Эта неделя показалась мне удивительно долгой, мне не терпелось вновь послушать Бена Хенникера, который за наши две встречи открыл для меня совершенно другой мир, отчего моя собственная жизнь теперь представлялась мне скучной и бесцветной. Не могу сказать, что произвело на меня большее впечатление, – содержание его рассказов или же та манера, в которой это было подано, но, так или иначе, я очень живо могла представить, как я в тонкой полотняной палатке борюсь с нестерпимой жарой и назойливыми мухами, как с трудом пробираюсь по вязкой грязи, как терпеливо мою золото в ручьях. Я прочувствовала на себе горечь неудач и восхитительную радость успеха, которые сопутствовали этому нелегкому делу. Но то было золото, а я стану искать опалы. Я представляла, как со свечой заглядываю в разломы и трещины породы, а потом наконец извлекаю опал – прекрасный камень, переливающийся всеми цветами радуги, камень удачи, который наделит меня даром предвидения и расскажет свою историю, написанную самой Природой.
Я раз за разом мысленно поздравляла себя с тем, что оказалась у нашего ручья в тот день, когда кресло Бена Хенникера понесло на склоне берега, и мне удалось спасти его от несчастного случая, который – как я себя уже убедила – неминуемо закончился бы его гибелью. Мы могли бы понравиться друг другу уже благодаря одному этому факту: он – из чувства благодарности за спасенную жизнь, а я – из добродетельного великодушия. Но было между нами еще что-то, некое родство душ, что ли. Вот почему мне было так тяжело дождаться встречи.
Поэтому я усаживалась на берегу ручья в надежде, что он вдруг появится из-за деревьев в своем кресле. «Я знаю, что мы договаривались увидеться в следующую среду, – скажет он, – но, честно говоря, подумал, что уж очень долго ждать этого дня».
А потом мы посмотрим друг на друга и весело рассмеемся.
Но ничего этого не произошло. Я сидела и сидела на берегу, однако он не появился. Воспоминания о его рассказах продолжали пробуждать в моей голове один за другим живые образы: я думала, как он страдал под безжалостно палящим солнцем, думала о том, что было бы, если бы привалившая его скала оказалась немного тяжелее и раздавила его.
Тогда бы мы с ним никогда не познакомились.
Это навело меня на мысли о смерти, я вспомнила надгробья на церковном кладбище, а они, в свою очередь, напомнили мне о заросшем травой холмике земли на Пустыре. Был ли он на самом деле могилой? А если так, то чьей?
Без толку сидеть у ручья и пялиться на противоположный берег. Он не придет. У него сейчас гости – вероятно, это люди, которые приехали покупать или продавать опалы. Я представила себе, как они сидят за столом, пьют вино или виски и подливают себе из хрустального графина в бокалы, как только те пустеют (я почему-то была уверена, что Бен Хенникер любит выпить). Он относился к тому типу людей, которые все делают с особым вкусом. И вот сейчас они сидят там, болтают, много смеются и с удовольствием обсуждают опалы, которые нашли, купили или продали. А я должна маяться тут и ждать до следующей среды, а это еще ох как долго.
С грустью в душе я встала и побрела без всякой цели вниз по течению ручья. Как-то незаметно для себя я оказалась перед тем холмиком на Пустыре и присела рядом с ним.
О да, это точно была могила. Это стало совершенно ясно, когда я – сама не знаю, зачем и почему, – оборвала вокруг сорняки. И, судя по значительному размеру, похоронена здесь была не собака. А потом я сделала поразительное открытие. Из земли слегка выступал столбик, я взялась за него и потянула, и оказалось, что на нем есть табличка с именем. Когда я отряхнула землю и прочла, что там написано, то почувствовала, как по спине у меня струится ледяной пот: на табличке значилось мое собственное имя – Джессика. Просто Джессика Клаверинг.
Стоя на коленях, я внимательно изучала свою находку. Я уже видела такие таблички на церковном кладбище. Их ставили на могилы своих близких те, кто не мог позволить себе гранитных надгробий с крестами и ангелами, держащими в руках открытые книги с выгравированными именами усопших.
А в этой могиле лежала Джессика Клаверинг.
Перевернув табличку, я смогла разглядеть там еще одну надпись: «1880» и еще слово «Ию…» – последние две буквы стерлись.
От этого мне стало еще тревожнее. Я родилась 3 июня 1880 года, значит, та, кто здесь покоилась, не только носила мое имя, но и умерла в день моего рождения.
Я мгновенно забыла про Бена Хенникера, потому что не могла думать ни о чем другом, кроме своего удивительного открытия, теряясь в догадках, что это может означать.
Для меня было невозможно удержать все это в себе, и, поскольку самым очевидным собеседником в данном случае казалась Мэдди, я подстерегла ее по дороге на огород, куда она пошла срезать кудрявой капусты к обеду.
– Мэдди, – заявила я, решив сразу перейти к делу, – кто такая Джессика Клаверинг?
Она притворно ухмыльнулась.
– Ну, ее вам долго искать не придется. Это та самая особа, которая задает массу вопросов и никогда не бывает удовлетворена ответами.
– Нет, – с достоинством возразила я, – ты сейчас говоришь про Опал Джессику. А кто такая просто Джессика?
– О чем это вы толкуете? – Я начала замечать в выражении ее лица признаки смятения.
– Я говорю о той, кто похоронена у нас на Пустыре.
– Послушайте, мисс, мне работать нужно. Миссис Кобб ждет свою капусту…
– Ты сможешь ответить мне, пока будешь ее срезать.
– А с чего это вы мною командуете?
– Ты забыла, Мэдди, что мне уже семнадцать. И в таком возрасте с человеком уже нельзя обращаться, как с малым ребенком.
– Если человек ведет себя по-детски, то обращаться с ним следует соответственно.
– В том, чтобы интересоваться местом, где я живу, нет ничего от детской настырности. На могиле я нашла табличку, на которой написано «Джессика Клаверинг» и указана дата ее смерти.
– Все, не путайтесь у меня под ногами.
– Нигде я не путаюсь, я и близко к тебе не подошла. Но по тому, как ты себя ведешь, догадываюсь, что тебе есть что от меня скрывать.
Дальше разговаривать с ней было бессмысленно. Я ушла к себе в комнату и размышляла, кто еще мог бы знать что-то об этой загадочной Джессике, до самого обеда.
Трапезы в Дауэр Хаусе проходили весьма уныло. Разговоры, которые велись за столом, никогда не отличались оживленностью. Речь обычно шла о каких-то местных проблемах, о том, что было в церкви, да о людях из деревни. В светской жизни мы практически не участвовали, причем исключительно по своей вине, потому что, когда кто-то приглашал нас в гости, мы неизменно отвечали отказом. «У нас просто нет возможности ответить на чужое гостеприимство», – горестно причитала мама. «А ведь как оно бывало прежде! В Окленд Холле у нас всегда было полно гостей!» В такие моменты я переводила глаза на отца, который либо поднимал свою «Таймс», прячась за ней, как за щитом, либо находил какой-то повод, чтобы удалиться. Однажды я как-то заметила в ответ, что те, кто зовет нас в гости, совсем необязательно требуют что-то взамен.
– Отношения в обществе – это то, в чем ты ничего не смыслишь, – сказала мама, а затем с напускным смирением добавила: – Что неудивительно, учитывая, как мы тебя воспитали.
А я потом пожалела, что дала ей лишний повод упрекнуть моего отца.
Дауэр Хаус был построен в более поздний период, он был добавлен к Окленд Холлу в 1696 году, и над парадным крыльцом имелся лепной барельеф, подтверждающий это. Я всегда находила, что это очень красивый особняк и что скромным по размерам его можно считать только по сравнению с Холлом. Он был сделан из кирпича с отделкой натуральным камнем, а крыша с резным карнизом в сочетании с венецианскими окнами придавала ему особое очарование.
Итак, к обеду мы собрались за круглым столом в довольно симпатичной столовой. Столовая была небольшая, но очень величественная, а в просветы высоких окон была видна стриженая лужайка – гордость Бедняги Джармена.
Мы сидели за столом красного дерева с гнутыми ножками, который увезли с собой из Окленд Холла.
– У нас была возможность кое-что спасти оттуда, – тогда сказала мама, – но всю мебель вывезти было невозможно, так что многое пришлось оставить. – Говорила она об этом, как о великой жертве с нашей стороны, хотя я думаю, что мистер Хенникер за все это заплатил очень приличную цену.
Отец, сидевший во главе стола, практически все время молчал; мама, расположившаяся на другом конце, зорко следила за Мэдди, которая, помимо своих основных обязанностей, должна была еще и прислуживать нам во время еды – факт, который мама находила более огорчительным, чем сама Мэдди; по правую руку от мамы сидел Ксавье, а наши с Мириам места были с обеих сторон от отца.
Ксавье рассуждал, что летняя засуха плохо влияет на урожай, и сокрушался, что дождь, когда он нам по-настоящему необходим, никогда не идет.
Все это произносилось из года в год, и тем не менее каждый раз урожай благополучно собирали, а церковь нашу украшали огромные тыквы и снопы пшеницы, как бы в подтверждение того, что в очередной раз состоялось это парадоксальное чудо.
