Российский колокол № 5–6 (36) 2022 - читать онлайн

Россия, детство, снегопад —

Слова, хрустящие снежками.

Они летают, гомонят,

Свет убеляя кружевами.

Белым-бело на белый лист

Ложатся хлопья-завитушки.

А снег искрится, бел и чист,

Фарфоровой небесной стружкой.

Ах, сколько снега! Знать, зима

Пылит пушистыми снегами.

Я зиму праздную сама

Своими снежными словами.

Россия, детство, снегопад —

Слова, летающие рядом.

Не уследить за снегопадом.

А звёзды всё летят, летят!..

А небо рядом, небо рядом —

Вот только руку протянуть.

Заворожило снегопадом,

Запорошило чей-то путь.

И вьётся в снежной карусели

Пушистых звёзд весёлый рой,

И кружат шарфики метели,

И дразнят дерзкою игрой.

Я прислоняюсь к снегопаду.

Я с зимним небом говорю,

Не понимая – счастье рядом

И я в глаза его смотрю.

Там, по умытой акварели,

По розовой и голубой,

Плывут янтарики апреля,

Отмытые голубизной.

Тепло весеннее, отрада —

Вот только руку протянуть!..

А я стою под снегопадом,

И к солнцу загорожен путь.

В том царстве снежном – метельно, бражно.

Мукою снежной чадят холсты.

Люблю привычно, люблю отважно

И потаённо. А ты, а ты?..

Зима ли, лето… Уж лучше зимы

Залепят вьюгой небес стекло.

Качель качаю, а ты, любимый?..

Скользни недужьем в моё тепло.

Терпи поляны в прожилках света

В лиловых платьях с печалью глаз,

Качели солнца, качели лета

И странно нежный любви атлас.

К фривольным запахам приласкайся.

Дымки фиалок обвеют нас.

Укутать облаком не старайся,

Не обжигает любви атлас.

Невыразимо, печально, нежно

Снуют пылинки, струит тепло…

И я качаюсь в тумане снежном.

Меня в град сказочный занесло.

Всё выстрадано, пей или не пей —

Глоточек счастья, утра сонатина…

И этот марта высохший ручей,

И это небо будто из сатина.

Опять она – заступница-весна!

Вдохну поглубже воздух бередящий.

На голубой перине полусна

Танцует солнца луч – покой бодрящий.

И снова небо тянется ко мне:

Всплывает грусть, душа вздыхает жарко.

В её прозрачно-мутной глубине

Живёт любовь в предчувствии подарка.

Ах, музыка – случайный лёгкий бриз!

Душе приятна та ватага юных,

Смеющихся янтарно-острых брызг —

Напиток освежающий тархуна.

Он ожил – жизни маленький ручей,

Глоточек счастья, утра сонатина!

Я понимаю – это игры фей!

Моей любви чадящая лучина…

Мир детства блёсткой отзвучал.

Умолкли праздничные струны.

Балов сиреневый причал

Оставил в сердце воздух юный.

Как целомудренно капель

Танцует на упругой ножке,

И машет веточкой апрель

В раскрытое в весну окошко.

Как голубеет синева,

Растягивая дней гармошку,

Пушится на лугу трава,

И в пятнах солнечных дорожки.

Не покидает тень поста,

Сосна макушкой кружит небо.

Ромашка – девочка-мечта —

Впивается губами в небыль.

И та вселенная жива

Души рассеянной и щедрой!

Облиты солнцем кружева,

И дарит сад янтарь и цедру.

О боже мой! Как хочется взлететь

Над суетой безумной власти мира.

Что я могу? Мне нестерпима клеть,

Но здесь со мною в закуточке – Лира!

Я вижу как лучом преображён

Тот холод на ступенях мирозданья.

И мне уже не страшен жизни стон

И жуткий отблеск вечного сиянья.

Как сладко жить и ложечкой звенеть,

Когда со мною Ангел божий – Лира!

Расплавился на блюдечке на треть

Молочный шарик нежного пломбира.

Не мучьтесь понапрасну. Жизнь права.

В один прекрасный полдень всё вернётся:

И пахнущая мёдом синева,

И милый мальчик, что всегда смеётся.

О боже мой! Как сладко луч ловить,

И прижимать ладонью к мирозданью,

И странный этот мир боготворить

За трепетное жизни колыханье.

