Российская Федерация является многонациональным государством. Среди множества населяющих ее народов распространены различные религии и значительна среди них доля мусульманского населения. По официальным данным Всероссийской переписи населения, проводившейся с 14 по 25 октября 2010 г.,[8]численность населяющих страну народов, традиционно исповедующих ислам, насчитывает ок. 15 млн чел., что есть почти 10 % от общего числа населения Российской Федерации[9]. Вместе с тем, официальные лица иногда называют цифры до 20–25 млн чел. По другим данным, численность собственного мусульманского населения России оценивается в 20 млн. чел., в том числе эта цифра официально озвучивалась президентом Российской Федерации В. В. Путиным[10]. С учетом численности единовременно пребывающих на ее территории трудовых мигрантов эта цифра может быть увеличена до 30 млн чел, что составляет таким образом более 20 % населения страны[11].
История появления и распространения ислама на территории, которая ныне входит в состав Российской Федерации, неотделима от истории самой страны, потому следует особо остановиться на том, что в данной работе понимается под историей ислама в России.
Для традиционного видения в рамках определенной этно-центричной (русоцентричной) концепции истории страны вообще[12]характерно восприятие истории ислама в России как своеобразного процесса взаимодействия с мусульманским миром как с чем-то внешним и чуждым со стороны сначала Древней Руси, затем Московского государства и далее Российской империи, в составе которых уже было мусульманское население[13].
При этом обходятся вниманием исторические сюжеты, связанные с территориями, где гораздо ранее сформировались свои, в разной степени самобытные очаги культуры и государственности (Кавказ, Поволжье, Урал, Сибирь), связанные с народами, чьи исторические судьбы лишь в последующем оказались переплетены с историей славянского мира. Традиционно, неоднозначно, но более в негативном ключе, преподносится изложение исторического периода, важнейшего, на наш взгляд, для становления всей российской – именно многонациональной и полирелигиозной – государственности. Речь идет о периоде существования русских княжеств в составе Улуса Джучи, или Золотой Орды, – государства со столицей в г. Сарай на Волге. Именно здесь, в ставке ханов, русские князья получали ярлык (грамоту) на княжение, разрешались династийные и территориальные споры между ними, а Православная церковь находила высокое покровительство. В системе государственности Золотой Орды сформировались управленческие практики и политические институты, перешедшие в дальнейшем к великому княжеству Московскому, унаследовавшему от золотоордынских ханов, к тому же, их геополитические амбиции. Именно в период Золотой Орды осуществилось формирование единого политического сообщества, в рамках которого происходила взаимная интеграция разных народов и культур, осуществлялось тесное взаимодействие носителей разных религий – прежде всего, мусульман и православных. И именно этот многорелигиозный в своей основе субъект политики продолжил свое существование в виде Московского царства (XVI–XVII вв.) и далее – Российской империи (XVIII – начало ХХ вв.).
Говоря о периоде существования Золотой Орды, мы должны подчеркнуть, что на протяжении более 200-летней истории этого государства на территории нашей страны происходило формирование новой исторической, социально-политической и, в какой-то степени, этнокультурной общности. И эта общность продолжила свое существование и дальнейшее преобразование и после падения Золотой Орды, в период возвышения Москвы как нового политического центра. Со временем расширялись границы, изменялись пропорция между представителями разных народов и религий в составе этой общности. Тем не менее, истоки институциональной и территориальной преемственности Российской Федерации, предшествовавших ей Советского Союза и Российской империи, выросшей из Московского великого княжества (а с 1547 г. – царства), ведут к Золотой Орде, и далее – к Монгольской империи, первого государства общеевразийского формата, сплотившего в единое политическое целое разнородное в этноязыковом, культурном и религиозном отношении население громадных территорий. Тем не менее, когда Монгольская империя расширялась, на пути ее завоеваний на территории будущей Российской Федерации лежали не только русские княжества, но в числе прочих и очаги государственности и культуры мусульманских народов Поволжья и Кавказа.
История ислама на территории, входящей сегодня в состав Российской Федерации, может вести свой отсчет еще с первых десятилетий после смерти основателя ислама – Пророка Мухаммада (571–632). Уже во времена первых халифов, чтимых мусульманами-суннитами как «праведные», а именно – при Умаре (634–644) и Усмане (644–656), после завоевания Сирии и Месопотамии (соответственно, провинций Византии и империи Сасанидов), арабы вступили на территорию Южного Кавказа – в Армению и далее в Кавказскую Албанию (на территории совр. Азербайджана). Арабские войска проникали и на территорию к северу от Кавказского хребта, где им удалось закрепиться в Дербенте – тогда бывшем крепостью, уже рушившейся под ударами мусульман персидской державы Сасанидов (224–651)[14]Первый арабский отряд появляется под стенами Дербента уже в 642/643 гг.[15]Сама крепость была в итоге занята без боя – несмотря на наличие многочисленного гарнизона, наместник признал власть халифа в обмен на сохранение за ним его функций и освобождение от подушного налога (джизьи). Впоследствии арабы не раз утрачивали и вновь восстанавливали контроль над городом, но, так или иначе, бесспорно, что он стал главным оплотом ислама в Кавказском регионе.
