To keep your marriage brimming,
With love in the loving cup,
Whenever you're wrong, admit it;
Whenever you're right, shut up.
Ogden Nash “A word to husbands”
Дорогой Пол!
Благодарю тебя за то, что ты сразу написал мне и избавил меня от страшного беспокойства. Отрадно знать, что с тобой всё в порядке. Я очень волновалась, потому что всё утро меня томили необъснимые предчувствия нависшей над нами угрозы. Только теперь я смогла разобраться в своих переживаниях, и мне кажется, что твои ощущения очень похожи на те, что испытала я. Хотя я не могу найти никакого рационального объяснения своему опыту, я опишу его тебе, не опасаясь неверия и насмешек, которые наверняка мог бы вызвать мой рассказ у людей, не испытавших сегодня того, что испытали мы.
Когда ты впервые упомянул русалок (и сейчас я уже не думаю, что ты сделал это по своей доброй воле, о чём я ещё скажу ниже), что-то внутри меня сжалось от безотчётного страха. Тогда я обратила всё в шутку, поскольку для страха не было никаких видимых причин. Много раз я гуляла у того живописного пруда, к которому ты привёл меня сегодня, и никогда не ощущала в нём ничего зловещего. Но сегодня всё было иначе. Когда я увидела такую привычную иву на берегу и водяные лютики на поверхности пруда, я столь же явственно увидела и лежащее в воде тело утопленницы (голова её лежала прямо под ивой, а подол платья колыхался между лютиками и цветами шиповника, спустившимися к воде). Я видела её только одно мгновение, но запомнила во всех деталях. Это была молодая девушка в платье, затканном золотыми и серябряными цветами, в руке её была гирлянда из асфоделей, анютиных глазок, маков и ромашек, точь-в-точь как на моей брошке. Глаза её невидяще смотрели в небо, рот был приоткрыт, распущенные волосы и цветы стелились по воде вокруг неё. Именно из-за цветов я и решила тогда, что образ девушки – это лишь игра моего воображения, навеянная атмосферой лесного пруда и моим украшением, но теперь я считаю, что это было предостережением свыше.
Поразительно, насколько человеческий разум способен отвергать все знаки, предупреждающие его об опасности, объясняя их естественными причинами. А ведь видение утопленницы должно было отвратить меня от дальнейшего пребывания в этом месте в то время, когда силы зла властвуют безраздельно. Пока ещё светило солнце, мы были в относительной безопасности, но с приходом грозы неведомая и недобрая сущность, каким-то образом поселившаяся в этом пруду, получила возможность управлять нами. Может быть русалки, о которых говорится в ваших легендах, как раз и олицетворяют собой эту потустороннюю силу, обитающую в водоёмах, и её незримое присутствие заставило тебя упомянуть русалок в разговоре со мной. Это было первым предупреждением нам, но мы не смогли его правильно истолковать.
Когда презрев все знамения, не замечая опасности, мы углубились в лес, загремел гром, как последнее предупреждение. Ты предложил вернуться домой, но увы, я не послушалась тебя. Меня как будто толкала вперёд та самая сила, которая обитала в пруду. Лишь добежав до поляны я поняла, что действую не по своей воле; страх объял меня, я больше не могла двинуться с места. Невозможно описать словами тот ужас, который надвигался на нас беспрепятственно и неотвратимо. Хотя в отличие от тебя я ничего не слышала, я всё равно чувствовала его приближение каким-то сверъхъестественным образом. Сердце моё забилось так, что готово было выскочить из груди, я хотела бежать без оглядки, но ноги мои как будто приросли к земле. Я даже не могла закричать, настолько властно овладела мной эта ужасная сила, лишив всякой возможности сопротивляться ей. Всё во мне трепетало, мне казалось, что душа моя отделяется от тела. Даже сейчас, в безопасности моего дома, я начинаю дрожать при воспоминании о пережитом на той берёзовой поляне.
Я удивляюсь и радуюсь тому, что ты каким-то образом смог противостоять этому страшному наваждению. Мне кажется, что напавшая на нас демоническая сущность, несмотря на её кажущееся всемогущество, не могла действовать одновременно на нас обоих, когда мы находились далеко друг от друга. Как только ты ушёл с поляны, я почувствовала, что её пагубное влияние на меня ослабевает, и я наконец снова могу двигаться по своей собственной воле. Мне страшно подумать, что пережил ты, и я нисколько не сержусь, что ты оставил меня одну; иначе эта сила растоптала бы нас обоих. Когда вышло солнце, я немного успокоилась, и хотела было дождаться тебя, потому что не сомневалась, что ты вернёшься за мной, как только сможешь. Но мне было так страшно оставаться одной в непосредственной близости от этого загадочного пруда (который уже больше никогда не покажется мне тихим и безмятежным, как раньше), что я не выдержала и убежала домой. Я была так расстроена и испугана, что даже не заметила потери брошки, которую ты нашёл. Отныне она будет служить мне напоминанием о чудесном избавлении от сил зла, нападению которых мы сегодня подверглись.