– Когда я думаю о том, сколько земли нам когда-то принадлежало… – горестно вздохнула мама.
Эта фраза послужила сигналом моему отцу, который прокашлялся и выдал яркую тираду насчет того, насколько в этом году меньше осадков по сравнению с предыдущим.
– Я хорошо помню, что в прошлом году это было настоящее бедствие, – заявил он. – Большинство полей в Ярроуленд оказались затопленными. – С его стороны это было ошибкой, поскольку ферма Ярроуленд находилась в поместье Доннингемов, а это напомнило маме о леди Кларе. Я искоса взглянула на Ксавье, чтобы проследить за его реакцией. Он и виду не подал, что как-то уязвлен, – хотя и не должен был, потому что относился к типу людей, которые считают дурным тоном показывать окружающим свои чувства. Я подумала, что, возможно, именно поэтому ему так трудно продемонстрировать леди Кларе, что он действительно хочет жениться на ней.
– Доннингемы могут легко выдержать любые напасти, – заметила мама. – Потому что они сохраняют свое богатство в течение многих поколений.
– Да, это верно, – смиренным тоном отозвался отец; было видно, что он уже жалеет, что открыл рот. Мне стало жалко его, и, чтобы сменить тему, я без подготовки выпалила:
– А кем была Джессика Клаверинг?
За столом мгновенно воцарилась мертвая тишина. Я заметила Мэдди, застывшую у буфета с блюдом кудрявой капусты в руках. Все взгляды устремились на меня, а на щеках мамы начал проявляться нервный румянец.
– Что ты имеешь в виду, Джессика? – с ноткой нетерпения в голосе спросила мама, но я знала ее достаточно хорошо, чтобы понять, что за этим нетерпением она пытается скрыть свое замешательство.
– Это что, шутка какая-то? – сказала Мириам, и ее губы, которые с каждым годом, казалось, делались все тоньше и тоньше, слегка выгнулись. – Тебе и так прекрасно известно, кто ты такая.
– Я – Опал Джессика. И меня часто удивляет, почему моим первым именем никто не пользуется.
У мамы, похоже, немного отлегло от сердца.
– Просто оно не очень удобно в повседневной жизни, – сказала она.
– Тогда почему вы меня так назвали? – не унималась я.
Тут вмешался Ксавье, который всегда по возможности старался прийти на помощь в сложной ситуации.
– Многим людям их имена не совсем подходят, хотя при их рождении казались родственникам вполне подходящими. Как бы там ни было, к именам привыкают. Я думаю, что Джессика – очень красивое имя, а мама к тому же говорит, что оно тебе идет.
Однако я не давала им уйти от интересующей меня темы.
– Кто такая Джессика, которая похоронена на Пустыре? – настойчиво повторила я.
– Похоронена на пустыре? – раздраженно переспросила мама. – О чем ты? Мэдди, капуста стынет. Подавай. – Мэдди засуетилась с блюдом, а я снова испытала горькое разочарование, как и много раз до этого.
Слово взяла Мириам:
– Я надеюсь, что нынче миссис Кобб проварила ее немного подольше. Тебе не показалось, мама, что в прошлый раз она была жестковата?
– Так оно и было, и я уже поговорила об этом с миссис Кобб.
– Вы должны это знать, – продолжала я. – Не может такого быть, чтобы кого-то похоронили рядом с вашим домом, а вы все пребываете в полном неведении. На могиле я нашла табличку с ее именем.
– Кстати, а что ты делала на этом, как ты выразилась, «Пустыре»? – вдруг поинтересовалась мама. Мне хорошо была известна ее тактика: оказавшись в затруднительном положении, она предпочитала переходить в наступление.
– Я часто хожу туда, – ответила я.
– Лучше бы делом занялась. Насколько я знаю, там собралась уже целая стопка тряпок для пыли, которым нужно подрубить края. Правда, Мириам?
– Да, мама, конечно. Работы много.
– Мне это кажется совершенно напрасным трудом, – проворчала я. – Подшивать тряпки для пыли? Как будто без этого они пыль собирать не будут. – Мне всегда было трудно устоять перед искушением озвучить какую-нибудь очевидную истину, даже если это было абсолютно неуместно.
Это дало моей матери желанный повод разразиться одной из ее проповедей о трудолюбии и о том, что мы должны отдавать бедным то же, чем пользуемся сами, поскольку эти самые тряпки для пыли, сделанные из старой, отслужившей свой срок одежды, разрезанной для этих целей на части, в дальнейшем раздавались как раз бедным. Если мы не могли позволить себе давать им рубашки и одеяла, то хотя бы таким образом старались придерживаться одной из привилегий высшего класса.
Пока подавали сыр и пока мы его ели, Ксавье слушал все это с очень серьезным видом – как и Мириам; отец, как всегда, просто молчал. А затем моя мать сразу встала из-за стола, не дав мне успеть вернуться к теме о таинственной могиле и табличке на ней.
После обеда я сразу отправилась в свою спальню, но, поднимаясь по лестнице, вдруг услышала голоса родителей в холле.
– Она должна это знать, – говорил мой отец. – Рано или поздно ей все равно нужно все объяснить.
– Вздор! – резко ответила мама.
– Я не вижу, как нам…
– Если бы не ты, этого никогда бы не произошло.
Я понимала, что они говорят о могиле Джессики, и подслушивала без всякого зазрения совести.
Потом они перешли в гостиную, а я опять осталась в тупике. Похоже, все снова сводилось к тому факту, что мой отец проиграл фамильное состояние.
По мере приближения среды мое любопытство к могиле на Пустыре постепенно остыло, поскольку я была охвачена радостным возбуждением в связи с предстоящим визитом к Бену Хенникеру. Я вышла вскоре после обеда, и, когда уже сворачивала на подъездную аллею к особняку соседа, меня вдруг посетила странная мысль, что я сейчас окажусь гостьей в доме, который при других обстоятельствах мог бы быть моим собственным. Ох, дорогая моя, одернула себя я, ты сейчас рассуждаешь в точности как мама!
По обе стороны извивающейся аллеи росли дубы – могучие, горделивые и прекрасные. Тот факт, что дорога эта не прямая, в прошлом вызывал у меня некоторое раздражение, потому что отсюда мне не был виден дом; но сейчас – уже радовал. Это добавляло некой таинственности, а к тому же, пройдя первый поворот, я уже скрылась из виду – это было полезно в том смысле, что никто из наших не мог заметить меня здесь даже случайно.
Когда же я увидела сам дом, у меня дух перехватило от восторга. Он был просто потрясающим. Смотреть на него было интересно даже с нашего берега сквозь деревья, но видеть вот так, когда тебе ничего не мешает, – это было захватывающе. Теперь я даже могла понять и простить годами вынашиваемую ненависть моей матери к нашему соседу, потому что тому, кто жил в таком месте, естественно, крайне трудно с ним расстаться. Возведен он был в основном в стиле Тюдоров, но с тех пор несколько раз обновлялся и достраивался, так что кое-где здесь угадывалось влияние архитектуры восемнадцатого века. Но все же это прекрасное кирпичное здание было по сути своей творением времен царствования Тюдоров и не слишком изменилось с тех дней, когда Окленд Холл, по словам моей матери, как-то посетил Генрих VIII. Высокие мансардные окна, красивые эркеры и закрытые балконы могли быть достроены здесь позднее, но идеально вписались в общий ансамбль, своим изяществом отметая любую возможную критику. Величественные ворота с двумя башнями по бокам и еще одной, пониже, в центре, остались нетронутыми, и я застыла, с благоговением глядя на все это великолепие. Над воротами красовался щит с фамильным гербом. Нашим, надо полагать.
Пройдя через ворота, я оказалась во внутреннем дворе, где уперлась в массивную дубовую дверь, на которой был подвешен старинный колокольчик. Потянув за него, я с восторгом услышала громкий чистый звон.
Дверь открылась через какую-то секунду, и у меня возникло ощущение, что кто-то следил за моим приближением, уже ждал меня и был готов к этому. Этот «кто-то» оказался важного вида джентльменом, и я для себя сразу решила, что это тот самый Уилмот, о котором я уже слышала.
– Вы мисс Клаверинг, – констатировал он, прежде чем я успела что-то сказать; имя мое в его устах прозвучало очень величественно. – Мистер Хенникер ждет вас.
От этого я словно стала выше ростом. Я мельком заметила нашу фамилию над украшенным резьбой камином, а потом и еще в нескольких местах, и почувствовала здесь незримое присутствие Клаверингов; при этом я испытала приятное волнение сопричастности, как член семьи, которой когда-то принадлежал этот дом.
– Если вы соблаговолите последовать за мной, мисс Клаверинг…
Я мило улыбнулась ему в ответ.
– Разумеется.
Пока он вел меня через холл, я смотрела по сторонам: большой обеденный стол, длинный и узкий, со старинной оловянной посудой на нем; два комплекта рыцарских доспехов, по одному в противоположных концах комнаты; оружие, развешанное на стенах; небольшой помост, за которым начиналась лестница, куда мы и направлялись.
