Глава первая Мариинская водная система и монастыри
Водяные врата и Архиерейские покои. Ипатьевский монастырь. Вход в монастырь со стороны реки Костромы. Кострома. 1911 г.
В семейной хронике Прокудиных-Горских упоминается, что после успешной демонстрации цветных видов императору Сергей Михайлович был еще раз приглашен в Царское Село:
«В частной беседе Николай II назвал фотографии, каких объектов он хотел бы иметь, прежде всего.
Первостепенным для него был ансамбль Мариинских каналов».
Летом 1909 года состоялась экспедиция, во время которой Прокудиным-Горским был отсняты фотографии, вошедшие в альбом «Мариинская система». Рассказ Сергея Михайловича о том, что ему приходилось трудиться буквально на износ, сохранился в семейной хронике:
«Моя работа была очень увлекательна, с одной стороны, я получал лодки и etc…, которые мне сильно помогли.
С другой стороны, эта работа была очень тяжелой…
Выполняя фотографии различных мест с разных ракурсов, я должен был переносить свое оборудование с одного места на другое. <…> …работать с раннего утра до позднего вечера. <…> Я работал поздно ночью, чтобы увидеть, хороши ли были клише; если они не были таковыми, я начинал работу с начала.
Если же я получал изображения подходящие, я клал их в альбом».
Несколькими годами ранее этим водным путем проследовал в Карелию русский географ и писатель Н. И. Березин. В книге о своем путешествии он писал:
«Канал, заложенный Петром и конченный Минихом, тянется на 104 версты от Шлиссельбурга до устоя Волхова и называется именем Петра. За ним на 10 верст до устья Сязи тянется канал Сязьский или Екатерины II, оконченный в 1802 году, а далее, до устья Свири на 38 верст проходит канал Свирский или Александра I, законченный в 1810 году. Отсюда судоходство направляется по Свири до пристани Вознесенье, где начинается обходной Онежский канал, оканчивающийся при устье Вытегры. Верховье этой реки соединено с рекой Ковжей коротким Мариинским каналом. Вся система этих каналов была задумана Петром I, но проект его осуществился лишь в 1810 году. Говорят, что на проект этот наткнулись случайно в царствование Павла I, да запнулись за неимением средств, но императрица Мария Федоровна нашла возможным позаимствовать для этого дела 400 000 рублей из сумм Воспитательного Дома. Оттого-то вся система получила название „Мариинской“, но народ, который хорошо знал, на какие деньги строились каналы, прозвал ее „шпитальной“.
Вскоре оказалось, что каналы эти тесны для движения. Тогда, в 1861 году принялись прокладывать вдоль этих каналов, но ближе к берегу озера, вторую линию, сооружение которой закончилось лишь недавно, в 1883 году. Новые каналы получили названия: Александра II (104 версты), Марии Федоровны (10 верст) и Александра III (44 версты), но обыкновенно их называют по-старому: Ладожским, Сязьским и Свирским. Кто видал каналы за границей или хотя бы Сайменский канал в Финляндии, тот, не задумываясь, признает каналы нашей Мариинской системы жалкими сооружениями, да и надобность в них проявляется только потому, что закоснелые в своих привычках купцы и промышленники не хотят строить порядочных судов, которые могли бы ходить по Ладожскому и Онежскому озеру. Они предпочитают сплавлять грузы в дрянных барках, иные из которых строятся только на один раз и по прибытии в Петербург распиливаются на дешевые дрова».
Прокладка новых каналов коренным образом изменила жизнь местного населения. Для кого-то открылся неисчерпаемый источник доходов, другие оказались в прямом смысле слова на обочине жизни. Характерным примером служит судьба соседних городков: Новая Ладога и Старая Ладога. Первый получил значительный толчок к развитию, а его собрат окончательно угас. Побывавшая в Старой Ладоге сотрудница журнала «Исторический вестник» Н. М. Девель увидела такую картину:
«Небольшое грязное селение верстах в 12-ти от озера, прилепившееся между двумя монастырями на левом берегу Волхова и замечаемое лишь, когда к нему подъедешь, – вот что ныне представляет Ладога, когда-то составлявшая конечный пункт плавания варягов, известный торговый этап средневековой Ганзы и пограничную твердыню Новгорода. Но вместе с тем перед разочарованным взором нашим обрисовывается на берегу и другая картина: рядом с убогим селением гордо выдвигаются во всей своей величавой красе векового запустения остатки каменных развалин древней Рюриковой крепости (XII век). Пять многоэтажных башен с зияющими в них бойницами соединены остатками кое-где уцелевших стен и окружают приютившуюся среди них древнюю церковь св. Георгия и вместе с нею сразу переносят нас в далекие времена седой старины, в эпоху „Господина Великого Новгорода“.
