Ромашки для Сашки - читать онлайн

Той девушке, которую люблю (рассказ)

Новую учительницу 3го – «Б» класса звали Олеся Леонидовна. Она была красивой. У нее были белые длинные волосы, распущенные по плечам, от нее вкусно пахло дорогими духами. Губы она красила розовой помадой и выводила стрелки на веках почти до бровей. Гоше Жукову хотелось прижаться к ней и обнять, потому что она была похожа на его маму, по которой он очень скучал, и волосы у нее были тоже белые и длинные, как у его молодой учительницы. Только мама не рисовала на глазах такие стрелки и не пользовалась розовой помадой. Мама была и без того красивой.

Гошу Жукова новая учительница сразу невзлюбила. Был он маленький – меньше всех в классе. Заморыш! Под носом у него постоянно висела прозрачная капля, которую он зашмыгивал обратно, прикладывая к лицу рукав поношенной джинсовой курточки. Волосы нестриженые, вихры торчали в разные стороны веником. На руках – язвы и уши грязные. Мальчик выглядел затравленным волчонком, сидел с краю за третьей партой, и как только звенел звонок, вытягивал свой ранец и торопился к выходу. А еще Олесе Леонидовне не нравилось, что Жуков следил за каждым ее движением и внимательно – словно исподтишка – ее разглядывал, а когда она поворачивалась к нему, опускал глаза, как будто его застали врасплох. Однажды, когда она диктовала ребятам текст на уроке русского языка, Жуков засмотрелся на нее и пропустил целое предложение. Учительница подошла к его парте и длинным острым ногтем ткнула в тетрадку Жукова в то самое – пропущенное место. В ответ Гоша Жуков поднял на нее свои большие голубые глаза в пушистых ресницах, полные слез, и робко положил свою ручонку на руку Олеси Леонидовны. Та брезгливо выдернула ее из-под Гошиной ладошки. «Слушай внимательно!» – строго сказала она и пошла дальше вдоль рядов парт к своему столу. Дети в классе тоже сторонились Гоши Жукова, и он часто оставался на перемене один за партой, доставал свой бутерброд, завернутый в целлофановый пакет, и рассеянно жевал хлеб с колбасой, собирая с колен крошки или выходил в коридор, пережидая перемену у окна. Девочки никак не реагировали на Гошу – они его не замечали. Когда затевали игру в «кОндалы» на большой перемене, никто не хотел брать Гошу за руку, и Гоша перестал принимать участие в коллективных играх. На уроках физкультуры он тоже сидел один на краю лавочки или плелся в конце строя, соблюдая дистанцию.

Кстати сказать, учился мальчик хорошо, особенно давалась ему математика. Задачи и примеры на уроках решал раньше всех и сидел со скучающим видом, уставившись в сторону окна. В школу приходил всегда с выученными уроками, у доски отвечал бойко и однажды даже очень удивил всех своими дополнительными знаниями по литературе. Вот как это было. Олеся Леонидовна проводила открытый урок на тему: «Сказки А. С. Пушкина». Дети подготовили сценку из «Сказки о рыбаке и рыбке». Гоше роли не предлагали да он и не хотел участвовать в сценке. Так, сидел на задней парте, равнодушно наблюдая за происходящим у доски. На роль старухи выбрали самую бойкую девочку в классе – Олю Терехину. У Оли мама торговала на рынке в рыбном ряду, и Оля оттуда и набралась смелости и напора, свойственного торгашам, поскольку часто в выходные дни крутилась возле маминого прилавка. Никто даже из мальчиков никогда не спорил с Олей – себе дороже. Оля, подбоченясь, отчитывала длинного и худого Сережу Приходько, которому дали роль старика – неудачника и подкаблучника: «Дурачина ты, простофиля! Выпросил, дурачина, корыто! Наше-то совсем развалилось!» Дети покатывались со смеху – так натурально бранила Сережу-старика Оля. Один Гоша только не смеялся и продолжал равнодушно смотреть на происходящее. На урок пришли учителя из параллельных классов, завуч, директор и представитель от гороно. Сценка всем понравилась, детям дружно аплодировали. Олеся Леонидовна раскраснелась от успеха, предвкушая поощрение от администрации школы и высший балл за удачно проведенный урок. «Ребята, – обратилась она к классу, – кто еще хочет прочитать стихотворение Александра Сергеевича Пушкина?» Она обвела взглядом ребят, смущенных особым к ним вниманием и торжественной обстановкой на уроке. Неожиданно руку протянул Гоша Жуков. Олеся Леонидовна скользнула взглядом по руке Гоши, словно не замечая его, и продолжила вопросительно оглядывать нерешительный класс. Но руку Гоши Жукова заметила завуч Нина Трофимовна: «Вот, мальчик тянет руку. Иди-иди к доске!» Гоша вышел. Воцарилась тишина. И в этой тишине зазвучал тихий уверенный голос Гоши Жукова:

Стихотворение прозвучало так проникновенно, так выразительно печально, что несколько секунд все сидели молча, переживая тяжелую участь воробья.

