До меня дом, в котором я живу, был недостроенным и необитаемым, с неоштукатуренными стенами, но для Лагоса это дело обычное. В первые несколько недель после возвращения из Роузуотера мне приходилось запирать дверь спальни, дверь квартиры, переднюю и заднюю двери дома и калитку. Потом я просто перестал отпирать заднюю дверь по будням. Я подружился со строителями и почувствовал себя в относительной безопасности. Меня ни разу не обокрали. Поначалу я думал, что дело в удаче, но потом узнал, что О45 тратит кучу денег на подкуп местных преступников, чтобы те держались подальше от его отдыхающих агентов.
Каждый день у меня рабочий, за исключением второй половины воскресенья. Мне выделили кабинет без окна. До острова Лагос я добираюсь дерьмовым общественным транспортом через Третий материковый мост, на котором уменьшили количество полос, пока обкатывается система автопилота. Через год водить на острове машину самостоятельно будет незаконно. Я не против автоматического управления, но мне интересно, что будет, когда всем движением станут рулить ИИ.
Моя контора расположена на Брод-стрит, я работаю там вместе с еще четырьмя агентами и вспомогательным персоналом; имен друг друга мы не знаем. У каждого свой кабинет, но разделены они исключительно гипсокартоновыми стенами, и звукоизоляция здесь никакая. Никто ни с кем не разговаривает, если не считать традиционного обмена любезностями, а из-за синяков, оставленных кулаками Джека Жака, в первую неделю я избегал остальных. Не знаю, рассказывали им что-то о моем провале или нет, но сам я переживаю его очень болезненно. Повсюду мне мерещатся изуродованные тела, о случившемся напоминает все. Горячий кофе, отделанная под дерево мебель, хлопающие двери, дроны-курьеры – все что угодно.
Я занимаюсь передачей информации. Получаю наводки по телефону или через Нимбус. Провожу начальные исследования, а потом передаю результаты дальше. Где-то раз в десять дней мне выпадает возможность покинуть контору и что-нибудь проверить. Обычно это какая-то фигня. Женщина жалуется, что мать ее мужа пьет кровь по ночам; призраки, призраки и снова призраки; сообщения об инопланетной фауне, которые оказываются либо розыгрышами, либо ошибками; несколько случаев психиатрических заболеваний; одна зрелищная уличная драка в Оджота с участием пятнадцати человек, в которой полицейским померещилось сверхъестественное вмешательство. Отчасти они правы. Я замечаю след дикого сенситива, но он давно ушел.
Меня бесит та чепуха, которой приходится заниматься, но я знаю, что полезен только пока подчиняюсь приказам, и поэтому терплю. Во время волны сообщений о столкновениях с духами посещаю и опрашиваю истеричных деревенщин из Бадагри, рыночных торговцев в Мушине и чрезвычайно перепуганных адвентистов седьмого дня в Алагбадо. Хожу на собрания фундаменталистов, проверяя, не имитирует ли кто-нибудь из проповедников сверхъестественные явления с помощью нанотехнологий или доступа к ксеносфере. Они этого не делают.
Я читаю ежедневные сводки, чтобы оставаться в курсе, но ничего, касающегося лично меня, мне не присылают. Правила обязывают меня поддерживать форму, поэтому я хожу в спортзал и в тир. И еще выполняю минимальные требования по рукопашному бою, занимаясь боксом.
Вечерами я брожу по улицам. Из-за поглотителей углеводородов фонари смотрятся уродливо, но с этим ничего не поделаешь. Я нахожу недавно открывшиеся закусочные с очередями на целый квартал, где подают острый рис и суп из козьего мяса. Хожу на концерты в Иганму и на стадион в Сурулере. Отыскиваю уютные джаз-клубы и забегаловки с открытым микрофоном, куда нищие музыканты приходят в надежде, что их заметят богатые продюсеры, военные или щедрые папики. Отправляюсь в Ипаджу взглянуть на Погребенного Великана – все, что осталось от идиотской попытки защитить страну с помощью гигантских роботов: земля не смогла выдержать его тяжести, робот ушел в болотистую почву, и вот уже больше десятка лет из нее торчат только голова и плечи. Батарея и ИИ до сих пор работают, и он изрекает таинственную чушь, подобно Дельфийскому оракулу. Когда подходит моя очередь, я записываю то, что он произносит: «Харам, смерть, Библия, джихад, бизнес, ошеломительная победа». Это ни о чем мне не говорит, и я ухожу раздраженный.
Спится мне плохо. Я беспокоюсь, не оставил ли Кааро у меня в голове что-нибудь еще, что-то, о чем я не узнаю, пока не придет время, и это меня злит. Во мне клокочет бессильная ярость. Да, он пытался помочь и, скорее всего, спас мне жизнь, но он должен был меня предупредить. Нельзя без ведома людей лазить по их головам и что-то там менять. Если бы я не знал, что меня вычислят, я отыскал бы его в базе.
Я часто танцую в клубах и – в одиночку – дома, в основном под электронную музыку в латиноамериканском духе, популярную в этом году у юных йоруба. Раньше я никогда не танцевал, но мне нужно чем-то себя занять, чтобы отогнать видения изломанных тел.