С особым чувством вступаем мы на эти освященные древностью места, и даже самое убожество современной панорамы селения несколько смягчается под приливом новых впечатлений».
Близкое знакомство с крепостью, судя по описанию Н. М. Девель, вызывает не только благоговение перед памятником седой старины, но и опасение за его дальнейшее существование:
«Очертания городища вполне совпадают с контуром мыса, занятого постройкой, почему и сама крепость получила своеобразную форму растянутого треугольника или гигантского утюга, обращенного острым концом вниз по течению Волхова. Кругом этого мыса возведены пять башен, из коих три круглые и расположены по углам (Стрелочная, Раскатная и Климентовская), а остальные две, четырехугольные, находятся на середине боковых фасов (Тайничная и Воротная).
<…>
Искренно сочувствуя археологическому обществу, исследовавшему старую каменную твердыню, нельзя не выразить сожаления, что оно не позаботилось о ее починке, реставрации, не заботится об этом и теперь. Грустно смотреть, как при малейшем толчке от шагов посетителя отдельные валуны отцепляются от массивов стен и грузно падают к их подножью; также понемногу разрушаются и своды внутренних лестниц и проходов Раскатной, Климентовской башен. Оставленная на произвол судьбы, бывшая каменная твердыня через несколько десятилетий, пожалуй, совсем распадется, оставив по себе лишь смутную память в потомстве».
Никольская церковь в Лаврово. Санкт-Петербургская губерния. 1909 г.
Вид на реку Назия от канала императора Петра I. Деревня Нижняя Назия. Санкт-Петербургская губерния. 1909 г.
Вход из западной галереи в Троицкий собор в Ипатьевском монастыре. Кострома. 1910 г.
Грамота, пожалованная жителям села Коробово императором Николаем I. Костромская губерния. 1911 г.
Практически в одно время с Прокудиным-Горским в Старой Ладоге побывал краевед и литератор А. Г. Слёзскинский. Узнав о приезде столь просвещенного гостя, настоятель Николаевского монастыря игумен Арсений поселил его в своем доме и рассказал много интересного о монастырской жизни. Среди прочего всплывают в разговоре и малоизвестные подробности:
«– Приютить странников не имеете обыкновения?
– Нет. Во-первых, средств мало, а, во-вторых, я смотрю на них по-нынешнему. Много ли их от нужды-то ходит, все больше по своей вине, по лености, праздности; поощрять тунеядство и грех, и бесполезно для самих странников.
„Ну, монах“, – подумал я и вопросительно смотрел на игумена, как бы желая сильнее запечатлеть его личность. Он продолжал:
– Помилуйте, надо своих накормить. Ведь у меня 20 монахов, да более 15 проживающих на испытании и по паспортам. Доход же один, как я говорил: одна петербургская часовня на Забалканском.
– А земля?
– Доход от земли? Вот сказали. Вы спросите, сколько у нас ее и какая она. Монастырских угодий 500 десятин. Пользуемся только 100 десятинами. Часть отдаем в аренду за 70 рублей, а 30 десятин обрабатываем сами, но обработка обходится недешево, потому что цены здесь на рабочие руки высоки.
– А лес есть?
– Как не быть, – улыбнулся настоятель, – лесу – до 200 десятин. В одной даче растет только кустарник, строевой вырубил под гребенку мой предместник Герман. В другой даче действительно есть дровяной лесок, но дача далеко, вывозка дороже стоимости материала, так и не возим своих дров, а покупаем на стороне. Это будет без хлопот и дешевле.
– А церковные доходы?
– Таких сборов у нас немного, к нам богомольцы почти не ходят. Благодетелей и жертвователей я сторонюсь.