– Но ведь это не Пушкин, – одернула Гошу Олеся Леонидовна.

– Нет. Это не Пушкин. Это – Николай Рубцов. Он тоже – русский писатель. А еще я знаю его песню. Можно, я спою?

– Нет, нет, не надо, – запротестовала Олеся Леонидовна и хотела посадить Гошу на место, но тут опять вмешалась Нина Трофимовна: «Олеся Леонидовна, пусть споет. Это ведь хорошо, что ребята знают и других русских поэтов». И Гоша запел:

Гоша пел звонким, чистым голосом, пел вдохновенно, талантливо, а когда он закончил, гром аплодисментов взорвал тишину класса. Особенно усердно аплодировала Нина Трофимовна, отбивали ладоши все учителя вместе с директором школы Натальей Андреевной. Директриса вышла к столу. Она похвалила Олесю Леонидовну за подготовку детей к открытому уроку и обратилась к Гоше, который с невозмутимым видом уселся на свое место и отвернулся к окну:

– Не знала, что в 3 м -«Б» есть такие талантливые дети. Это у нас…

– Гоша Жуков, – подсказала Олеся Леонидовна.

– Гоша Жуков, тебе надо серьезно заниматься вокалом. Талантливый голосок!

Олеся Леонидовна стояла раскрасневшаяся и счастливая. Она не ожидала такого окончания урока и такого успеха. Ребята с большим интересом повернулись к Гоше, который продолжал сидеть с отсутствующим взглядом, как будто его это вовсе не касалось.

Олеся Леонидовна часто выходила в коридор прямо на уроке. Ей кто-то постоянно звонил. Иногда ее долго не было, и дети начинали шуметь. Тогда Олеся Леонидовна открывала дверь, не отнимая телефона от уха, и громко кричала: «Я все слышу! Успокойтесь!» Заходила она в класс рассеянной, с красным злым лицом и начинала продолжать урок, срываясь на учеников. После уроков за ней приезжала большая черная машина, и Гоша наблюдал из окна, как Олеся Леонидовна бежала с крыльца, торопливо одеваясь на ходу, и ее длинные белые волосы развевались по ветру, как у Венеры на картине Боттичелли.

Наступил праздник 8 Марта. Все дети, как один, пришли в школу с букетами цветов и подарками: кто-то принес коробку конфет, кто-то – сувенир, кто-то – книгу, перевязанную бантом или нарядной тесьмой. Только Гоша пришел с пустыми руками и сидел за своей партой, опустив глаза. Олеся Леонидовна зашла в класс. Была она нарядная, красивая, с высокой прической и яркой заколкой в волосах, в красивом обтягивающем коротком платье и высоких модных сапогах – ботфортах. Дети сорвались со своих мест и бросились ей навстречу с подарками и цветами, образовав возле учительского стола пеструю толпу, похожую на яркую цветочную клумбу. Гоша незаметно выскользнул из класса. Он ушел домой, и никто этого даже не заметил. Прошло три дня после праздника. Прозвенел звонок на урок, и в двери класса вошел Гоша в сопровождении пожилого седого мужчины в сером пиджаке. Мальчик торжественно нес модель двухмачтового парусника, мастерски изготовленную из дерева, кусков парусины и тонкой лески. Парусник был – точная копия настоящего корабля с грот-мачтой, фок-мачтой, рубками, такелажем и со всеми остальными морскими принадлежностями. Мужчина смущенно представился: «Я – дедушка Гоши, Павел Михайлович. Гоша почти все сделал сам – я ему немного помогал. Он смастерил это для вас, Олеся Леонидовна. Очень хотел сделать вам подарок. Жаль, что мы немного опоздали. Надо бы к празднику…». Гоша протянул корабль своей учительнице и довольный прошел к своей парте. От Гошиного дедушки пахло застаревшим перегаром, хотя он был трезвым, тщательно выбритым и немного смущенным. Вид у него был нереспектабельный: дешевый помятый пиджак заворачивался сзади, джинсы старые, ботинки нечищеные. Олеся Леонидовна слегка поморщилась, сдержанно поблагодарила Гошиного дедушку и проводила за дверь. Гоша обвел своих одноклассников довольным взглядом и уткнулся в тетрадь. Ребята притихли. Некоторые с любопытством оглядывались на Гошу Жукова, некоторые тянули шеи, разглядывая парусник, стоящий на столе учительницы. Кое-кто выразил свое восхищение: «Ух ты! Круто!» Олеся Леонидовна открыла шкаф, положила туда корабль и начала урок. Сквозь стекло просматривались верхушки мачты, и Гоша с беспокойством посматривал в сторону шкафа. Прозвенел звонок с уроков. Парусник так и остался лежать в шкафу среди наглядных пособий по соседству с глобусом, картами и пыльными чучелами птиц.

