Глава вторая. Роузуотер: 2066

Среди ночи я прибываю в Убар. Выхожу из последнего поезда, меня ждет машина. Убар – это район между Северным ганглием и самой широкой частью реки Йеманжа. Мы едем вдоль берега, потом сворачиваем на пустые дороги к темным зданиям. Водитель останавливается перед внушительными железными воротами и ждет, пока я выйду, потом уезжает.

Я вхожу в здание, принадлежащее Министерству сельского хозяйства. Снаружи это простая двухэтажная постройка, и табличка на ней обычная – покрытый пылью герб Нигерии. Внутри – приемная и офис с открытой планировкой. На одной стене – фотографии президента в рамках, на другой – мэра Роузуотера Джека Жака. Все как обычно. Не задерживаясь, я проношусь через помещение, и моя РЧИД считывается безошибочно, как рак.

Направляюсь прямиком к лифту, идущему на подземные этажи. Они заняты и контролируются Отделом 45, или О45. Большинство никогда не слышало об этой малоизвестной ветви власти. Я о них знаю только потому, что работаю на них. До этого я был искателем и вором.

В О45 я занимаюсь в том числе допросами. Ненавижу допрашивать.

Сейчас три ноль-ноль, мы в темной комнате для переговоров. Два агента в черных костюмах стоят по бокам от заключенного, раздетого и привязанного к стулу. Глаза у него завязаны. Агенты не разговаривают, и я не знаю, какие им нужны сведения. Я не пробую их прочитать, потому что организация не прислала бы тех, кто что-то знает. Это часть идеи какого-то бюрократишки о том, что мозг объекта должен быть не запятнан ожиданиями. Они хотят, чтобы я скопировал всю информацию из его памяти. Это невыполнимая чушь, но сколько бы я ни передавал служебных записок сильным мира сего, они все равно требуют проводить допрос таким же образом.

Нельзя переписать данные с мозга на мозг, как файлы.

Передо мной мускулистый чернокожий мужчина без следов побоев, он прерывисто дышит. Время от времени он говорит «пожалуйста» на канури или хауса. Иногда он пробует игбо и йоруба, но я не уверен, что он свободно говорит на каком-то из этих языков. Мне не по себе, и я останавливаюсь в полуметре от него. Вхожу в ксеносферу. Для начала убеждаюсь, что он не сенситив. Я-образ похож на связанного мужчину. Это хорошо, значит, я не проведу тут всю ночь.

В голове у него насилие. Я вижу двоих людей, избивающих третьего в каком-то месте, похожем на задний двор. Мужчины наносят по очереди удары руками и ногами, а их жертва пытается не упасть, прикрываясь насколько возможно рукой. Человек избит, перепачкан, изо рта и носа сочится кровь. Кажется, он не боится. Более того, он, похоже, дразнит своих мучителей. Нападающие темнокожи, носят форму, береты и очки, сделанные так, чтобы они выглядели одинаковыми. Они не из нигерийской армии или полиции, по крайней мере, судя по униформе. При ближайшем рассмотрении она кажется самодельной, как у народной дружины. Кобур у них нет, но у одного сзади из-за пояса торчит пистолет.

Есть еще кое-что странное: я не чувствую запаха двора и не ощущаю на языке пыли, которую поднимает троица. Нет вкуса крови во рту, какой должен быть у жертвы, нет боли от ударов в костяшках пальцев, какую должны ощущать нападающие. Наоборот, эта картина ассоциируется со вкусом еды и питья, а точнее кули-кули [6] и пива. Еще слышны обрывки мелодии на дешевых клавишных.

Я ненадолго выныриваю из ксеносферы и осматриваю заключенного. Захожу ему за спину и проверяю связанные руки. Костяшки у него темные и мозолистые. Такими они становятся, когда отжимаешься на кулаках и бьешь что-нибудь твердое, вроде стены или деревянного манекена, чтобы потерять чувствительность и стать лучшим бойцом. Я это знаю, потому что я делал это. Я проверяю, потому что никто из участников его воспоминания не выглядел опытным рукопашником. Он в этом не участвовал.

Может, он заказчик избиения? Откуда он наблюдал?

Потом до меня доходит.

– Ах ты ублюдок хитрожопый, – говорю я.

Снова вхожу в ксеносферу. Это «воспоминание» – инсценировка. Заключенный смотрел запись на повторе, и при этом, видимо, ел и пил. Нашел, наверное, малоизвестный нолливудский [7] фильм, откуда и дурацкая музыка, и дешевая постановка. Он не сенситив, но знает, что мы существуем и что он может столкнуться с одним из нас в случае ареста. А это значит, ему есть что скрывать. Я прощупываю воспоминание по краям, словно пытаюсь отклеить ценник от упаковки. Мне нужно найти зацепку. Я сосредотачиваюсь не на зрении и слухе, а на других чувствах. Осязание, обоняние, вкус.

– Привет, Грифон.