О боже мой! Как много мне дано,

Когда есть сад и жаркий цвет сирени,

Цветов сорочка, света полотно,

И радуги дождей, и светотени!

Гори, фонарь весёлых перемен!

Сплетай цветы, и запахи, и слухи.

Мне разбивать тугую кладку стен,

Я светлячок в руках у повитухи.

Сто первый раз сиреневую вязь

Переплывают ветра поцелуи.

Цветущий сад бормочет, подбочась,

И моет в небе розовые струи.

А в старом цветнике без перемен:

Идут дожди, и лето на подходе

Зовёт меня в душистый утра плен,

Где свет блажен и солнышко восходит.

О боже мой! Как много мне дано:

Моих надежд исхлёстанные тени,

Шеренги строчек, свитых в полотно,

И ветка сада дивного цветенья.

Стрекозка иль кузнечик,

не важно – синева!

Иду к тебе навстречу

пока душа жива.

Здесь красные цветочки,

роса и лопухи,

Здесь вяжутся сорочки

и пишутся стихи.

Иду к тебе два века,

несу любви багаж,

надежды человека,

грехи да сердца блажь.

Меж летом и зимою,

меж счастьем и бедой

светёлку божью мою

золотенькой водой.

С лежанкой – окна в лето,

а ставни на весну,

да с веточкой рассвета,

да с яблонькой в цвету.

Ты погоди, не ахай!

Коль выдержат шелка,

нательная рубаха

спасёт от сквозняка.

Никому не нужны страдания,

Никому.

Только ветер колышет здания,

Да во тьму

Убегают дороги. Пристально

Горячи

По ночам полыхают пристани —

Звёзд лучи.

Я устала скрывать ненастия

Всех побед.

Мне бы каплю земного счастия

Да разбег

В колоски золочёных зёрнышек

Птичьих нег

Полетели бы мысли-пёрышки,

Словно снег.

Тяжко мне без любви-участия,

Без тепла.

Я б взяла только кроху счастия.

Я б взошла

Синим солнцем, капелью, зёрнышком,

Колоском.

Будет тёплым для зорьки-скворушки

Новый дом.

Моих печалей забытьё,

Высоких мыслей миг полёта.

Моё тончайшее шитьё,

Минутной славы позолота.

Мне горестно, коль нет мечты.

Мне горестно в кругах печали.

А эти радуги-мосты

Ужели вы не замечали?

Свет беспокоен и лучист.

Он тянет к вам свои излуки.

Он и скрипач, он и горнист.

Он извлекает солнца звуки.

Мелодия его легка,

Мелодия любви лучиста.

Плескаясь в венчике цветка,

В блеск окунает золотистый.

И эти радуги-мосты

Заворожённые стихали.

Цветок нездешней красоты

Ужель в душе не ощущали?

Бессмыслица моих потуг —

Такая странная работа.

И солнечный очерчен круг,

Мерцаний дивных позолота.

Не хочу я метаться по полю,

Словно снег.

Я росточек зелёный тополя.

Я побег.

Пахну сладко весенним паводком,

Синевой.

Дух мой плещется в синей заводи

Смоляной.

Я весне раскрываю листики

Солнце пить.

Я любви постигаю истину,

Чтобы жить.

Сладким духом, немыми воплями

В сини рек

Я плещусь тополиной тополя

Сластью нег

Я в плену гиблых ямок запаха —

Западня.

Синевы родники и заводи

Мне родня.

И со мною летает по полю

Миг иль век

Тополиное платье тополя —

Летний снег.

А у дома не молчит трава,

Летняя иссохшая трава

Звуками знакомыми жива.

Там звенит земля летним стрекотом,

Отзывается птичьим рокотом,

Разливается высь искристая,

Ветерком плывёт даль игристая.

Ветер нас зовёт, море пенится.

Знать бы наперёд, что же станется.

Не молчит трава незаметная.

Там любовь жива беззаветная.

Не молчит листва. Я признаю всё.

Пусть восстанет явью, а не сном,

Пусть начнётся что-нибудь ещё

Где-то там, где наш остался дом.

Кружит кипарисовая высь,

Льётся бело-золотая резь.

Мы у дома снова собрались.

Высь пронзает звон, песня тихая.

Знаю горести, но не лихо я.

Знаю горести, знаю сложности

В мире чуждой мне осторожности,

Чуждой нам и мне. Нам ли каяться?

