Рудаков отдернул белоснежный манжет рубашки из тончайшего батиста, украшенный настоящим фригийским кружевом, и посмотрел на часы. Элегантный платиновый корпус был инкрустирован черными бриллиантами, браслет из белого золота сам по себе являлся произведением искусства. Эксклюзив от «Картье», штучная работа. Знак принадлежности к касте избранных.
Но сейчас часы интересовали его не как символ собственной элитарности, а просто как часы – механизм, способный отмечать неумолимый ход времени. Для него время пока шло, а для Ингрид (Рудаков поймал себя на мысли, что привык называть ее не настоящим именем, а сценическим псевдонимом) – уже остановилось.
Половина восьмого. Скоро начнут собираться гости, и он должен принять их достойно. Что бы ни случилось, шоу продолжается. Это – закон.
– Михаил Наумович!
Рудаков резко повернулся к ассистентке – смешной веснушчатой коротышке, одетой в костюм пажа из голубого атласа.
– Что?
– Михаил Наумович, не пора ли надеть жилет и парик?
– Мне и так жарко!
Он с отвращением посмотрел на жилет из тяжелого алого бархата, расшитый золотыми нитями. Вечером на улице было прохладно, но Рудаков этого не чувствовал. Напротив, он отчаянно потел. Если бы не инъекции «ботокса», сделанные в подмышечные впадины, на рубашке давно бы уже проступили широкие влажные круги.
– Лучше вытри! – Михаил нагнулся, чтобы коротышка могла дотянуться и при этом – не размазала тон, наложенный на лицо.
Ассистентка быстро переложила парик в другую руку, достала сухую бумажную салфетку и промокнула голову, покрытую короткими рыжими волосами. Аккуратно вытерла мощный багровый затылок Михаила и убрала салфетку в карман.
– Фу-у-у!
От мысли, что ему предстоит еще напялить на себя парик, Рудакова передернуло. «Мозги закипят. Сварятся к чертовой матери!».
– Что с фонтаном? – спросил он.
– Техник говорит – все готово. Подсветка работает. Он ждет вашего сигнала.
– Как девочки?
– Одеваются.
– Я хочу на них посмотреть, – Рудаков развернулся и направился к желтому двухэтажному зданию. Под ногами скрипела розовая гранитная крошка. Ассистентка еле поспевала за боссом.
Михаил прошел по аллее, затененной вековыми раскидистыми дубами, и оказался на площадке, где был разбит цветник. Здесь стояли четыре бронзовые статуи, символизирующие времена года.
Раньше эти статуи Рудакову нравились. Сегодня они выглядели омерзительно – особенно изогнувшийся старик, изображающий зиму.
– Как бы их… – он нетерпеливо пощелкал пальцами, – убрать, что ли?
Ассистентка в ужасе округлила глаза.
– Это невозможно, Михаил Наумович! Архитектурно-парковый ансамбль является памятником культуры и охраняется государством…
– Да знаю я! – он отмахнулся и размашистым шагом двинулся дальше, приказав себе смотреть только вперед, и ни в коем случае – на бронзовых истуканов.
От цветника к дворцу вела короткая мраморная лестница. По обе стороны от нее, как и положено, лежали величественные львы.
Рудаков взбежал по лестнице и оказался перед круглой малахитовой чашей фонтана. От воды исходила спасительная прохлада, и Михаил задержался здесь на несколько секунд.
Он считал, что место для очередного показа выбрано удачно.
Когда-то на месте главного корпуса Тимирязевской академии стоял загородный дворец вельможного графа Кирилы Разумовского, фаворита Елизаветы Петровны. Через лесопарк академии до сих пор проходит мощеная булыжником дорога, по которой императрица ездила из своего путевого дворца, бывшей академии имени Жуковского, на свидания с красавцем-графом.
Сам дворец Разумовского в первоначальном виде не сохранился. В конце 19-го века он был перестроен и стал центром архитектурно-паркового ансамбля «Петровско-Разумовское», одновременно – главным корпусом Тимирязевской сельскохозяйственной академии.
Фасад здания, выкрашенный в красный цвет, «играл роль» вокзала в телесериале «Есенин». Здесь же Грин с товарищами из «Статского советника» осуществляли свой дерзкий «экс».
Та сторона, что выходит на парк, покрашена желтым и памятна зрителям по телесериалам «Графиня де Монсоро», «Бедная Настя» и еще какому-то, названия которого Рудаков не мог припомнить. Да и ледяная крепость (из того же «Статского советника») была построена не у стен Новодевичьего монастыря, как в романе Акунина, а на месте цветника с ненавистными Михаилу статуями.