Мне показалось, что я слышу невнятное бормотание, приглушенный шепот и тихое шарканье ног. Уилмот бросил наверх короткий недовольный взгляд, из чего я сделала вывод, что за нами и вправду наблюдают.
Уилмот заметил, что я о чем-то догадываюсь, и, несомненно, решил, что было бы глупо игнорировать этот факт. Губ его коснулась легкая ироничная улыбка.
– Вы должны понять, мисс Клаверинг, мы впервые принимаем представителя вашей фамилии с тех пор…
– С тех пор как мы были вынуждены продать все это, – напрямик заявила я.
Уилмот немного поморщился, но согласно кивнул. Позже я осознала, что такую прямоту и стремление называть вещи своими именами многие считают дурным тоном. Можно было только удивляться, каким образом могут ладить между собой такие люди, как Уилмот и мистер Хенникер, но подумать над этим было некогда: я нетерпеливо впитывала новые впечатления, стараясь ничего не пропустить. Мы прошли по коридору и поднялись еще по одной лестнице.
– Мистер Хенникер примет вас в гостиной, мисс Клаверинг.
С этими словами он открыл тяжелую дубовую дверь с накладными панелями, обитыми собранной в складки тканью.
– Мисс Клаверинг, – громко объявил он, и я прошла вслед за ним.
Мистер Хенникер, сидевший в своем кресле, покатил мне навстречу.
– Ха! – со смехом воскликнул он. – Итак, вы все-таки пришли! Что ж, добро пожаловать в ваше родовое гнездо, дом ваших предков.
Услышав, как дверь за мной осторожно закрывается, я шагнула вперед, чтобы поздороваться с Беном.
Он все еще продолжал смеяться, и я присоединилась к нему.
– Нет, это все-таки очень забавно, вы не находите? – наконец сказал он. – Вы – и моя гостья. Мисс Клаверинг – мисс Опал Клаверинг.
– Это действительно звучит очень необычно: меня назвали Опал, и именно опалы принесли вам все это.
– Немного в этом поучаствовало и золото тоже, – напомнил он мне. – Не забывайте, что я в этом очень даже хорошо преуспел. Проходите и присаживайтесь. Дом я покажу вам позже. – Плечи его буквально содрогались от сдерживаемой радости.
– Я начинаю думать, что вы пригласили меня просто ради удовольствия показать одной из Клаверингов их фамильный особняк.
– Не только из-за этого. Мне очень понравились наши с вами встречи, и я подумал, что пришло время увидеться снова. Мы с вами обязательно выпьем чаю, но тоже потом. А теперь скажите, вы рассказали своим близким, что познакомились со мной?
– Нет.
Он ободрительно кивнул.
– Мудрая девочка. Знаете, что бы они вам сказали? Что вы не должны порочить себя, переступая его порог, равно как и ему – то есть мне – путь в ваш дом заказан. Короче говоря, лучше будет им этого не знать, согласны?
– Намного лучше.
– Это предотвратит множество споров и препирательств.
– А также убережет от кучи запретов и их нарушения.
– Да я вижу, вы бунтарь по натуре. Что ж, мне это нравится. Вы уже, наверное, поняли, что я испорченный вредный старик. Если же еще нет, то скоро поймете. Так что на ранней стадии нашей дружбы я могу сам вам в этом признаться.
Я рассмеялась, и рассмеялась от удовольствия. Выходит, это только первый этап нашего с ним сближения, и мне еще не раз предстоит наслаждаться его вдохновляющим обществом.
– Значит, вы позволили бы мне приходить сюда, даже если бы мои родители запретили мне это?
– Конечно, позволил бы. Вам полезно узнать кое-что о том, как устроен этот мир. Но из этого ничего не получится, если отворачиваться от тех или иных личностей, просто потому что лучше вам с ними дела не иметь. Вы должны познать и хороших людей, и плохих. Поэтому для вас важно познакомиться со мной. Я человек грешный, заработавший себе состояние и купивший дом, который не предназначен для таких, как я. Но это не беда. Я заработал его пóтом и тяжким трудом, своей киркой и мотыгой, своей лопатой и «пауком»… Я завоевал этот дом и считаю, что имею на него полное право. Он был для меня олицетворением мечты, цели в жизни. Это как самый красивый опал, когда-либо добытый из скалы. Лучший из всех опалов, Зеленое Сияние.
– А что это такое? – спросила я. – Вы и раньше упоминали об этом.
Взгляд его на миг мечтательно затуманился.
– Что, правда говорил? Да, Зеленое Сияние. Неважно. Я завоевал все то, о чем мечтал еще выряженным в ливрею парнишкой на запятках господской кареты, можно сказать, лакеем, впервые увидевшим ту жизнь, к которой он однажды придет. А вот вы… кто у нас вы? Вы как раз одна из них, понимаете? Мы с вами находимся по разные стороны этой стены. И все же вы не совсем одна из них. В глубине души вы ведь себя к ним не относите? Вы не закрываетесь в своем узком мировоззрении, не позволяющем видеть что-либо за его пределами. Вы свободны, мисс Джесси. Свои шоры вы сбросили уже очень давно. – Он подмигнул мне. – Поэтому мы и понимаем друг друга, поэтому и сошлись так стремительно, словно распространяющийся по бушу пожар. Я собираюсь пригласить вас в свое особое убежище. Должен сказать, что очень немногие бывали там с тех пор, как… В общем, я собираюсь показать вам нечто необыкновенное. У вас будет прекрасный повод порадоваться тому, что вас назвали в честь такой красоты.
– Вы хотите показать мне свои опалы?
– Это одна из причин, по которой я хотел, чтобы вы пришли сюда. А теперь прошу за мной.
В своем кресле-каталке он подъехал к углу комнаты, где стоял костыль; взяв его, поднялся с кресла. Затем он открыл находящуюся рядом дверь, и я увидела две ступеньки вниз, ведущие в еще одну комнату поменьше, с красивыми настенными панелями и витражными окнами. Распахнув стоящий у стены буфет с внушительным сейфом внутри, он покрутил колесики кодового замка, открыл стальную дверцу и извлек оттуда несколько плоских коробок.
– Присядьте за этот стол, – сказал он, – и я покажу вам некоторые из самых лучших опалов, когда-либо добытых из земных недр.
Он сел к круглому столу, а я подтянула второй стул, чтобы устроиться рядом с ним. Он поднял крышку первой коробки, где на бархатной подкладке в специальных углублениях лежали опалы. Я никогда в жизни не видела таких красивых самоцветов. В верхнем ряду расположились большие бледные камни, отливавшие синим и зеленым блеском; в следующем ряду – камни тоже приличного размера, но темнее – густо-синие, почти фиолетовые; и наконец в самом нижнем ряду были камни с почти черным фоном, но самые эффектные, потому что сверкали яркими красными и зелеными искрами.
– Вот они, ваши тезки, – сказал он. – Что вы о них скажете? Ясно. У вас пропал дар речи. Я так и думал. И даже надеялся на это. Что там бриллианты. Что сапфиры. Ничто на свете не затмит эти чудеса. Вы согласны со мной, не так ли?
– Я видела не так много бриллиантов и сапфиров, – призналась я, – так что утверждать не берусь. Однако ничего более прекрасного я себе представить не могу.
– Взгляните на него! – сказал он, аккуратно касаясь одного из образцов своим грубым пальцем. – Этот известен как Звезда Востока. Да, эти опалы имеют свои имена. Звезда Востока! Вы могли видеть ее на рассвете, когда восходящее солнце своими лучами еще не затмевает ее свет. Нечто подобное много-много лет назад, должно быть, видели в небе волхвы в Рождественскую ночь. Уверяю вас, она уникальна. Они все уникальны, эти опалы. Казалось бы, можно найти точно такой же, но потом присмотришься и увидишь, что ошибался. Они как люди: двух совершенно одинаковых не существует. Это одно из чудес мироздания… столько разных людей… столько разных опалов… а полностью одинаковых нет. Когда находишь нечто подобное Звезде Востока, невольно думаешь о перенесенных страданиях… ведь жизнь старателя – далеко не пикник… и вдруг понимаешь, что оно того стоило. Тому, кто владеет Звездой Востока, этот камень пророчит, что лучшее еще впереди; точно так же, как восхождение на востоке звезды Вифлеемской стало предвестником рождения младенца Христа.
– Значит, все лучшее у вас еще в будущем, мистер Хенникер?
– Вы должны звать меня Бен. Я ведь просил.
– Да, но к этому трудно привыкнуть, если вас всю жизнь приучали, что нельзя называть взрослых людей просто по имени.
– Здесь мы не будем обращать внимания на то, что кто-то считает наши действия неправильными, не объясняя причин. Нет. Мы делаем то, что правильно для нас, и раз так, то для вас я Бен, как и для всех моих друзей, поскольку я верю, что вы одна из них.
– Я тоже этого хотела бы… Бен.
– Вот и хорошо, вот и правильно. Будем исходить из того, что у меня, как у владельца Звезды Востока, лучшее еще впереди.
Я протянула руку и прикоснулась к дорогому камню.