Излишне говорить, что мои любовь и доверие к тебе нисколько не уменьшились, ведь испытания лишь укрепляют связь между двумя любящими сердцами. Мне хочется верить, что и ты не разочаровался во мне после сегодяшних событий, хотя душу мою не отпускает тревога, ибо я чувствую, что могла бы проявить больше стойкости и благоразумия. В подтверждение моей любви спешу поделиться с тобой неожиданной новостью. Сегодня поистине особенный день, так как необъяснимые и ужасные события соседствуют со столь же необъяснимым, но прекрасным поворотом в нашей судьбе. Мой папенька дал согласие на наш брак при условии, что мы подождём один год. Так что теперь перед нами не стоит никаких непреодолимых препятствий, и хотя я скорблю о предстоящей разлуке, в сердце моём живёт горячая надежда на последующее воссоединение.
Искренне твоя Лиз
***
Элизабет, чуть заметно улыбаясь в предвкушении встречи, вышла из Рочестерского собора на залитые июньским солнцем ступени; свет и тень на них чередовались как белые и чёрные клавиши рояля. Длинные ресницы непроизвольно опустились на её глаза, после церковного сумрака отвыкшие от яркости красок, поэтому Павел увидел её раньше, чем она его. Целое мгновение он неприкрыто любовался её красотой и праздничным нарядом. Потом хрустальная брошка на груди Элизабет, защищая свою хозяйку от нескромных взглядов, пустила ему в глаза солнечный зайчик, и Павел смущённо зажмурился. Элизабет подошла к нему, взяла под руку, и они углубились в парк, начинавшийся сразу за собором.
Парк окружал руины древнего Рочестерского замка. В былые времена, когда Англия ещё не обзавелась непобедимым флотом и частенько подвергалась набегам с моря, замок защищал важную переправу через реку Мидуэй. Даже если захватчикам удавалось проникнуть в удобную гавань, образованную дельтой реки, и высадиться на берег, то прямой путь на столицу им преграждала неприступная твердыня. Но не только внешним угрозам противостоял замок. Во время гражданских войн он иногда оказывался последним оплотом мятежных лордов или епископов, бунтовавших против своего короля. В такие моменты главную опасность для защитников замка представляли войска, идущие из Лондона, а не с побережья. В Новое время замок утратил своё стратегическое значение и в последней гражданской войне, между Карлом I и Кромвелем, уже не участвовал; потому и не подвергся показательному разрушению. Но чего не сделала война, то сделало неумолимое время. Камни из мощных стен осыпались и лежали грудами у подножия всё ещё величественных башен, вокруг разрослись кусты и деревья, и окрестности замка стали местом свиданий влюблённых парочек.
Павел сегодня в церковь не ходил, потому что согласно православному календарю Троица праздновалась в этом году на неделю позже, чем это было принято в англиканских церквях. На встречу со своей невестой он пришёл сильно заранее и, как полагается ответственному капитану, успел проложить маршрут их прогулки так, чтобы пройти через самые романтические уголки парка. Для этого он не поленился влезть на одну из башен замка и осмотреть окрестные ландшафты. По левую сторону возвышались мрачные готические башни собора, за ним текли светлые воды реки Мидуэй, а ёще дальше за излучиной реки виднелись мачты кораблей в порту Чатэм. По другую сторону расстилался парк, в котором природе позволено было самой заниматься украшением своих владений, так что лишь мостики через ручьи и протоптанные дорожки напоминали о присутствии человека. Особенно выделялся своей заповедной красотой небольшой пруд, как будто перенёсенный сюда из дремучей чащи.
– Куда ты поведёшь меня сегодня? – спросила Элизабет жениха.
Вообще-то, Элизабет или Лиз, как он её называл, не была с ним помолвлена – её престарелый папенька-самодур, тоже в прошлом капитан, бессмысленно и беспощадно запретил дочери выходить замуж за русского. Но Павел всё равно считал её своей невестой, потому что ни на ком другом жениться не собирался. Он к женитьбе относился резко отрицательно, пока не встретил Лиз.
– Я отведу тебя к пруду с русалками. В Троицын день они выходят из воды и показываются людям, – улыбнулся Павел. – По крайней мере так считали крестьяне в поместье моего отца.
– И что же русалки делают на суше, а, Пол? – лукаво спросила Лиз. – Знакомятся с отважными капитанами и утаскивают их под воду?
– Ты угадала, – удивлённо согласился Павел, – неужели ты знаешь славянские легенды?
– Нет, – в свою очередь удивилась Лиз, – я просто пошутила.
– Крестьяне рассказывали мне, – начал Павел, не отрывая глаз от озорного профиля Лиз, – что русалки соблазняют юношей, а когда те потеряют голову, утаскивают несчастных под воду и топят. Ведь русалки – это девушки, утонувшие до свадьбы, и так они пытаются вернуть себе женихов.
Лиз заметно погрустнела, и Павел мысленно обругал себя за бестактность. Ведь с таким папенькой, как у Лиз, можно запросто не дожить до свадьбы. Правда, опасность утонуть угрожает скорее Павлу – его 64-пушечный линейный корабль «Справедливость» уже почти готов к выходу в море после долгого ремонта в доках Чатэма и скоро присоединится к английскому флоту для совместных действий. Война Первой коалиции против революционной Франции продолжалась, хотя в идиллическом английском парке о морских сражениях думать совершенно не хотелось.
– Лиз, прости меня, я зря заговорил про русалок.