Бурями во сне грусть размоется.

Синева плывёт, воздух плавится,

А простор зовёт, сердце ловится.

Уходя в полёт, бойся пустоты.

А у дома не молчит трава,

Вторят ей деревья и кусты.

Будит память, памятью жива.

Боготворю круженье старых крон.

Они проносятся над головой,

Шумят и стонут, навевая сон.

Отец сказал: «Они качают небо».

Но здесь вас пробирает до озноба.

Мелькание белеющих стволов,

Блуждание берёз, тропинки, травы,

Изменчивая даль, холмов обрывы,

Земли родящей влажная утроба.

Водоворот лучей и облаков —

Листвы, воды и воздуха слиянье,

Стволов, ушедших в небо, переливы.

Безумство ветра Воробьёвых гор,

Земли и неба исступлённый спор,

Воды и выси дальнее сиянье.

Не только на границе двух миров,

Где облака качают пьяный лес,

Я слышу голос, кровный слышу зов.

Но вот укол знакомой милой болью.

Застигнутые памятной печалью…

И снова даль, и снова мы с тобой.

Мы выстоим и извлечём уроки,

Нас не утешит таинство разлуки

Тобой давно завещанной мне далью.

Не обратится призраком родной, —

Благословляя кровь свою и семя,

Всегда теплы родительские руки.

Отец, они качают облака,

А в отдаленьи катится река.

Смотри: наш мир и это наше время.

Я желаю в движеньи лучей наблюдать

Вновь сияющей дали рожденье,

Я желаю почувствовать вновь благодать

В том священном и дивном вращеньи.

Первый свет мне глаза застилает волной,

Будит землю живительным током.

Пахнет в воздухе влагой и свежей листвой,

Её терпким, волнующим соком.

В то, что слепит глаза, я желаю войти

Своим взглядом и слиться в движенье

С тем, что в мире нам дарит и жизнь, и пути

К постиженью и дарит горенье.

Снимается наш Афоня на фоне Левиафана

То трезвый, то в шлемофоне, то, извините, пьяный.

Снимается наш Афоня – да там этих снимков с горкой! —

В Берлине и на Афоне, да в Пальма-де – блин! – Мальорке.

Афоня дерзит – но в меру, Афоня наш меру знает,

Терпеть не может премьера, но Путина – уважает.

Афоня такой спокойный, Афоня такой понятный,

Откроет окно Овертона, потом закроет обратно.

Афоня будильник вертит, ему на работу рано…

Пройдут и Левиафаны, Афоня и не заметит.

У меня большая нога.

Неудобно.

Сорок шестой – сорок седьмой размер.

С юности я ношу не то, что нравится,

а то, что не сильно жмёт.

Раньше это были боты «прощай, молодость»,

сейчас какие-нибудь китайские кроссовки.

Невидимая рука рынка

не помогла

моей видимой,

заметной,

большой

ноге.

Однажды

на чердаке отцовского дома

я нашёл свои старые боты.

Удобные боты «прощай, молодость».

Примерил.

Оказались впору.

Молодость меня простила.

Сергеев-Мценский, Новиков-Прибой.

Как странен нынче путь в макулатуру…

Найти между страницами купюру

Страны иной.

И прошлое вскипающей волной,

Пощёчиной и бешеным аллюром,

Забытым поцелуем, пулей-дурой,

Беспомощностью, счастьем и виной

Нахлынет неотвязно, как икота…

Откуда здесь зелёная банкнота,

Прекрасен ли, ужасен наш Союз

Советский – и поди не разбери.

Аптека, ночь, канал и фонари…

Над трёшкою слезами обольюсь.

Всё смешалось в миксере Облонских,

Перед тем как вырубили свет

И спустили прошлое в клозет.

Нам казалось, рынок – это просто.

Но ещё в начале девяностых

Человечек-горемыковед

Прикупил себе абонемент

На кончину круглой или плоской.

И, пробившись кое-как в партер,

Морщась от литавры и софитов,

Он считает раненых, убитых…

Кто-то ему сунул револьвер…

Нежно пахнет кровью дольче вита.

Человечьей кровью, ясен хер.

Мы брали – ну и перебрали,

Затих наш умный разговор…

О чём играет на рояле

Непросыхающий тапёр?

