Российская литературная премия-2022. Том 1 - читать онлайн

В гостях у епископа

В гостях хорошо, а дома лучше. В гости я всегда ходил неохотно. С самого детства. Причин было несколько. Во-первых, надо прийти к незнакомым людям. Мне они были как-то незачем. Я был букой и не любил радостно приветствовать чужих мне людей, обнимать, а то и целовать, что-то вынимать из своей сумки и кому-то дарить это что-то. У меня самого ничего не было. Моим богатством были мои четыре года… И потом в гостях надо было что-то есть! Я и дома ел неохотно, а в гостях есть отказывался наотрез.

Первое негативное воспоминание о моём приходе в гости начинается с четырёх лет. Отец мой навещал свою мать – мою бабушку. Она была жизнерадостной сибирячкой и шумно выражала свой восторг при виде внука. Меня наряжали в матросский костюмчик, в котором я был хорош собою. Она меня хватала на руки, крепко к себе прижимала и громко требовала поцелуев. А этого от меня добиться ей никогда не удавалось! Пыталась меня задобрить и совала мне в ладошку рубль… Я не брал и отворачивался. Она так же шумно огорчалась. Мои родители не вмешивались в эту процедуру, зная, что и другие её внуки поцелуями не осыпают. Это были две мои кузины, одиннадцати и шести лет. Они от меня ничего не требовали, но сами обнимали и целовали охотно. Таковы были сибирские обычаи… Ну а я был дальневосточником, от самой корейской границы. Я там родился. Я – дитя войны!

Все мои последующие походы в гости обходились уже без поцелуев, но с обязательными долгими застольями. Уральское гостеприимство в плане застолья означало в те послевоенные годы обилие пельменей и браги. Меня усаживали за взрослый стол, ставили маленькую тарелочку и маленький стаканчик для бражки. Вспомогательными и необязательными блюдами были квашеная капуста и беляши. Они были хороши. Один беляш я осиливал не без труда и бражку пробовал из любопытства.

Школьные годы мои проходили уже в Крыму и обошлись без походов в гости. Я жил уже с матушкой, а она никого и не знала в этом городе. Город назывался торжественно – Сим-фе-ро-поль – и во всём уступал Свердловску. И домов красивых многоэтажных мало, и транспорта никакого. Вместо грузовиков по улицам шли хмурые дядьки с тачками, на которых развозили с рынка картошку в мешках и свёклу в авоськах. Местный школьный дресс-код резко отличался от уральского. Вместо пальто с меховым воротником носили ватнички, а вместо ботинок с галошами – только галоши на бурки или шерстяной носок. Зимнюю шапку имел только я один. Это не нравилось моим одноклассникам, которые срывали у меня шапку с головы и играли ею в футбол…

В студенческие годы я уже сам принимал гостей, правда, незваных, но для меня приятных, студентов-одногруппников. Они были такие голодные. Я как-то и не думал об этом. Об этом догадывалась моя матушка и всегда их угощала. Ели они всё: и борщ со сметаной, и вареники с капустой. Потом бренчали на моей гитаре, пиликали на моём аккордеоне и расходились, кроме одного. Тот засиживался допоздна и умудрялся остаться ночевать, ссылаясь на перспективу заблудиться в незнакомом ночном городе.

Моя врачебная деятельность включала в себя необходимость заходить случайно в гости к сотрудникам. Не имея такого опыта, я не приносил в их дома гостинцев детям и цветов хозяйкам… Мне это обычно прощали, хотя я сам себя не одобрял. По-моему, хороший гость тот, кто приносит гостинец и долго не засиживается. Но выбраться из застолья уже было проблематично. Я молча сидел и страдал. Анекдотов я не знал, да на меня особого внимания никто и не обращал. Приглашали в компании с культурными программами, танцами, играми, песнями. Иногда и сам я пел под гитару, подражая Высоцкому. Выходило неплохо. И это получало одобрение. Мой друг так хотел слушать Высоцкого, что уговорил меня записать на магнитофоне пять его песен. В подвыпившей компании их принимали за оригинал. Я даже (с годами, конечно) освоил два-три тоста, если их вынуждали произносить, но сам не высовывался.

Я осознавал, что друзья нужны, а чтобы ходить в гости редко, я решил искать друзей в далёких странах. Больше других меня интересовали Италия и Америка. Привлекали итальянские песни и американский джаз. С годами я обрёл там друзей и даже обрастал «друзьями по переписке». На итальянском это звучало красиво: «амико пэр корриспонденца». Одноклассница по художественной школе Лариса носила с собой карманный «Русско-итальянский разговорник». Она (всем на зависть) произносила красивые фразы типа «куанто коста уна камичетта». Никому в руки словарик не давала, несмотря на просьбы. Однако я догадался, что она спрашивала цены на блузки и чулки… Вдруг окажется она в Италии… Я подумал, что если там окажусь, то мои темы будут иными. Ну никак не чулки, а, скорее, джинсы.

Я сходил в библиотеку, взял словарь (а давали его только в читальном зале) и написал письмо в газету «Паэзе Сэра», что хочу иметь друга в Италии, вести с ним переписку и когда-нибудь побывать у него в гостях, что было очень маловероятно. Через двадцать дней я получил аж шесть предложений вечной дружбы. Это были просто классные ребята! Три миловидные девушки: Сандра, Адриана и Августина Кристина; два весёлых парня: Луиджи и Филиппо; и Паскуале, мужчина пятидесяти двух лет. Они сразу же прислали мне удивительные открытки. Я понял: Италия – самая прекрасная страна и люди там живут хорошие и дружелюбные!

Самой молодой барышне было тринадцать лет, но она уже исповедовала идеи социалистов, как и две другие, впрочем. Парни были коммунистами, а мужчина – коммунистом и антифашистом в годы войны. Он писал, что вначале фашисты в Италии были даже прогрессивны, много говорили в речах своих о народном благе и всеобщем равенстве, а вступившим в их партию давали благоустроенные квартиры («казе пополаре»). Это были многоэтажки без архитектурных излишеств. Потом начались войны, и моего нового друга Паскуале отправили с батальоном в Албанию. Стрелять в мирных албанцев весь батальон отказался… Часть расформировали и вывезли в теплушках подальше от юга на север, в Прибалтику. Конвоировали уже немецкие фашисты. Попытки побега пресекались стрельбой на поражение. Друга Паскуале ранили в шею. Рана гноилась и не заживала. Держали всех в бараках концлагеря под Ригой и гоняли на работы в леса. А когда он уже свалился и не мог работать, оставили умирать в отдельном бараке, без воды и еды. Война грохотала уже рядом. Освободили всех советские войска. Паскуале, еле живого, отправили в госпиталь в Киев, лечили почти полгода и потом, уже здорового, отправили домой, в Италию, в солнечную Апулию, в «апельсиновый рай» («парадизо аранчато»).

Обе девушки оказались неаполитанками, а третья – из Флоренции. Их письма были интересными, а открытки – просто восхитительными… И рыбацкая гавань Санта-Лючия, и набережная Караччиоло, и двуглавый Везувий на голубом горизонте, и Музей изящных искусств под лазурным небом Флоренции…

Художница Лариса исчезла навеки вместе со своим разговорником. Потом уже матушка моя призналась, что та приходила дважды, но узнала, что я уехал на учёбу в Ленинград. Говорить на итальянском языке мне было не с кем, хотя бы и о ценах на шмотки.

Уже через год ко мне в гости приехал Паскуале. Он купил туристический ваучер на четыре дня в Крым. Здесь он сразу всё переиначил и вместо Ялты остановился в Симферополе, а вместо экскурсий на южный берег запросил экскурсию в колхоз. Это для него было важнее. Он сам руководил фермой в Апулии, где нанимал батраков и выращивал мандарины-клементины и маслины, причём на экспорт. И мы отправились в гости в колхоз имени Жданова Симферопольского района. Машину нам дал «Интурист», что было оплачено ещё в Италии, а переводчика не нашлось, и я сам стал колхозным переводчиком. Это оказалось делом нелёгким, но я справлялся или так вроде выходило. Язык тогда я знал слабовато, но не подавал виду. Как говорили у нас в армии, «держал морду лопатой».