Лиз улыбнулась – он всегда угадывал её настроение, или выражаясь точнее, основную тональность в сложной гармонии её настроений. Она крепче ухватилась за его руку и прижалась к нему, делая вид, что споткнулась. Павел тут же подхватил её свободной рукой, и мгновение они стояли почти обнявшись, пока он не отодвинулся. Дальше они шли молча. Павел теперь упорно смотрел себе под ноги, а Лиз смотрела на него искоса взглядом, в котором одновременно светились любовь и серьёзная работа мысли.
Она старательно готовилась к этому дню, ведь это была их последняя встреча перед долгой разлукой. Придирчиво выбирала платье и украшения, тщательно укладывала волосы, а главное, внутренне собиралась, продумывала серьёзный разговор с Полом и то, что последует за этим разговором. Исчерпав все средства уговорить папеньку, она решилась на крайний шаг. Она сделала все, что могла, чтобы остаться покорной дочерью, она просила, умоляла, заклинала, – он не послушался ни её просьб, ни мольбы, ни слез. Оставался лишь один путь, опасный и непредсказуемый, потому что пройдя по этому пути, она могла навсегда лишиться не только доверия папеньки, к чему она уже была внутренне готова, но и любви Пола. Если он станет презирать её, то лучше ей сразу утопиться. Ах, если бы мужчины чуть меньше думали о своей чести, и чуть больше – о тех, кого они любят! Но она всё равно не отступит и испробует последнее средство, чего бы ей это не стоило. Она будет бороться за своё счастье, потому что хочет быть вместе с Полом, и её не остановят ни папенька, ни собственные страхи.
Она понимала, что ей придётся пройти по тонкому льду, под которым многие девушки до неё уже потонули. В памяти промелькнула история Агнес, дочери одного морского офицера, которого знавал папенька. Та тоже полюбила вопреки родительской воле, причём даже не иностранца, а англичанина, но в прошлом его была какая-то страшная тайна, препятствовавшая женитьбе. Она доверяла ему всем сердцем, пока не потеряла то, что уже никто в мире не смог бы ей вернуть. Её несостоявшийся жених вдруг спешно уехал в Италию по каким-то своим важным делам, клятвенно обещая ей всё уладить по возвращении. С тех пор ни одна живая душа в Англии его ни разу не видела, и беременная Агнес, сгорая от стыда, тайно ушла из отчего дома. Её так и не нашли; наверно, бедняжка утопилась, погубив и себя, и плод своей преступной любви. Отец Агнес умер от горя и бесчестья, и его младшая дочь, совсем ещё малютка, осталась круглой сиротой. К счастью, её приютили сначала бедняки-крестьяне, воспитавшие её как родную дочь, а затем одна богатая вдова, которая дала ей хорошее образование и относилась к ней, как к своей племяннице, несмотря на тёмные слухи, ходившие о происхождении девочки. Свет не без добрых людей! И может быть ей, Лиз, повезёт больше, чем несчастной Агнес.
– Пол, – сказала она наконец, – я знаю, как уговорить моего папеньку дать разрешение на наш брак.
Павел оторвал взгяд от тропинки и недоверчиво посмотрел на Лиз. Та покраснела под его взглядом, но продолжила.
– Нам надо просто стать мужем и женой без всяких церемоний, а потом ему уже деваться будет некуда. Сам будет уговаривать тебя жениться на мне. Особенно если у нас будет ребёнок. Этого уже не скроешь.
Павел в ужасе посмотрел на неё – очевидно, Лиз не понимает до конца, что на самом деле предлагает. Да и откуда невинной девушке знать о таких вещах. А на её папеньку это может подействовать прямо противоположным образом – с него станется предать случившееся огласке, чтобы разрушить карьеру ненавистного жениха. Такие как он вполне способны погубить доброе имя родной дочери ради мести.
– Лиз, это невозможно, это будет бесчестно с моей стороны. Ты сама меня потом возненавидишь за это!
Лиз поняла по его тону, что дальше она не продвинется, и обиженно надулась. Сердилась она больше на себя, потому что запоздало поняла, что надо было действовать тоньше, причём именно действовать, а не болтать языком. Тут очень кстати оказалось, что хорошо продуманный маршрут вывел их на деревянный мост через ручей. Начало этому ручью положил крепостной ров, некогда окружавший замок. Над мостом шумел ветер, полоскались в воде ветви прибрежных ив, течение бурлило под опорами моста, а над его оградой выступало полукруглое резное украшение, которое вполне могло сойти за штурвал. Лиз схватилась за него обеими руками, повернувшись лицом к ветру. Её тёмные кудри развевались, чёрные глаза весело блестели, и мостик быстро превращался в трёхмачтовый парусник, сражающийся с ураганом где-то в Индийском океане.
– Мы слишком много несем парусов для такого ветра, какой сейчас подует… Эй, вы! Бом-брамсель и бом-кливер долой! – воскликнула Лиз. – Грот на гитовы! Взять два рифа у марселей! Мистер Чичагов, почему вы качаете головой? Всё ещё много парусов?
– Я взял бы четыре рифа и убрал бы фок, капитан, – ответил Павел, входя в роль авторитарного старшего помощника. – Двух рифов недостаточно при шторме под этими широтами.