– Правильно, – сказал он. – Коснитесь его. Вглядитесь, как он сверкает. Он ведь один такой. Но есть еще Гордость Лагеря. Прекрасный опал, вот этот. До Звезды Востока не дотягивает, но тоже отличный образчик. Родом он из района Белых Скал в Новом Южном Уэльсе. Там сейчас раскинулся большой и шумный лагерь. Началось с того, что в тех краях побывал один старатель и двинулся дальше; по его следам пришли те, кто копается в старых выработках, и стали рыскать вокруг, как они это обычно делают. И что же? Один из них находит камень, и не какой-то матричный опал без всякой игры света… о нет. Это был самый что ни на есть настоящий, драгоценный опал. Редкая находка для непрофессионала. И уже через какой-то месяц на этом месте вырос целый лагерь, где все рыли землю, как невменяемые. Это безумие захватило и меня. И мне повезло натолкнуться там на Гордость Лагеря.
– Вы продаете их? – спросила я.
На миг он задумался.
– Это может показаться главной целью, но порой в руки попадает такой камень, что ты просто не можешь его продать, сколько бы денег это тебе ни принесло. Ты проникаешься к нему особым чувством, он принадлежит тебе и только тебе. В итоге он дороже тебе, чем все деньги мира – в буквальном смысле этого слова.
– Означает ли это, что сейчас вы показываете мне камни, к которым относитесь, как только что описывали?
– Да, это так. Одни я ценю за их красоту, другие – по иным причинам. Взгляните на этот. Видите в нем зеленый огонь? Он стоил мне моей ноги. – Бен погрозил ему кулаком. – Ты обошелся мне дорого, мой красавец, – продолжал он, – и за это я берегу тебя. В этом тоже есть огонь, но это она. Вы только посмотрите на нее! Я ей безразличен, она как бы говорит: «О, возьми меня, если хочешь, но только не начинай высчитывать мою рыночную цену». Я зову ее Зеленая Леди, потому что так звали кошку, которая у меня когда-то была. Вообще я люблю кошек, в них присутствует какое-то высокомерие, которое мне импонирует. Вы когда-нибудь замечали, как грациозна кошка? Какая у нее изящная походка? Гордое животное, никогда не раболепствует. Мне это нравится. Кошку, которая у меня жила, звали Леди. Ей шло это имя, потому что она была настоящей леди среди котов. А глаза у нее были такие же зеленые, как вот эта ее тезка. Поэтому я и не расстаюсь с этой красавицей, хотя из-за нее в том числе я потерял ногу, и можно было бы подумать, что лишнее напоминание об этом в ее лице будет для меня тягостным. Лежит себе, мерцая при свете свечи… Я должен был заполучить этот камень, когда обвалившийся свод пещеры покалечил меня.
Взяв Зеленую Леди в руки, я внимательно изучила ее, а потом осторожно положила обратно в ее мягкое бархатное гнездо.
– А теперь посмотрите сюда, мисс Джесси. На этот кабошон[5] в форме сердца. Обратите внимание на цвет. Видите фиолетовый оттенок? Это у меня Королевский Пурпур. Он достоин королевской короны.
Я была зачарована, а он открывал все новые коробки с великим разнообразием этих редких минералов, от молочных с проблесками розоватого и зеленоватого до темно-синих и черных с целым набором гораздо более интенсивных красок.
Он рассказывал мне о каждом из них, отмечая их неповторимые качества и особенности, и я была полностью захвачена его энтузиазмом.
Одна из коробок оказалась пустой. Она была меньше остальных, потому что предназначалась для одного-единственного камня, а незаполненное углубление в центре подушечки из черного бархата выглядело укором хозяину. Мистер Хенникер несколько секунд удрученно рассматривал эту пустоту.
– Что здесь было? – спросила я.
Он обернулся ко мне. Губы его сжались, а выражение лица вдруг стало жестоким. Я удивленно смотрела на него, пораженная такой сменой настроения.
– Когда-то здесь лежало Зеленое Сияние на Закате.
Я ждала продолжения, но его не последовало. Он стиснул челюсти, и в разрезе плотно сжатых губ угадывалась злость.
– Это был какой-то особенно красивый опал? – рискнула спросить я.
Он поднял на меня горящие гневом глаза.
– Такой красоты еще никто и никогда не видел! – воскликнул он. – Второго подобного опала не существует во всем мире. Он один стоил целого состояния, но я бы с ним никогда в жизни не расстался. Чтобы поверить в это, нужно было его видеть. Если бы вы его увидели, то узнали бы сразу же. Его зеленое сияние… оно не было непрерывным. Его нужно было еще найти, поймать. Здесь было важно многое: освещение, угол падения света, то, как вы его держите. От вас самих это зависело не в меньшей степени, чем от камня.
– И что же с ним случилось?
– Его украли.
– Кто?
Он промолчал. Когда он снова повернулся ко мне лицом, глаза его были прищурены. Я видела, что потеря этого камня глубоко ранила его.
– Когда его украли? – повторила свою попытку я.
– Уже очень давно.
– Насколько давно?
– Еще до вашего рождения.
– И за все это время вы его так и не нашли?
Он покачал головой и вдруг резко захлопнул коробку. Положив ее обратно в сейф вместе с остальными, он закрыл стальную дверь на замок, обернулся ко мне и рассмеялся. Только на этот раз смех его был уже другим, в нем появились новые нотки.
– А теперь, – объявил он, – мы с вами выпьем чаю. Я приказал подать его ровно в четыре. Так что давайте перебираться отсюда туда. – Он показал рукой в сторону гостиной. – Вы можете разливать чай по чашкам и развлекать меня, что было бы в каком-то смысле правильно и уместно, учитывая, что вы Клаверинг.
На столе на спиртовой лампе уже стоял серебряный чайник в окружении блюд с бутербродами, ячменными лепешками и сливовым пирогом. Рядом с Уилмотом стояла служанка.
– Разливать чай будет мисс Клаверинг, – предупредил Бен.
– Как скажете, сэр, – изящно ответил Уилмот и удалился вместе с девушкой; я была рада, что они ушли.
– Очень уж тут все церемонно, – вздохнул Бен. – Признаюсь вам, я никак не могу привыкнуть к этому в полной мере. Иногда я не выдерживаю и кричу: «Довольно!» Можете себе представить, каково это для человека, который сам кипятил себе воду в котелке и пек пресные лепешки в золе походного костра. Но сегодня случай особый. Сегодня ко мне в гости впервые пришла представительница семейства Клаверингов.
– Боюсь, не самая важная представительница, – усмехнулась я.
– Наоборот, самая важная. Не стоит недооценивать себя, мисс Джесси. Если вы сами о себе невысокого мнения, окружающие будут думать о вас так же. В этом нужно находить разумную середину. Плохо, если вы слишком велики или слишком малы для ваших ботинок и вашей шляпы. Все должно быть впору.
Я поинтересовалась, какой чай он любит, после чего налила и подала ему. В ответ он одобрительно улыбнулся. Я поставила чашку с блюдцем на стол перед его креслом и, очень довольная собой, расположилась напротив него, по другую сторону от серебряного чайника.
– Расскажите мне про Зеленое Сияние на Закате, – попросила я.
Он помолчал немного, а потом спросил:
– Вы когда-нибудь слышали про зеленое сияние, мисс Джесси?
– Только сегодня от вас.
– Нет, я имею в виду не опал… а другое зеленое сияние. Говорят, что бывает такой короткий миг на заходе солнца – как раз перед его исчезновением, – когда небо озаряется вспышкой зеленого света. Такое встречается только в тропиках и только при определенных погодных условиях. Это редкое явление, прекрасное и захватывающее. Многие хотят его увидеть, но удается это далеко не всем. Можно просто не вовремя моргнуть и все пропустить – оно было и прошло, а вы так ничего и не заметили. Для успеха в этом деле необходимо не только оказаться в нужном месте в нужное время, но также смотреть в верном направлении и не зевать. Однажды мне повезло. Я плыл из Австралии обратно в Англию и, находясь на палубе как раз на закате дня, следил, как этот громадный огненный шар опускается в океан. В тропиках все это выглядит по-другому. Сумерки там совсем короткие, не то что у нас. Это было величественное зрелище – на небе ни облачка, и солнце парило так низко над горизонтом, что я мог смотреть на него, не щурясь. А затем оно пропало, и его исчезновение сопровождалось вспышкой зеленого света. «Я видел это! Я видел зеленое сияние!» – громко воскликнул я. Затем я пошел в каюту и посмотрел на свой опал. Он был очень ценным, лучшим из всех. Помню, что во время того путешествия домой я постоянно носил его с собой, да еще и периодически поглядывал на него, чтобы убедиться, что он на месте. Тот опал напоминает мне вспышку зеленого свечения, которую я видел в море. Когда любуешься его красотой, то видишь мерцающие в нем красные и синие искры. Через весь камень идет более темная полоса, напоминающая границу между морем и сушей, а отблески красного похожи на низкое солнце. Но, если смотреть на него в определенный момент, держать его под нужным углом и при правильном освещении, то внезапно все красное в нем исчезает, и вы видите зеленое сияние. Сначала я хотел назвать его Опал Заката, но после того, как увидел в море то чудо, понял, что ошибался. Имя у него может быть только одно – Зеленое Сияние на Закате.