Рудаков хозяйским взором окинул пространство вокруг фонтана. Тяжелые дубовые столы в виде большой буквы «П» окаймляли невысокий подиум. Края хрустко накрахмаленных скатертей едва не касались земли. В серебряных ведерках стыли бутылки благородного шампанского. В заиндевевших хрустальных графинчиках стояла водка. Закуски, поражающие вычурностью и разнообразием, лежали на огромных тарелках из толстого фарфора. Официанты, наряженные в костюмы елизаветинской эпохи, ожидали приказа Михаила – явить миру гастрономическое великолепие.
Это была его идея – воссоздать атмосферу «галантного века». В качестве возможных вариантов исторических декораций рассматривались Архангельское, Царицыно и Кусково. На практике оказалось, что удобнее всего устроить показ в Петровско-Разумовском: ближе к центру, цветовая гамма отлично перекликается с основной темой коллекции, да и стоимость аренды ниже.
Было еще одно обстоятельство, заставившее сделать выбор в пользу Петровско-Разумовского. В старинном парке, среди вечнозеленых туй и ветвистых дубов, по аккуратным дорожкам, усыпанным толченым малахитом и розовым гранитом, они с Ингрид очень любили гулять… Когда-то…
Рудаков посмотрел на дворец. Оранжевые отблески заходящего солнца играли на желтых стенах и многократно отражались в выпуклых оконных стеклах, отлитых в виде полусфер.
Слева от крыльца возвышалось огромное белое полотнище с нарисованной буквой «М» – логотипом модельного агентства «Модус», принадлежащего Рудакову. Оттуда, по замыслу режиссера, должны были появляться модели в роскошных платьях, стилизованных под старину.
Рудаков задержал взгляд на букве «М»; проследил каждый изгиб плавных линий. Щека его дернулась, как от нервного тика. Он невольно поднес руку к лицу и тут же услышал встревоженный голос ассистентки.
– Михаил Наумович! Тон!
Рудаков тряхнул головой. «Да будь ты все проклято! Тон!». Он затравленно озирался, подыскивая, на ком бы сорвать неожиданно нахлынувшую злость.
– Что они сидят без дела? – крикнул он, кивнув в сторону камерного струнного квинтета. – Пусть играют!
Музыканты, облаченные в парадные ливреи, взмахнули смычками, и воздух наполнился чарующими звуками Вивальди.
Рудаков взбежал на крыльцо и вошел во дворец. Лестница, ведущая на второй этаж, была перекрыта. Гости, пройдя через главный вход, должны были прямиком через здание попадать в парк. Вдоль стен длинными рядами стояли вешалки с черными плащами и бархатными масками – на случай, если кто-нибудь захочет поучаствовать в маскараде.
Михаил, не доходя несколько шагов до противоположных дверей, ведущих на Тимирязевскую улицу, свернул налево, в боковой коридор. За его спиной дробно стучали каблучки – коротышке-ассистентке приходилось прилагать немалые усилия, чтобы не отстать от босса.
Рудаков внезапно остановился и посмотрел на нее.
– Куда ты идешь? – спросил он своего верного пажа.
Ассистентка опешила.
– За вами…
– И в туалет тоже? Хочешь подержать?
Коротышка отступила назад. На глаза ее навернулись слезы.
– Нет, конечно. Я подожду вас здесь.
Рудаков молча кивнул, вошел в туалет и бросился в ближайшую кабинку. Его вырвало.
Он умылся над раковиной и потом долго стоял, разглядывая свое отражение в помутневшем зеркале. Круглое, немного обрюзгшее лицо, короткая рыжая бородка-эспаньолка, бегающие глаза с проступившими красными сосудами.
– Ингрид… – прошептал он и припечатал к зеркалу большой палец – так сильно, словно хотел выдавить собственному отражению глаз.
Рука скользнула под рубашку – туда, где на золотой цепочке висел покрытый изящной филигранью золотой цилиндрик. Рудаков открутил крышку, высыпал на тыльную сторону ладони немного белого порошка и забил им ноздри.
В носу засвербило. Он едва удержался, чтобы не чихнуть. Через несколько секунд стало легче. Он даже не рассердился, когда раздался осторожный стук в дверь, и послышался голос ассистентки.
– Михаил Наумович, уже пора! Без десяти восемь!
Рудаков рассмеялся. Все это казалось смешным. Откровенно идиотским: и батистовая рубашка, и бархатный жилет, и густой парик из натуральных волос, и дворец с выкрашенными в разные цвета стенами. Жизнь и ее изнанка. Время и небытие. Реальность прогулок, которые уже не вернуть и никогда не повторить, и нереальность бронзового старика, зябко дрожащего от холода.
– Ты знаешь, что-то случилось с этим миром, – сказал он ассистентке, появившись на пороге туалетной комнаты. Хитро подмигнул и улыбнулся. – По-моему, он просто треснул пополам!