На самом деле Павлу никогда не приходилось бывать в южных широтах, все его рейсы проходили в северных морях. Его представления о тропических ураганах были основаны на рассказах других моряков, а не на личном опыте. В этом он мало чем отличался от Лиз, которая прекрасно знала реалии морской жизни по рассказам папеньки и его сослуживцев, хотя сама не служила во флоте. Даже в Америке Павлу так и не довелось побывать, даром что судно, на котором он проходил обучение, однажды было командировано из Англии в Новый Свет. Но тот рейс оказался крайне неудачным – поломки следовали одна за другой, и некстати застигшая их буря заставила капитана повернуть обратно в Англию для капитального ремонта. Зато в пути Павел хорошо выучил английский язык.
Лиз продолжала командовать. В конце концов все паруса были убраны, и корабль пошёл вместе с бурей под одними снастями, но в трюме открылась течь.
– Первому, кто бросит помпу, – грозно сказала Лиз, – я раздроблю череп!
– Правильно, – согласился Павел.
Тут ветер стих, но корабль набрал уже столько воды, что команде пришлось покинуть его в шлюпке. Лиз и Павел перешли на другой берег реки и углубились в рощу. Глядя на развеселившуюся Лиз, Павел сразу забыл о подводных камнях, обнажившихся в начале их свидания. Его подхватил поток, в котором отдельные слова, образы и мимолётные воспоминания идеально сливались в единую мелодию, так что не было нужды ничего додумывать или сокрушаться о неверно взятых нотах. Лиз вспоминала разные смешные истории из морского быта, и Павел каждый раз поражался, сколько всего она знает. В Чатэме ремонтировали корабли, бороздившие все моря и океаны, а их капитаны, что естественно, проводили довольно много времени в гостеприимном доме начальника порта. Поскольку начальник по совместительству был папенькой Лиз, та выросла среди моряков. Со временем в голове у Лиз, умевшей не только рассказывать, но и слушать, образовалось нечто вроде морской энциклопедии.
Разговор вырулил на обсуждение статей флагманского корабля эскадры под командованием адмирала Джона Джервиса. Павел недавно имел случай познакомиться с этим чудом британского кораблестроения и находился под большим впечатлением от увиденного. Лиз пару раз бывала вместе с папенькой на флагманском корабле, когда тот стоял в Чатэме, и к тому же прекрасно знала историю его постройки на местных верфях, хотя корабль был спущен на воду лет за десять до её рождения. Корабли такого класса служили по полвека и дольше, потому что использовались только во время серьёзных войн, а остальное время стояли в доках, где за ними ухаживали как за породистыми лошадьми.
– При первом испытании на море «Победу» кренило на правый борт, как старую калошу, – рассказывала Лиз. – Этот недостаток удалось исправить с помощью балласта. Но есть у неё и один неустранимый дефект, только это военно-морская тайна.
– Не может быть! – удивился Павел, которому флагманский корабль показался идеальным.
– Так уж и быть, я скажу тебе, только никому об этом ни слова.
С этими словами Лиз приподнялась на цыпочки и стала что-то шептать ему на ухо. Павел почувствовал, как его шея и лицо краснеют от близости её губ. Прошептав страшную тайну, Лиз торжествующе посмотрела на него.
– Теперь ты веришь? – спросила она.
– Получается, даже при небольшом шторме «Победа» не сможет… – начал он, ошеломлённый её словами.
– Тсс! – Лиз приложила палец к губам. – Не говори об этом вслух, даже со мной.
Павел был несколько шокирован проблемой «Победы» и особенно тем, что эту проблему решили только на бумаге. Если бы такое произошло с кораблём российского флота, он бы нисколько не удивился, но от командования британского флота можно было бы ожидать более ответственных решений.
Вскоре показался пруд. На дальнем его берегу громадный ствол ивы протянулся над водой, преодолевая заросли крапивы; листья ивы отражались на поверхности заиндевевшими оттенками зелёного. Справа от ивы расцветали белый шиповник, так же низко склонившийся к воде, и сиреневые свечи иволистного дербенника. Вода у ближнего берега заросла осокой и водяными лютиками. Лиз подумала, что в таком пруду вполне могла бы потонуть Офелия. Стала бы она потом русалкой?
Павел вспомнил, как мальчиком увязался за деревенской молодёжью, когда та летним вечером отправилась к лесному пруду по своим взрослым делам. Тогда-то крестьянские девушки и рассказали ему о русалках, выходивших на Троицу из водоёмов. Много лет спустя он понял, что это был просто удобный способ отправить маленького барчука под крылышко к родителям, чтобы не подглядывал за девичьими забавами; но тогда он как будто и правда услышал призывную песнь русалок и в страхе убежал. Песня преследовала его почти до самого дома.
Они подошли к воде, и Лиз присела на берегу, чтобы сорвать несколько незабудок. Потом она обернулась, прижимая незабудки к груди. Её зелёное платье с серебряной вышивкой расстелилось по траве.
– Похожа я на русалку? – спросила она.
– У русалки должен быть хвост, – рассудительно ответил Павел, но через секунду лицо его расплылось в улыбке, и он добавил. – Очень похожа!
