, так возьми же с собою дитя,
узревшее свет под этим платаном
в день, когда трубы звучали, сверкало оружье,
а потные кони, склоняли главу, чтоб коснуться
5. зеленой поверхности водной
ноздрей своей влажной внутри водоема.
Маслины с морщинами наших отцов
и скалы с познаньями наших отцов,
и брата нашего кровь живая на тверди
10. были радостью мощной и чином богатым
для душ, которые их молитву познали.
Теперь ты уйдешь – теперь, когда день расплаты
уже занялся, теперь, когда никому неизвестно,
кого он убьет и сам как погибнет,
15. возьми же дитя с собою, которое свет увидало
под этим платаном, под этой листвою:
его научи познавать деревья.
[XX.] [Андромеда]
Снова в груди моей открывается рана,
когда опускаются звезды, роднясь с моим телом,
когда тишина падает людям под стопы.
Эти тонущие в годах камни докуда меня увлекать будут?
5. А море, море-то? Кто исчерпать его сможет?
Я вижу руки, каждое утро дающие знак и соколу, и орлану,
прикованная к скале, которая стала моей от боли,
вижу деревья, которые дышат черным покоем усопших,
а после – улыбки статуй, не проходящих дальше.
ГИМНОПЕДИИ
Фера в геологическом отношении состоит из пемзы и фарфора, в заливе же ее … появились затонувшие острова. Это был центр древнейшей религии, здесь проводилось выступления лирических хоров строгого и тяжелого ритма, называемые гимнопедии.
ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО ГРЕЦИИ
I. САНТОРИН
Склонись над темным морем, если можешь, и забудь
свирели звук над обнаженными ногами,
которые на сон твой наступили в иной, утопшей жизни.
На черепке своем последнем, если можешь, напиши
5. день, имя, место
и в море брось – пусть он утонет.
Нагими встретились мы на скале из пемзы,
глядя, как острова всплывают,
глядя, как алые острова погружаются
10. В свой сон и в наш сон тоже.
Нагими встретились мы здесь, держа
весы, что опускались
одною чашею к неправде.
Пята силы, желание незатемненное, любовь рассчитанная,
15. под солнцем полдня зреющие замыслы,
и путь судьбы с ударом молодой ладони
по плечу.
В краю, рассеявшемся, в краю, не выдержавшем,
в краю, что был когда-то нашим,
20. тонут острова – ржавчина и пепел.
Алтари повержены,
друзья забыты,
пальмовые листья в грязи.
Позволь рукам, коль можешь, странствовать
25. здесь, в уголке времен на корабле,
плывущим к горизонту.
Когда о плиту игральная кость ударилась,
когда копье ударилось о панцирь,
когда око узрело чужого
30. и иссохла любовь
в продырявленных душах,
когда ты смотришь вокруг и видишь
круг – ноги скошенные,
круг – руки умершие,
35. круг – глаза темные,
когда не остается даже выбора
собственной смерти, которой ищешь,
слыша крик,
пусть даже волчий крик —
40. твою правду.
Позволь рукам, коль можешь, странствовать,
от времени неверного отринь
и утони:
Тонет тот, кто поднимает большие камни.
II. МИКЕНЫ
Дай мне руки твои, дай мне руки твои, дай мне руки твои.
Я видел в ночи
острую вершину горы,
видел вдали равнину, затопленную
5. светом луны какой-то незримой,
видел, повернув голову,
сплотившиеся камни
и жизнь мою, натянутую, как струна.
Начало и конец.
10. Последнее мгновение.
Руки мои.
Тонет тот, кто поднимает большие камни:
эти камни я поднимал, сколько было сил,
эти камни я любил, сколько было сил,
15. эти камни – мою судьбу,
израненный моей землей,
измученный моею рубахою,
осужденный моими богами —
эти камни.
20. Я знаю, что они не знают, однако
я проследовал столько раз
по пути от убийцы к убитому,
от убитого – к расплате
и от расплаты – к убийству новому,
25. искал на ощупь
неисчерпаемую порфиру
в тот вечер возврата,
когда начали шипеть Почтенные
в скудной траве:
30. я видел змей, накрест с гадюками
сплетающихся над родом злым, —
судьбу нашу.
Голоса от камня, от сновидения
более глубоки здесь, где мир темнеет,
35. память изнурения, коренящаяся в ритме,
бившем землю ногами
забывшимися.
Тела, погрузившиеся в основы
иных времен, обнаженные. Глаза
40. устремленные, устремленные к знаку,
которого не разглядеть, как ни старайся.
Душа,
пытающаяся стать твоей душою.
Даже тишины нет у меня более
45. здесь, где жернова остановились.
Октябрь 1935
Из цикла «Тетрадь упражнений». 1928–1937
По поводу одного чужого стиха
Элли, Рождество 1931 года.
Счастлив проделавший странствие Одиссея.
Счастлив, если в начале пути он чувствовал, что в теле его простерты снасти крепкие любви, словно жилы, гудящие кровью.
Любви в неисчерпаемом ритме, неодолимой, как музыка, и непрестанной,
потому как родилась она с нашим рождением, но когда мы умрем, умрет ли она – про то ни мы, ни кто другой не знает.
5. Молю бога помочь мне высказать в минуту великого блаженства, какова она – эта любовь.
Иногда, возвратившись с чужбины, я слушаю ее далекий гул, словно шум моря, сочетавшегося с неизъяснимой бурей.
И тогда вновь и вновь является мне призрак Одиссея с глазами красными от соли морской
И от страсти созревшей сполна видеть снова дым, идущий от тепла его дома, и пса, одряхлевшего у ворот в ожидании.