Председатель колхоза (Паскуале называл его «синьор президенте») два часа водил нас по полям и амбарам, показал и свой винзавод, где выпускали яблочный сидр в больших бутылках с толстой пробкой, с обёрнутым фольгой горлышком. Потом было обильное застолье с непременной русской водкой на столе. Паскуале и ел мало, и совсем не пил, а пробовал вино губами. Одобрительно кивал головой, хвалил, но не пил, даже после тоста «за дружбу Италии и СССР». На прощание ему подарили бутылку сидра. Паскуале обещал её откупорить, когда я приеду к нему в гости…

А случилось это через год. Пролетел этот год в хлопотах о заграничном паспорте и визе в Италию. Конечно, друзьям-товарищам я ничего не сообщал. Осторожничал, опасался «тайных доброжелателей» и анонимок «куда надо». Первый шаг – поход к начальнику паспортного стола с вопросом «что делать». Строгая дама-полковник мне всё объяснила. Первое – это приглашение оттуда, заверенное в местной полиции. Второе – нужна характеристика с места учёбы. Три подписи должны её заверить: секретарь комитета комсомола, секретарь партийной организации, ректор института.

Все характеристики я всегда сочинял сам себе. Никто не соглашался их писать, но соглашались подписывать, намекая на сувенир «оттуда». Сразу подписал секретарь комсомольский, мой однокурсник. Партийный секретарь велел привести к себе комсомольского. На очной ставке тоже подписал. Ректор мрачно прочитал мою характеристику и сказал, что не подпишет никогда. Я не сдавался: итальянский коммунист приезжал ко мне, а я не могу? Почему и есть ли такой закон? Он тоже не сдавался. Всё-таки ректор. Позвал моих подписчиков, а меня выставил за дверь. Кричал он там громко и грозно. Грозил им всеми небесными карами, если я не вернусь оттуда. Я стал уже терять надежду, но услышал голоса подписчиков: «Он честный!», «Он надёжный!», «Он вернётся!» Меня позвали в кабинет и дали подписанную характеристику. Секретарша крикнула вслед о необходимости печати, я дал ей поставить печать и убежал.

Следующий шаг заключался в заполнении бланков и анкет с заявлением от Крыма в столицу СССР. Выдержал и это. Выдержал даже истерику дамы-чиновницы в нотариальной конторе, где надо было заверить перевод приглашения с итальянского на русский. Она кричала, что её даже в Болгарию не пустили, а она меня должна пускать в Италию, а её за это «посодють»…

И мне её было не жаль. Я ожесточился в этих канцеляриях, где главной задачей было одно: во всём отказывать разным просителям и заявителям, которые с собой ничего не принесли! И я ничего не приносил. Но всё равно своего добился и поехал в гости в Италию. А нотариальная чиновница так и осталась сидеть в своём кабинете, не посетив даже Болгарию.

В Киеве меня ждали билет Киев – Рим – Киев за 123 рубля и ночной поезд в иной мир. На границе за свои 150 рублей я получил 96 тысяч лир и 50 марок ФРГ. Это целое состояние! Мне объяснили в ОВИР: из-за разницы курса рубля у нас и «там» 150 рублей становятся раз в двадцать дороже. Однако если «там» обменять 150 «рэ» – они станут в двадцать раз дешевле. Но я ничего не понял.

Мне очень понравилась дорога после Венгрии, где было всё как у нас. Вот Югославия была совсем другая. Это была Хорватия! Край ухоженных пальметных садов, где низкорослые яблони просто увешаны гроздьями румяных плодов. Ветви яблонь подпирались аккуратными подпорочками. В сёлах стояли добротные коттеджи с припаркованными иномарками, а позади домов – аккуратные сарайчики, возле которых под черепичными крышами – открытые хранилища кукурузы, сложенные рядами за железной сеткой. Кукуруза не мокла и постоянно проветривалась, что не допускало поселения мышей и прочих хомячков да сусликов. Жадный народ эти хорваты. Бедная мышка на морозе должна грызть холодную кукурузу, которую и в норку не утащить из-за железной сетки!

В своём двухместном купе я ехал один до самого Загреба и потому сидел в полосатой пижаме. Это вызвало гомерический хохот у стайки ребят за окном на станции. Они прыгали, орали «пижама-пижама» и показывали на меня пальцами. Что их развеселило, я не понял, но пижаму переодел. Стоянка в Загребе аж три часа. Проводник разрешил пассажирам прогулку по городу. Красивый, однако, город Загреб, столица Хорватии. Итальянцы называют их иначе: Кроатия и Загабрия. Может, оно и благозвучнее, что так важно для итальянцев. Хотя называть Москву «Моска» не слишком красиво, к тому же так они зовут муху. С чего вдруг?

В Венецию мы прибыли уже ночью. Пассажир из соседнего купе мне сразу предложил сбегать окунуть руку в большой канал, как предлагает традиция. Я побежал. Стоянка всего ничего, двенадцать минут. Прибежали. Сосед сразу и сунул руку в воду, а я остерёгся. Вода мутная, в ней полно каких-то бумажек, соломинок и непонятно чего. Еле успели добежать обратно. Нетушки! Больше я не бегун руки мочить. Ранним серым утром поезд прибыл в Рим, а вернее, в столицу Италии, Рому. А мне надо в Неаполь, по-здешнему Наполи. Поезд туда ходил допотопный, с широкими деревянными скамьями. Масса народа бегает во все стороны. Чернявые худые парни в бархатных узких брючках и кружевных рубашках с длинными рукавами. И почти у каждого транзисторный проигрыватель с итальянскими песнями, которые в моде именно сегодня. А в тот день в моде была песня «Красные розы» Массимо Раньери, и звучала она из всех проигрывателей: «Я купил тебе сегодня красные розы, чтобы ты поняла, как я тебя люблю…» («Розэ россэ пэр тэ окомпрато стасэра»).

Три часа такой песни – и я в Неаполе-Наполи. Таксист довольно быстро домчал меня на улицу Доменико Фонтана – и я у дверей своей подруги Адрианы. Шестикомнатная квартира на третьем этаже «палаццо». Это означает не дворец, как в словаре, а элитную многоэтажку в старинном стиле. Папа её – директор банка «Банко ди Наполи». По Сеньке шапка и по чину квартира. Конечно, он сразу и спросил, есть ли у меня деньги. Он мне удачно и обменял 50 марок на 8 тысяч лир без волокиты и похода в «Рикамбио», обменные пункты. А мама Адрианы, домохозяйка синьора Анна, сразу и сказала мне, что Неаполь – город воров и мошенников и что с деньгами надо быть настороже. Адриана заявила, что мама так шутит. Неаполь – город счастья! Как в песне «Дольче Наполи соль беато»… Но это не про соль, а про солнце благословенное и сладостный Неаполь. Я так и подумал. Ну вот я в гостях у директора неаполитанского банка. Он коммунист, хотя и воевал против СССР, но в самом конце, и даже не дошёл до Донбасса. Синьора Анна тут же сказала, что Никколо любит сочинять и вояка из него никакой. Он был простым бухгалтером, очень худым и бледным. А в армию его не взяли…

Четыре дня я провёл в Неаполе. В девять утра меня будила синьора Анна, в десять появлялась Адриана со своей практики. Она студентка, конечно же, финансово-экономического факультета университета. На мой вопрос о практике она махнула рукой и весело ответила одним словом: «Имбукарэ». Я кивнул головой, но не понял, в чём дело, и не находил такого слова в словарях и позже. Видимо, это была шутка о пустяковом занятии, как говорят у нас, «воробьям дули показывать». И мы отправлялись на прогулку и на её новеньком автомобиле «фиат-110», и на корабликах на остров Капри и обратно. Открытки не врали. Неаполь и его побережье реально в ярких красках и бирюзовых тонах. И все эти развалины Помпеи тоже были ярких цветов, несмотря на жару и пыль…

У отца Адрианы дача в Амальфи, недалеко от Сорренто, но там они отдыхают только в самую жару, в августе, когда сезон Феррагосто и все сидят по домам две недели, даже магазины закрыты… Богачи отправляются на побережье. А на дворе октябрь, когда днём жарко, а ночью холодно. Меня решили угостить как почётного гостя чем-нибудь особенным. Ну уж никак не макаронами! Адриана поехала вместе со мной в тратторию и заказала пиццу. Ждали мы её час и привезли домой горячей. Все были в восторге, кроме меня. Помидоры с расплавленным сыром меня не впечатлили. Но папа сказал: «Молто бене»; а мама сказала: «Меравильозо». Это означало «очень хорошо» и «чудесно». Пятьдесят лет назад пицца была чудом и в Италии. Пили белое сухое вино и на десерт ели огромную грушу с сыром. Это традиция Неаполя того времени – на десерт груша и сыр.