Он помог Лиз подняться, и они стали обходить пруд справа по еле заметной тропинке. Здесь парк плавно перетекал в лес, поэтому случайные прохожие сюда редко добирались. Разве что охотники могли заглянуть, но охотничий сезон ещё не открылся. Неподалёку виднелась полянка с берёзами. Внезапно стало темнеть, ветер пригнал грозовую тучу, и под деревьями казалось, что уже наступили сумерки. Вдали послышались раскаты грома.
– Нам надо возвращаться, – неохотно сказал Павел. – Похоже, скоро пойдёт сильный ливень!
– Давай быстренько добежим до поляны? – предложила она. – Догоняй!
Она отпустила его руку и побежала к берёзам, не дожидаясь ответа. Павел растерялся и несколько секунд стоял неподвижно, а потом спорить было уже поздно. Он стал догонять Лиз. Та добежала до ближайшей берёзы и прижалась к ней щекой. Павел остановился рядом. Тьма ощутимо сгущалась, раскаты грома звучали всё ближе.
– Люблю берёзы, – она положила ладонь на бледный ствол. – Какой он гладкий, Пол, словно кожа. Вот потрогай мою щеку, а потом кору. Правда, не отличишь, если бы не тепло?
Он поднял руку. Лиз повернулась, и ему показалось, что русалка утягивает его под воду. Он ещё пытался призвать на помощь голос разума, и даже представил себе, какими глазами посмотрит на него её отец, когда обо всём узнает. Но это не подействовало, голос разума перебила мысль, что старый дурень сам виноват. Потом вообще никаких мыслей не осталось. Зато зазвучала песня, та самая песня русалок, которую он слышал или думал, что слышал, много лет назад. Может это была и не песня, а только воспоминание о песне, но он сразу узнал её. С трудом вырвавшись из объятий Лиз, он как безумный ринулся назад в рощу.
Лиз стояла ошеломлённая и ничего не понимала. Как он мог уйти от неё? Она почти уже достигла своего, а теперь получается, что она ничего не достигла, и даже наоборот, всё потеряла. Теперь он будет презирать её за безнравственность, да наверно уже презирает, раз ушёл, даже не воспользовавшись её постыдной слабостью. Она опустилась на землю и горько заплакала. Сначала у неё ещё была надежда, что он вернётся, услышав её плач, да и нехорошо с его стороны оставлять её одну в лесу. Но в глубине души она чувствовала, что он не вернётся. С трудом сдерживая слёзы, она побежала через парк к карете. Добежав до пруда, Лиз застыла на месте. Ива, шиповник, лютики, незабудки замерли безмолвными свидетелями её горя, а ведь совсем недавно Пол и она стояли около этого пруда, охваченные неземным восторгом. Это место притягивало её и отталкивало одновременно, напоминая о том, что могло случиться и не случилось. Если бы она могла прямо сейчас утопиться в пруду, как безумная невеста датского принца, тоже слишком много думавшего о своей чести, это избавило бы её от непереносимых душевных мук. Но пока остаётся хоть малейшая надежда, что Пол к ней вернётся, хоть самая ничтожная возможность, что она не до конца его потеряла, она не сдастся. Она сделала шаг назад, отступая от пруда, и зеркальная гладь вдруг пошла волнами, как будто огромное существо пыталось вырваться из его глубины на поверхность. Лиз вздрогнула, но потом поняла, что это непослушные слёзы снова застлали глаза и исказили мир вокруг неё.
Дома она разрыдалась прямо на пороге гостиной, даже не успев дойти до своей комнаты. Папенька, читавший London Times в кресле у камина, вскочил с несвойственной его возрасту поспешностью.
– Что случилось, Элизабет? – спросил он озабоченно.
– Это всё вы! – злобно и неожиданно для себя самой закричала Лиз. – Я всегда была вам послушной дочерью, я ничего не делала без вашей воли, а вы разбили мою жизнь!
Не в силах больше сказать ни слова, она бросилась в свою спальню и упала на кровать, неудержимо всхлипывая.
***
Порт в Чатэме, графство Кент, был создан ещё при королеве Елизавете, когда Англия в одиночку противостояла окружавшему её враждебному католическому миру, и для безопасности уже не хватало старых портов в Портсмуте, Дептфорде и Вулвиче. С тех пор владычица морей сильно укрепила свои позиции и обзавелась мощными союзниками в Европе и богатыми колониями в других частях света. За двести лет порт разросся до целого города, и теперь играл ключевую роль в войне с Францией. Порт расположился на том же берегу реки Мидуэй, что и Рочестерский замок, но дорога между ними был довольно извилистой, так как огибала излучину реки, русло которой в этом месте своими изгибами напоминало английскую букву N. На верфях Чатэма работали столь искусные и трудолюбивые корабелы, что за три дня могли построить 106-пушечный трёхдечный корабль 1-го ранга. Настолько слаженной была их организация, что дюжину сотен рабочих можно было одновременно задействовать на одном и том же корабле, так что каждый знал своё место и не мешал другим.
Впрочем, иногда не обходилось без накладок, как при постройке знаменитого корабля Его Величества «Победа». Её первый торжественный выход из дока в море 7 мая 1765 года мог был окончиться катастрофой, если бы ранним утром корабельный плотник Хартли Ларкин не догадался на всякий случай померить корпус судна. Оказалось, что его ширина почти на 10 дюймов превышает ширину деревянных ворот дока. Ответственное начальство уже собиралось в последний момент отменить церемонию, несмотря на приезд высоких гостей из Лондона, но Ларкин собрал всех имевшихся в наличии плотников, и те успели обтесать ворота. Невредимая «Победа» гордо вышла в море из испорченного дока – все вгляды были прикованы к ней, а зазубрины на воротах никто не заметил.