Надо отметить, что здесь арабы столкнулись с другой претендовавшей на доминирование в регионе силой – Хазарским каганатом (ок. 650 – после 1016). Арабо-хазарское противостояние в регионе затянулось на много лет[16]. С одним из столкновений арабов с хазарами, относимым к 652/653 гг., когда превосходящими силами хазар под Беленджером (по некоторому мнению[17], столицей хазар) был разгромлен 4-тысячный отряд под руководством братьев Абд ар-Рахмана и Салмана б. Рабиа ал-Бахили, связывается предание о гибели сорока мучеников (шахидов). Место захоронения легендарных сорока мучеников за веру (Кырхляр) сегодня считается одной из известнейших святынь города Дербента и всей Российской Федерации, хотя комплексное исследование могильника позволяет все же датировать его X–XII вв.[18]
Дербент оставался самым северным форпостом ислама на Кавказе в период правления династии Омейядов (661–750). Кавказская Албания, попавшая после 667 г. в зависимость от Омейя-дов, в конце VII в. вступила в период упадка. В качестве первого мусульманского правителя сюда пришел омейядский эмир Мухаммад б. Марван в 703 г.; спустя короткое время последний независимый местный правитель князь Шеро был увезен в Дамаск. Страна управлялась халифскими наместниками Кавказа, среди которых были видные омейядские полководцы – Джаррах б. Абдаллах, Маслама б. Абд ал-Малик, Марван б. Мухаммад[19]. В пользу того факта, что мусульмане прочно укрепились в Дербенте, свидетельствует основание там не позднее первой половины VIII в. здания Джума-мечети, сохранившегося и поныне. Это крупнейшеесооружение подобного плана на Кавказе и древнейшая мечеть на территории России[20]. Из арабских источников известно, что, по крайней мере, в 735 г. Дербент находился в руках арабов и для упрочнения позиций наместник Маслама б. Абд ал-Малик инициировал переселение сюда 24 000 арабов из Сирии – воинов с их семьями[21].
После длительного ожесточенного противостояния с хазарами, тянувшегося почти столетие с переменным успехом, арабам удалось собрать силы для главного удара. В 737 г. наместник Кавказа Марван б. Мухаммад (688–750), впоследствии ставший последним халифом (744–750) из династии Омейядов, перейдя во главе огромного войска через Кавказский хребет в районе Дербента и Дарьяла одновременно, совершил дальнюю экспедицию на территорию северокавказских владений хазар, разгромив войска кагана и разорив множество хазарских городов. Войска арабов дошли до самой «реки сакалиба» (нахр ас-сакалиба)[22], как называют ее арабские авторы, видимо, говоря о Доне (лесистые районы Подо-нья, примерно район Воронежа) или о Волге (в районе от Саратова до Самарской Луки). В результате похода арабами было захвачено множество пленников. Но это глубокое проникновение на северные территории не могло завершиться завоеванием, поскольку у хазар оставалось достаточно сил для сопротивления. К тому же, их союзником выступала Византия, а народы горного Кавказа подняли восстание в тылу арабов. Поэтому добившись формального успеха, Марван поспешно отступил на контролируемую арабами территорию к югу от Кавказского хребта, которой он управлял вплоть до убийства халифа Валида II в 744 г.[23]
Тем не менее одним из условий заключения мирного договора с хазарами (737 г.), по данным арабского историка ал-Куфи (ум. 926), стало согласие кагана принять ислам. Произошло ли это на самом деле, трудно судить. Согласно арабскому автору, к хазарам даже было отправлено два правоведа (факиха), но источники не содержат информации о последствиях этого события[24]. Распространение ислама в городах Хазарии, располагавшихся на территории Дагестана и Нижнего Поволжья, начинается, судя по всему, именно со второй половины VIII в. Это говорит, по меньшей мере, об отсутствии каких-либо преград со стороны хазар и, в свою очередь, может быть объяснено традиционной терпимостью (даже, скорее, индифферентностью) элиты кочевых империй, какой был Хазарский каганат, к любым религиям, пока они не представляли угрозу для их власти[25]. Любопытным фактом является также то обстоятельство, что в дальнейшем, вплоть до своего падения Хазарский каганат более не вел войн с мусульманскими государствами[26].
Именно с Хазарским каганатом – первым полиэтническим и поликультурным государством в истории России – связан дальнейший этап истории ислама в России.
На основе противоречивых данных источников невозможно точно установить дату такого беспрецедентного события, как принятие иудаизма хазарской правящей верхушкой. Этот шаг, очевидно, стал актом политического самоутверждения правящей династии хазар, стремившейся пресечь попытки усиления политического влияния Византии и Арабского халифата через религиозный фактор. Это случилось, по-видимому, между 740-ми и 780-ми гг., но, по крайней мере, не позже 800 г.[27]Археологами также не зафиксировано широкого распространения иудаизма среди населения Хазарского каганата – на его территории не найдено ни одного погребения прозелитов, ни одной синагоги, но присутствует множество находок языческой символики[28]. Так или иначе, доля мусульман была среди населения Хазарии значительной.
Арабские авторы, описывая столицу Хазарского каганата, город Итиль, по крайней мере для IX в. отмечают полную гармонию между представителями пестрого населения – здесь бок о бок сосуществовали мусульмане, христиане, иудеи и различные язычники, и только правитель был иудей[29]. При нем было семь судей (арабские авторы именуют их мусульманскими терминами хаким или кад. и) из иудеев, христиан, мусульман и так называемых «идолопоклонников»[30]. В городе было много мусульманских купцов и ремесленников, при этом точно известно лишь о выходцах из Хорезма, т. е. исторической области в низовьях р. Амударьи (на территории совр. Узбекистана и Туркменистана). Недалеко от дворца царя-иудея (sic!) возвышался минарет соборной мечети, известно и о других мечетях и школах[31]. Также мусульмане имели мечети в крупнейших городах Хазарии[32]. Значительной была роль мусульман и в политической жизни государства: их представители были среди знати[33], а также известно о существовании у хазарского кагана мусульманской гвардии (ал-орсийа, т. е. аорсы)[34]из хорезмийцев, по крайней мере, в начале X в. имевшей собственного предводителя, судей и достаточно широкую автономию в своих действиях[35].
В VIII–IX вв. в состав Хазарского каганата входило и государство алан (V–XV вв.), территория которого охватывала большую часть Северного Кавказа. Аланы несколько раз принимали христианство, всякий раз через какое-то время возвращаясь к язычеству. Несмотря на находки в сопроводительном инвентаре в составе аланских могильников VIII–IX вв. предметов, производство которых связано с мусульманским миром (амулеты с куфическими надписями, серебряные дирхамы), они имели явно вторичное использование, что не позволяет однозначно утверждать о непосредственной связи их использования погребенными с мусульманскими верованиями[36].