– Вы любили его больше всех остальных ваших камней?
– Таких, как он, просто не было. Я никогда не слышал о зеленом сиянии в камнях до него. Это нужно было видеть. Явление редкое, и к нему нужно было быть готовым. Такого зеленого цвета больше нигде не увидишь, а если пропустил, другого шанса может не представиться.
– Вы пытались выяснить, кто это сделал?
– У меня были подозрения. На самом деле все указывало на него, на того молодого дьявола. Господи, мне бы только добраться до него, и уж тогда… – Казалось, в это мгновение у него просто не хватило слов, что было на него не похоже, и он, видимо, вообще забыл о моем присутствии. Подозреваю, что в мыслях он перенесся в тот злосчастный момент, когда, открыв свой сейф, обнаружил, что опал исчез.
Я подошла к нему, забрала его пустую чашку и подлила ему чаю; возвращая чашку обратно, я тихо спросила:
– Как это случилось, Бен?
– Он был здесь, в этом доме. – Мистер Хенникер рукой показал через плечо в сторону комнаты, которую мы только что оставили. – Я совсем недавно купил Окленд, очень гордился им и хотел показать гостю. Это был не просто дом, все дело в атмосфере, в том, как ты себя здесь чувствуешь. Я убежден, что ваша семья знала это. Что ж, их потеря – мое приобретение. Я часто приглашал к себе гостей, потому что мне хотелось сказать всем: «Посмотрите, что у меня есть. Вот что принесли мне все эти долгие годы лишений и разочарований. Вот наконец успех!» Некоторые из этих людей никогда в подобных местах не бывали. Это все гордыня, конечно. Не зря в народе говорят: дьявол гордился, да с неба свалился, гордыня до добра не доведет. А я… Посмотрите, что у меня есть. Посмотрите на мой особняк. Посмотрите на мои опалы. Нас было четверо. Мы зашли туда. – Он показал на дверь в кабинет. – Я вынес мои опалы так же, как сделал это для вас. Именно тогда я видел Зеленое Сияние на Закате в последний раз. Я положил его обратно в коробку и спрятал в сейф. Когда на следующий день я полез туда, футляр был на своем месте. На месте были и все опалы, за исключением одного – Зеленого Сияния на Закате.
– Так кто его украл?
– Тот, кто знал комбинацию замка сейфа. Должно быть, так.
– И вам неизвестно, кто это?
– Был тут один молодой человек. Потом он исчез, и я его больше никогда не видел, хоть и искал. Видимо, он и забрал Зеленое Сияние.
– Но это же низко!
– На свете есть немало людей, способных на такое. Никогда не забывайте об этом. Самое забавное, что на него я бы никогда не подумал. В нем чувствовалась целеустремленность и решимость, что почти всегда приводит человека к успеху. Но когда он увидел Зеленое Сияние, это стало его падением. Понимаете, другого такого нет, это король опалов. Вы бы лучше поняли, что я имею в виду, если бы сами пытались поймать миг и увидеть то сияние. Я потерял свой камень навсегда.
– Но ведь полиция, конечно, могла бы найти этого человека.
– Он сразу же скрылся. Иногда я говорю себе, что когда-нибудь обязательно отыщу его и верну Зеленое Сияние.
– Как думаете, он продал его?
– Это было бы очень нелегко. Такой камень узнал бы любой профессиональный дилер, и о сделке сразу было бы доложено. Так что, вероятно, он забрал его, чтобы оставить себе. Этот опал обладает страшными чарами, воздействующими на того, кто смотрит на него. Но невзирая на все выдумки про несчастья, которые он приносит, каждый, кто хоть раз видел его, страстно желает им обладать.
– Что это за выдумки, Бен?
– Ну, знаете, вокруг таких необычных вещей вечно крутится людская молва. Говорят, что этот опал несчастливый. У него была парочка владельцев, на которых обрушились беды. Ходят слухи, что Зеленое Сияние несет с собой смерть.
– Значит, вы нашли его не первым?
– О нет, боже мой, нет! До меня он прошел через много рук. Можно сказать, что я выиграл его.
– Как вам это удалось?
– Я всегда был игроком. Рискнуть иногда – это по мне. Но при этом я умел остановиться. Никогда в жизни я не проигрывался до последнего гроша, как некоторые. Мне нравилось быть богатым и порой поигрывать в азартные игры для удовольствия, если вы понимаете, о чем я говорю. Камень этот принадлежал старине Гарри Уилкинсу: тот показал его мне, и я сразу же захотел заполучить его себе. Можно сказать, что я попал под действие его чар и уже ничего не мог поделать со своим желанием. А бедолагу Гарри преследовали несчастья – поговаривали, что все из-за этого опала. Его сын, довольно бестолковый парень, однажды вечером ушел и больше не вернулся. Он всегда слишком много пил, и его нашли со свернутой шеей. Гарри от горя сломался и совсем упал духом. Он был чрезвычайно азартен, готов был биться об заклад по любому поводу. Например, падает на оконное стекло две капли дождя, и он тут же заявляет: «Держу пари на сотню фунтов, что правая из них доберется донизу первой». Просто не мог удержаться от такого. В общем, мне нужен был его камень, но это было практически все, что у него на тот момент оставалось, потому что его сын перед смертью обобрал его до нитки. Короче говоря, он поставил Зеленое Сияние против целой кучи денег. Я принял вызов и выиграл, а через несколько недель после этого он застрелился. Так что правильно говорили, что Зеленое Сияние приносит несчастье.
– А вас это почему не коснулось?
– Потому что я не верю в проклятья.
– А может быть, вы избежали невзгод как раз потому, что потеряли камень?
– Однажды он вернется туда, где ему положено быть.
– Вы говорите про Зеленое Сияние так, как будто это живой человек. Женщина.
– Именно так я к нему и относился. Я любил его – ее. В минуты грусти я вынимал этот опал и подолгу разглядывал него. Высматривая миг его сияния, я успокаивал себя: «Все еще изменится к лучшему, старина Бен. И ты найдешь свое счастье так же, как в свое время находил драгоценные камни». Вот что подсказывало мне мое сокровище.
Внезапно наступил момент, когда он, похоже, был больше не в состоянии обсуждать свою потерю и поэтому начал опять рассказывать мне про дни своей молодости, когда он, по его собственному выражению, «немного занимался изыскательством», и про то, как впервые испытал на себе соблазн поиска опалов. Потом он резко поменял тему, заявив, что я, наверное, хотела бы осмотреть дом, а поскольку сам он не может передвигаться так быстро, как ему хотелось бы, он попросит сопровождать меня кого-то из прислуги.
Мне не хотелось расставаться с ним, но как можно было не осмотреть дом? В итоге я застыла в нерешительности; сомнения мои ему, похоже, понравились, и он сказал:
– Не переживайте, вы еще придете сюда. Мы должны чаще встречаться, должны сделать эти встречи регулярными, потому что на данный момент мне ясно одно: мы приглянулись друг другу. Надеюсь, вы согласитесь с моими наблюдениями.
– О да. И если я еще смогу прийти к вам в гости, чтобы послушать вас, то сейчас все-таки с удовольствием осмотрела бы дом.
– Конечно, вы не только можете это сделать, но и должны. Чтобы представить себе, каково было бы прожить здесь всю свою жизнь. Что, собственно, и имело бы место в действительности, если бы в один прекрасный момент не явился какой-то внезапно разбогатевший выскочка и не заграбастал бы себе ваше родовое поместье.
– А я теперь рада этому обстоятельству, – заверила я его, и это понравилось ему еще больше.
Он дернул за шнурок колокольчика для вызова прислуги. Уилмот появился мгновенно.
– Мисс Клаверинг хотела бы осмотреть дом, – сказал Бен. – Кто-то из вас должен ей здесь все показать.
– Хорошо, сэр, – пробормотал Уилмот.
– Минутку! – воскликнул Бен, как будто его осенило. – Пусть это будет Ханна. Да, Ханна – это то, что надо.
– Как скажете, сэр.
Я подошла к сидевшему в своем кресле Бену и взяла его за руку.
– Благодарю вас. Мне все очень понравилось. Я действительно могу прийти к вам еще?
– В следующую среду. В то же время.
– Спасибо.
На какой-то миг на его лице появилось странное выражение. Будь это кто-то другой, я бы решила, что он готов расплакаться. Но это быстро прошло, и он сказал:
– Ну все, ступайте. Ханна вам все покажет.
Я задумалась, почему он выбрал именно Ханну: ведь она как раз интересовала меня больше всего. Это была высокая худощавая женщина с довольно суровым лицом и темными глазами, взгляд которых, казалось, сверлил меня насквозь. Она была явно довольна, что ее выбрали показать мне дом.
– Я служила в вашей семье пять лет, – сразу сообщила мне она, – а начала, когда мне было двенадцать. После вашего отъезда оказалось, что там для меня места не найдется, и я осталась здесь.
– Боюсь, что так получилось с большинством слуг.
– Может быть, мы начнем осмотр с самого верха, мисс Клаверинг, а потом будем спускаться вниз?