Но самым знатным событием Неаполя был концерт танцевального ансамбля имени Игоря Моисеева. Дефицитные билеты купил папа для своего банка. Такое событие банкиры пропустить не могли. Оперный театр «Сан-Карло» был переполнен зрителями. Вокруг толпа желающих увидеть такое чудо, как русский балет. Там же полно нищих и убогих просителей подаяния. Адриана по этому поводу надела натуральное льняное жёлтое платье вместо повседневных нейлоновых блузок и юбок. А я тогда почитал именно синтетику, помня о московских двух магазинах «Синтетика», где толпы народа скупали всю продукцию ГДР из этого диковинного материала.

Выступление ансамбля Игоря Моисеева было великолепным. Каждый номер вызывали на бис. Танцу «Партизаны» аплодировали стоя. Долго и выбирались из театра. Еле разъехались машины. Об этом культурном событии писали все газеты Италии, отрывки показывали по телевидению. Я бы такого у нас не увидел. Моисеев – только для Америки и Европы. А в Москве на любой спектакль никогда билетов нет. Там всегда покупали билеты за месяц до моего приезда. Поздно ночью я простился с Неаполем и уехал в Массафру. Адриана предлагала ещё погостить, но я помнил, что хороший гость долго не засиживается. Ночной поезд был шумным. Ехали моряки в Таранто. Там большой военный порт и военно-морская академия. И опять всю ночь звучала песня о красных розах как сигнале о большой любви. Я даже выучил один куплет. Просто некуда было деваться.

И вот я в доме друга Паскуале. И мне все здесь рады: и он, и жена его Пальмина, и дочь Мария, и зять Микеле, и все три внука. Старший – Тонино. Это невероятно красивый мальчик семи лет. У него серьёзное, взрослое лицо. Он взял меня за руку и не отпускал. Средний внук – Лино. Самый младший – Валентино. Это грудной младенец, который неотрывно смотрит на меня большими удивлёнными глазами.

Адриана говорила, что Массафра – это та же Африка и народ там отсталый и деревенский. Но я уже вижу: это прекрасные люди, приветливые и просто сердечные. Апулия – это райский сад! Неаполь ведь мегаполис, и деревня в него никак не вписывается. Вокруг него плодородная провинция Кампания. Фермеры ежедневно везут сюда горы фруктов, овощей; и, конечно, сыр моцарелла поставляется на все столы неаполитанцев постоянно. Тротуары Неаполя сплошь заставлены раздвижными столиками с овощами и фруктами. И всякий раз Адриана, выезжая из подземного гаража своего палаццо, разгоняла криками и сигналами торговцев зеленью, расположившихся прямо в проёме выезда. Массафра – другая. Здесь жители сами едут за покупками из города. А сам небольшой городок радует глаз смесью старинных замков и современных витрин магазинов с изобилием великолепных промышленных товаров. Замки Массафры круто спускаются в огромное ущелье, скалистые края которого заросли колючими кустарниками диких роз и деревцами граната. В ущелье есть и старинные церквушки, и пещерные музеи, и ресторан «Гравина» с роскошными залами в трёх уровнях. Здесь проходят пышные свадьбы и торжества, здесь же и экзотическая гостиница для туристов со всего света. И я там был, и ел, и пил…

Но про пиццу там и не слыхали. Я напрасно старался показать себя знатоком итальянской кухни. В Апулии всё иначе. Вино к обеду обязательно, как и в Неаполе. Вкуснейшие макароны подают огромными порциями в густом бульоне. На второе – обычно огромный стейк, кажется, что и не съешь, а съедаешь. И гора на блюде стеблей седано. Это черешковый сельдерей. Он сочный и почти сладкий. Все дружно хрустят вместе с мясом и вином. Седано придаёт обеду особую пикантность и ощущение небывалого удовольствия. На десерт идут клементины, крупный виноград и жареные каштаны. После обеда обязателен сон.

В Апулии интересны оригинальные дома-трулли. Это рудименты Средневековья. Крыши таких домов сложены из плоского камня сужающимися концентрическими слоями без цементирующего раствора. В самом верху такого купола – дымовая труба. За такие дома хитрые крестьяне не платили налоги правителю. Трулли – это визитная карточка Апулии и её самый массовый сувенир: их тысячи, разных размеров, на всех базарах и лавках. Это как гондолы в Венеции или волчицы в Риме. В один такой дом у дороги я заходил и поднимался на крышу. Внутри, конечно, было пусто. Может, он специально заброшен для любознательных туристов. У меня самого дома в кабинете стоит с десяток таких сувениров (трулли, волчицы, пизанские башни…). И я уже много лет собираюсь в два таких трулло вставить лампочки, что, видимо, и было задумано изготовителями. Есть и гостиницы-трулли в два-три этажа, но внутри уже современный интерьер. Ещё одна достопримечательность Апулии – пещеры «Гротте ди Кастеллана». Сюда вероломно проникла цивилизация со всеми её благами и удобствами. Всюду электричество! Все сталактиты имеют подсветку и выглядят просто сказочно. А удобства значительно превосходят столичные, в Риме и Ватикане. Там в местах скоплений туристов стоят целые составы из синих вагончиков – передвижных туалетов. В Апулии всё по-взрослому. Прямо как в Америке, где туалеты хороши до чрезвычайности, а у шкафчиков-раздатчиков салфеток-полотенец и прочих «памперсов» так и написано: «Бери два» (Take two). Дороги и дорожки в пещерах бетонированы и с красивыми бордюрчиками. Таблички на нескольких языках толково объясняют, где и какой висит сталактит и каков состав воды в пещерном пруду. Словом, красота-лепота.

Вернувшись домой, я начал подумывать, что дома хорошо, а в гостях у далёких друзей… тоже очень даже недурственно. А как мне понравились их застолья! Всё так незнакомо, так чертовски вкусно. А жизнь продолжалась, и друзья заморские ждали своей очереди, чтобы меня в гости позвать-заманить.

И вот случилась у меня оказия – «Обзервер программ», или «Наблюдательная программа». Иначе говоря, стажировка в США в формате повышения квалификации для главных врачей-специалистов. В то время я планировался на должность главного специалиста нашего крымского минздрава, главного перинатолога. И пригласили меня в крупный центр перинатологии в городе-миллионнике Солт-Лейк-Сити. Это один из образцово-показательных городов, как и Атланта. Американский высокий стандарт города-миллионника. Там в приоритете медицина, искусство, спорт. Там правит бал и рулит Американская церковь Иисуса Христа и Святых последних дней.

Чтобы я не задавал неуместных вопросов, о каких святых идёт речь, мне заранее выдали книгу о мормонах. Читать её всю я не имел времени, а просто решил не задавать никаких вопросов, кроме медицинских, чрезвычайно для меня важных. Мне как главному специалисту-перинатологу предписывалось внедрение в практику сурфактантной терапии для лечения дыхательных расстройств у новорождённых. А это прямая угроза их жизни и залог здоровья на всю последующую жизнь. В Киеве пару раз вводили сурфактант немецкого производства, но без особого успеха. Поэтому главные столичные специалисты осторожно говорили о том, что нам-то ещё рановато о таком даже и мечтать. А у нас, в Крыму, уже был создан и запатентован в США и Канаде свой сурфактант – «Сукрим». Его как огня боялись киевские корифеи неонатологии. Твердили о необходимости «комфортного» выхаживания неинвазивными методами, главным из которых было грудное вскармливание в позе кенгуру. Мне как реаниматору была непонятна подмена искусственного дыхания грудным вскармливанием, даже и в позе того самого кенгуру.