В период кризиса Халифата под управлением Аббасидов в Дербенте в 869 г. самостоятельность провозгласил эмир Хашим б. Сурака, представитель рода Сулами, осевшего здесь еще с первых появлений мусульман на Северном Кавказе[37]. В дальнейшем, вплоть до подчинения Дербента Сельджукам в 1075 г., здесь существовало независимое мусульманское владение во главе с выборным эмиром, за звание которого конкурировали представители двух ветвей рода Сулами, именуемые в научной литературе Хашимидами и Аглабидами[38].
Хазарская элита так и не приняла ислам, о чем косвенно свидетельствует и сообщение мусульманских авторов, связанное с событиями 965 г., когда под напором тюрков-огузов (одной из тюркских племенных конфедераций, занимавшей территории к северу и западу от Аральского моря и вплоть до Каспийского моря), захвативших столицу Хазарии, город Итиль, каган обратился за помощью к хорезмийцам, согласившись взамен принять ислам[39]. После этих событий, когда имел место двойной удар, осуществленный с востока огузами, с запада русами во главе с киевским князем Святославом Игоревичем (945/964–972), хазары сходят с исторической арены как крупная политическая сила, хотя упоминания о них встречаются вплоть до XII в.
Тем не менее именно в рамках хазарской государственности начался процесс генезиса исламской традиции в Поволжье, по-видимому, независимо, от Кавказа, и он не прекратился после утраты хазарами доминирующих позиций в Восточной Европе. Главным оплотом ислама в регионе становится Волжская Булгария – политическое образование с центром от междуречья Волги и Камы до Самарской Луки (т. е. на территории совр. республик Татарстан и Чувашия, Ульяновской и Самарской областей), сплотившееся вокруг одной из групп племен, выделившихся из булгарской конфедерации на территории бассейнов Днепра, Дона и Кубани («Великая Булгария») и разгромленной в 660-е гг. хазарами. В историографии высказывалось мнение, что арабские посланники еще в середине VIII в. если и не достигли успеха в распространении ислама среди хазар, то, возможно, имели гораздо больший успех у волжских булгар[40], являвшихся подданными хазарского кагана. Между тем источник влияния на булгар был, по-видимому, совсем иным.
Официально принятие ислама волжскими булгарами[41]состоялось в 922 г. в результате посольства багдадского халифа ал-Муктадира (908–929, 929–932), подробно описанного его участником – секретарем посольства Ахмадом б. Фадланом (877–960), традиционно фигурирующим в научной литературе как Ибн Фадлан[42]. Булгарский правитель Алмуш (кон. IX – 30-е гг. X в.) отправил перед этим посланников ко двору халифа с просьбой прислать людей, сведущих в нормах религии, способных построить мечеть и крепость для укрытия от врагов. Между тем, у Йакута ал-Хамави (1179–1229), крупного компилятора, знакомого в том числе и с трудом Ибн Фадлана, можно прочитать, что булгарский правитель уже принял ислам, отправив своих послов лишь уведомить об этом халифа и просил прислать ученых людей[43]. Интересно, что этот булгарский правитель уже достаточно рано начал чеканить собственные монеты, где было упомянуто имя халифа ал-Муктафи (902–908)[44]. Между тем, другой мусульманский автор, перс по происхождению, Ибн Русте (2-я половина IX – 1-я треть X в.), основывавшийся, видимо, на сведениях, отличных от данных Ибн Фадлана, но также принадлежавших людям, посещавшим Восточную Европу, и писавший, как теперь установлено, не ранее 913 г.[45], описывал наличие в селениях булгар мечетей и медресе с имамами и муэдзинами[46]. В этой связи важно и упоминание арабского историка ал-Масуди (ок. 896–956) булгар как мусульман в контексте событий, имевших место в 909–914 гг.[47]В присутствии послов халифа Алмуш принял имя Джафар б. Абдаллах. Имена его преемников, известные только по нумизматическому материалу, все были мусульманскими[48].
Ибн Фадлан зафиксировал у булгар некоторые особенности ритуальных практик, в частности повторение муэдзином слов икамата, что характерно именно для ханафитского мазхаба, но при этом вызвало раздражение у самого Ибн Фадлана, сказавшего булгарскому правителю, что при багдадском халифе муэдзин произносит икамат один раз. Булгарский правитель внимательно выслушал халифского посланца, но в дискуссии они согласились в том, что повторение икамата не противоречит общему мнению мусульманских правоведов. Для жителя южных широт, не привыкшего к значительному изменению продолжительности дня и ночи, было необычным то, что булгарские муэдзины в летний сезон не объявляли азан к ночной молитве (иша), поскольку в связи с отсутствием условия наступления времени ночной молитвы здесь его совершали вместе с молитвой при заходе солнца (магриб)[49].
Таким образом, посланцы халифа столкнулись не только с уже довольно адаптированными под местные условия практиками, но также и с влиянием иной правовой школы. Источником знакомства булгар с ханафитской школой мог быть Хорезмийский регион, где она получила в то время значительное распространение[50], в то время как в самом Багдаде в это время господствовала шафиитская школа[51]. Это подтверждает сам Ибн Фадлан, который видел мусульман в булгарских поселениях и, отмечая соблюдение там всей необходимой обрядности в случаях их смерти, именовал их выходцами из Хорезма. Дополнительным свидетельством первостепенного влияния хорезмийцев на развитие исламской культуры в Волжской Булгарии выступает возможность сравнения архитектуры мечетей[52].
Видимо, с исламизацией связано и развитие градостроительства у булгар. Как мы знаем из записки Ибн Фадлана, булгарский правитель просил халифа выделить средства на строительство мечети и крепости, в чем тот не смог помочь ему.
Писавший чуть позже ал-Истахри (ум. в 957 г.) говорит о существовании соборных мечетей в городах Булгаре и Суваре[53]. С этого времени также известно о начале совершения поволжскими мусульманами хаджжа. Так, ал-Масуди сообщает о визите сына булгарского правителя по пути в хаджж ко двору упомянутого выше халифа ал-Муктадира[54], т. е., стало быть, это должно было иметь место между 922 и 932 гг.