Я сказала, что идея кажется мне замечательной, и для начала мы по винтовой лестнице поднялись на крышу.
– Отсюда башенки видны лучше всего. Взгляните, какой прекрасный вид на местный ландшафт открывается здесь. – Она внимательно посмотрела на меня. – И на Дауэр Хаус тоже.
Я проследила за ее взглядом. И действительно, вот он, уютно устроился среди зелени деревьев. Отсюда наша обитель напоминала кукольный домик. Чистые линии его архитектуры были слишком незамысловатыми, а гладкая стриженая лужайка напоминала аккуратно вырезанный лоскут зеленого шелка. Я заметила также Беднягу Джармена, который трудился на цветочной клумбе.
– Нас вам видно намного лучше, чем вас нам, – прокомментировала я. – Летом Окленд Холл полностью скрыт от наших взоров.
– Я часто прихожу сюда, чтобы оглядеться кругом, – призналась Ханна.
– Тогда вы должны время от времени видеть нас в саду.
– О да, часто.
Я почувствовала себя немного неловко из-за того, что, оказывается, Ханна могла когда-то наблюдать за мной.
– Вам сейчас здесь больше нравится, чем когда тут жила моя семья?
– В некотором смысле да, – немного поколебавшись, ответила она. – Мистер Хенникер часто бывает в отъезде, и тогда мы предоставлены сами себе. Это даже кажется забавным – поначалу, по крайней мере, – но ко всему постепенно привыкаешь. На него легко работать. – «В отличие от моей матери – по-моему, именно это она сейчас имела в виду». – Мисс Мириам, когда жила здесь, была совсем еще девчушкой, – добавила Ханна.
– Это было давно. До моего рождения.
– Я уверена, мисс, им не понравится, что вы были здесь.
– Конечно, не понравится, – согласилась я и добавила: – Если они об этом узнают.
– Мистер Хенникер – очень странный джентльмен.
– Да, он не похож ни на кого из тех, кого я знаю, – снова подтвердила я.
– Подумать только, как он сюда попал. Кто бы мог представить, что такой человек, как он, будет владеть таким местом, как Окленд Холл.
Мы немного помолчали, любуясь пейзажем. Мои глаза прямо тянуло к Дауэр Хаусу. Бедняга Джармен выпрямился, потому что из дома вышла Мэдди и заговорила с ним. Мне нравилось, что я могу наблюдать за ними, оставаясь незамеченной.
– Ну что, пойдем, мисс Клаверинг? – предложила Ханна.
Я кивнула, и, спустившись по винтовой лестнице, мы вошли в первую комнату. Здесь меня сразу восхитили лепнина на потолке, отделанные деревянными панелями стены и резной камин.
– Таких комнат здесь множество, не сосчитать, – сказала Ханна. – Ими никто не пользуется, даже когда в доме принимают гостей.
– А часто бывают такие приемы?
– Да, обычно это джентльмены, которые приезжают к мистеру Хенникеру поговорить о делах. По крайней мере, так было раньше. Не знаю, как будет теперь, после этого несчастного случая.
– Думаю, они приезжают из-за опалов.
– Не только. Мистер Хенникер занимается разными делами. Он очень богатый джентльмен. И поэтому здесь на самом деле хорошо… для прислуги, я имею в виду. Нет никаких разговоров про экономию, жалованье выплачивают всегда вовремя, не то что…
– Не то что во времена, когда здесь жила моя семья.
– Похоже, в большинстве поместий имеются свои проблемы с финансами. Я разговаривала с прислугой из других домов, вроде нашего. Но такой человек, как мистер Хенникер… Он же как-то заработал деньги, чтобы купить такой особняк, так что вполне логично, что он может себе позволить достойно содержать его – в отличие от тех, кому поместье досталось по наследству, став со временем неподъемной ношей.
– Я вижу, что, по сравнению с нашей семьей, работать на мистера Хенникера намного приятнее.
– Это совершенно другое. Мистер Уилмот, например, всегда говорит, что это совсем не то, к чему он привык, и я думаю, что он хотел бы служить более почтенному хозяину. И все же приятно сознавать, что с жалованьем твоим все в порядке, и его выплатят, когда положено, минута в минуту. Здесь нет никаких проявлений скупости или прижимистости, он никогда не запирает на замок чай и прочие такие вещи, никогда не просит миссис Бакет показать ему счета и бухгалтерию. Но при этом я уверена, что, имей место какое-то жульничество, он узнал бы об этом очень быстро.
Между тем мы дошли до галереи.
– Когда-то, – продолжала Ханна, – здесь на стенах висели портреты членов вашей семьи. Мы их сняли, а свои портреты мистер Хенникер вешать не стал. Мистер Уилмот говорит, что галерея не галерея без картин с изображением членов господской семьи, но мы почти ничего не знаем о близких мистера Хенникера.
Галерея была великолепна: украшенные резьбой колонны, высокие узкие окна с витражными стеклами, от которых пол был покрыт разноцветными бликами света. На стенах через равные промежутки были развешаны портьеры из насыщенно-красного бархата. Они закрывают места, где отсутствуют панели, пояснила Ханна.
– Говорят, здесь водятся привидения, – сообщила мне она. – В таких домах, как этот, всегда есть особая комната. У нас это галерея. Правда, с тех пор как здесь появился мистер Хенникер, никто ничего подозрительного не видел и не слышал. Думаю, он отпугивает собой любого призрака. А прежде, говорят, здесь звучала музыка, мелодия, наигрываемая спинетом[6], который когда-то стоял тут. Мистер Хенникер отправил его в Австралию. Я слышала, что этот инструмент почему-то много значил для него. Миссис Бакет утверждает, что все это чушь, а мистер Уилмот верит в привидения и говорит, что считал бы ниже своего достоинства служить в доме, где нет семейного призрака.
– Но ведь сейчас он работает на мистера Хенникера.
– Да. И порой это очень болезненная для него тема.
Мы продолжили экскурсию. Как уже сказала Ханна, здесь было так много похожих комнат, что в них немудрено было заблудиться. Я надеялась, что если буду посещать мистера Хенникера достаточно часто, то смогу побывать здесь снова и на досуге продолжить свое обследование. Ханна была не самым приятным гидом, потому что, когда бы ни глянула на нее, я ловила на себе ее странный, как бы оценивающий взгляд. Я приписывала это тому факту, что я была членом семьи, в которой она когда-то служила. Однако теперь меня уже не покидала мысль о том, что она с крыши Окленда смотрела на Дауэр Хаус и следила за мной.
Меня восхитили резные камины, появившиеся здесь во времена правления королевы Елизаветы; на них были изображены библейские сюжеты. Я самостоятельно узнала Адама и Еву, а также жену Лота, превратившуюся в соляной столб, однако насчет всего остального мне пришлось ждать пояснений, и я почувствовала себя невеждой.
Я была в полном восторге от застекленной террасы, окна которой выходили на юг, а стены были увешаны гобеленами, несомненно, купленными мистером Хенникером у моей семьи. Я живо представила себе свою маму, расхаживающую взад-вперед тут и в галерее и рассуждающую о том, как им жить здесь дальше без нее.
Наконец мы спустились в холл и, пройдя через вестибюль, оказались в салоне, как назвала это место Ханна.
– В прежние времена, – объяснила она, – здесь принимали гостей. – В этой комнате с витражными стеклами на окнах стены тоже были отделаны деревянными панелями, в углу стояли рыцарские доспехи. – В другом конце холла, за ширмой, выход на кухню с кладовкой, буфетной и прочими подобными помещениями. Вам стоит посмотреть. Кое-что из этого появилось еще при первой постройке всего здания, а было это бог весть как давно.
Она провела меня обратно через холл к двери, которая вела в служебные помещения и которую она назвала Ширмой, и я оказалась в очень просторной кухне. Одну стену почти полностью занимал громадный очаг, где разместились печи для хлеба, большие котлы, вертела для поджаривания дичи. В центре стоял большой стол со скамьями по обе длинные его стороны и двумя креслами, широкими и резными, в торцах; позднее я узнала, что предназначены они были для миссис Бакет и дворецкого, мистера Уилмота.
Когда я вошла, на кухне послышался шепот: за мной откуда-то наблюдали. Затем на кухню вплыла крупная женщина в сопровождении трех служанок.
Ханна представила меня:
– Это мисс Клаверинг, миссис Бакет.
– Здравствуйте, миссис Бакет, – сказала я. – Много о вас слышала.
– Неужели? – довольно улыбнулась она.
– Мэдди, которая по-прежнему работает у нас, часто вас вспоминает.
– Ах да, Мэдди. Что ж, мисс Клаверинг, для нас это большой день – мы впервые принимаем у себя члена вашей семьи.
– Я очень рада побывать здесь.
– Что ж, может быть, это только начало, – сказала миссис Бакет.
Мне было довольно неловко под их изучающими взглядами. Может, они считают, что я не вполне истинная Клаверинг, раз воспитывалась в Дауэр Хаусе? В конце концов, я действительно не знала жизни в таком грандиозном доме, как этот.
– Никогда не забыть мне тот день, когда Семья объявила о своем отъезде. Мы тогда все выстроились в холле, даже мальчики с конюшни.