Прилетел я в Штаты поздней зимней ночью, в ужасный холод и метель. Нас было два главных специалиста. И нас ждал перинатальный центр штата Юта. Поселили нас в семье служителей Церкви мормонов. Служители они были внештатные, как и мы – внештатные главные специалисты. Это была супружеская пара. Он – педагог технического колледжа, а она – скрипачка симфонического оркестра. Ему шестьдесят восемь лет! Ей семьдесят два года! То есть я опять попал в гости. Я оказался не частным гостем, а гостем Американской церкви! А это накладывало и обязательства. Я посещал и перинатальные клиники Университета Юта, и саму церковь для слушания проповедей, и культурные мероприятия. Конечно, это было здорово. После клиники мы не просто шли домой есть и спать. Нас везли в гости, где снова были и застолья, и фуршеты. Ура! Ура! Ура! Как приятно после вкусного обеда слушать классическую музыку симфонического оркестра, посетить выставку художников, душевно побеседовать с самим епископом, главой Церкви мормонов.

Оказалось, что Симфонический оркестр штата Юта транслируют по всему миру на определённой волне в одно и то же время, и почитателям это известно. Есть и отдельный канал на телевидении. Перед концертом на весь крещёный мир объявляют имена почётных приглашённых в зал гостей оркестра. Это те, кто проник в зал без билета. На сей раз объявили наши имена, мы встали и поклонились на четыре стороны, а слушатели на нас обернулись и наградили аплодисментами. После концерта был фуршет, где нас снова приветствовали и угощали. Даже пили вино, так похожее на наше крымское сухое белое. Да и на бутылке было написано «Совиньон». Очень странной нам показалась закуска: морковные палочки, крупные маслины и мелкие кусочки сыра.

На другой день нас ждал новый гастрономический сюрприз. Обед в ресторане «Трам-Депо». Огромное трамвайное депо было превращено в ресторан: убрали все рельсы, выложили красивой плиткой полы, сняли крыши с трамваев и там поставили столы и диванчики… На вагончиках надписи: «Гарлик» или «Но гарлик», то есть «С чесноком» или «Без чеснока». Кому что нравится, дабы не огорчать друг друга. Над депо высилась крыша, как на стадионе, и снежная метель нам не досаждала своими завываниями и заносами. Мы выбрали «Без чеснока», чтоб не огорчать наших стариков: ему-то шестьдесят восемь лет, а ей семьдесят два годочка. Скрипачка наверняка не фанат чеснока. Проявили толерантность. Мы-то думаем, что наши рестораторы не заморачиваются проблемой чеснока и всюду его применяют.

За период нашей почти месячной программы нас ещё звали, а вернее, доставляли в гости не раз. Там была традиция: главным специалистам гостить у главных специалистов. Типа Лукулл обедает у Лукулла, то есть один гурман обедает у другого.

Наш профильный спец уехал на охоту в тайгу. Это нам в клинике «по секрету всему свету» выдали. Его так наградили за сверхурочные труды в перинатальном центре. Вернувшись, он нам показывал фотографии. За пятнадцать тысяч долларов можно застрелить даже амурского тигра, а лося – всего за десять тысяч. Мы бы взяли наличными, так и быть. И звери целы, и нам приятно. Лететь на самолёте в зимнюю тайгу, катить на снегоходе невесть куда, мёрзнуть и жать непослушным пальцем на курок, держа на мушке лося… – это так скучно. А американцу такое дело нравится.

Так вот, повезли нас в гости к главному гастроэнтерологу штата Юта. Наш главный акушер-гинеколог остался крайне недоволен. Застолье без капли спиртного – вроде и не застолье. Из напитков – просто холодная вода из родника в горах Юты. Хозяин похвалился, что этот родник такой же, как Сан-Пеллегрино в Альпах. Суп почти без соли. Хлеб сухой, но ещё не окончательный сухарь. Вместо бифштекса – постный ломтик варёной телятины. И на десерт – жидкая манная каша с жидким же шоколадом. Называлось это чудо «пудинг». Мы потом всё вычисляли номер диетического стола, но так и не вычислили. После обеда, уже дома, коллега всё опошлил двумя банками пива «Будвайзер» и пакетом фисташек. Сказал, что ему стало легче.

Но главный обед нас ждал впереди. Это был обед у епископа… Нас долго везли на огромном внедорожнике, и мы уже думали, что проехали всю Америку. Но нет. Нас привезли в кедровый лес, где стоял великолепный коттедж. Епископ оказался приветливым и добродушным мужчиной лет так сорока пяти… или чуть более. Ни рясы, ни кадила. Мы таких попов уже видели в их церкви. Нам так и сказали, что православные церкви стремятся к показной роскоши. Это иконы в золочёных окладах, рясы с золотым шитьём, алтарь и иконостас… Если где не золото, то уж точно серебро. Церковь мормонов не стремится к роскоши, там простое убранство. Правда, всё деревянное внутри – из ценных африканских пород, а каменное – мрамор из Италии и малахит из России. Всё хрустальное – из Венеции или Чехии. Штатские костюмы покупают не китайские (как мои американские коллеги – по 150 долларов), а американские или британские – по 2 тысячи зелёных рублей. А так всё просто. И церковь у этого епископа простая и называется Кремль. Но стены серые и тоже не ракушечные. И башни высокие, готического стиля. И в огромном зале беломраморная большая статуя Иисуса Христа. И проповедь идёт от его имени в полумраке. На любом языке мира. Нам включали на русском языке. Очень впечатляет…

Сам епископ прост в обращении. Крепко пожимал руки, смотрел приветливо в глаза. Застолье было великолепным: с белугой, чёрной икрой, ананасами. Были две переводчицы-украинки, из Киева и Харькова. Весёлые барышни. Ели чинно-благородно. После обеда никакого табачку, ни сигар кубинских, ни сигарет, ни ликёра. Крошечная чашечка кофе. Епископ живо интересовался нашими персонами, переводчицы щебетали, переводя наши рассказы. Нам обнародовать свой английский не пришлось. Мой коллега его и не знал, а я постоянно открывал для себя американский язык, и похожий, и непохожий на мой английский, который я сдал на четвёрку в Академии медицинских наук в Москве.

Потом нас пригласили в другой зал, где был подиум, а на нём – белый рояль, бархатные диваны, гобелены и картины в позолоченных рамах. Какие-то горящие парусники на фоне чёрного неба и голубых звёзд. То ли война с турками, то ли война французов с испанцами… На подиум поднялась хозяйка в синем бархатном платье с декольте и скрипкой в руках. Она заиграла знакомую украинскую мелодию, а епископ подошёл к белому роялю и запел…

Звучало просто волшебно. Просто концертный номер. Переводчицы всё объяснили: епископ служил в Посольстве США на Украине атташе по культуре. Он четыре года жил в Киеве, говорит по-украински и знает русский язык. Его готовила к этому церковь. Это его агенты в Симферополе отыскали нас и предложили поездку в США с наблюдательной программой. Он уже трудоустроил сто пятьдесят безработных украинцев в этом городе и планирует устроить ещё тысячу. Они здесь работают или учатся. Им предоставляются жильё и пансион. Это люди разных профессий. Есть и рабочие, и водители машин. Теперь я знаю: ходить в гости к епископу вкусно, интересно и полезно. Потом мы узнали, что тоже понравились ему, он распорядился выделить нам гуманитарную помощь в размере 250 тысяч долларов и нам самим предстоит выбрать нужные предметы для медицинской помощи на складах гуманитарной помощи завтра в одном из пригородов Солт-Лейк-Сити. На этой торжественной ноте мы и распрощались.

