Глава 1 Владимирская область, 1976 год
Они стояли на краю ямы и с облегчением вытирали рукавами пот, заливавший глаза. Жарко… от телеги, на которой лежит тело, несет сладковатым трупным запахом…
– Пойдем… Надо быстрее покончить с этим…
В лесу звонко распевали птицы, на старом дереве постукивал дятел. Лошадь мирно щипала сочную травку. А двое мужчин тащили третьего, завернутого в серое солдатское одеяло, к свежевырытой могиле. К одеялу прилипла солома, которой присыпали труп, когда везли сюда. Бросили его вниз, на глинистое дно ямы, поспешно закидали землей…
– Господи! Грех-то какой… грех!
Один крестился дрожащей рукой, второй тщательно укладывал поверх влажных комьев зеленый дерн.
– Место глухое… никто не найдет… ни в жизнь!
– Неужто не страшно тебе?
– Кого бояться-то?
С этими словами второй разогнулся, крякнул и неодобрительно покосился на товарища.
– Да не дрожи ты! Все! Забудь о том, что было. Поехали…
Они уселись на телегу, и лошадка потрусила по лесной дороге. Колеса то проваливались в заполненные дождевой водой рытвины, то подпрыгивали на кочках. Из чащи пахло сыростью и грибами.
– Опят нынче будет, завались! И насолим, и наедимся досыта. Любишь жареные опенки?
Не дождавшись ответа, разговорчивый возница затянул протяжную песню.
– Прекрати… как ты можешь? – возмутился молчун.
– А что такого? Ты это брось, дружище! Поедом-то себя не ешь…
– Неужели, мы из-за какой-то бумажки… человека убили?
– Он сам нарвался! Не хотел по-хорошему!
– Из-за какой-то бумажки… – простонал молчун. – Не могу поверить…
– И не верь! Не верь! Не было ничего… Понимаешь? Не бы-ло…
– А как же… – молчун повернулся в сторону леса, где они закопали труп, и схватился за голову. – Загубили мы себя! Ему теперь все равно, а нам…
– Поздно спохватился. Снявши голову, по волосам не плачут…
– Может, тот монашек блаженным был… ну, то есть… свихнулся?
– Блаженные, они и есть истинные пророки… Им и прошлое ведомо, и будущее.
Молчун побледнел.
– Тогда нам на роду смерть написана… – подавленно вымолвил он.
Мужчина, который управлял лошадью, досадливо сплюнул и натянул вожжи, останавливая телегу.
– Тпррру-ууу… Перестань каркать, ради Христа! – одернул он молчуна. – Еще ничего не началось, а ты уже панихиду служишь! Вот, повезло с напарничком…
Он спрыгнул на землю, достал из-под соломы топор и махнул молчуну рукой.
– Айда валежник рубить! Я телегу брал, чтобы дров домой привезти…
Москва. Наше время
Игорь Тарханин установил дома новый компьютер, но включал его редко. Ему хватало умственной нагрузки в офисе. Дома он предпочитал пассивный отдых – валяться на диване, ни о чем не думать…
Избавиться от мыслей – трудная задача. Одно время он даже посещал специальные тренинги: учился расслабляться, разгружать мозг – что-то среднее между мантра[1]-йогой и психологической релаксацией. Привести ум в состояние покоя ему так и не удалось, несмотря на подробнейшие рекомендации наставников. В результате Тарханин удовольствовался тем, что научился отличать негативное мышление от позитивного и старался гасить в себе первое и развивать второе.
Сегодняшний вечер он решил посвятить ничегонеделанию. Поужинал холодным мясом, напился чаю и улегся в гостиной, одновременно являвшейся еще и кабинетом. Мысли коварно, исподволь выплыли из неведомого неиссякаемого источника и хороводом закружились в голове…
– Стоп! – вслух приказал себе Тарханин. – Хватит! Отвлекись от расчетов, парень, перестань прикидывать, сравнивать и анализировать. Дай мозгу окунуться в нирвану!
Однако вожделенные блаженство и безмятежность ускользали от него словно тени – неуловимые, неосязаемые. Он давно заподозрил, что их не существует. Есть только фантастически прекрасная мечта о них, несбыточная сказка…
Мысли о несуществующей безмятежности были ничем не лучше любых других мыслей.
– Черт! – выругался Игорь и нервно перевернулся на другой бок.
«Ты поддался негативным эмоциям, – незамедлительно откликнулся внутренний голос. – Забыл, чему тебя учили на тренинге? Если уж ты не в состоянии остановить поток мыслеформ, то хотя бы думай о приятном!»
Тарханин попробовал переключиться на приятное, отыскать в памяти моменты счастья, чистой детской радости. Вот он, голенастый беззаботный мальчишка, садится на дареный велосипед! Но радость от езды с ветерком быстро померкла, потому что маленький Игорь «не справился с управлением», упал и больно ударился, разбил себе коленку и локоть…
«Не годится! – злорадствовал его неутомимый критик. – Оплошал, брат. Поищи-ка что-нибудь действительно стоящее. Не ленись!»