Сам факт принятия ислама правителем Волжской Булгарии, далекой северной территории, по-видимому, не вызвал интереса при дворе халифа. В 923 г., когда посольство, участником которого был Ибн Фадлан, вернулось, здесь люди были больше заняты обсуждением пойманной в Омане рыбы невиданных размеров[55]. В любом случае халиф в то время был уже не настолько силен и могуществен, чтобы иметь возможности оказать булгарам какую-либо серьезную поддержку. Между тем, по-видимому, и для самих булгар был наиболее важен, скорее, сам факт признания своего подданства халифу, чтобы таким образом юридически закрепить провозглашение своей независимости от хазар. Гораздо большее влияние на Поволжье в то время, как мы видели, оказывалось из Средней Азии, где господствовала династия Саманидов (875–999), эмиров, правивших в том числе и на севере Хорезма (с центром в г. Гургандж, он же Ургенч) и подчинявшихся багдадскому халифу на тот момент уже лишь номинально. Чеканенные последними серебряные дирхамы, например, стали прототипами булгарских монет, что свидетельствует об экономической подоплеке среднеазиатского влияния на Поволжье[56].
Следует отметить, что распространение ислама в самой Средней Азии стало в свое время возможным только после того, как окончательно была повержена держава Сасанидов. Регулярные вторжения арабов в северные и северо-восточные провинции Сасанидской империи начинаются с 650/651 гг. После создания в 665 г. опорного пункта в Мерве (близ совр. Мары в Туркменистане) путем переселения туда представителей арабских племен, с 671 г. начинаются активные походы за р. Амударью[57]. Между прочим здесь интересно отметить, что таким образом на территорию России (Дербент) ислам проник и там закрепился гораздо раньше, нежели в Средней Азии.
После крупных кампаний первой половины VIII в., связанных с завоеванием междуречья рр. Амударьи и Сырдарьи еще в период правления Омейядов, сменившим их Аббасидам (750– 1258) пришлось выдержать нелегкую борьбу с китайской империей Тан, также претендовавшей на эти территории, и с ее тюркскими союзниками. Все было решено в результате удачной для мусульман битвы при Таласе в 751 г.,[58]после которой дальнейшее вхождение Средней Азии в лоно мусульманского мира сделалось неизбежным, а Китай утратил свое влияние в регионе и никогда больше не претендовал на эти территории.
Активизация распространения ислама на степных рубежах мусульманского мира стала возможной во многом благодаря деятельности эмира Исмаила Самани (892–907), несколькими успешными кампаниями против кочевых тюркских племен обезопасившего свои границы и, соответственно, крайние рубежи мусульманского мира на этом направлении[59]. Интересно, что уже Ибн Фадлан приводит данные о некоторых тенденциях распространения ислама среди огузов[60].
Не углубляясь в рассуждения о других факторах, оказавших влияние на исламизацию Волжской Булгарии[61], отмечу лишь тот факт, что после распада Хазарии и потери ею доминирующей роли в Поволжье, булгары сосредоточили в своих руках всю торговлю в Волго-Уральском регионе, что, несомненно, стало одним из важнейших факторов быстрого экономического и культурного развития Волжской Булгарии.
Кроме свидетельств путешественника XII в. ал-Гарнати (1080–1170), в дальнейшем мы имеем мало подробных сведений о внутренней жизни Волжской Булгарии вплоть до XIII в. В любом случае, Волжская Булгария может считаться самым первым мусульманским государством в Европе, принявшим ислам по собственной инициативе, а Поволжье постепенно приобретает роль одного из важнейших культурных центров мусульманского мира, где складывается собственная богословская традиция. Таким образом, в истории России можно выделить два центра ислама, независимых друг от друга и обладавших собственными уникальными характеристиками. Это Кавказ, в частности Южный Дагестан, куда мусульмане проникали с времен арабских завоеваний, и Поволжье, тесно взаимодействовавшее со Средней Азией.
Дербент был одним из важнейших центров ислама, о чем свидетельствует упоминание в арабских источниках ряда имен мусульманских ученых VIII–XIV вв., носивших нисбу «ад-Дарбанди» или «ал-Баби»[62]. C XI в. под влиянием тюркской династии Сель-джукидов (1037–1194), в широкую сферу политического влияния которых попал Дербент, здесь активно развиваются и укореняются традиции суфизма (тасаввуфа)[63].
В дагестанском селении Цахур в 1075 г. при сельджукском визире Низам ал-Мулке (ум. в 1092 г.) было основано первое на Кавказе медресе университетского типа (низамийа)[64]. В частности, из селения Цахур происходит такой образец местной мусульманской книжности, как переписанная в 1290 г. Мухаммадом, сыном Абу-л Хасана, рукопись толкового словаря арабского языка Ал-Гарибайн Абу Убайда Ахмада б. Мухаммада ал-Харави (ум. 1010 г.)[65].
Распространение ислама в Поволжье затрагивает и сопредельные с Булгарией регионы. Здесь упомянутый ал-Гарнати, сам дважды побывавший в этих местах, описывает город Саксин (где-то в Нижнем Поволжье, хотя точная локализация дискуссионна), население которого в основном состояло из неких тюрков, вероятно, огузов, которые были мусульманами, а в отдельных кварталах жили хазары, выходцы из городов Булгар, Сувар, а также множество иноземных купцов, в основном из мусульманских стран. Согласно данным арабского путешественника, у каждой народности была соборная мечеть, где они молились, свои кадии, факихи и хатибы, при этом большинство жителей придерживалось ханафитского мазхаба, но среди купцов и путешественников ему встречались маликиты и шафииты, проживавшие в собственных кварталах со своими мечетями[66].
Хотя не ясно, происходила ли исламизация непосредственно из Волжской Булгарии, однако зафиксированный «Повестью временных лет» факт прибытия к киевскому князю Владимиру Святославичу (978–1015) послов с предложением принять ислам[67]позволяет предполагать, что миссионерская деятельность булгарами велась.
Несмотря на периодические столкновения булгар сначала с киевскими князьями, а с распадом Древнерусского государства после первой трети XII в. – с Владимиро-Суздальским княжеством вплоть до 20-х гг. XIII в.[68], эта борьба, как отмечал уже Г. В. Вернадский, «не носила особенно ожесточенного характера ни с той, ни с другой стороны»[69].