Мой умный и щедрый коллега притащил с собой в Америку пять бутылок севастопольского игристого для подарков американцам. Но нам строго сказали ещё при первой встрече: «Никаких алкогольных напитков никому здесь дарить не разрешено! Здесь сухой закон!»

Мы сами всё охотно выпили и не поморщились! В магазинах водки нет. В отделах подарков обнаружили только коньяк «Хеннесси», и то четвертушку в бархатной коробке и за 250 долларов. А это как раз и была наша местная стипендия на случай острого приступа голода или жажды. Кормили нас в гостях, а в университетском кафе на пять долларов можно было уморить даже не червячка, а целого дракона. Так что вся стипендия осталась нетронутой.

На неё мы и пошли покупать сувениры домой, родным и близким. Несколько раз останавливались у прилавков и совещались насчёт дорогой вещицы, потом спрашивали у продавца о скидке… Мы знали, что спрашивать о скидке на покупки здесь и можно, и нужно. Кто не считает денег, тот платит дороже. И вдруг откуда ни возьмись появлялся наш куратор и договаривался о скидке даже не на десять, а на все пятьдесят процентов. Ну мы на радостях и купили себе по паре новых часов, каких у нас тогда ещё не было. Мы, конечно, потребовали от куратора объяснений. Вдруг влезем в «халепу». Ответ был прост. У них всё покупают по разным льготным карточкам и за бонусы. То есть и денег не платят. А мы пришли с «живыми» наличными долларами. А это в разы дешевле.

Простились мы с Америкой без уныния… Дома всё равно лучше. Здесь и родные, и друзья-товарищи, и говорим на своём родном, русском, языке. Не надо язык во рту переворачивать ради чужого «зэ», то ли «дзэ», или лучше всё-таки «тсэ»… Да и в гости ходить тоже надоедает. Что мы, три мушкетёра, что ли? Они от голодухи ходили в гости по всяким-разным графиням да баронессам. А мы-то не голодные. А знакомая нам баронесса тоже приглашала в гости в Австрию… Подумал так, и на душе стало легко.

Пять лет пролетело подозрительно быстро. И пришлось ехать в Австрию, город Вену. В Альгемайне, «Кранкен Хаус». По работе. Ничего личного. О госпиталях Вены разговор отдельный. Они явно круче американских.

А обедали мы уже у баронессы в венском лесу, в её загородном доме. Там не было разных чудес. Были гостиная в стиле барокко с резной золочёной старинной мебелью, модерн-гостиная с деревом внутри, которое выходило сквозь крышу, и с круглым мраморным столом с жаровней-грилем посередине. Баронесса там жарила нам бифштексы, а барон разливал нам в бокалы вина и в чарки крепкие напитки. При этом он каждому гостю сам подбирал напиток и громко объяснял, почему он его выбрал. Тут были и два переводчика, но уже молодые мужчины-киевляне. Они знали и немецкий, и английский. Барон не пел, баронесса не играла на лютне, но было весело всем. Здесь уже и сами пили, и нас угощали крепкими напитками и ликёрами по 40 и 60 градусов. И нам это понравилось. Это уже было как-то по-русски. Хотя непьющая и некурящая Америка тоже была хороша.

Ещё мы попали на тусовку с австрийскими коммунистами и пили с ними шнапс. Шли себе по улице, читали вывески вслух. И вдруг как серпом и молотом… услышали громкие слова о «коммунистишен»… Остановились, прислушались, заглянули в открытую дверь… Нас и затащили внутрь. «Русиш-русиш! Тренкел шнапс». Стаканчики мелкие, по 50 грамм. Шнапс жёлтый, горьковатый. Закуски никакой. Пили за коммунизм. Жали руки и обнимались. С трудом разошлись. Адресами не менялись. Забыли друг друга сразу же. «Люди встречаются, люди влюбляются…»

Мой сын, узнав все мои застолья с епископами и баронами, и сам решил мне устроить гастрономический тур. Это был целый круиз на кемпере по Южной Европе. Семь стран: Чехия, Австрия, Италия, Франция, Монако, Швейцария, Германия. Наша цель – мир посмотреть, а его цель – нам этот мир показать, а заодно посетить рестораны и узнать кухни Европы. Но это уже сюжет для отдельной повести.

2022 год

Путь от храма

Тяжела и неказиста жизнь врача-анестезиста… Такой шуткой меня встретили остряки хирурги в первый день моего прихода из терапии… Пусть говорят! Анестезист – это медбрат или медсестра… Анестезиолог и к тому же реаниматолог – это врач. Спаситель. Спасает пациента от хирургической боли. И при случае оживляет там же, в операционной, если пациент не выдерживает самой операции.

По-разному складывается жизнь этих людей с прекрасными от влияния наркозных газов и стрессов лицами. Я знаю хорошо одного, но «от» и «до». И это я сам. Я и есть этот врач-анестези-олог, которого судьба совсем разбаловала успехами в терапии, а потом в хирургии, а потом забросила в «царство Цезаря» с его ужасными варварскими цезаревыми-кесаревыми сечениями. Да ещё после двадцати лет безупречной службы в «храме хирургии». Так называл эту нашу лечебницу один из главных её врачей. При этом добавлял, что мы (именно мы, анестезиологи) хотим этот «храм» превратить в «нужник». Он был неправ! Просто архинеправ! Мы все её любили. Эту больницу. Он говорил, что мы приходим в сей «храм» выпить рюмку водки и переспать с девкой, а потом угробить больного своим «сермяжным наркозом»! Он был снова и снова архинеправ. Храм был отдельно, а девки – отдельно, как мухи и котлеты. Эх! Из «храма» я перебрался в «край непуганых повитух» – в акушерство. И очутился я у тех самых «ворот», откуда вышел весь народ. Помню, сами хирурги и коллеги-анестезиологи всегда не слишком жаловали этих «вульвоведов». Я молчал, ибо мне сказать было нечего. Я их просто не знал. Как пел Высоцкий, «…а может быть, это приличные люди…».

А когда от нас один «свой в доску парень» трусцой ускакал работать в родильный дом, мы потребовали от него объяснений. И он объяснил это просто и всем понятно: «Вот тут (в “храме”) пропустишь рюмку перед операцией (для куражу и ясного мышления) – и совесть как-то грызёт, и огурец не лезет в рот… Ну а после операции приходится уже две принять, чтоб совесть свою унять. А в родильном доме и работы почти нет, и винцо каждый день подносят пациенты».

Ну да… согласно отчётам по городу, он давал девяносто наркозов в год, а я – аж тысячу восемьсот! В двадцать раз больше! Блин! Правда, он сказал ещё: «…ну, газ я сперва выпускаю, нет не из себя, конечно, а из шампанского… пью потихоньку и тортиком закусываю, которые тоже часто подносят… Ле-по-та…» Мы ему сразу и простили измену. Винцо и тортик – это так хорошо. Как говорят, «клёво»!

Я, правда, винцо почти и не пью, ибо люблю огурчики солёные и грибочки маринованные… А шампанское и тортик – лучшие друзья, хоть и не мои. Их не разлучить. Но вот так же резко уйти из «храма»? Куда? Просто так? Ну нетушки! Я бы не хотел оказаться в этом богоугодном заведении повитух и вульвоведов! Я думал о них свысока, как и все. Вернее, никогда об этом даже не думал…

А тут сразу бац и на матрац! Предложили мне, и я сразу согласился. Моментально! На трезвую голову! И даже не за большие деньги или другие цацки-пецки! Добра у меня и так завались! Одних только джинсов четыре пары. Что ещё надо? И, заметьте, это уже не первый крутой поворот в моей последипломной жизни. Ну а раз попал сюда, то «держи морду лопатой», как учили меня старшины в армии. У них это здорово получалось. И все, кто на меня глаза вытаращил, так сразу их и прикрыли! Не на того напали лупоглазые. Моя «морда лопатой» им не понравилась. А на шёпот, что я, дескать, в этом деле и не смыслю «ни фига», я отвечал своими пафосными выступлениями и докладами на разных пленумах и конференциях, как местных, так и глобальных, разбивая в пух и прах подобные представления о моей персоне. Я знаю всё! Это раз! А тот факт, что я лично не видел доселе, как рождаются дети, меня не смущал аж ни разу. Я даже очень долго был уверен, что помню своё рождение. Помню… кругом тьма-тьмущая… все ко мне заглядывают… кричат и зовут, руки протягивают… А я вылезаю медленно-медленно… Конечно, матушка моя уточнила, услышав мой рассказ: это я где-то в годик заполз под дом на сваях вслед за нашей собакой… Сваи давно просели от наводнений… ни сесть, ни встать под домом… уже разбирать дом собирались… Я выполз и вроде как родился заново…

Так вот. Я знаю всё, что знать нужно, и о женщинах, и об их новорождённых детях… Как врач-анестезиолог. К тому же я (как кстати!) назначен министром на должность главного перинато-лога Минздрава нашей маленькой (но гордой) республики.