На этом сложности с «Победой» не закончились; при первых же её испытаниях на море выяснилось, что у неё слишком низкая посадка. Поэтому в бурную погоду вода захлёстывала оружейные порты нижней батарейной палубы, делая их непригодными для ипользования. Эту проблему удалось решить лишь командно-административным способом – в инструкции, прилагавшиеся к кораблю, включили требование наглухо задраивать порты нижней палубы при сильном волнении на море. Такое распоряжение уменьшало на треть огневую мощь «Победы» в случае, если бы ей пришлось вступить в бой в плохую погоду. К счастью, все славные сражения, в которых ей довелось участвовать за многие годы службы, случались только на спокойном море.
Чарльзу Проби, нынешнему начальнику порта в Чатэме, за его долгую жизнь много раз приходилось отвечать за безопасность других людей – и за своих детей, и за матросов на кораблях, где он служил. Он свято верил в силу послушания, и до сих пор ни разу не усомнился в целесообразности своих повелений и запрещений. Конечно, он не может предусмотреть всего, это не в человеческих силах, но он всегда трезво оценивал текущую ситуацию и выбирал наилучший образ действий. Поэтому дисциплина у него дома, на его кораблях и во вверенных ему королевских доках всегда была на высоте.
Когда к его младшей и любимой дочери Элизабет посватался русский капитан, Проби решительно отказал ему, не сомневаясь, что дочь смирится с любым его решением. Не то чтобы старый капитан что-то имел против российских подданных в целом, тем более что некоторые из них, вроде адмирала Сэмюэля Грейга, по рождению были чистокровными британцами. Капитан Чичагов не понравился ему вовсе не из-за его гражданства, а из-за личных качеств. Из него явно не мог получиться хороший муж для Элизабет – строгий и решительный, способный направлять её твёрдой рукой и контролировать чрезмерную природную живость её натуры. Спору нет, Чичагов очень обаятельный и неплохо воспитанный юноша, но Элизабет нужен кто-нибудь постарше и посолиднее. А русский пусть ищет невест у себя на родине, неужто у них в России своих девиц не хватает?
Сейчас капитан Проби не находил себе места. Элизабет заперлась в спальне и не разговаривала с ним. Сначала она плакала, потом наступила тишина. Он никогда раньше не видел её в таком состоянии. Он чувствовал, что её горе как-то связано с его запретом. Чичагов должен был скоро покинуть Чатэм, и раньше Проби надеялся, что Элизабет быстро забудет несостоявшегося жениха. С глаз долой, из сердца вон! Сегодняшняя сцена заставила его засомневаться в смирении и послушании дочери. Нельзя перегибать палку. Капитан Проби никогда не отменял своих запретов, но здесь был особый случай. Надо проявить снисхождение. Он подошёл к двери и снова постучался. Нет ответа.
– Элизабет, мне надо тебе кое-что сказать, – начал он, – я снова подумал насчёт предложения того русского капитана, который сватался к тебе. Если ты всё ещё хочешь выйти за него замуж, то я дам тебе своё согласие. Только не прямо сейчас, а через год.
За дверью раздались рыдания. Проби не понял, как Элизабет отнеслась к его словам, но плач был хоть каким-то ответом. Всё лучше, чем мёртвая тишина. Он чувствовал себя неуютно из-за того, что отступил от принятого решения, но утешался мыслью, что год – это достаточно долгий срок, и русский капитан вполне может забыть про Элизабет. А может он уже бросил её, и этим объясняется её горе. На забывчивость дочери старый капитан уже не рассчитывал, запоздало осознав, что та в своём упорстве очень похожа на него самого.
***
Павел не помнил, сколько он бродил по лесу. Гроза ушла, так и не пролившись дождём, снова засияло солнце. Наконец он немного пришёл в себя и попытался вернуться на поляну, чтобы проводить Лиз до кареты. Сначала он пошёл не в ту сторону и чуть не заблудился, а потом обнаружил, что грозовой ветер успел вырвать с корнем несколько старых елей, превратив английский парк в непроходимый бурелом, достойный русского леса. Попытавшись обойти упавшие стволы, он вышел к пруду, а от него уже вернулся к поляне с берёзами. Поляна была пуста. Он даже не сразу узнал то место, потому что под яркими солнечными лучами всё выглядело совершенно иначе, чем под грозовой тучей. В траве у берёзы что-то ярко блеснуло. Он подошёл поближе и поднял хрустальную брошку. Потом побежал по тропинке обратно к пруду, а затем к мостику через ручей в надежде догнать Лиз, но её уже нигде не было видно, и кареты у собора тоже не оказалось.