Ханна подавала миссис Бакет отчаянные сигналы, я же, наоборот, благословляла разговорчивость этой полной поварихи, которая уже не могла умолкнуть; увидев на своей кухне меня, представительницу Клаверингов, она ударилась в воспоминания и теперь была не в состоянии остановиться.
– Конечно, мы слышали все это и раньше. Деньги, деньги, деньги… Это действовало на всех нас угнетающе. Все эти сетования про подоходный налог и про то, как он буквально разоряет людей. Часть персонала на конюшнях уже сократили. А какие здесь были лошади, когда я впервые пришла сюда! А сады какие! С этого всегда и начинаются сокращения – сады и конюшни. Я сразу сказала мистеру Уилмоту – он подтвердит вам, если вы его спросите… так вот, я сказала ему…
– Все это давным-давно прошло, миссис Бакет, – перебила ее Ханна.
– А кажется, будто это было только вчера. Да, тогда, мисс Клаверинг, вы еще не родились. Когда мы узнали, что это место купил один джентльмен, приехавший из Австралии, мы ушам своим не верили. Хоть у мистера Уилмота спросите. Так оно и было на самом деле. А потом все поменялось: Клаверинги переехали в Дауэр Хаус, а про нас там речь вообще не шла. И вот теперь…
– Мисс Клаверинг познакомилась с мистером Хенникером, – твердым голосом вмешалась Ханна, – и он пригласил ее на чай.
Миссис Бакет кивнула.
– Вам понравились наши ячменные лепешки, мисс Клаверинг? Помню, мисс Джессика всегда…
Ханна, выкатив глаза, устрашающе уставилась на миссис Бакет – прямо как настоящая горгона Медуза. Я видела, что она всячески пытается заставить повариху закрыть рот.
Но я не могла этого допустить и поэтому быстро вмешалась:
– Мисс Джессика? А кто это?
– Миссис Бакет имеет в виду Мириам. Это она любила ее ячменные лепешки. Помните, миссис Бакет, как она приходила к вам на кухню, когда вы начинали их печь?
– Нет, она сказала «мисс Джессика», – настаивала я.
– Просто она иногда путает имена, правда, миссис Бакет? Мисс Джессика перед вами. А то были мисс Мириам и мистер Ксавье, и это они любили ваши лепешки. Думаю, что миссис Кобб в этом до вас далеко.
– В этом всем до меня далеко, – безапелляционно заявила миссис Бакет.
– Лепешки ваши были очень вкусными, – сказала я, продолжая раздумывать, почему все-таки она упомянула мисс Джессику.
Ханна постаралась быстро сменить тему, предложив мне осмотреть конюшни.
Но я отказалась: мне пришло в голову, что, хотя предполагалось, что мой визит сюда будет тайным, некоторые из слуг могли проговориться, и поэтому чем меньше народу здесь меня увидит, тем лучше. Можно было представить ужас моих родственников, если бы они узнали, что я завела дружбу с мистером Хенникером. Мне было всего семнадцать, я была самой младшей в семье, и мне приходилось в определенной степени слушаться старших, какой бы бунтаркой я ни была в душе. По этой причине нужно было максимально скрывать факт моих визитов сюда, и чем меньше людей будет об этом знать, тем спокойнее.
Признавшись, что мне было очень интересно, я также сказала миссис Бакет, что была рада с ней познакомиться, после чего удалилась, не забыв поблагодарить Ханну за то, что она показала мне дом.
Идя по подъездной аллее, я чувствовала на себе их взгляды и испытала определенное облегчение, когда дошла до поворота; хотя теперь меня уже было видно с дороги, и можно было только догадываться, что произойдет, если меня заметят мои родители, Мириам или Ксавье, случайно вышедшие из дому. Однако ничего этого не случилось, и я благополучно вернулась в Дауэр Хаус незамеченной.
Я продолжала думать о том, что миссис Бакет сказала про мисс Джессику и ячменные лепешки. Поэтому сразу же отправилась на Пустырь и отыскала там найденную мною табличку с надписью «Джессика Клаверинг, ию… 1880», которую в прошлый раз воткнула обратно в землю.
Должно быть, это была та самая Джессика, о которой говорила миссис Бакет.
Я посещала Окленд Холл весь тот жаркий август. Происходило это не только по средам, потому что Бен заявил, что ему не по душе какая-либо регулярность. Он любил неожиданности и поэтому мог внезапно сказать: «приходите в понедельник» или «приходите в субботу». А бывало, что, наоборот, я ссылалась на церковный праздник или какое-то подобное мероприятие, где меня могли хватиться. И тогда мы назначали нашу встречу на другой день.
У него, похоже, наметился прогресс в тренировках, и теперь ему было легче ходить, опираясь на костыль. Он подшучивал над протезом, называл себя Бен Деревянная Нога и утверждал, что очень скоро будет перемещаться на своей деревяшке не хуже, чем большинство людей на здоровых ногах. Обычно он опирался на мою руку, и мы с ним вместе прохаживались по галерее.
Как-то он сказал мне:
– Здесь должны висеть семейные портреты. Говорят, что галереи для того и существуют. Однако мое уродливое лицо вряд ли для этого подходит.
– У вас самое интересное лицо из всех, что я когда-либо видела, – заверила я его.
В ответ он поморщился. Под внешне суровым фасадом скрывалась очень сентиментальная натура.
Он всегда много времени уделял рассказам, а мое богатое воображение живо рисовало картины его жизни. Я четко видела улицы Лондона и парня с горящими, стреляющими по сторонам глазами, который всегда находил лучшие способы продавать свой товар и постоянно был на шаг впереди своих конкурентов. Он много говорил о своей матери, и голос его в такие моменты становился очень нежным. Было очевидно, что он ее горячо любил. Однажды я сказала ему:
– Бен, вам нужно было жениться.
– Я был не из тех, кто женится, – ответил он. – Забавно, но в нужный момент рядом со мной никогда не оказывалось подходящего человека. Своевременность играет в жизни важную роль. Шанс должен предоставляться тогда, когда ты в состоянии им воспользоваться. Не стану говорить вам, что у меня не было женщин. Это было бы ложью, а мы ведь хотим быть честными друг с другом, не так ли? Примерно год я жил с Люси, а когда уже начал подумывать, что пора бы узаконить наши отношения, что-то вдруг пошло не так, и все изменилось. Потом у меня была Бетти. Хорошая женщина, эта Бетти, но я знал, что с ней у меня тоже ничего не получится.
– Но так у вас могли бы быть сыновья и дочери, портреты которых висели бы в этой галерее.
– Ну, парочка детей у меня есть, – ухмыльнулся он. – По крайней мере, они называют меня отцом… точнее, начали называть, когда я разбогател.
Вот так мы и беседовали.
Я также подружилась и с прислугой. Миссис Бакет относилась ко мне очень сердечно. Ей нравилось выяснять, как миссис Кобб готовит разные блюда, и она меня подробно расспрашивала об этом. Пока я рассказывала, она с видом превосходства кивала, притворно улыбаясь; я была уверена, что она несправедлива к миссис Кобб.
– Старине Джармену лучше было бы остаться, – заявила она. – Ну что он получил в итоге? Крошечный домик и кучу детей, которые там уже не помещаются. Как по мне, ему бы остаться и подождать лет пять. Было бы на пять ртов меньше кормить сейчас.
Со временем Уилмот тоже смирился с моими визитами на половину прислуги. Пожалуй, он пришел к выводу, что я не истинная Клаверинг из Окленд Холла, потому что родилась на чужбине, а не в большом сводчатом зале, где впервые увидели свет все мои предки. Это в определенном смысле понижало мой статус, и, хотя относился он ко мне с уважением, но все же несколько снисходительно.
Меня это забавляло, и мы с Беном посмеивались над этим. Я уже не могла представить себе, как мне удавалось выносить монотонность моей жизни до знакомства с Беном.
Ближе к концу августа Бен вдруг встревожил меня. Мы совершали очередную совместную прогулку по галерее, и было очевидно, что он уже вполне свободно передвигается с помощью своего костыля.
– Если так пойдет и дальше, – сказал он, – то в следующем году я буду готов к путешествию. – Заметив мой мгновенный испуг, он поспешил успокоить меня: – Но это будет никак не раньше Рождества. Мне еще нужно много упражняться в ходьбе.
– Без вас мне будет очень тоскливо, – запинаясь, произнесла я.
Он похлопал меня по руке.
– До этого еще далеко. Кто знает, что может случиться к Рождеству?
– А куда вы хотите отправиться? – поинтересовалась я.
– Поеду в свой дом к северу от Сиднея… недалеко от опалового края, где, я уверен, будет сделано еще немало интересных находок.
– Вы хотите сказать, что вернетесь к старательству?
– Это навсегда в моей крови.
– Но после того несчастного случая…
– О, я не уверен, что снова возьмусь за кирку. Я не это имел в виду. У нас с партнером там есть прииски, и мы знаем, что получим отдачу. Мы уже наняли людей работать на нас.
– А что происходит со всем этим в настоящее время?
– О, за всем приглядывает Павлин.
– Павлин?
Бен расхохотался.