Против Гоши Жукова сколотилась компания из самых дерзких пацанов в классе. Зимой Гоше часто доставалось от этой компании градом снежков и обидными прозвищами. Возглавлял эту враждебную коалицию Женька Бастрыкин – сынок известного в городе начальника Госавтоинспекции. На уроке физкультуры Гоше подставили подножку, и он упал, растянувшись на мате, когда выполнял прыжки в длину. Дружным хохотом поддержали хулигана одноклассники. Сначала Женька посмеялся над подарком, который Гоша принес для Олеси Леонидовны, назвав его «корытом с парусами», а потом и вовсе подкараулил Гошу со своей компанией, когда он возвращался домой, и устроил ему «карусели», перебрасывая его ранец от одного к другому по кругу. Гоша метался в кругу, пытаясь выхватить ранец из рук мальчишек, наконец это ему удалось, но ранец выскользнул из его рук, упал и из него вывалились книжки и фотография молодой красивой девушки с льняными волосами и нежной улыбкой.

«Ой, а это кто?» – поднял Женька выпавшее фото. Гоша бросился отбирать: «Отдай! Это моя мама!» Верзила-Женька, который был выше на целую голову Гоши, поднял фотографию над головой: Где твоя мама? Кто твоя мама? А я знаю: она уехала в Турцию работать проституткой!.. «Отдай! Это неправда! Моя мама балерина!» – истошно закричал Гоша и бросился с кулаками на обидчика. Завязалась драка. Драку разнимал школьный завхоз, который оказался поблизости. Гошу с разбитым носом завели в учительскую, остальные разбежались. Вызвали школьного врача, остановили носовое кровотечение. Вид у мальчика был жалкий: рубашка в крови и разорвана, под глазом – синяк. Позвонили Гошиному дедушке, он пришел. Из кабинета директора раздавался его громкий сердитый голос. Дедушка вышел злой, с красным лицом, хлопнул дверью, забрал внука, подхватил его ранец и куртку и, сердито ворча и грозя кому-то, потащил мальчика за руку к выходу. На другой день вызвали родителей Бастрыкина. После непродолжительной беседы из кабинета директора вышла мамаша Женьки в короткой норковой шубке и высоких сапогах. Вместе с ней вышла и Олеся Леонидовна в сопровождении директрисы. Все трое улыбались и оживленно о чем-то говорили. Неприятный инцидент замяли. Гоша Жуков неделю отсутствовал в школе. Затем пришел в сопровождении дедушки, притихший и осунувшийся. Все уроки он тихо просидел, а как только зазвенел звонок, молча собрал свой ранец и первым вышел из класса. Возле двери его уже поджидал дедушка, который стал постоянно встречать внука из школы.

Маму Гоши Жукова звали Аленой. Она была поздним ребенком у родителей. Поздним и единственным. Ее мама – Полина – уже совсем потеряла надежду родить ребенка, а тут вот в 40 лет Бог послал радость, и жизнь приобрела смысл и веру в промысел Божий. Не зря ездила по монастырям, вымаливала – и вот оно – счастье, кружевное, розовое в цветочек, с бантиками и льняными кудряшками. Полина не могла наглядеться на свою куколку, а уж про счастливого отца и говорить нечего было: из роддома нес розовый пакетик, перевязанный пышным атласным бантом, не чуя ног под собой, целовал каждый пальчик, отыскивал сходство с собой в улыбке, в характере. Сам купал, сам гулял, сам пеленки и подгузники стирал. Девочка была чистый ангел. Нежная, улыбчивая, с красивыми стройными ножками, легкая, тоненькая, музыкально одаренная, с хорошим слухом, но больше всего малышке нравилось танцевать, и родители в четыре года отдали ее в балетную школу. Алена делала успехи, она была примой в своем коллективе.