Павел уныло побрёл к дому Лиз, хотя знал, что больше не сможет её увидеть – после неудачного сватовства капитан Проби не пускал его на порог. Всё равно ему хотелось быть как можно ближе к ней, как будто это могло что-то изменить. Как хорошо им было в начале прогулки, а он умудрился всё испортить. Руки его в ярости сжались, и он почувствовал, как что-то впилось в палец. Разжав кулак, он увидел поднятую им с земли брошку, про которую уже успел забыть. Только теперь он наконец внимательно рассмотрел её – это была изящная гирлянда цветов с лепестками из разноцветных кусочков хрусталя. Маки, ромашки, анютины глазки и ещё какие-то цветы, которые он не смог опознать. Перед его внутренним взором тут же явилась Лиз, сидящая с букетом незабудок на берегу пруда. Ива шелестела листьями, вокруг шиповника жужжали пчёлы. Если бы можно было вернуться в то мгновение и всё исправить. Он застонал. Теперь Лиз ненавидит его одновременно и за то, что он сделал, и за то, чего он не сделал. Но ведь невозможно было устоять перед ней на лесной поляне под грозовым небом. Бедная Лиз сама не понимала, какую страсть она разбудила, но ему нет оправдания. И невозможно было остаться рядом с ней и вымолить прощение, пока он не вернул себе относительную ясность мысли.
Вокруг тянулись доки и пакгаузы, выглядевшие заброшенными из-за воскресного дня, без привычной рабочей суеты мастеров и грузчиков. Вдалеке виднелась «Справедливость», но теперь даже она не радовала его глаз своей новой грот-мачтой и парусами. Скоро уже должен был показаться дом начальника порта – помпезное здание из красного кирпича с четырьмя несуразными башенками-минаретами по углам. Дом был полностью перестроен лет сто назад по приказу тогдашнего начальника – тот посчитал имевшуюся резиденцию не соответствующей своему величию и добился от королевской казны денег на новую постройку. Павел вспомнил, как Лиз рассказывала ему историю своего дома, и как его тогда поразило сходство амбиций английского и российского начальства. Только английское начальство деньги на свои дворцы честно выбивало из казны, а русское – воровало.
Всё вокруг напоминало о первом дне, когда он только попал в Чатэм и шёл знакомиться с начальником порта. В тот день, едва он переступил порог дома, ему бросилась в глаза, монументальная картина на потолке, изображавшая олимпийских богов. Позднее Лиз, которая положительно знала всё на свете, если это хоть как-то касалось кораблей, рассказала Павлу, что картина сначала украшала каюту «Королевской милости». «Милость» верой и правдой прослужила 67 лет, потом её демонтировали на верфях Чатэма, а картине нашли новое пристанище. Нептун, бог моря, явно писанный художником с одного из потомков норманских викингов, короновал Марса, бога войны, а вокруг расположились пышногрудые богини. Павлу богини напоминали деревенских девушек, чьё купание в лесном пруду он в отроческие годы украдкой наблюдал, презрев страшные истории о русалках. Хорош он, нечего сказать, сегодня снова повёл себя как безрассудный подросток, совсем потерял голову. Нужен ли ей такой жених? А он теперь как будет жить без надежды увидеть Лиз? Разве он мог тогда подумать, чем всё закончится. Сегодня он шёл к её дому в последний раз. Первые встречи, последние встречи. Он как будто снова услышал пение Лиз, вспомнил, как они пели вместе в её доме в те далёкие дни, когда в глазах её отца он ещё был респектабельным капитаном, а не отвергнутым женихом. Теперь и Лиз бросила его.
В звуки песни грубо ворвался стук двери. Павел вздрогнул и посмотрел по сторонам. Это посыльный зашёл в здание почты, мимо которого как раз проходил Павел. Похоже, почта была единственным ведомством в Чатэме, в котором жизнь не замирала даже в воскресенье. Он вошёл внутрь, чтобы хоть как-то вырваться из потока прекрасных воспоминаний, перемешанных с горькими сожалениями. Он просто не в силах был идти дальше, нужно было сесть и немного подумать.
***
Лиз лежала у себя в комнате и пыталась не думать о том, что произошло сегодня. Но не думать не получалось. Как же она умудрилась всё испортить? Не надо было браться за дело, в котором ничего не смыслишь. Хотя поначалу всё шло очень даже гладко. Лиз вспомнила, как Пол смотрел на неё, когда она сидела у пруда, изображая русалку; как забилось её сердце от его взгляда. В его голубых глазах замерцали искры и продолжали гореть всю дорогу до этой злосчастной поляны. А ведь место было выбрано так удачно – кругом берёзы, как у него на родине. Да и гроза началась как нельзя кстати. Лиз решительно не понимала, что же она сделала не так. Мысли её снова побежали по кругу.
Конечно, сначала он прямо отказался от её предложения, но это ничего не значит. Или значит? Может быть ей стоило прислушаться к его мнению? Но ведь она всё продумала наилучшим образом за них обоих, ему надо было просто смириться с неизбежным. Ему ни за что не пришлось бы отвечать, она всё брала на себя. В глубине души она чувствовала, что её чрезмерная уверенность в своих действиях всё и погубила. Она не оставила ему выбора. И всё равно в самый последний момент он как-то сумел вырваться из её власти. Зато теперь он совершенно свободен и больше даже не посмотрит в её сторону.
От разъедающих сердце мыслей ей было так плохо, что казалось ничто уже не может усугубить её отчаяние. Она не отвечала на стук в дверь и даже не вполне осознавала его. Однако слова папеньки, неожиданно переигравшего своё решение, достигли её ушей с пугающей ясностью. Это стало последней каплей. Что ему стоило переменить свою отцовскую волю на день раньше? Тогда сегодня она совсем иначе вела бы себя с Полом, и он не ушёл бы от неё. Лиз думала, что слёз уже не осталось, но этот последний удар судьбы был так ужасен, что она снова разрыдалась.