Как у него выходит гладко,

Слащаво, всё да об одном…

Играет он о чём-то гадком,

О чём-то мерзком, неродном…

О чём-то гадком, чём-то мерзком,

Неторопливо, не спеша,

Так не по-русски, не по-детски,

Что аж кукожится душа.

Я морщусь, а сосед икает,

И нужно что-то предпринять…

Пока в тапёра не стреляют —

Он не научится играть.

Разберите на запчасти

Молодого донкихота.

Человек рождён для счастья,

Словно рыба для полёта.

Сердце разорви на части,

На четыре части света.

Человек рождён для счастья,

Как ондатра для балета.

Ничего не в нашей власти,

Только выбор: либо-либо.

Человек рождён для счастья,

А ондатра – это рыба.

Нашей долей даже глыбы

Начинают тяготиться:

Человек рождён для рыбы,

А ондатра – это птица.

Всё, чему учили в школе,

Позабудьте, перекрасьте.

Человек рождён для боли,

А ондатра – это счастье.

Господь, свинью сооружая,

Соорудил её нелепо:

Свинья хорошая, большая

Не видит неба.

Свинья живёт иных не хуже,

Несёт свой поросячий хвост,

Она, к примеру, смотрит в лужу,

А видит отраженье звёзд.

Не видит звёзд потомок Евы,

Мычит, мол, скука.

Господь тебя нормально сделал,

Так что ж ты, сука?!

Кончалось всё, особенно – январь,

Морозноликий, перегаростойкий…

Но дворник наш, пропивший инвентарь,

Вдруг отгвоздил себя от барной стойки.

Его запой – ровесник перестройки —

Закончился, как майя календарь,

И осветил починенный фонарь

Наш двор, враз переставший быть помойкой.

Сосед не верит: всё, мол, бесполезно,

Напьётся завтра хуже, чем вчера…

А я взглянул в глаза ему с утра,

И, кроме шуток, – там такая бездна…

Бормочет дворник: «Русский – значит трезвый!»

И добивает лёд в углу двора.

Прогуляться выйти субботним днём,

Завернуть в кафе невзначай.

И давайте папе пива плеснём,

Маме с дочкой заварим чай…

Но в кафе какой-то холодный свет,

Пиво – тёплое, чай – с тоской,

Потому решит семейный совет

Двинуть дружно в сад городской.

Там в саду стоит голубая ель,

Там когда-то белка жила,

Там в саду лошадка и карусель

И пин-понговских два стола…

Продают какую-то ерунду,

Постоять – устроит цена…

Духовой оркестр в городском саду

Так хорош, словно завтра война…

Какое сильное звено,

Но – выпавшее из цепочки…

Уменье свыше нам дано —

Как пропадать поодиночке.

По одному нас ловит стая:

Под дых – ага, по морде – хрясь,

Как бы резвяся и играя,

Но не играя, не резвясь.

Вяло сигарету разминаю.

Не курю. И не прошу огня.

Будто бы не знал, но вспоминаю

Тех, кто жил на свете до меня.

Как они здесь сеяли-пахали,

Как бывали здесь навеселе.

Как они наивно представляли

Всё, что будет после на земле.

Вот уж на чужом пиру похмелье,

Вот уж пальцем не туда попал…

Вряд ли они этого хотели,

Ничего-то я не оправдал.

Нет печи. А так – считай, Емеля,

Полон весь намерений благих,

Даже помолиться не умею

За безвестных пращуров своих.

Вздрогнув и очнувшись от напасти,

Брошу сигарету – баловство,

Задыхаясь от стыда и счастья,

Как Иван, припомнивший родство.

Допить этот август, возможно последний,

По капельке, вязкую терпкость смакуя,

Шагнуть в свою жизнь, совершенно другую,

Как в поезд, идущий из области летней

В осеннюю область: там звон колокольный

Стучится в висках перебором вечерним.

Уйти в листопады, и это, наверно,

Окажется верным поступком безвольным.

Увидеть дожди на границе Вселенной,

Стучаться в окошки оставленных хижин…

Мы всё-таки ходим, мы всё-таки дышим

И в жизни обыденной, неполноценной

Пытаемся пить этот август последний

По капельке, вязкую терпкость смакуя.

Сентябрь одежду свою дорогую

Уже примеряет. Почти незаметны

На линии жизни следы исправлений.

