Константинос Кавафис
Итака
Когда ты выходишь в дорогу к Итаке,
стремись, чтобы путь был долгим
и приключений, познаний полным.
Ни лестригонов тебе, ни киклопов,
ни яростного Посейдона не бойся:
их никогда ты в пути не увидишь,
коль мысль твоя высока и волненьем
изысканным дух твой и тело прониклись.
Стремись, чтобы путь был долгим,
и чтоб не единожды утром летним
испытывал ты наслажденье и радость,
входил в порты, неведомые дотоле,
бродил по базарам там финикийским,
прекрасные вещи на них покупая —
янтарь, эбен, кораллы и перламутры
и для услад благовонья всех видов —
да, для услад благовонья, как можно больше!
К египетским градам, которых так много,
свой путь направь. Учись, учись у тех, кто сведущ!
Но в мыслях всегда ты храни Итаку.
Достичь ее – пусть будет твоею целью.
И все ж не спеши свое странствие кончить:
пусть многие годы продлится оно – годы лучшие жизни, —
чтоб в старости к острову ты, наконец, причалил,
богатый тем, чего в пути добился.
Не жди, что Итака тебе принесет богатство.
Нет, прекрасное странствие ты получил от Итаки:
ты без нее не отправился бы в дорогу,
а больше она дать ничего и не может.
Пусть она и бедна, но ты не обманут Итакой!
Ты мудрым стал и опыт обрел огромный,
познав, что разные Итаки значат.
[1911]
Покидает бог Антония
Когда внезапно в полночь ты услышишь,
как мимо движется фиас незримый,
напевы дивные и голоса услышишь,
о милостивой доле не кручинься
и о трудах, свершенных безуспешно,
о цели жизни, что не смог достигнуть.
Нет, мужественно, словно был готов давно ты,
простись с Александрией уходящей,
но главное – не лги себе, сказав, что это
был сон пустой, что слух твой обманулся, —
отринь пустые, тщетные надежды.
Нет, мужественно, словно был готов давно ты,
коль ты такого удостоен града,
к окну, не дрогнув, подойди и слушай
взволнованно,
без малодушных просьб, без жалоб,
и наслаждайся до конца тем звуком,
игрою дивною чудесного фиаса,
с утраченной Александриею прощаясь.
[1911]
Смерть Антония
Но женщин слушая скорбящих,
рыдавших над его несчастной долей,
восточные движенья зря царицы,
он греко-варварскую речь рабынь услышал…
В душе его гордыня встрепенулась,
кровь италийская презрительно вскипела:
чужим, бесчувственным ему явилось
все то, чему он слепо поклонялся,
вся жизнь его безумная в Александрии.
И молвил он: «Не плачьте! Слезы неуместны!
Его скорее славить подобает:
сумел он стать великим властелином,
богатствами несметными владел он.
И, даже пав теперь, не пал он жалко:
ведь римлянином римлянин повержен».
[1907]
Фермопилы
Достойны чести-славы те, кто Фермопилы
определил себе и защищает,
не забывая ни на миг о долге,
кто праведен и прям во всех поступках,
но жалости не чужд и состраданья.
Щедры они, когда богаты,
когда ж бедны, щедры пусть даже в малом;
и всеми силами оказывают помощь,
всегда и всюду молвят только правду,
хотя без ненависти поминают лгущих.
Но более они достойны чести-славы,
предвидят коль (а многие предвидят),
что под конец увидят Эфиальта
и что в конце концов пройдут мидийцы.
[1903]
[Морская битва]
Подверглись мы разгрому там, при Саламине.
Увы, увы, увы, увы, увы, увы! – воскликнем.
Однако наши Экбатаны, наши Сузы,
Персеполь также наш – прекраснейшие грады.
И что там было нужно нам при Саламине?
Зачем вели туда мы флот? Зачем сражались?
Теперь назад к себе уйдем мы в Экбатаны,
уйдем в Персеполь наш и в наши Сузы.
Уйдем, но радостно не будет там, как прежде.
Увы, увы, увы, увы! Морская битва
зачем произошла? Зачем мы к ней стремились?
Увы, увы, увы! Зачем нам нужно было
в поход идти далекий, все оставив,
и в злополучный бой вступать на море дальнем?
Но почему же тот, кто стал владыкой
в преславных Экбатанах, получив и Сузы,
и град Персеполь, корабли немедля
собрав, на эллинов пошел сражаться в море?
О да, конечно! Что еще сказать мы можем?
Увы, увы, увы, увы, увы, увы нам!
О да, воистину: что молвить нам осталось?
Увы, увы, увы, увы, увы, увы нам!
[1899]
Ионийское
Поскольку мы их статуи разбили,
поскольку мы изгнали их из храмов,
нет, не погибли боги, но живут и ныне.
Земля Ионии, они тебя все так же любят,
их души о тебе все так же помнят.
Когда свет брезжит над тобою августовским утром,
твой воздух полнится их жизненною силой.
А иногда воздушный образ юный,
неясный, поступью поспешной
проходит над вершинами твоими.
[1911]
Возвращение из Эллады
Итак, Гермипп, конец пути уж близится:
«Прибудем послезавтра», – капитан сказал.
Ведь мы уже плывем по морю нашему:
Египта это воды, Кипра, Сирии,
земель родимых наших воды милые!
Но что молчишь ты? Сердце вопроси свое:
тому, что от Эллады удалились мы,
не рад ли ты? К чему себя обманывать?
Не подобает это вовсе эллинам!
Давай же, наконец, признаем истину:
мы – тоже эллины (иначе кто же мы?),
однако с чувствами, с любовью Азии —
с любовью той и теми чувствами,
что чужды эллинам порой так кажутся.
Ведь не пристало нам, Гермипп, философам,
царькам уподобляться нашим мелочным.
Ты помнишь, как над ними потешались мы,
когда они пришли к нам на занятия?)
Их вид был явственно эллинизирован
и македонский (что за выражение?!),
но проступала некая Аравия
иль Мидия, столь неумело скрытая:
бедняги смехотворными уловками
припрятать это неказисто силились.
Нет, вовсе не пристало нам подобное:
ведь чужды эллины таким тщеславиям.
А крови – и сирийской, и египетской,
что в нас течет, – стыдиться нам не следует,
о ней с почтеньем вспоминая, с гордостью.
[1914]
Сидонские юноши (400 год н.э.)
Актер, который вызван был для развлечения,
им избранные эпиграммы декламировал.
Зал возвышался над роскошным садом,
откуда легкий аромат цветов струился,
сливаясь с ароматом благовоний,
которыми для пира умастили
свои тела пять юношей сидонских.
Сначала Мелеагра, Кринагора и Риана слушали.
Но вот затем актер продекламировал:
«Эвфорионова сына Эсхила Афинского скрыла»
(возможно, слишком выделив
«отвагу славную» и «рощу марафонскую»),
вскочил немедля отрок темпераментный,
который страстно увлекался чтением:
«Какое мерзкое четверостишие!
Слова такого рода – малодушие.
Я призываю: силы все – для творчества
и все старанье! Не забудь о творчестве
средь испытаний и когда твой час придет:
вот ожидаю я чего и требую!
Нет, не по мне из мыслей вовсе выбросить
Трагедии Слова великолепные
об Агамемноне, о Прометее выспренном,
Ореста и Кассандры вещей образы,
и «Семерых вождей», оставив в памяти
одно: как средь толпы, в рядах воителей
ты с Датисом и Артаферном тоже в бой вступил».
[1920]