Самый яркий момент моего года – лекция на тему «Современное вооружение». На закрытое собрание приглашают двоих из моего офиса и одну полевую агентшу из Лагоса, и мы впитываем знания, попутно разглядывая голограммы. Заметки делать нам не разрешают; бестелесный голос заунывно бубнит.
Высокоскоростные адгезивные бомбы, сбрасываемые с высотных дронов. Рельсовые пушки. Пушки Гаусса. Ускорители частиц. Генераторы тепловых щитов. Распылители ионизированных газов. Инфразвуковые генераторы паники. Рвотные пушки. Графеновая броня, при каждом попадании генерирующая электрический разряд. Индийские и китайские боты-турели нового поколения и способы их ликвидации. Вольфрамовые космические копья. Лекция все длится и длится, но четыре часа спустя я уже не могу ее воспринимать.
Во время кофе-брейка я оказываюсь за одним столом с полевой агентшей. Она высокая и спортивно сложенная, с живой улыбкой.
– Эрик Санмола, – представляюсь я, одной рукой поднимая пластиковый стаканчик, а другой – указывая на свой бейдж.
– Аминат Аригбеде, – говорит она и игриво повторяет мой жест. – Как тебе? Я первый раз на таком собрании и не знаю, как оно должно проходить.
– Я тоже не знаю. У меня оно второе.
– Как думаешь, доведется нам хоть что-нибудь из этого использовать?
Я пожимаю плечами.
– Я-то буду рад, если мне хотя бы лук и стрелы выдадут.
– Почему? – Похоже, ей на самом деле интересно, однако я ее не знаю и не могу просто так делиться секретными данными.
– Да я просто шучу. Большая часть моей работы проходит за столом.
Мы смеемся; остаток дня проходит без происшествий, однако месяц спустя мне приказывают принять участие в тактической миссии и среди членов отряда обнаруживается Аминат. Задача легкая, шаблонная: спасти четверых детей-альбиносов, которых сочли колдунами и держат под замком в Иди-Оро. Операция проходит втайне от местных правоохранительных органов, потому что информация от них утекает, как из дуршлага, да и к тому же они могут быть в этом замешаны. Когда мы увозим детей за сто пятьдесят миль оттуда, в Ибадан, Аминат спрашивает: «Здорово было выбраться из конторы, да?» – и я понимаю, что это она выбила мне это задание. Я предлагаю ей пропустить по стаканчику, но она отвечает:
– У меня муж ревнивый. Тебе нафиг не сдалась такая драма.
Однако при этом Аминат улыбается; она из тех людей, с кем хочется проводить время. Но точно не сенситив. Если, конечно, она не настолько сильна, что может укрыться от… Да нет, ерунда.
После операции в Иди-Оро моя жизнь несколько меняется. Я получаю более интересные рассылки от начальства. Меня отправляют на полевые операции, и мне даже пару раз доводится пострелять. Я возобновляю отношения с человеческой расой и начинаю следить за новостями. Китай побеждает в войне стен. Где-то с 2016 года большинство стран к югу от Сахары совместно выращивали стену из деревьев на южной границе пустыни, и некоторые называли ее Великой стеной. Китай протестовал против этого все то время, пока деревья росли и останавливали продвижение пустыни на юг. Наконец Африканский союз согласился называть ее Зеленой стеной. Никто и не сомневался, что так будет; большая часть стран Черной Африки в долгу у китайцев.
В Мэрилендской общеобразовательной школе, в нескольких милях от моего дома, взрывается робот-учитель; погибают четверо учеников, ранено еще двенадцать. Первые несколько дней полиция считает, что это саботаж или теракт, но оказывается, школьный уборщик занимался неавторизованным ремонтом робота, – то есть в переводе на нормальный язык, заменял заводские детали поддельными и продавал их на черном рынке.
Рождество я провожу в одиночестве. Я на службе, меня могут вызвать в любой момент, поэтому я даже напиться не имею права. Я много думаю об Аминат и в конце концов решаю найти ее контактную информацию в системе О45. Как только я отправляю запрос, Нимбус зависает и звонит телефон.
– Агент, объясните цель вашего запроса, – говорит незнакомый голос.
– Я хотел… мы вместе участвовали в операции. Я хотел уточнить…
– Не делайте этого. Вы можете поставить под угрозу дальнейшие операции. Ваше начальство уведомлено об этом.
Вот и все. Поскольку это мое второе нарушение, меня ссылают в море, на войну опреснителей: это два года перестрелок и бесконечных переговоров между тремя компаниями, поставляющими питьевую воду материковому Лагосу. Я оказываюсь хорошим бойцом и заслуживаю несколько благодарностей, но их недостаточно, чтобы я мог вернуться на сушу.
Я больше не танцую; не исключено, что я уже забыл, как это делается. Я читаю «Подлодку» Буххайма как одержимый и в чрезмерных количествах употребляю огогоро[12] – единственную выпивку, которая у нас есть. Моя печенка это выдерживает, а вот музыка в моей душе – нет.