Как весь этот август печальный, последний…

Бессильный душ напоминает дождь…

Как продолженье радиоэфира

В ночном дожде живут царицы мира,

И среди них монахинь не найдёшь…

Найдёшь блудниц и гордых поэтесс,

Безвестных повелительниц трамваев.

И дождь идёт, и город изнывает,

Прочувствовав весенний перевес

Пасхальных дней… Воистину воскрес

Твой Бог, твоё пленительное чудо.

И душ пошёл по телу многолюдно,

И дождь пошёл, как чудо из чудес.

И море далеко, и образы печальны,

Томительный рассвет переполняет дом,

И кофе поутру горчит необычайно

В пространстве городском…

В пространстве городском бесцветные маршрутки

Развозят суету по душам по утрам,

Преобразуя мир в расплавленные сутки,

Преобразуя нас, и терпкая жара

Нас заставляет жить без лишних одеяний,

И мы хотим туда, где море и песок.

Нас одевает день в неощутимость ткани,

В неощутимость слов, в неощутимость строк.

О мой короткий век, не прожитый у моря,

Ты так стремился в даль непознанных миров,

Ты продолжаешь жить с непризнанною болью

Разрушенных войною городов.

О мой короткий век, прощальным сообщеньем

Ты ходишь по умам возлюбленных друзей,

И ритмы лишних слов глухим сердцебиеньем

Звучат в тиши музейных галерей…

Ну, что там у тебя? Опять весна?

Опять сирень и томное броженье

Души, её тоска подтверждена

Свеченьем окон: их предназначенье —

Светить всю ночь, как светится маяк

Под Севастополем, где стаксельная шхуна,

Плывущая по морю кое-как,

Спасается от гибели. Лагуна

Твоей квартиры создана судьбой,

Судьба твоя обыденно-печальна,

Но всё-таки, мой ангел, Бог с тобой,

И всё, что было, так необычайно,

Так удивительно. Вся прожитая жизнь

Полна событий, странных и обычных.

Прекрасно всё, ты заново родись,

Живи у моря в свете фантастичных

Июльских звёзд. Обыденный прибой,

Цикад звучанье, клёкот томных чаек…

И всё-таки, мой ангел, Бог с тобой

И этот сонный мир с индийским чаем…

И ночь твоя уже не ночь:

В сплошном тумане сновидений

Ты никому не нужный гений,

Ты гений, убежавший прочь

Из лабиринта этих стен,

Из однокомнатной квартиры,

Из дома, города и мира,

Из преклонения колен

Перед бесстыдным божеством,

Живущим где-то по соседству.

Проходит по задворкам детства

И возвращается в твой дом

Твоя обычная тоска

И дрожь болезненная пальцев.

Бредут по улице скитальцы,

И ищет смыслы «Гугл Хром».

А смыслов, как обычно, нет,

Остался лишь в воспоминаньях

Последней встречи миг прощальный

И неуслышанный ответ…

И в эти дни – жара и полный фарш:

Гипертония, вызов на работу.

И это так обычно для кого-то,

И этот кто-то – я. Желанен дождь,

Как для данайцев – проститутки Трои.

Но что-то тут летает над тобою,

А что это – не сразу и поймёшь.

Под вечер только пение цикад,

Стихает шум привычных комбатантов,

Все ходят тихо, словно на пуантах,

О чём-то очень важном говорят.

К примеру, что закончилась вода

На время или, может, навсегда,

Но это так… Лишь Гефсиманский сад

Цветёт-цветёт, стремясь плодоносить

Всё то, что так желанно для народа:

Котлеты, сплетни, дождевую воду,

Оранжевый платок, приятный вид

Из окон на прозрачный перекрёсток.

Так день проходит. Ты опять подросток,

И ночью мир с тобою говорит…

Гуденье пчёл в предчувствии плодов,

Ночного сада томное кипенье,

Как будто корабельных парусов

В преддверьи бури светопреставленье.

Есть сад, есть дом, есть полночь и покой.

Деревья, ощутив порывы ветра,

Качаются над грешной головой,

Прощая всё и разгоняя лето.

И кажется, предчувствие грозы

Важней грозы. Остановись, мгновенье!

Гуденье пчёл и трепет стрекозы,

И несколько минут – без сожаленья.

Я закурю. Закончится война,

По улицам пройдут войска, и ночью

Всё так же будет виден из окна

Весь этот мир усталый и порочный.