И это означало, что новорождённые дети в нашей (маленькой, но очень гордой) республике теперь под моей защитой. Вот так! Раньше их не защищал никто! На селекторных совещаниях в «онлайн-режиме» даже назвали несколько секретных цифр потерь новорождённых в родах… Оказывается, высокие потери – это национальный позор! Это на меня подействовало. Зацепило. Я же гуманист или кто?.. Теперь защищать невинных младенцев буду я! Лично! Кто на новенького? Вот это и было мне предложено. И я сразу же согласился. А мои пришедшие на ум возражения («А я-то здесь при чём? А я же в этом совсем ни бум-бум!») как-то застряли у меня тогда в горле. Струсил?! Может, и так. Но с храбрым и гордым видом. Да если разбираться – я уже не мальчик, пятьдесят лет от роду, двадцать пять лет в медицине, из них двадцать – в анестезиологии, весь увешанный грамотами, спереди и сзади, печати ставить негде… За плечами – стажировки в Москве и Ленинграде, а ещё в Америке и Европе… А статьи обо мне в СМИ? Кто читал, сразу меня уважать начинал. А телепередачи какие, где я сам себя не узнавал! Справлюсь! Что нам, олигархам? (Так выразилась наша санитарка обо мне в разговоре с другой труженицей тряпки и швабры.)

Свои должностные обязанности главного перинатолога я составлял себе сам. Там было всё: создание перинатальной службы и контроль двадцати двух родильных домов республики, внедрение известных и создание новых (!) методик реанимации новорождённых, создание эффективных средств респираторной поддержки для новорождённых, снижение перинатальной смертности, контакты с зарубежными перинатальными центрами, изучение передового зарубежного опыта и зарубежные стажировки, и на закуску – внедрение и широкое клиническое применение сурфактантной терапии в родильных домах республики. Несколько неудачных попыток такой терапии было в большой столице, и больше не планировалось. Не доросла наша медицина, увы. Это заявил главный неонатолог всей страны на секретном селекторном совещании. Вот лет так через двадцать и мы внедрим… Не доросли? А вот я дорос! В маленькой республике! Получите и распишитесь!

Когда эту «почти безумную» идею утверждал министр здравоохранения, он, вероятно, не очень верил в успех или, скорее всего, просто не читал. А не читал – значит, доверял… А ведь потом все пункты и были выполнены. Зарубежные корифеи вежливо отвечали на мои письма-имейлы, приглашали туда, приезжали сюда читать лекции и присылали книги и инструментарий, мониторы и респираторы с инкубаторами. Сказано – сделано! Как гласит латинская поговорка, «ПРИМУС ИНТЕР ПАРЕС», то есть «ПЕРВЫЙ СРЕДИ РАВНЫХ».

Как говорил в былые времена Генеральный секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущёв, «наши цели ясны, задачи определены! За работу, дорогие товарищи!»

Вот он и виноват во всех моих решениях. Больше просто некому. Он же и нашу гордую республику передал чужому (как оказалось) народу аж на шестьдесят лет…

Первый шаг (вдали от «храма»)

Первый мой шаг – создание отделения реанимации и интенсивной терапии новорождённых (ОРИТ).

Мой проект содержал двенадцать коек и обширную площадь палат… и был утверждён вместе с числом врачей – десять – и медицинских сестёр – двадцать. Таких отделений ещё не было в республике. У меня были на ставке детский невролог и детский ортопед. И каждый из них работал по созданному мной протоколу. Земля гудела под ногами моих сотрудников, не званных, не жданных и не гаданных ни акушерами, ни неонатологами. Такое себе мог позволить только олигарх. И это моё детище-отделение пытались прихлопнуть сразу и не по-детски. Как залетевшую в роддом большую зелёную муху. Ей тут не место! Прислали неведомые силы злую старушку из санэпидстанции. Это была вовсе не смешная старуха Шапокляк с крысой в ридикюле. Её панически боялись все! Она пугала и своим свирепым видом, и своими возможностями испортить жизнь любому врачу. Любому. Просто Баба-яга! В её облике звучало: «СТОЯТЬ! МОЛЧАТЬ! БОЯТЬСЯ! УНИЖАТЬСЯ!» Ну и боялись все… унижались в меру сил, кто как мог… И она пугала всех с явным удовольствием, что наводило на мысль о врождённом садизме и бабо-ягизме. Пугала она всех! Кроме меня, конечно. Я твёрдо решил её не пугаться. Пришла. Ни тебе «здрасьте», ни всяких других реверансов. Шляпу не сняла, а стала пытать меня и сверлить злыми глазками. Я тоже кланяться не стал. Не я к ней заявился. На её ехидный вопрос: «Какой идиот позволил здесь открыть отделение реанимации новорождённых?» – я столь же ехидно и ответил: «Министр здравоохранения республики! Позвонить ему? Он просил звонить по любому сложному вопросу». Я достал мобильный телефон. Старушка широко открыла глаза и посмотрела на меня испепеляющим взглядом. Я даже не задымился… Молчание ягнят длилось почти минуту. И тогда она повернулась, буркнула: «Хам!» – и быстро ушла под дружное хихиканье медицинских сестёр, которым не страшно вообще ничего, кроме как остаться в нецелованных девках первые восемнадцать лет жизни. Особенно злые старушки им нестрашны геть. Их молоденькие барышни вообще видали в белых тапках…

Первый удар (бац-бац – и мимо)

Однако вскоре пришла мстя. Это был результат анализа, якобы взятого санэпидстанцией в одной из наших палат. Результат ошеломлял! Этот анализ явно был взят из выгребной ямы туалета типа «сортир». По замыслу автора «сортирного» анализа, я должен был наложить на себя руки и ноги, как программа-максимум. Или хотя бы уйти в запой, бегать в неглиже по больничному двору, грязно приставать к дворничихам и орать матерные частушки… А дальше… дальше прощай, высшая категория, а то и диплом врача, бомжевание и всё такое прочее… И вот этот гениально-коварный план был мною безжалостно сорван. Я написал докладную записку министру и копию главному специалисту Службы родовспоможения республики с пометкой «СРОЧНО». Почти в изысканных выражениях я выдвинул весьма пикантную версию о двух составных источниках столь плачевного анализа. Смело предположил, что анализ взят либо во время дефекации самого лаборанта, либо сразу после неё в некоммерческом туалете и грязными руками, не познавшими близко мыла и воды. Далее я предложил оперативно проверить всю цепочку процедуры взятия и выполнения анализа с фамилиями лаборантов и записями в соответствующих журналах. Эти журналы обычно нумерованы и строго подотчётны. Если таких записей не обнаружится в журналах, налицо подлог медицинской документации, и это – уже криминал. Предложил произвести посевы самой питательной среды и смывы рук сотрудницы СЭС, которая брала анализ и которую никто в нашей больнице не видел. Все наши сотрудники видели только злую старушку без пробирок и прочих причиндалов. Обычно же это целая опера-травиата: лаборанты в особых одеяниях, пирамиды пробирок, стерильные перчатки, спиртовки и т. д. Ничего этого не было. Я обещал предоставить от них докладные записки также с фамилиями и должностями. Больше эта злая старушка в нашей жизни не появлялась. Оказалось, что это была первоапрельская добрая шутка, которой я не понял… Но присутствие злой старушки не проходило и постоянно чувствовалось. Она пошла огородами и по-над заборами огромной больничной территории…