Через несколько минут она попыталась взять себя в руки и хоть что-нибудь сделать. Даже если Пол теперь до глубины души презирает её, любовь не могла мгновенно уйти из его сердца. Нужно оповестить его о том, что папенька дал согласие на их брак, и пусть Пол сам решает, нужна ли ему такая невеста. Она села за стол и попыталась написать хотя бы несколько строк, но дальше слов «Дорогой Пол!» продвинуться не смогла. Нельзя же было в письме делать вид, что между ними сегодня не произошло ничего особенного, и это была самая обычная прогулка. «Представляешь, Пол, какое чудо, прихожу домой после нашей встречи, как ни в чём не бывало, а папенька вдруг разрешает мне выйти за тебя замуж!» Тогда уж Пол точно уверится в её распущенности, увидев, что она вовсе не переживает из-за своего бестыдного поведения.
Она не помнила, сколько просидела над белым листом бумаги, пытаясь хоть как-то написать о том, о чём писать было совершенно невозможно. Задребезжал колокольчик у парадной двери, терзая слух Лиз похоронным звоном. Наверно, посыльный доставил папеньке очередные бюрократические бумаги – начальник порта должен был вести деловую переписку даже по воскресеньям. Против воли Лиз стала прислушиваться к происходящему в доме, как будто это могло иметь хоть какое-то отношение к её несчастью. Лестница заскрипела под тяжёлыми шагами.
– Элизабет, тебе письмо от капитана Чичагова, – услышала она голос папеньки. – Посыльному велено ждать ответа в течение часа.
Лиз вскочила с кровати и отперла дверь. Папенька передал ей письмо и явно хотел что-то ещё сказать, но осёкся, увидев опухшее от слёз лицо дочери, и торопливо пошёл обратно в гостиную. Он уже ничего не понимал в происходящем и счёл за лучшее не вмешиваться.
Больше минуты Лиз стояла неподвижно, не в силах разорвать конверт и окончательно убедиться, что всё кончено. Пол очень воспитанный человек и поэтому сразу решил написать ей очень вежливое письмо, в котором в самых возвышенных и самоуничижительных словах будет выражена суровая правда – он больше не желает иметь с ней ничего общего. В голове Лиз сами собой проносились воображаемые формулировки: «В своей ошибке я виню только самого себя, но после случившегося сегодня долг и честь повелевают мне вернуть слово». Руки её машинально ощупывали толстый конверт, и что-то острое укололо палец. Это несколько отвлекло Лиз от попыток угадать содержание письма, и она наконец раскрыла конверт. На стол выпала брошка, как две капли воды похожая на её собственную, и Лиз удивлённо прижала руку к груди, чтобы проверить, на месте ли её украшение. Только сейчас она поняла, что потеряла брошку где-то в парке, скорее всего на той поляне с берёзами. Значит Пол вернулся туда, раз нашёл брошку. В сердце её затеплилась безумная надежда, и она решилась прочесть письмо. Даже если внутри таится отказ, она не отступит, она всё равно ответит ему. В конце концов она сумеет подыскать нужные слова.
Дорогая Лиз!
У меня нет слов, чтобы выразить отчаяние, которое я испытываю, лишившись твоего расположения. Я умоляю тебя простить меня. Сегодня я вёл себя неразумно, и ничем хорошим это не могло закончиться. Сердце моё разрывается при мысли, что ты теперь никогда не сможешь доверять мне. Клянусь, я никогда больше не позволю себе огорчить тебя своими опрометчивыми словами и поступками.
Я совершенно напрасно завёл разговор о русалках и не перестаю сожалеть об этом. В детстве меня очень пугали рассказы об их обычаях, и я боялся подходить к пруду, где они якобы жили. Мне казалось, что я слышу их песню, которой они затянут меня на дно. Я никак не мог подумать, что эти воспоминания вдруг настигнут меня в Англии в самый неподходящий момент, хотя в этом виноват только я сам. Сегодня я как будто снова услышал их песню, и это привело меня в такой ужас, что я самым позорным образом бежал и бросил тебя одну в парке. Когда я одумался и вернулся, то нашёл только твою потерянную брошку, каковую и возвращаю тебе.
Я знаю, что мне нет прощения, и не смею надеяться, что ты ответишь мне. Что бы ты ни решила, любовь к тебе никогда не исчезнет из моего сердца. Если мне не суждено больше увидеть тебя, то те часы, которые мы провели вместе, навсегда останутся самым счастливым временем моей жизни.
Искренне твой Павел
Лиз снова заплакала, на этот раз от радости, и поцеловала письмо. Как это мило со стороны Пола взять всю вину на себя, да ещё в таких обтекаемых выражениях, что даже попади это письмо в чужие руки, оно не сможет бросить ни малейшей тени на репутацию адресата. Сколько времени собирался ждать посыльный? Час? Она как раз успеет ответить. Внутри уже теснились те самые образы и выражения, которые так долго ускользали от неё; рука сама потянулась к перу, через минуту на бумагу свободно потекли слова.