Волжская Булгария поддерживала также связи с другими регионами мусульманского мира. Согласно Ш. Марджани (1818–1889), в арабо-персидских источниках содержатся данные о богословах XII–XIII вв., имевших нисбу «ал-Булгари»[70]. Тесными оставались связи со Средней Азией. Так, булгары к хорезмийским имамам обращались за фетвой об отмене азана к ночной молитве (иша) из-за краткости ночи в их широтах, что было одобрено имамом ал-Баккали, а, по другим источникам, известно, что в XIII в. именно в Бухаре получила одобрение фетва о необязательности в Булгаре ночной молитвы (иша) в период рамадана, ввиду того из-за краткости ночи в этой географической широте в летнее время мусульмане не успевали бы совершить разговение (ифтар) между вечерней (магриб) и ночной молитвой (иша)[71]. Впрочем, вопрос о ночной молитве обсуждался в трудах мусульманских богословов Поволжья вплоть до начала XX в.[72]
Можно отметить данные о влиянии мусульманской культуры на кочевников степей Северного Причерноморья. Арабский автор ал-Бакри (1014–1094) сообщает о принятии частью тюркских племен печенегов, кочевавших в то время на всем степном пространстве от Волги до Дуная, ислама под влиянием попавшего к ним в плен мусульманина. Это событие относится примерно к 1009/1010 гг.[73]В дальнейшем арабский автор повествует о развязавшейся усобице среди племен печенегов между сторонниками и противниками ислама. В настоящий для самого ал-Бакри момент (то есть вторая половина XI в.) говорится о существовании у печенегов богословов, законоведов и чтецов Корана[74]. О связях с мусульманами кыпчаков[75], сменивших в последней четверти XI в. печенегов в качестве доминирующей силы в степях, есть также сообщение древнерусских летописей, относящееся к 1184 г., когда в походе, организованном ханом Кончаком (ум. в 1187 г.), принимавшим участие в усобицах русских князей, были отмечены мусульмане – инженеры, обслуживающие огнеметные и стрелометные орудия. В летописи они названы «бесо-урмени»[76]– термином, употреблявшимся в то время, как правило, по отношению к хорезмийцам[77]. Последний факт имеет особую значимость по той причине, что в очередной раз отмечаются контакты населения Восточной Европы именно со среднеазиатским регионом. Принятие ислама восточной частью кыпчаков относится, по-видимому, еще к 1043 г. По крайней мере арабский историк Ибн ал-Асир (1160–1233) датирует этим годом принятие ислама «неверными тюрками» числом 10 тыс. кибиток, т. е. семей, которые проводили лето на рубежах Булгарии, а зимовали на границах Баласагуна (на территории совр. Кыргызстана), совершая набеги на эти области[78].
Особо следует отметить ситуацию с Крымом, прежде с историей ислама не пересекавшегося. Известно следующее событие, описанное только придворным хронистом конийских султанов Ибн Биби (ум. в 1272 г.). В торговом городе Судак, находившемся под протекторатом кыпчаков[79], произошло притеснение мусульманских купцов, спровоцировавшее вторжение войск Конийско-го султаната династии Сельджукидов (на территории совр. Турции). Последним удалось разбить объединенное войско кыпчаков и неких союзных им русских князей[80]. Это произошло, по-видимому, около 1226–1227 гг.[81]Следует напомнить, что перед этим, в 1223 г. объединенное войско кыпчакских и русских князей потерпело тяжелое поражение от монгольского корпуса во главе с Джэбэ и Субэдэем на р. Калке. Вполне вероятно, что именно ослабление вследствие этого события влияния кыпчаков в регионе развязало руки сельджукам для экспансиии в Крым. Примерно с этого периода наблюдается значительное влияние сельджукского стиля на архитектуру, искусство, ремесло местного населения[82].
Мысль о существовании здесь диаспоры выходцев из Анатолии видится обоснованной, хотя не ясно, начались ли переселения до или после событий 1226–1227 гг. Важно, что эти переселенцы приносили с собой исламскую традицию суфийского толка. Как отмечает М. Г. Крамаровский, существование сельджукских традиций в культуре продолжилось здесь в эпоху Золотой Орды. Среди прочего это влияние отразилось в последующем в близости архитектуры золотоордынских мечетей Крыма сельджукским мечетям Малой Азии[83].
Монгольские завоевания в первой половине XIII в. способствовали новому перераспределению политических сил во всей Евразии. Безусловно, в ходе масштабных войн громадный ущерб был нанесен и исламской цивилизации – исчезли такие государства, как султанат Хорезмшахов-Ануштегинидов (1220 г.), Волжская Булгария (1237 г.), а позже и Багдадский халифат (1258 г.), – однако, эти деструктивные явления являются неизбежным спутником всех войн. Чингисхан (1155–1227) терпимо относился к изъявлявшим ему покорность, независимо в том числе и от их религиозной принадлежности – это факт известный. Махмуд Йалавач (ум. 1254) – хорезмийский купец – охотно служил ему, выполняя в том числе и шпионские функции, в частности в отношении государства Хорезмшахов, а багдадский халиф ан-Насир (1180–1225), давно соперничавший с Хорезмшахом Ала ад-дином Мухаммадом (1200–1220), решая свои собственные политические задачи, по данным некоторых мусульманских историков, даже вел переписку с Чингисханом, подстрекая его, как прежде подстрекал султана Гуридов, другой мусульманской династии, правившей в Северной Индии (1148–1206), выступить против державы Хорезмшахов[84]. Возможным свидетельством союза багдадского халифа с монголами являются чеканенные в Бухаре монеты 627 г. х./1229–1230 гг. или 629 г. х./1230–1231 гг. (т. е. уже в период монгольского владычества), содержащие имя халифа ан-Насира[85].