Каждое лето к семье Пономаревых в отпуск на море приезжала старшая сестра Полины – крестная Алены Надежда Викторовна из Новосибирска. Она очень любила свою крестницу, а когда та оканчивала школу, позвала ее к себе, наведя справки о театральном институте в своем городе. «Надо развивать талант. Есть хореографический факультет. Выучится – будет тетку благодарить». У крестной в Новосибирске была трехкомнатная квартира, и жила она в ней одна. Муж умер, сын вырос и женился на девушке с жилплощадью. Своей крестнице Надежда Викторовна пообещала отдельную комнату, заботу и внимание. Алена поступила легко, а на первом курсе она познакомилась со студентом Новосибирского металлургического института – Димой Жуковым. Это была любовь с первого взгляда. Алена возвращалась на метро с занятий. На станции метро «Речной вокзал» у нее порвался пакет и из него выпали и рассыпались по мраморной плите книги и конспекты. Молодой человек оказался рядом и бросился их подбирать. Они присели на корточки, Алена подняла на юношу свои голубые, как васильки во ржи, глаза в пушистых ресницах. И Дима утонул в этой чистой, бездонной синеве. В поезде метро они уже сидели рядышком. Дима проехал свою остановку и вышел вместе с Аленой, хотя ему было не по пути. Через пару месяцев они решили жить вместе, потому что просто уже не могли друг без друга. Свадьбу решили отложить до лучших времен, когда закончат учебу. Надежде Викторовне Дима сразу понравился, и она предложила ребятам пожить у нее, но домой вернулся ее разведенный сын, пьющий и скандальный. Молодая семья переселилась в съемную квартиру недалеко от метро – жить у Надежды Викторовны стало невозможно. Алена и Дима нежно любили друг друга. Кто-то из мудрых сказал: влюбленные должны смотреть не друг на друга, а в одну сторону. Алена и Дима смотрели и друг на друга и в одну сторону. Только вместе, только рядом и только за руку. Алена обожала Анну Ахматову и Николая Гумилева, Дима читал Алене стихи Гумилева:

Дима замечательно играл на гитаре и пел Визбора: «Милая моя, солнышко лесное, где, в каких краях встретимся с тобою».

Они любили в свободное от учебы время посещать планетарий и Музей Рериха, бродить в Заельцовском парке, любоваться на набережной чудесными сиреневыми закатами, когда оплавленное солнце скользило по волнистой ряби величественной сибирской реки Оби и уходило за горизонт, затянутый дымкой новостроек большого города. Домой возвращались усталые, счастливые, с пакетом подберезовиков и подосиновиков, собранных в парке, и устраивали тихий семейный ужин из жареной картошки с луком и грибами. Алена могла позволить себе и картошку, и заварные пирожные, которыми любил побаловать ее Дима. Лишний вес ей не грозил – все сгорало у станка при усиленных тренировках в хореографическом зале института. Он называл ее «пушинка», а она его – «Димася». Насытившись любовью и нежностью, они засыпали, не разнимая рук и во сне не расставались. Когда Алена поняла, что беременна, она испугалась: впереди сессия, экзамены – какие могут быть дети? Жизнь не устроена. Оба – студенты. На родителей надежды мало. У Алены работал один папа – полгода на вахте в море, мама была слаба здоровьем – не работала. У Димы была одна только мама и младший брат. Дима привык рассчитывать только на себя и до института уже успел поработать на стройке. Но когда Алена сообщила новость Диме и увидела его счастливое лицо, ее сомнения растаяли, как дым. Дима подхватил свою «пушинку» на руки, закружил по комнате, а потом усадил в кресло и сел у ее ног, положив кудрявую голову ей на колени. «Аленка, если бы ты знала, какой я счастливый – у меня будет сын! Я знаю точно. Он будет похож на меня или на тебя. Я уже знаю, как мы его назовем – в честь моего деда Георгия Степановича, погибшего на войне. Он будет сильный, смелый. Это будет НАШ сын! Георгий, Георгий Дмитриевич! Гоша!»