Соседский заиграет патефон

Какую-то мелодию из детства.

И всё пройдёт, как марево, как сон,

Без ощутимых смыслов и последствий.

Я закурю. Бессонный интернет

В компьютере запомнит всё, что нужно,

И всё, что нужно, он сведёт на нет,

Оставив только то, что равнодушно

Признает верным. Кончится война.

Закончатся слова и недомолвки,

Но, как обычно, виден из окна

Ночной туман. Пустынной остановкой

Ночной троллейбус брезгует. Звенят

Под напряженьем голые троллеи,

А небо завершает звездопад,

Погасших звёзд ни капли не жалея.

Я закурю. В пред восхищенье сна

Я закурю, усталый и голодный.

Ну что ещё? Закончилась война.

И город спит всемирно, всенародно.

И окно в этот мир на границе судьбы и безвестия

Занавешено тонкой прозрачной дневной занавеской души,

И автобусы медленно движутся прочь из безвестной глуши,

Ну а мы остаёмся дышать, говорить, лицедействовать.

Лицедействует город в своей театральной извечности,

В лицедействе кофейных бесед зарождается день.

Этой новой весны отражённая в зеркале тень

Остаётся штрихом моей выстраданной человечности.

И, оставив портфель у двери, обожжёнными крыльями

Ты взмахнёшь, превратившись в небесный бесстыдный полёт.

Город смотрится в небо, живёт и чего-нибудь ждёт,

Ну а ты пролетаешь, и ангельскими эскадрильями

Заполняется день, город машет раскрытыми окнами,

Повинуясь желанью лететь в исключительный мир…

Только души в тиши растворённых в пространстве квартир

Остаются дышать кислородом дождя одинокого.

Эти крылья раскинутся в небе пространства безвестного,

Это небо останется жить в пелене облаков.

Этот тонкий рисунок значительней тысячи слов,

Этот день продолжает дышать, говорить, лицедействовать…

В моих безумных сутках сто часов.

Сто демонов стоят за каждым часом

И смотрят на меня и безучастно

Губами шевелят. А в сотне слов,

В пыли, и в чьих-то странных политесах,

И в трепете вечерних занавесок,

И в скрипе переполненных шкафов

Я нахожу мгновенья прежних дней,

Которые в пространстве сточасовом

Меня зовут к моим первоосновам:

Дела, давно забытые, людей,

Людей, давно забытых и умерших,

Каких-то никому не нужных женщин

И корабли на берегах морей.

В моих безумных сутках корабли

Плывут и оставляют всякий мусор

На глади сочинений безыскусных.

А демоны мне шепчут: удали

Все глупости, все городские мысли.

Есть сто часов для сочиненья истин

В предвосхищенье берега земли

Пустого острова. Есть только сто часов.

Есть только миг в пространстве сточасовом.

Ты соберись: порой одно лишь слово

Важнее, чем сто тысяч тормозов,

Которые, возможно, не спасут.

А демоны опять чего-то ждут,

Безмолвствуя под тиканье часов.

Мечешься, ходишь гоголем по улицам суеты,

Сетуешь о потере нравственных ориентиров,

Но мир, тебя окружающий, – это всё-таки ты,

Не станет тебя – и больше не будет этого мира.

И, может быть, это надо куда-нибудь записать,

Чтобы потом, перелистывая старый блокнот с подсказками,

Всё, что тобой забывается, медлительно забывать,

Как и положено богу, спокойно и беспристрастно.

Просто смотреть на небо – в небе сияет Ра,

Мыть свои ноги в речке, от холода цепенея,

Пить своё крепкое пиво, закусывая фуа-гра,

Выслушивая на видеохостинге вымыслы чародеев

О том, что мир – это ящик или подземный лаз,

О том, что вершина мира находится возле носа.

Тот, кто тебя рисует, по сути, твой богомаз.

Ты просто пьёшь своё пиво, выкуривая папиросу.

Мир сложен из стёкол окон и тёплых ночных дождей,

Мир – это только тобою придуманное пространство.

И если тебе не нравится, не сваливай на людей,

А просто поверь в своё вымученное постоянство.

Так заполни баклажку пивом ночных дорог

И положи в котомку махорку и бутерброды.

Нет ничего в этом мире, в нём ты сумасшедший Бог,

Придумавший его случайно вечером после работы.