– Когда-нибудь вы познакомитесь с этим Павлином, – сказал он. – Это прозвище ему очень идет.
– Наверное, из-за его самомнения?
– Да, с самомнением у него все в порядке. Заметьте, я не говорю, что это его качество необоснованно. Вспомните перья павлина, этот неповторимый синий цвет, его ни с чем не спутать. Так вот, у него такие глаза. Очень редкого, глубокого темно-синего цвета. Господи, а как они у него сверкают, когда он приходит в ярость! В Компании нет человека, который посмел бы перечить Павлину. А это очень полезно для дела. Я спокоен, зная, что он обо всем позаботится, пока меня нет. Да что там говорить: если бы не Павлин, меня бы здесь не было. Не отважился бы бросить все. Но я должен вернуться. Никогда не знаешь, что там может стрястись.
– А вы можете доверять этому вашему Павлину?
– Полностью, учитывая наше близкое родство.
– Так кто же он на самом деле?
– Джосслин Мэдден. Которого все зовут просто Джосс или Павлин. Мы с его матерью были дружны. О да, очень дружны. Она была очень красивой женщиной, эта Джулия Мэдден, и не было в лагере такого мужчины, который бы не фантазировал на ее счет. А Джок Мэдден был простофилей, которому было не место среди нас. Он и работать не умел, и свою женщину удержать не мог. А мы с Джулией очень любили друг друга. И когда на свет появился Джосс, ни у кого сомнений насчет отцовства не возникало. Потому что старина Джок физически не мог иметь детей.
– Вы хотите сказать, что Павлин ваш сын?
– Именно, – рассмеялся Бен. – Никогда не забуду тот день. Ему было около семи. К тому времени я уже построил свои Павлины… лет за пять до этого, наверное. У меня на лужайке гуляли павлины, вот я и назвал свой дом в их честь. Джулия иногда заходила повидать меня. Подумывала бросить Джока и окончательно переехать ко мне. Но однажды ее конь на всем скаку споткнулся. Ее выбросило из седла, она упала и разбилась насмерть. Джок женился повторно. Его новая супруга была настоящим тираном, никто ее в лагере не хотел, несмотря на нехватку женщин. Вот она и взялась за Джока, который просто не умел сказать «нет». Тряпка, а не мужик, как раз то, что ей было нужно. Маленькому Павлину все это ужасно не нравилось. Поэтому он срочно собрал свои пожитки и в один прекрасный день появился на моей лужайке, шагая, как какой-то бездомный бродяга, и распугивая моих птиц. Его привели ко мне, и он с порога заявил: «С этого дня я буду жить здесь». Не «можно ли мне», не «разрешите», а «я буду тут жить»! Таким был Джосс Мэдден в семь лет, таким остается и по сей день. Он просто принимает решение, а дальше все должно идти так, как он задумал.
– Вы любите его, Бен. Заметно, что вы им восхищаетесь.
– Он ведь мой сын… мой и Джулии. Во многих отношениях он напоминает мне меня самого. И ничто не восхищает вас в людях так, как ваши собственные черты.
– Значит, он поселился у вас и стал таким высокомерным, что за это его прозвали Павлином. При этом он человек жесткий, и он ваш сын.
– Да, примерно так.
– А еще он один из тех, кто назвал вас своим отцом, когда вы разбогатели?
– Не думаю, чтобы в свои семь лет он задумывался о чьем-то богатстве. Наверное, он просто ненавидел собственный дом, и ему нравились павлины. Им он уделял больше внимания, чем мне, и часто важно разгуливал по лужайке, копируя походку этих величавых птиц. А потом его зачаровали опалы – особенно с такой расцветкой, как у павлиньих перьев. Они крепко заинтересовали его с самого начала, а если Джосс чем-то увлекается, это уже серьезно. Я знаю, что наше дело в надежных руках. Вскоре он сможет управляться с ним без моей помощи. Но меня все равно тянет туда. Порой мне снится, что я спускаюсь в шахту… ниже, ниже, в подземные пещеры… я стою со своей свечой, а на своде множество драгоценных камней… замечательные опалы переливаются красным, зеленым и золотым… а в самом центре этого скопления – еще одно Зеленое Сияние.
– Оно приносит несчастье, – сказала я. – Мне не хочется, чтобы с вами случилось что-то нехорошее. Вы богаты. У вас есть Окленд Холл. Зачем вам еще переживать о Зеленом Сиянии?
– После потери Зеленого Сияния я и так уже сделал одну чудесную находку, – тихо сказал он. – И эта находка – вы.
Некоторое время мы молчали, продолжая прогуливаться по галерее, но он уже заронил в мою душу дурные предчувствия, поскольку теперь я знала, что неминуемо настанет день, когда он уедет.
Иногда мне казалось, что времени катастрофически мало. Если Бен уедет, у меня не будет повода посещать Окленд Холл, а мне еще столько хотелось выяснить.
Я уже узнала немного про опалы и про то, как их добывают из недр земли. У меня сложилось свое представление о шумных лагерях старателей, о которых он мне рассказывал, и о том, как там живут люди. Я уже могла представить себе восторг, который испытываешь, найдя отличный камень. Но дело было не только в этом.
Миссис Бакет обожала, когда я приходила к ней на кухню, и я никогда не упускала такой возможности. Я поняла, как мало знаю о собственной семье; Мириам, Ксавье и мои родители казались мне смутными тенями, скользящими в полумраке плохо освещенной комнаты. Комнаты, свет в которой почти погас, после того как из-за проигрыша моего отца они потеряли Окленд Холл.
Особое удовольствие миссис Бакет находила в приготовлении специально для меня разных маленьких вкусностей, чтобы я могла сравнить их с тем, что подавала на стол миссис Кобб. Полагаю, миссис Бакет испытывала некоторые угрызения совести из-за того, что не ушла вместе с нами в Дауэр Хаус. Она очень любила вспоминать прошлое, и от нее я узнала, что Ксавье был «весьма одаренным мальчиком».
– Заметьте, что во время всех этих неурядиц он продолжал учиться. Ему нравилась моя стряпня, и он прозвал меня «наше Ведерко Деликатесов». – Она довольно фыркнула и покачала головой. – В этом не было ничего обидного или неуважительного. «Конечно, Ведерко Деликатесов, потому что никто не умеет так вкусно готовить, как ты», – пояснял он. А он любил поесть. Мисс Мириам порой бывала немного вспыльчивой и раздражительной. Когда она была маленькой, я не раз ловила ее на том, что она потихоньку таскает сахар. Когда ей было пятнадцать, она вдруг подошла ко мне и говорит: «Миссис Бакет, мы должны переехать из Окленда». А сама чуть не плачет – я, надо сказать, тоже. А тогда мисс Джессика…
Тут надолго повисло глубокое молчание, которое в конце концов прервала Ханна:
– Кстати, вы испекли ваши знаменитые булочки с изюмом к чаю, миссис Бакет?
– Кто такая Джессика? – решительно спросила я.
Миссис Бакет жалобно посмотрела на Ханну, а потом не выдержала:
– Ну сколько еще можно притворяться? Нельзя же вечно держать такие вещи в тайне.
– Расскажите мне, – сказала я довольно повелительным тоном, словно была не просто Клаверинг, но родом из Окленда. – Кем была эта Джессика? – повторила я.
– В семье была еще одна дочь, – почти вызывающе заявила миссис Бакет. – По возрасту – между Мириам и Ксавье.
– И звали ее Джессика? – продолжала я.
Ханна наклонила голову. Это был знак согласия.
– Тогда зачем вся эта секретность?
Опять наступила тишина, пока я не воскликнула:
– Все это довольно глупо!
– Вы сами все узнаете в свое время, – резко ответила Ханна. – И не нам…
Я умоляюще взглянула на миссис Бакет.
– Но ведь вы знаете. Так почему не могу знать я? Что случилось с той Джессикой?
– Она умерла, – сказала миссис Бакет.
– В совсем юном возрасте? – уточнила я.
– Сразу после того, как они уехали из Окленда, – сообщила мне Ханна, – так что мы мало что об этом знаем.
– Она была старше Мириам, а Мириам было пятнадцать во время переезда, – начала рассуждать я.
– Да, ей было лет семнадцать, – подтвердила Ханна. – Но все равно не нам… Миссис Бакет не следовало вам этого говорить.
– На своей кухне я поступаю так, как считаю нужным, – отрезала миссис Бакет.
– Ну при чем тут кухня? – возмутилась Ханна.
– Я была бы очень благодарна тебе, Ханна Гудинг, если бы ты не дерзила мне!
Я видела, что они готовы даже затеять ссору, лишь бы ничего мне не рассказывать. Но я собиралась все выяснить, несмотря ни на что, и была настроена очень решительно.
Покинув Окленд, я прямиком отправилась на церковное кладбище и обошла там все могилы. Среди них была только одна Джессика Клаверинг, и умерла она примерно сто лет тому назад в весьма почтенном возрасте – семидесяти лет.
Тогда я вернулась на Пустырь. Там все было по-прежнему: и могилка, и табличка с ее именем и датой смерти – ию… 1880.
– Почему они похоронили тебя здесь, Джессика? – тихо пробормотала я.