Та же женщина, что и сегодня вечером в банке, игривая, любопытная, неуловимая. Вторжение нарушает мою концентрацию, и я вижу, как избиение прокручивается снова и снова. Я ищу связанный я-образ, но нахожу только общий шум ксеносферы. Хаотичный мыслительный процесс. Бесполезно. Я раздражен, но срабатывает моя выучка, и я сосредотачиваюсь на текущем деле.

С избиением связаны ощущение легкого давления на ягодицы и еда, и это говорит мне, что он сидел в какой-то комнате и смотрел широкоэкранный телевизор или голограмму. Я улавливаю запах сигаретного дыма. Сцена смещается, дрожит, растворяется, и я оказываюсь в задымленной комнате с еще пятью людьми, которые не отрываются от экрана. Они не разговаривают, но пьют пиво, курят и закусывают едой, разложенной на подносе.

Я не люблю допросы, но у меня неплохо получается. Когда я решаю головоломку, то горжусь собой, а потом чувствую омерзение. Я стараюсь представлять себя адвокатом, который действует в рамках определенных параметров, не включающих в себя мораль. Сосредотачиваюсь на работе.

Выныриваю и говорю агентам:

– Мне нужен художник-криминалист. Срочно.


Я отчитываюсь перед начальницей, Феми Алаагомеджи. По видеосвязи, конечно же. Никто из секретных служб никогда по своей воле не войдет в одну комнату с сенситивом. Я точно знаю, что им не позволяют даже завязывать отношения с сенситивами и требуют сообщать о появлении сенситивов в семье. В последний раз я дышал одним с Феми воздухом шесть лет назад, а до этого – одиннадцать лет назад, когда она втянула меня в О45, как раз перед началом моей подготовки, когда Утопия-сити только возник, а Роузуотер еще зарождался.

Феми – самая прекрасная женщина, которую я видел. Физически она идеальна настолько, что больно смотреть. Я говорю с ней в стерильной комнате, по защищенному каналу. Сегодня у нее бордовая губная помада. Я случайно узнал, что у нее есть бордовый «Мерседес-Бенц» с откидным верхом. Должно быть, сегодня она приехала на нем на работу.

– Кааро, – говорит она.

– Феми, – говорю я.

– Зови меня миссис Алаагомеджи.

– Феми.

Этот танец мы танцуем давно. На самом деле она не раздражается, а я на самом деле не хамлю. И все равно мы играем эти роли.

– Кто этот заключенный, Феми?

– Засекречено, тебе ли не знать, вся эта наша любимая фиготень. Что ты для меня накопал?

– Лица. Пятеро. Художница отлично поработала, и сейчас прогоняет их через систему. Она также ищет местоположение, марку аппаратуры. Все. На сегодня хватит. Я устал, и мне скоро на работу.

– Это не работа. Ты контрактник. Твоя работа здесь.

– Хорошо. На мою вторую работу.

– Сколько времени это займет?

– Не знаю. Если назовешь мне его имя…

– Нет.

– …или что он натворил…

– Нет.

– Тогда будем идти трудным путем, шаг за шагом. Я нахожу информацию, останавливаюсь, сообщаю художнице, и мы снова начинаем.

– Так тому и быть.

– Можно мне теперь домой?

– Еще минуточку. Как ты, Кааро?

– Нормально.

– Ты одинок.

– Я один, а не одинок. Уединение – не обязательно плохая штука. Я много читаю. Хочу научиться играть на гобое.

– Что читаешь?

– Хомского.

– Ясно. И правда учишься играть на гобое?

– Нет.

– Не знаю, зачем я и спрашиваю. Вали домой.

– Доброй ночи, Феми.


Когда машина О45 высаживает меня у дома, глаза у меня уже слипаются. Ночь проиграла битву с днем, и скоро Роузуотер проснется и отправится на работу. Город просыпается слоями. Сначала пищевой. Дальнобойщики привозят урожай из Ойо, Огбомошо, Илорина и Абеокуты. Маниок, кукуруза, ямсовая мука, просо, рис из Таиланда. Здесь теперь почти ничего не выращивают. Все это развозится по всяческим «Буккам», «Маминым кухням», «Кушать подано». Дешево, близко и необходимо чернорабочим, которым нужна сытная углеводная бомба, прежде чем отправиться вкалывать за плату меньше минимальной, использовать свои бицепсы, трицепсы и хребты, чтобы поднимать, рубить, пилить, стыковать, брить, забивать и мыть. Кухни заработали. Запахи выманивают наружу первый слой офисных работников, клерков, секретарей, мелких служащих. В течение двух часов роузуотерские специалисты среднего достатка разойдутся по своим офисам, больницам, адвокатским конторам, бухгалтерским фирмам и, конечно же, банкам.

Среди них буду и я, но мне нужно принять душ и позавтракать, может быть, выпить крепкого кофе. Я живу на втором этаже трехэтажки в Атево. Квартира открывается введением кода из восьми чисел, но есть и ключ для разблокировки.