Для нашей темы имеет значение тот факт, что с созданием империи Чингисхана впервые происходит объединение огромного поликультурного пространства, включавшее различные историко-культурные регионы к Евразии, в рамках единой политической системы. После смерти Чингисхана (1227 г.) и разделения всего ему подвластного пространства между сыновьями, потомкам его старшего сына Джучи (1182–1227) досталась огромная территория, включавшая Кыпчакскую степь (от верховьев Иртыша до Урала) и Хорезм с его мусульманским населением. В результате масштабного похода на запад в 1236–1242 гг., осуществленного общими силами Чингисидов во главе с сыном Джучи – Бату (1209–1255), владения Монгольской империи (в частности, та ее часть, что была подведомствена потомкам Джучи) расширились за счет покоренных территорий Урало-Поволжья, Кавказа, Северного Причерноморья, в том числе Крыма, а также русских княжеств, фактически заняв все пространство от оз. Зайсан и долины р. Обь на востоке до Новгорода и устья Дуная на западе, от Хорезма и Кавказских гор на юге до бассейна р. Енисея на севере (т. е. фактически это территории европейской части совр. России и Западной Сибири, Украины, Молдовы, Румынии, Казахстана, северо-западного Узбекистана).
Этот удел в составе всей Монгольской империи характеризовался, таким образом, пожалуй, наибольшей пестротой своего населения, в том числе с точки зрения религиозной принадлежности – кроме мусульманского населения Хорезма, Булгарии и Кавказа, здесь были кыпчаки, по большей части язычники, но частью – мусульмане и христиане, различные языческие финно-угорские и кавказские народы, а также исповедовавшие христианство жители русских, аланских княжеств и часть горцев Кавказа. Фактически, в общих чертах это образование, именуемое в историографии Улусом Джучи или Золотой Ордой, с самого начала имело многие общие черты с Хазарским каганатом[86]. Для истории России оно не менее важно, а для истории ислама – гораздо важнее.
В то время, как правители Улуса Джучи соблюдали верность кочевому образу жизни, имея основной резиденцией город Сарай ал-Махруса (Дворец Богохранимый) в степях Нижнего Поволжья[87], значительная часть населения была представлена оседло-земледельческим населением, сохранявшим и свои традиции и свою внутреннюю структуру, в том числе и правящие династии. В частности, наглядный пример представляют русские княжества, зависимость которых выражалась в невозможности вести самостоятельную внешнюю политику, обязанности делать выплаты в общую государственную казну и собирать войско по указанию из ханской ставки-орды. Уже сами князья, следуя личным интересам в борьбе друг с другом, для чего старались использовать близость к Орде, принимали участие в сложной политической борьбе при монгольском дворе за получение так называемых ярлыков, санкционировавших право на княжение. Первым совершил поездку в ставку Бату уже владимиро-суздальский князь Ярослав Всеволодович (отец Александра Невского) ок. 1243 г., его примеру следовали и другие[88]. В дальнейшем, в 1246 г., он представлял Бату на великом курултае по избранию великого кагана Монгольской империи непосредственно в Каракоруме, ее столице, где пал жертвой интриг между группировками монгольской знати, будучи отравлен.
Монгольская империя, фактически первое государство евразийского масштаба, распалось после политического кризиса 1260-х гг. на несколько самостоятельных государств, прежних улусов, управлявшихся представителями различных ветвей рода Чингисхана[89]. Во внутренней жизни Улуса Джучи, находившегося на стыке Европы и Азии, оказалась очень велика роль мусульманской культуры, господствовавшей здесь до монгольского завоевания. Фактически в этот период она пережила не просто реинкарнацию, но за счет объединения различных уголков мусульманского мира и интенсификации межкультурных связей обрела новые формы. Согласно персидскому историку Рашид ад-дину (1247–1318), один из сыновей Джучи носил имя Мухаммад[90]. Такой факт, как обращение в ислам двух правителей Золотой Орды – Берке (1257–1266) и хана Туда-Менгу (1283–1287) – уже является показателем влияния мусульманской культуры на правителей государства, хотя во многом здесь следует видеть личные обстоятельства. Тем не менее правители Золотой Орды традиционно покровительствовали всем своим подданным независимо от их религиозной принадлежности.
По некоторым данным (хотя это дискуссионно), Берке был сыном Джучи от Хан-Султан, старшей дочери хорезмийского султана Мухаммада. С детства воспитанный в мусульманской традиции, Берке носил имя Джамал ад-дин Ибрахим и, вероятно, являлся последователем (мюридом) бухарского шейха суфийского братства (тариката) кубравийа Сайф ад-дина Бахарзи (1180/1181–1259/1260 или 1261). Приверженность исламу самого Берке выражалась в соблюдении необходимых обрядов и покровительстве мусульманскому духовенству и купцам[91]. По-видимому, суфийские формы ислама привлекали его, как и других выходцев из кочевой среды, не сущностью учений, а именно религиозными практиками, находившими параллели с элементами традиционных верований кочевников (в частности, культ святых, обладавших необычными способностями, сила которых сохранялась даже после их смерти, наполняя места их гробниц). Однако именно с деятельностью Берке связана полная замена административного аппарата с уйгуров и киданей, возможно, чжурчжэней, на местных мусульман – булгар, хорезмийцев, жителей Нижнего Поволжья, а также приглашенных из других улусов и даже из далекого Египта. Это обстоятельство подвигло возмущенных древнерусских летописцев охарактеризовать его правление как «засилье бесерменское»[92]. Некоторые мусульманские авторы, возможно, несколько преувеличивают, когда отмечают, что не только Берке, но и его жены, и эмиры, все приняли ислам, и каждый из них имел при себе имама и муэдзина, а также перевозные мечети из шатров. Рассказывают они и о мусульманских школах для детей сановников, о диспутах, которые происходили между богословами в ставке Берке[93]. Древнерусская литература сохранила предание о некоем монгольском царевиче, вероятно, в период правления Берке (по крайней мере, не ранее второй половины XIII в.), отбывшего в Ростов Великий, где он принял крещение по православному образцу, получив имя Петр. Он отличался смиренным и праведным образом жизни, приняв в итоге монашеский постриг. В итоге он был канонизирован православной церковью[94]. По разным версиям, примерно в это же время или несколько позже, уже при московском князе Иване Данииловиче Калите (1322/1325–1340), ок. 1330 г. из Орды в Москву выехал мурза Чет, принявший крещение и имя Захария. С его именем связывается основание в Костроме, где он получил владения, Ипатьевского монастыря, в котором он и был впоследствии похоронен. К нему возводили свое происхождение дворянские роды Годуновых (два представителя которых впоследствии сидели на российском престоле), Сабуровых, Вельяминовых-Зерновых[95].