– Почему же?
– Надо писать, ездить, просить, а это не в моих убеждениях. Многие монахи живут таким образом, и многие монастыри обстраиваются на чужой счет. По-моему, трудись сам, лично добывай. Тогда будет и сердцу легко, и на душе приятно.
„Совсем современный монах“, – снова мелькнуло у меня в голове.
– А как насчет скотоводства?
– По земле и скотинка: 20 коров, 8 лошадей.
– Другой живности никакой?
– Было, было, – замахал руками игумен. – До моего настоятельства по монастырю гуляли куры, гуси. От них столько накопилось неприятности, что неделю вывозили грязь.
– Несмотря на скудные средства, у вас все-таки ремонты.
Игумен быстро соскочил со стула. Мне представилось, что эта фраза его оскорбила, но вышло иное.
– Экономия, расчет, уменье концы сводить, – весьма убедительным тоном говорил игумен. – Я вам сейчас покажу сведения, что подавал недавно ревизору о состоянии монастыря. Он отошел к другому столу, порылся в бумагах и поднес мне лист, указывая пальцем на одно место и торжественно говоря: „береженая копеечка“.
Я прочитал: „Принято 28 тыс. С 1896 по 1902 год капитал увеличился на 40 тысяч, но из них израсходовано на благоустройство 30 тысяч“.
– Все в мою бытность, – пояснил игумен, потом взял бумагу и прижал ее к груди, спрашивая меня глазами: „Как вам это покажется?“
– Делает вам честь, – заключил я.
– Еще должен вам сказать, – снова начал игумен, садясь против меня, – по моим наблюдениям, ныне монастыри стали падать как-то нравственно. Монахи не ищут уединения и постной жизни, а только денег. Ведь в наш монастырь третьеклассный не пойдет монах из первоклассного штатного. Зачем ему? Там свободнее и бездельнее, а у нас стеснительно, работать заставляют, ну, и строгость некоторая есть».
Интересным оказался и рассказ настоятеля при поездке к храму Иоанна Предтечи на Малышевой горе:
«Выйдя из храма, игумен повел меня под гору со стороны Волхова.
– Видите? – указывал он мне на пещеры, идущие под храм. – Здесь бывший наместник Гермоген добывал песок и продавал на стеклянные заводы. Не соображал, чудак, что это может повредить зданию.
– Но ведь он извлекал средства на нужды.
– В том-то и дело, что не на нужды, – с сожалением возразил отец Арсений. – Он был из бессарабских дворян, любил лошадей, держал конский завод. Дела шли худо, а он не унывал и ничем не брезговал, лишь бы заполучить деньги для удовлетворения своей прихоти. Ну, что он тут наделал!
– Да, вещь непоправимая.
Мы снова стали подниматься на высоту. Настоятель все время вздыхал и порицал Гермогена за пещеры.
На горе игумен отвел меня от храма в сторону и сказал:
– Отсюда полюбуйтесь.
– Хорош, – повторял я, – хорош.
Действительно, круглый, обширный, с пятью главами храм по наружному виду был привлекателен».
Побывал А. Г. Слёзскинский и в Успенском женском монастыре, получив неизгладимые впечатления:
«Когда я приехал в обитель и вошел внутрь ее, то представлялось, что это скорее небольшое богатое село, чем монастырь. Чистенькие домики в 3–5 окон, совершенно мирского характера, лепились по уклону до стены, за которой сейчас же и река. Отдельные садики, палисадники, цветники – все это приятно, но не по-монастырски, нет общего, казенного.
Две церкви. Одна, Успенская, с высокой колокольней обычного типа, оштукатуренная и выбеленная; другая же, Благовещенская, снаружи довольно странная. Если бы не маленькая глава с крестом, то всякий подумает, что это не храм, а обыкновенное домовое здание. На дворе для монастырских жителей я сделался просто мишенью. В меня стреляли глазами со всех сторон. Каждая сестра, проходя мимо, сокращала шаги, оглядывалась и смотрела на меня, как на заморское чудо. Но когда со мной заговорила монахиня, отрекомендовавшаяся письмоводительшей матушки, иные сестры брали на себя смелость останавливаться и разглядывать меня ближе».