Беременность Алена выносила легко и даже успела сдать сессию и перейти на третий курс. Дима устроился на работу – в ту же строительную бригаду, работал во вторую смену, таскал арматуру. Алене нужны были витамины – свежие фрукты, белки, углеводы. Дима засиживался допоздна за учебниками и спал перерывами, где придется: в транспорте, в институтской аудитории. Садился на последний ряд и отключался. Как бы там ни было, но выпускные экзамены он сдал и получил диплом вместе с рождением сына Гоши. После окончания института Дима был призван на службу в армию на два года в звании лейтенанта. В металлургическом институте, который окончил Дима, была военная кафедра. Молодая семья переселилась в город Майкоп, в Республику Адыгея, в военный городок. Получили комнату в семейном общежитии. Грянули страшные девяностые. Развал страны, война в Чечне. Весной 1994 года Дмитрий Жуков был назначен командиром мотострелкового взвода гвардейского мотострелкового полка 131-й бригады, направленной в Чечню. Автомат в своей жизни Дима держал лишь три раза – на присяге и еще раз на стрельбище. Треть офицеров взвода были такими же двухгодичниками военной кафедры гражданских вузов.

Погиб Дима в первом же бою, попав в окружение. Груз 200 прибыл в Новосибирск. Хоронили Дмитрия Жукова в закрытом гробу, вернее, то, что осталось от него, сгоревшего заживо в танке. Жизнь замелькала, как кадры черно-белой кинохроники. Горе, свалившееся на Алену, иссушило ее, и без того тоненькую и хрупкую. Совсем как у Гумилева: «Однообразные мелькали все с той же болью дни мои…». В состоянии полного анабиоза, словно в страшном и бесконечном сне, в котором «розы опадали и умирали соловьи», бродила она по пустой квартире, натыкаясь на углы, и только маленький Гоша возвращал ее, безутешную, в суровую и беспощадную реальность. Гоша заглядывал в ее глаза своими вопросительными, большими Димасиными глазами. Мальчику надо было есть, спать, его надо было выводить на прогулку, собирать в садик. Алене ничего не оставалось, как вернуться домой, в Крым, к родителям с маленьким сыном на руках, без денег, с опустошенной душой и обожженным сердцем.

Родители молча встретили, обняли, дали вволю наплакаться. Надо было жить ради сына – жизнь суровая, но как-то надо держаться. Советский Союз развалился. Устанавливались шаткие новые государства. На смену развитому социализму пришел дикий капитализм с его уродливыми законами и правилами. Работу было трудно найти. Кому нужен был хореограф, когда вся страна превратилась в один сплошной рынок! Тащили узлы, клетчатые баулы. «Кравчучки» стали лицом современности. Люди устремились на заработки кто куда. Алена устроилась реализатором на рынок, продавала дешевую польскую косметику прямо на лавке, обозначенной номером 18. Хозяйка жульничала, не доплачивала, высчитывала недостачу. В дождь, в зной и в холод стояла Алена у прилавка. Покупателей было мало – никому не нужна была польская косметика: не до жиру, быть бы живу. А тут объявилась подруга и начала предлагать поездку в Турцию. Кто-то из ее знакомых формировал группу из девчат на работу официантками. «А ты вот еще и танцуешь – гляди, пригодится, – подмигнула она. – Девчата, которые уехали, уже вернулись с деньгами. Квартиры купили». Алена призадумалась: может быть, стоит рискнуть. Турция – рядом. Через море. Лететь полтора два часа – и ты там. Не получится – можно вернуться. Никто держать не станет. Вот только надо было внести 200 долларов сразу. Родители были против, но Алена все же приняла решение. Другого выхода она не видела. Павел Михайлович достал свою заначку и с тяжелым сердцем вручил дочери нужную сумму.

Выезжали в аэропорт рано утром – в шесть часов. Алена поцеловала сына – мальчик спал, раскинувшись во сне, румяный, вихрастый ее мальчишка, Димина копия.

Поначалу шли письма. Алена звонила пару раз, но связь была плохая, и родители лишь услышали: все хорошо, устроились, работаем…. Раза три передавали от Алены деньги какие-то неизвестные люди: 200 долларов, 100, 300, а потом все затихло: ни переводов, ни телефонных звонков, ни писем. Алена словно в воду канула. Так прошел год, и два, и три. Полина Викторовна вся почернела от горя, слегла. Павел Михайлович несколько раз ходил в милицию, писал заявления, подавал в розыск – но результатов не было никаких. Павел Михайлович корил себя за то, что проявил слабость. Не надо было пускать. Сам виноват. Если бы проявил настойчивость – не случилось бы беды. Но у истории не бывает сослагательного наклонения. И у судьбы тоже не бывает.