Симпатии Берке к исламу отразились и на приоритетах в его внешней политике. Так, Берке вел переписку с аббасидским халифом ал-Мустасимом (1242–1258), которого, как преподносят мусульманские авторы, считал своим другом, и был возмущен отправкой великим каганом Мункэ (1251–1259) своего младшего брата Хулагу (ум. 1265) против Багдадского халифата и также стремлением преемника Бату, его сына, Сартака (1256), хри-стианина-несторианина по вероисповеданию, присоединиться к этому походу. Также, согласно Рашид ад-дину, он тяжело переживал впоследствии и новость о падении Багдада и гибели халифа в 1258 г.[96]Вероятно, этот факт, как и некоторые другие моменты в описании Берке у мусульманских авторов, является плодом некоторой идеализации ими этого правителя: взаимоотношения Берке и Хулагу, как и поиски ими союзников были обусловлены интересами укрепления собственного влияния[97].
При Берке начинаются активные сношения Улуса Джучи с другим мусульманским государством – мамлюкским Египтом, управлявшимся в то время султаном Бейбарсом (1260–1277), кыпчаком по происхождению. Дочь Берке была выдана замуж за последнего, а по его указанию имя Берке стали даже упоминать в хутбе в мечетях Мекки и Медины. Конечно, это имело исключительно политическую подоплеку, поскольку Берке стремился ослабить основавшего новое владение в Азербайджане и Иране своего двоюродного брата Хулагу. Однако ему в конце концов удалось не только нанести ряд поражений последнему на Кавказе, но и добиться признания верховенства над сельджукским Конийским султанатом[98], правитель которого, ставленник Берке, Кей-Кавус II (1245–1256, 1257–1261) женился на его дочери[99]. Еще в правление Бату султанат сельджуков Малой Азии попал в сферу влияния Улуса Джучи (султан Кей-Хосров II неоднократно отправлял ему посольства)[100]. Следует заметить, что Кей-Кавус II после того, как попал в византийский в плен в результате смут, был в 1265 г. освобожден по настоянию Берке, вероятно, еще рассчитывавшего использовать его в своих внешнеполитических интересах. Он впоследствии прибыл в Крыму, где умер и был похоронен (1280 г.)[101]. Следствием продолжения союза с мамлюками является относящееся к несколько более позднему периоду, при султане Калауне (1279–1290), основание в г. Солхат (ныне – Старый Крым) на египетские средства мечети, известной ныне как мечеть Бейбарса[102].
Характерно, что при Берке, правителе-мусульманине, в 1261 г. в Сарае было позволено учредить русскую православную епархию, подчиненную Киевской митрополии[103], но фактически заложившей основы для будущей автокефалии Русской православной церкви от Византии. Восточнохристианское духовенство в 1267 г. при преемнике Берке, внуке Бату, Менгу-Тимуре, вовсе было освобождено от каких-либо выплат[104].
Провозглашение ислама официальной религией при хане Узбеке (1313–1341) примерно в 1320 г.,[105]повлекшее за собой кратковременную, но кровопролитную смуту, являлось не выражением некоей религиозной фанатичности. Узбек, с детства воспитывавшийся в мусульманской среде, насколько можно судить по нумизматическим находкам, официально использовал в титулатуре мусульманское имя – Султан-Мухаммад. Пользуясь поддержкой мусульманской знати, влиятельной религиозной элиты и купеческой верхушки, он использовал лозунг борьбы с «неверными» для прикрытия реальных целей – уничтожения политических противников и закрепления власти за своими потомками. Изгнанные со своих постов чиновники, бывшие язычниками, буддистами и несторианами, вернулись на места через несколько лет, а население продолжало жить пестрой религиозной жизнью. Узбек провел некоторые внутренние преобразования, добавив в тюрко-монгольскую номенклатуру несколько мусульманских должностей, и создал несколько традиционных для мусульманской политической культуры государственных институтов (диван, административно-территориальное деление на эмирства)[106]. При Узбеке оформилась устойчивая денежная система[107]и значительно укрепилась городская инфраструктура.
Следует отметить, что с начала XIV в., еще с правления хана Токты (1291–1312), на русские княжества активно распространяется практика заключения браков подвластных местных правителей (в данном случае – различных русских князей) с представительницами ханского дома, продолжившаяся и при хане Узбеке. Самым известным примером является выдача замуж за московского князя Юрия Даниловича (1303–1325), внука Александра Невского, во время его пребывания в ханской ставке в 1315–1317 гг. сестры хана, известной из древнерусских источников под именем Кончака, которая приняла крещение и имя Агафья[108]. Брак сестры Узбека и Юрия Московского может рассматриваться как очень важный политический шаг, поскольку Юрий таким образом становился ханским зятем, т. е. приближенным к ханской семье. Любопытно, что именно вслед за этим хан Узбек отобрал ярлык на великое княжение Владимирское у Михаила Ярославича, представителя тверской ветви дома Рюриковичей, и отдал его Юрию, как полагает Р. Ю. Почекаев, «в качестве свадебного подарка»[109]. Таким образом, Узбек впервые вмешался в порядок наследования среди русских князей, явно не без влияния самого Юрия.
Династические браки более высокого уровня были нормальной практикой и для европейских государств того времени, но заключали их между собой правящие дома, признававшие равенство друг друга. Любопытно с этой точки зрения, что Золотая Орда оказалась втянута и в эту традицию, хотя со стороны православной Византийской империи. Стремясь заручиться поддержкой со стороны монголов, император Михаил VIII Палеолог (1261–1282) выдал в 1277 г. свою внебрачную дочь за темника (беклярибека) Ногая (ум. 1300 г.), фактически на тот момент всевластного правителя Золотой Орды, хоть и не носившего ханского титула, а Андроник II Старший (1282–1328) точно так же выдал свою внебрачную дочь за хана Токту[110].