Тарханину вспоминались победы на школьных соревнованиях… летние каникулы у бабушки в деревне… приз зрительских симпатий на танцевальном конкурсе… удачно сданный экзамен… и, конечно же, первое свидание… Пожалуй, короткий роман с одноклассницей Улей вышел на первый план по накалу чувств и волнующих переживаний. Уля! Сколько они не виделись? Кажется, с выпускного вечера… Они гуляли по ночному городу до рассвета, целовались, говорили всякую чепуху… В пустынных скверах сладко пахло отцветающей сиренью. Он сделал Уле предложение, она, естественно, отказала… Он решил, что жизнь кончена и хотел броситься с моста в Москву-реку. Не смог. Вероятно, слишком сильна была в нем жажда жизни, жажда перемен, новых впечатлений…
То первое убийственное поражение на любовном фронте повлияло на его будущие отношения с женщинами. Он дал себе зарок: осечки больше быть не должно, и заводил интрижки со смазливыми куколками, которые сами вешались ему на шею.
Гордость не позволяла ему искать встреч с бывшей одноклассницей – с того памятного дня он старательно избегал ее. Особого труда это не составило. Во-первых, Тарханины переехали – родителям дали квартиру в Отрадном. Во-вторых, всех школьных друзей-приятелей разбросало в разные стороны. Он изредка виделся с Пашкой, с которым последний год сидел за одной партой, и тот охотно делился слухами: кто где устроился, кто женился, кому повезло, а у кого черная полоса. Игорь напряженно ждал, что приятель упомянет об Уле, но тот говорил о ком угодно, кроме нее. Самому спрашивать язык не поворачивался. «Что было, то быльем поросло, – твердил он про себя. – Пашка правильно поступает. Ни к чему бередить душу!»
Уля как в воду канула.
Однажды Игорь не выдержал – ноги сами принесли его в тихий московский дворик, где он впервые с дрожью в сердце прикоснулся губами к щеке девушки… Отсюда он провожал ее в школу и сюда приводил после уроков. Их скоротечный роман вспыхнул в выпускном классе и длился полгода. Весной они допоздна сидели на лавочке, слушали, как фальшиво бренчит на гитаре сосед Ули, веснушчатый рыжий паренек, и обнимались украдкой. Ее окна выходили во двор, и после девяти мама Ули, Надежда Порфирьевна, сердитым голосом звала дочку домой. Та поспешно вставала, а Игорь пешком шагал домой, вдыхая майскую свежесть и наслаждаясь предвкушением завтрашнего дня. Ведь завтра он снова увидит Улю! Такого упоительного ощущения восторга и трепета он больше не испытывал…
– Уля… – пробормотал Тарханин и заложил руки за голову, закрыл глаза. – Какая ты сейчас? Где ты? Кем работаешь? Замужем?
Он посчитал, сколько лет прошло. Целых четырнадцать! Сам он успел жениться, развестись, и теперь с удовольствием вел холостяцкую жизнь. На жену не обижался – сам выбирал. Чтобы – боже упаси! – ничего общего с Улей: ни внешне, ни внутренне. А потом день за днем занимался самогипнозом, убеждал себя, что счастлив. Через два года терпение оборвалось.
Жгучее желание увидеть Улю – хоть со стороны, хоть краем глаза – внезапно вспыхнуло в нем с ужасающей силой, поглотило, затопило, как весенний разлив реки затапливает луга. Раньше Тарханин справлялся с этими приступами тоски по прошлому, но каждый раз это давалось ему все труднее. С годами к ним прибавилось чувство вины.
Он вскочил с дивана и зашагал по комнате. Вдох… задержка дыхания… медленный выдох… вдох… выдох… Тугой спазм в груди постепенно ослаб, рассеялся по телу тупой болью. Затылок отяжелел, заныл.
– Дурость, – пробормотал Тарханин, усаживаясь за компьютер. – Совершеннейшая дуристика!
Он нарушил наложенное им же самим табу: заглянул в одну из социальных сетей. Хорошо знакомые и забытые лица, строчки новой биографии, той, которая началась после выпуска. Многих нельзя было узнать, кое-кто просто слегка изменился, некоторые как будто остались прежними… Ули среди них не было. Он отыскал ее на одном из групповых снимков, долго всматривался в милые неправильные черты, ощущая, как просыпается в сердце юношеская страсть – незрелая, взрывоопасная, словно сухой порох.
Свой школьный альбом Тарханин уничтожил еще до женитьбы, – развел на загородном участке костер, безжалостно бросил в огонь и присел на корточки, наблюдая, как лижут языки пламени листы с фотографиями, с памятными надписями, среди которых затерялась скромная строчка, сделанная рукой Ули: «Люби и помни…»
– Какого черта! – процедил он сквозь зубы. – Лучше бы написала: «Прости и прощай…»
Альбом сгорел, но след в душе остался. Его ничем не выжечь, не вытравить. Тогда Тарханин, кажется, начал постигать разницу между материальным и духовным… Есть ли на свете огонь, который сожжет страдания и боль любви? Что произойдет с человеком, лишенным этой боли? Совместимы ли страдание и любовь?
Со временем ему пришло на ум, что вместо любви он испытывает ненависть к Уле. Он развенчивал ее, обвинял во всех грехах, высмеивал, изливал на нее свою злость. Заочно. Не будучи в состоянии оказаться рядом с ней, посмотреть ей в глаза, задать мучительный и бессмысленный вопрос: «Почему?»
Почему она отвергла его чувства? Почему он не прыгнул тогда в холодную мутную воду реки? Почему остался жить и даже женился? Почему ничто не радует его по-настоящему? Почему без Ули все померкло? Цветы потеряли запах, из лунных ночей ушло очарование, из музыки – волшебство, а стихи перестали трогать…
Игорь еще раз перерыл сайт в поисках каких-нибудь сведений о ней. Ничего. Пустота. Как будто Уля перестала существовать. Растворилась в тех летних сумерках, напоенных любовью и отчаянием…