А к нам пришли пожарные. Они ведь тоже могут испортить и нервы, и саму жизнь любому предприятию. Я принял их без музыки и без шампанского, хотя его дефицита в роддоме не бывает совсем. Оно есть, и его не жаль отдать за спокойное существование. Были заданы строгие вопросы о кислороде, его взрывоопасности в медицинских учреждениях. Оказалось, что я гораздо более осведомлён в кислородном вопросе. Я показал им свою настольную книгу «МЕДИЦИНСКИЙ КИСЛОРОД». Цитировал выдержки. Даже поведал им, что в атмосфере Земли 21 процент кислорода, а она не горит… не горит, и всё тут, если, конечно, тучные стада коров окончательно не испортят её своими газами. Горят леса и поля, где протопали туристы и прошли праздничные пикники и маёвки. А когда я повёл пожарников в полуподвальное помещение, где круглыми сутками с боку на бок переминались штатные и сертифицированные кислородные техники, пожарные там и остались. Там и стали писать протоколы славные пожарники. Но это была чужая епархия.

А я поджидал более крупную мстю, продолжая успешно трудиться, защищая новорождённых детей.

Шаг второй (вдали от «храма»)

Второй мой шаг – лечение в ОРИТ роддома. Даже дыхательной недостаточности, даже с сурфактантом крымского производства, даже применяя ИВЛ по нескольку суток, по американскому алгоритму Кэрлоу, даже устройствами ИВЛ собственной конструкции, продукции наших местных предприятий. Вот тут меня хотели снова прижать к земле сырой окончательно или, по крайней мере, «ФЕЙСОМ ОБ ТЭЙБЛ». Кто ему давал такие права? А это уже «КРИМИНАЛ»!

Возмущались уже другие злые старушки с примкнувшими к ним старичками. Не сметь! Не пущать! Запретить! И тут случилось нечто… В разгар работы без предупреждения в реанимационный зал входят министр здравоохранения республики и тележурналисты республиканского телевидения со всеми делами: камерами, софитами и прожекторами… Но никто не упал в обморок. Никто не замер на месте. Работа ни на минуту не прерывалась. Министр объяснил журналистам, как из ничего, без копейки бюджетных денег возникло в родильном доме отделение реанимации новорождённых и ситуация сразу изменилась в лучшую сторону Новорождённые под защитой специалистов с момента рождения. А устройства ИВЛ запатентованы даже в Америке, проходили клинические испытания в Москве и Киеве, и при необходимости мы можем ещё заказать такие же для других родильных домов республики. В вечернем телевыпуске новостей это всё и прозвучало. Ку-ку, мои милые, злые-презлые старушки. Живите спокойно и никого не пугайте своими свирепыми глазками. Не на меня вы напали, а на самого министра. Это его проект, и это он без единой бюджетной копейки открыл отделение реанимации новорождённых в родильном доме! Ну а я – лишь усердный исполнитель его доброй воли. Это его право государственного служащего и моя должностная обязанность. Эх, злые старушки! Столько лет сидите в кабинетах и ничего не поняли. Вам бы только «не пущать». Есть приказ № 4 о создании в родильных домах отделений реанимации новорождённых, и только у нас в республике он реализован. А больше нигде. Во всяком случае, пока. И это заслуга министра! И министр наш уже назначен министром всей страны… непонятливые вы старушки и примкнувшие к ним старички… Ну и корнеплод с вами, тот, что не слаще редьки…

Дети Цезаря (и не только римского императора)

А вот вы, драгоценные злые старушки, вы знаете, сколько среди нас ходит-бродит детей Цезаря? А они есть, и во множестве. Во-первых, это его потомки. Цезарь же завоевал всю Европу и почти всю Азию. И что делают завоеватели? Это не то, что вы подумали… Они просто не отказывали себе в маленьких и немаленьких удовольствиях. Число жён и любовниц завоевателей точно никто не знает, но все сходились на определении «великое множество». Турецкие султаны уже переняли этот бесценный опыт Цезаря. Столь же велико и число потомков, хотя прошло две тысячи лет и бесконечные войны и эпидемии косили целые народы… Потомки Цезаря быть просто должны и обязаны… К тому же большое число исследований и размышлений «британских учёных» вроде как это доказало с очень высокой степенью вероятности. Цезарь учредил оперативное родоразрешение, «кесарево сечение». И это значит, что все дети, таким способом рождённые, – тоже дети Цезаря. Если не биологические, то социальные, или гражданские, или даже политические. Во всяком случае, наши местные учёные-акушеры (доценты с кандидатами) решили ещё раз доказать это положение. Для безусловных доказательств было решено поставить спектакль типа рок-оперы силами двух кандидатов акушерских наук и по совместительству начмедов и заведующих центром планирования семьи.

Кстати, была годовщина открытия такой службы в республике. Сценарий этой рок-оперы решено было доверить создать мне! А кто же ещё согласится на такое? Так и схлопотать недолго… Писать либретто – не воробьям фиги показывать! И мне остолбенеть и отказаться не удалось! Меня выдал мой дурной характер. Я конформист. Моя политика – соглашательство во имя собственного спокойствия. Меня видели насквозь! Все знали, что, если меня похвалить, я на многое способен. Злые старушки этого просто не поняли. Дали мне на сценарий-либретто рок-оперы «Дети Цезаря» всего одну ночь в пятницу, а это как раз моё дежурство! А раз на дежурстве в реанимации спать нельзя… то… то самое лучшее занятие в бессонную ночь – это написание сценариев-либретто и всего такого прочего.

Чтобы мне стало хоть немного легче, мне дали ключевые слова: ЗОЛОТЫЕ МИКЕНЫ… ОПЕРАЦИЯ НА ЧРЕВЕ… МИНОВАТЬ ГРЕШНЫЕ МЕСТА ЖЕНЩИНЫ… Эти слова вертелись в их головах без толку. Дальше дело не шло. И они перебросили эти золотые слова мне. Не густо, но не пусто. Сиди… не спи… рифмуй. На мои возражения, что древний золотой город Микены находился в Греции, а Цезарь был римским императором, просто махнули всеми четырьмя руками… Так надо! Их надо упомянуть. В этом вся «сермяжная» и «домотканая» правда! Из жизненного опыта я знал, что спорить с начмедами – дело бесполезное и чревато неприятными последствиями. Начмед тоже боялся той самой злой старушки и легко мог вступить с ней в парламентскую коалицию… Я согласился и тут же выдал им первую фразу: «…У ЗОЛОТЫХ МИКЕН НА БАРХАТНЫХ ПОДУШКАХ ВЕЛИКИЙ ЦЕЗАРЬ ГРОЗНО ВОССЕДАЛ…»

И тут же радостно был похлопан по плечу начмедовской дланью и оставлен в покое, чтобы творить в гордом одиночестве… А на попечении моём были четверо в реанимации на ИВЛ и три недоношенных младенца постигали азы пищеварения посредством тефлоновых зондов своими тонюсенькими кишочками. Чуть что не так и… приходит НЭК, беспощадный и безжалостный душегуб. Я только недавно узнал об этой болезни, которой тоже все боялись, как и санэпидстанции. НЭК, или некротизирующий энтероколит, стал моим врагом номер два после РДС (респираторного дистресс-синдрома). Их одолеть не мог никто, и меня бросили на эти недуги, как еретика в костёр инквизиции… Надзорные органы винили медсестёр за немытые руки и женщин за антисанитарное состояние «грешных мест». Начмед им слепо верил и действовал жёстко по этим направлениям… Он ждал, наверное, ритмичных рифм и о мыле душистом, и о полотенце пушистом. Я легкомысленно это пропустил, ибо причиной НЭК считал погрешности вскармливания, что давно было доказано «британскими учёными». А английский язык знал в здешних краях я один, и на полках в моём кабинете стояли рядами их книги…

Итак, впереди была целая ночь, а в голове – всего одна первая фраза. «Десяти фраз им должно хватить, – решил я. – Пусть жгут сердца зрителей своими обнажёнными торсами, босыми ногами и белыми простынями, изображающими греко-римскую тогу». Десять фраз, не больше. Всё что могу. Как медаль «За отвагу» от маршала солдату. Сказано – сделано! Заказчики были недовольны. Так мало? За целую ночь? Но это на одну минуту! А дальше что?