Внешняя политика Золотой Орды не отличалась успехами в XIV в.[111]Может быть, последний сколько-либо заметное достижение здесь – это убедительная победа Джанибека над монгольскими эмирами Азербайджана и Ирана, представлявшими распавшееся государство Ильханидов[112]. Однако, для ислама эпоха правления Узбека и его сына Джанибека (1342–1357) может считаться «золотым веком» ислама на ее территории.
С временем Узбека связано не только активное градостроительство по всей территории государства[113], но и беспрецедентное по масштабам культовое строительство (арабский путешественник Ибн Баттута только в одном Сарае отмечает 13 пятничных соборных мечетей (джами))[114]. Уже в начале правления Узбека в Солхате была возведена мечеть (1314 г.), а позже рядом с ней было открыто медресе (ок. 1333 г.)[115]. Продолжал бурную строительную деятельность и Джанибек. Он возводил мечети, покровительствовал медресе, приветствовал в Сарае богословов. По свидетельству арабских авторов, сам он первым из ханов Орды начал носить мусульманское одеяние – чалму и фараджийа[116].
Известные на весь мир сохранившиеся до нашего времени архитектурные памятники г. Булгар (совр. Бóлгар), в частности Малый минарет и остатки Соборной мечети, внесенные в Список объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО, относятся ко второй половине XIII – первой половине XIV в.[117], т. е., возможно, даже к периоду правления Берке.
Анонимное сочинение XV в. «Шаджарат ал-атрак» (Родословное древо тюрков) утверждает, что хан Узбек, при котором произошло принятие ислама в качестве государственной религии, перешел в ислам под руководством шейха тариката йаса-вийа Сайид-ата (ум. 1291/1292 или 1310/1311 г.), который был учеником йасавийского шейха Занги-ата[118]. Источники упоминают и других суфийских шейхов при дворе Узбека, в частности Нуман ад-дина ал-Хорезми[119]. Эти духовные авторитеты суфийского направления имели большое влияние на правителей Золотой Орды.
Мамлюкский хронист Ибн Арабшах (1392–1450) говорит о господстве ханафитской и шафиитской традиций при упомянутых ханах[120]. В эпоху Золотой Орды традиции ханафитских ученых развивали выдающиеся богословы Саад ад-дин ат-Тафтазани (1322–1390) и Мухаммад, известный как Ибн Баззаз (ум. в 1424 г.). В городах Золотой Орды действовали медресе[121]. Самое активное участие в распространении ислама в Улусе Джучи приняли суфийские братства (тарикаты) йасавийа и кубравийа, а позже – и накшбандийа. Таким образом, насколько влиятельны были суфии в государстве Джучидов с самого начала его существования, можно судить по многочисленным источникам.
К этому времени относится деятельность литераторов и поэтов. На базе кыпчакских элементов формируется литературный язык Золотой Орды, на который активно переводятся с арабского и фарси сочинения авторов из Средней Азии и Южного Кавказа: например, перевод с фарси и обработка поэмы Хосров ва Ширин («Хосров и Ширин») поэта Низами Гянджеви (ок. 1141 – ок. 1209), выполненные Кутбом (1383 г.), или поэма Джумджума Султан («Царь Череп») Хусама Катиба (1369 г.), являющейся обработанной переделкой персидской поэмы XII в. Джумджума-на-мэ («Книга черепа») Фарид ад-дина Аттара (1145–1221). На этом поволжском тюрки́ создаются произведения религиозного характера, как, например, Кисас ал-анбийа («Повествования о пророках») Наср ад-дина Рабгузи (1310 г.). Создаются прекрасные памятники собственной литературы, отразившие не только преемственность традиций, сложившихся прежде в Средней Азии, но характеризующиеся отражением социально-философских, нравственно-этических и естественно-научных взглядов мусульманских интеллектуалов Улуса Джучи. Таковы поэмы Мухаббат-намэ («Книга любви») Абд ар-Рахима Хафиза Хорезми (1353 г.), Нахдж ал-фарадис («Открытый путь в райские сады») Махмуда Булгари (1358 г.), Гулистан би-т-тюрки («Гулистан по-тюркски») Сайфа Сараи (1391 г.) и др. Характерно, что во многом мысли авторов этих произведений обращены к идее познания мироздания человеком через самопознание, что напрямую отражает влияние идей суфизма на общественно-религиозную мысль мусульманской интеллектуальной элиты государства. Интересным выглядит смешение мусульманской и фольклорной традиции в сочинении Кисек баш китаби («Книга об отсеченной голове»), прообразом одного героев которого, Али-батыра (в татарской традиции – Гали-батыра), совершающего подвиги во славу ислама, выступает четвертый праведный халиф – Али (656–661)[122].
Уже в XIV в. значительное место в социальной структуре Золотой Орды начинают занимать представители двух новых категорий. Во-первых, это сейиды (от арабск. саййид «вождь», «господин», «глава», синоним – шариф «благородный», «знатный»), как в арабском мире называют потомков пророка Мухаммада (его дочери Фатимы и четвертого праведного халифа Али), образовавшие в степном обществе привилегированное замкнутое сословие. Во-вторых, это ходжи (ходжа, букв. «хозяин», «господин»), которые считались, по одной версии, потомками первых трех праведных халифов, по другой – потомками первых арабских воинов, пришедших на эти территории в VIII в.[123]
Все эти процессы показывают, что Золотая Орда была далеко не варварским формированием, созданным «дикими кочевниками», жившими лишь за счет выкачивания ресурсов из населения покоренных территорий. Это было крупнейшее государство, создавшее уникальную цивилизацию. Доминирующие позиции ислама не препятствовали здесь существованию других религий, как это было с православием в русских княжествах или католицизмом в генуэзских торговых колониях в Крыму. Несмотря на отдельные конфликты, ордынские правители не препятствовали самобытному развитию населения регионов. Так, в Кафе (совр. Феодосии), по-видимому, уже к 1308 г., когда город подвергся разорению ордынскими войсками, существовала синагога, восстановленная в 1309 г. В дальнейшем хан Узбек покровительствовал возведению новых укреплений в городе[124]