Телефон принимает кучу сообщений, будто сигнал только что стал сильнее. Я подумываю о том, чтобы забить на банк, сказаться больным и проспать весь день. Хочу узнать, кто пытается подобраться ко мне через ксеносферу. Раздеваюсь и нагишом иду в душ. Пробую этот фокус с теплой, потом холодной, а затем обжигающе горячей водой, но он меня не освежает. Зеркало показывает мне налитые кровью глаза, а под ними мешки – точь-в-точь с фотки извращенца в криминальной сводке.

– Выглядишь как идиот, – говорю я отражению. – Да ты и есть идиот. И жизнь твоя не имеет смысла.

Надеваю трусы и шлепаю в гостиную, не вытеревшись насухо.

– Майлз Дэвис, «So What», – говорю я сенсорам, и из динамиков вырывается басовая тема.

– Телефон, сообщения.

Я сажусь. Закрываю глаза. Слушаю.

Мой бухгалтер хочет обсудить налоги.

Звонок из Национальной научно-исследовательской лаборатории. Они просят уделить им три дня. Они заплатят. Я их проигнорирую. Я уже на них работал и больше не хочу. Они находятся в Лагосе и хотят знать о сенситивах. Ненавижу ездить в Лагос, а ученые из ННИЛ пялятся на меня так, словно хотят препарировать мой мозг, пока я еще жив.

Сообщение от Аминат, звучание ее голоса напоминает «музыкальные стулья». «Привет, Кааро. Я знаю, знаю, мы только притворялись. Но я поймала себя на том, что думаю о тебе, и мне интересно, что… (смех) Ох, боже, как это… Ладно, перезвони мне. Или не перезванивай. Я не такая приставучая, какой кажусь».

Она заставляет меня улыбнуться.

Телепродюсер, преследующий меня уже два года, обещает мне деньги и славу, если я появлюсь в «Талантах Нигерии».

– Привет, Грифон.

Сначала я подумал, что женщина оставила мне сообщение на телефоне, но это не так. Я открываю глаза, и косяк макрели, оку эко, проплывает мимо моего лица. Майлз все еще играет на трубе, но где-то далеко. Меня окружают меняющиеся цвета и зыбкие тени. Опускаю взгляд на свои руки, но их больше нет. Вместо них – перья.

Такой херни со мной давненько не случалось. Я в ксеносфере: уснул и попал в ксеносферу. Нетрудно понять почему. Теплый душ, недосыпание.

– Грифон.

– Кто ты? – спрашиваю я вопреки всему, чему меня учили. – Мне нравятся твои перья, – говорит она. – Ты умеешь летать?

– Здесь кто угодно может летать. Кто ты?

Рыбы начинают меня бесить. Воздух плотный, как вода. Слышен приглушенный гул чужих голосов и мыслей. Я не могу разглядеть женщину, хотя слышу ее ясно. Никакого я-образа?

– Я – личность, – говорит она. – Я сама по себе.

– Да, но как твое имя? Ki l’oruko e?

– А оно должно у меня быть?

– Да.

Она умолкает. Я пытаюсь почесать лицо, но вместо этого щекочу себя перьями. Расправляю крылья, так-то лучше.

– Меня зовут Молара, – говорит она.

Я ловлю одну из рыб клювом и ломаю ей хребет, потом бросаю на пол, себе под лапы. Она дергается и затихает.

– Покажись, – говорю я.

– Я не знаю как, – отвечает Молара.

Точно из диких. Я говорю, повторяя слова моего инструктора:

– Подумай о том, что любишь; о том, что ненавидишь; о том, чего боишься; о чем-то отвратительном или прекрасном. О том, что производит на тебя впечатление.

Пожарные машины всех форм и размеров проносятся мимо с выключенными мигалками. Среди них есть игрушечные. За каждой бежит процессия в красном, крошечные лилипуты позади игрушечных, великаны следом за настоящими.

Перед лицом у меня распускается бабочка. Расправляет крылья, размах которых больше четырех метров. Она черная с синим, и ее крылья движутся в медленном величественном ритме.

В этот момент я просыпаюсь, выдернутый из ксеносферы телефонным звонком. Пару секунд я ничего не соображаю. Телефон замолкает, потом звонит снова.

– Да? – говорю я.

– Ты уже должен быть здесь, – сообщает Бола. – У тебя голос как с похмелья. У тебя похмелье?

– Ох, черт.


Я чудовищно опаздываю.

На голове у меня непонятно что, но лучше, чем у металлоголовых, так что сойдет. Клиенты облепили банк, как муравьи оброненный ребенком леденец. День после Открытия всегда хлопотный, потому что люди хотят повидать своих врачей и сдать анализы, чтобы подтвердить исцеление. Медицинское сообщество в Роузуотере не слишком крепкое и оживает только в это время года. Думается мне, навыки у них подзаржавели.

Файервол поставили без меня. Они читают Толстого. Я сижу в комнате отдыха и натираю открытые участки кожи кетоконазоловой мазью, чтобы не выходить в ксеносферу. У банка это самый тяжелый день в году, а мне не хочется утомляться еще сильнее. Я пью омерзительный растворимый кофе чашку за чашкой, чтобы не уснуть, бомбардир на скамейке запасных.

Загрузка...