А где сцена первая? Вторая? Третья? А где… те же и Цезарь? А где входящий Марк Антоний? Всё надо описать было и по времени, и по мизансценам… Возникала угроза самого спектакля рок-оперы…. Спас положение сам начмед. Он уложил самую обаятельную и привлекательную медсестру Наташу на каталку, и Марк Антоний своим мечом якобы вскрыл её чрево и извлёк пупса, с которым проводили тренинги, обучая молодых матерей держать правильно дитя при кормлении грудью (то есть головой вверх и ногами вниз).

У Цезаря на голове был лавровый венок (из настоящих лавровых листьев, подарок ялтинских акушеров). Марк Антоний был с непокрытой, лысеющей на римский манер головой, зато в носках (как невиданной роскоши Древнего Рима). Персоналу спектакль очень понравился, все долго аплодировали. Кто-то даже крикнул бис. И тут некстати прозвучал телефонный звонок. Дежурная подняла трубку и прокричала театральным, рок-оперным, голосом: «Нам звонит Цезарь!» Начмед взял трубку и громко и пафосно ответил: «Я слушаю вас, Цезарь Соломонович!»

Под дружный хохот зрителей народ отправился к столам под белыми простынями, чтобы принять стаканчик шампанского и лакомый кусочек тортика. Кстати, и Новый год уже на носу. Начмед переговорил с Цезарем Соломоновичем, районным акушером, и вернулся за стол. Народ, отведав игристого напитка, потребовал ещё зрелищ, на бис повторить поэму о цезаревом сечении. Повторили дважды.

Под радостные крики «Автора! Автора! Автора!» я сбежал с этого римского форума заниматься своими делами.

Рождённые Мечом (поэма, рождённая в родильном доме)

Сбежал я не зря. На кесарево сечение по направлению Цезаря Соломоновича готовилась возрастная первородящая женщина с отягощённым анамнезом: замершей беременностью, хронической инфекцией почек и т. д., и т. п. Это по поводу неё звонил Цезарь Соломонович, акушер чернореченского роддома. Но мне сказали как-то так строго и не глядя в глаза: «Приготовьте два инкубатора, два аппарата ИВЛ и ждите. В родзал идти не надо, там будет опытный неонатолог. Ждите у себя в отделении».

Стою и жду… Хлопают двери, громкий топот, крики: «Не подходите… все отойдите…» Впервые такое. Выглянул из палаты. Бежит очень опытный неонатолог (пенсионерка, которую много лет назад хотели назначить главным неонатологом), что и определило её авторитет на всю оставшуюся жизнь. Увидела меня и снова в крик: «Отойдите, я сама вас позову». Сразу пришла мысль: «А может, и здесь спектакль или новая рок-опера?» Стою, не подхожу. Младенцы так замотаны, что не видно ни зги… Пытаюсь открыть лицо одного. Опять окрик: «Уберите руки!» Что за чертовщина?! Ну прямо как на уроке в сельской школе! Я, ученик с немытой шеей, явился на урок чистописания! Нелюбезно отодвигаю опытного неонатолога, открываю младенца и не вижу признаков жизни! И вижу, что это пупс! Открываю второго – то же самое. Розовый пупс! Слышу радостный голос неонатолога: «С Новым годом! С новыми успехами!»

И с победным видом она удалилась. Когда пришёл с форума Цезарь-начмед, я спросил у него: «Зачем мне здесь устроили спектакль?»

И он сказал, что это неонатологи придумали именно так поздравить меня с Новым годом… В жизни не только есть работа, но и праздники… И получилось неплохо. Ну да. Знаю я их идею. Естественный отбор – залог здоровых поколений! Вот почему во всей стране и не открывают в роддомах отделений реанимации. Приказ № 4 нежизнеспособен! О нём скоро и забудут. Да, трагедии в родах ещё случаются! Одна – на сто тысяч родов. Чаще кирпич внезапно падает с небес и в самое темя. Запретить производство кирпичей? А одной области швейцарский банк подарил оборудование для реанимации новорождённых на шесть коек! А открывать отделение там отказываются… врачи. Пусть женщины ведут праведный образ жизни, дружат с гигиеной, хорошо питаются, наблюдаются всю беременность, готовятся к родам, заранее выбирают акушера (старого и опытного, как Цезарь Соломонович) и старенькую неонатологиню… Всё будет хорошо! Да здравствует мыло душистое и полотенце пушистое!

Я вдруг вспомнил! Меня приглашали спасать новорождённых детей. А я ещё должен спасать и своё отделение, где их спасать собираются. И самого себя тоже спасти неплохо бы. Если спасать их не получится, отделение тихо закроют, как будто его и не было. Таков был план самого высокого руководства. Но нервы труженикам этого отделения потреплют изрядно… Значит, у них не получилось! Сели не в свои сани! И что тут скажешь? Ведь все они – противники реанимации новорождённых всего-навсего. Они тоже хорошие. Все мы хо-ро-шие. И точка! Я должен стараться оживлять и выхаживать. Это моя работа. Они должны мне мешать, используя все доступные им средства и всех недобрых старушек. Это их «работа» или историческая миссия. Хорошо, что за мою работу мне хоть платят гораздо больше, чем этим старушкам. Они завидуют и ещё злее становятся. Диалектика, блин! Единство и борьба противоположностей. Но у меня такая красивая и высокая цель – защищать! А у них тоже интересная работа – мешать… Посмотрим, что получится. Так везде и всюду. То есть одни люди стараются добрые дела делать, а другие стараются им помешать, при этом думая, что это они добро творят, не давая другим зло причинять… А есть ли критерии истины: кто прав, а кто неправ? Без ресторана тут не разобраться. Ну и ладно. Делай что должен, и будь что будет. Критерий истины – Время.

Быстро летит время. Дни, месяцы, годы. Лучше всего – столетие! Но даже прошедшее время уже многое прояснило… Защита моя оказывалась эффективной. Уже через два года потери недоношенных были не двадцать два в год, а всего два. И такие цифры держались стабильно. Меня стали приглашать в «стольный град на холме» с докладом о своих успехах. А успехи-то и не мои были. Успешно работала моя бригада. Я воевал со старушками, посещал конференции и съезды. И там нашлись злые старушки со свирепыми взглядами. Они быстро и испуганно проходили мимо меня в кулуарах. Одна лишь, самая смелая, что-то прокричала вслед, но это уже никого не интересовало. Девять больших городов звали меня читать лекции по сурфактантной терапии, и десятки робких взглядов смотрели на меня почти как на футболиста команды Абрамовича… Известные профессора сидели в первых рядах и записывали, записывали… Потом это сами публиковали… А затем была главная премия республики – «За достижения в медицине». А позднее был дан другой приказ. И я уже открывал отделение реанимации в следующем родильном доме. И опять пролетело десять лет. И вторая премия, но уже Госсовета республики в составе РФ. Говорили обо мне много, но никогда не забывали упомянуть мой ужасно скверный характер, ну просто невыносимый. И никому не пришло в голову, что моё главное положительное качество, которое и приводит неизбежно к лучшим результатам, – скверный-прескверный характер. Ну спасибо тебе. Как пишут историки, Цезаря погубил не его скверный характер, а погубили римские сенаторы, его же сыновья, его ученики и центурионы… Но я точно знаю: его погубил именно его скверный характер. С ним он и покорил половину мира.

Был у меня статус: ДИТЯ ВОЙНЫ… А может, я – ДИТЯ ЦЕЗАРЯ?

2021 год