Наступили совсем тяжелые времена. Работы у Павла Михайловича не было. Его сухогруз, на котором он ходил в море на вахту, был расформирован. А тут еще одна беда нагрянула – у Полины Викторовны обнаружили рак. Муж отвез ее в больницу, назад она уже не вернулась. После похорон Павел Михайлович долго не мог прийти в себя. Сильно горевал. А потом стал выпивать, заливать горе алкоголем. И только маленький внук Гоша, который уже пошел в школу, заставлял его кое-как держаться – ведь у мальчика, кроме деда, никого не осталось.

«Сирота ты моя горемычная, – вздыхал Павел Михайлович, вытирая скупые старческие слезы. – Одни мы с тобой на всем белом свете. Э-э-эх! Но мы повоюем, Егорка. Нам нельзя сдаваться»!

Учебный год заканчивался, и день начался с общешкольной линейки. Олеся Леонидовна завела ребят в класс, рассадила за парты. Место Гоши Жукова пустовало. Пустовало оно уже третий день. Олеся Леонидовна сделала отметку у себя в журнале. Ребята шумели: впереди школьные каникулы. Радость переполняла и детей, и учительницу – долгожданный отпуск сулил ей поездку на Золотые пески с любимым, и не важно, что с чужим мужчиной. На пальце блестело новое колечко с бирюзой – а это уже что-то значило!

В дверь постучали, и на пороге появился улыбающийся Гоша Жуков с букетом цветов. Его было не узнать: чистенький, аккуратно подстриженный, в новой белой рубашечке с галстуком, в новеньких джинсах и в пиджачке, в новых сверкающих ботинках. Правда, и пиджачок, и джинсы были на размер больше, с подвернутыми рукавами и штанинами, но вид у мальчика был очень нарядный. Весь он сиял, как новенький пятачок. За руку Гоша держал молодую, худенькую женщину, похожую на девочку-подростка. Она была такая худая, что даже сквозь подол ее легкой длинной синей юбки с оборкой просматривались острые коленки. Это была Алена. Ее густые волосы пшеничного цвета были собраны в тугой пучок. Никакой косметики. Из-под челки смотрели большие, голубые, как горный хрусталь, глаза, окаймленные черными ресницами. И были эти глаза уставшими, глубокими, пронзительно печальными и холодными, как льдинки. Но эти льдинки мгновенно таяли, как только она обращала свой взор на сына, гладившего маленькой ладошкой ее руку. «Это моя мама!» – сразу с порога заявил Гоша и нежно посмотрел снизу вверх на свою маму, не отпуская ее ладонь. Алена поздоровалась, подошла к столу, достала из сумки большую коробку конфет, вручила ее растерявшейся Олесе Леонидовне. Гоша протянул своей учительнице букет цветов.

– Спасибо вам за Гошу, за вашу заботу и внимание к моему сыну, – сказала Гошина мама и улыбнулась. Улыбка оказалась вымученной и искривленной, губы сместил в сторону грубый – на всю щеку – розовый шрам, который уродовал ее маленькое треугольное лицо. Гоша сиял от счастья. Он ни на минуту не отпускал мамину руку, прижимался к ней щекой, поглядывая на притихший класс.

– Гоша пришел попрощаться. Мы уезжаем. Спасибо вам ребята. Мы будем вас помнить, – обратилась мама Гоши к притихшему классу. Олеся Леонидовна улыбалась растерянно, как будто ее застали врасплох. Ребята молча встали. Застучали крышки парт.

Гоша в последний раз оглянулся на класс и вышел вслед за мамой, прикрыв за собой дверь. Через минуту он вернулся. Быстро пробежал за спиной у удивленной Олеси Леонидовны к шкафу, достал из-под наглядных пособий свой запылившийся кораблик с поломанными парусами и так же быстро выскочил за дверь, аккуратно прикрыв ее за собой. Олеся Леонидовна остановилась на полуслове, провожая мальчика с корабликом удивленным взглядом.

Гоша шел по коридору, держа маму за руку, нес свой кораблик и чувствовал себя самым счастливым человеком на свете: мама рядом – он ее никогда и никуда уже не отпустит. Ни за что! Кораблик они с дедушкой починят, и для них начнется новая, радостная и очень счастливая жизнь.