– Тётя, ты здесь? Ты живая? – доносится голос Вани.
– Живая, милый, – отвечаю, – только страшная. И злая, – добавляю вполголоса.
Я одеваюсь, собираю высохшие вещи и иду в дом, Ванюшка бежит впереди меня. Слышу, как он, прыгнув на лежанку, говорит братьям:
– Не уехала!
Топить печь мне не впервой. Но что я буду им готовить?
– Дети, вы проснулись? Нам надо поговорить. Очень серьёзно.
Белокурые головы свесились с печи и приготовились слушать.
– Ваш отец болеет, старший брат с ним, про маму вы знаете. Если у вас нет никого из родни, вас заберут в детский дом.
– Что такое детский дом? – спрашивает Митя.
– Это такое место, где живут дети, у которых нет родителей или они временно отсутствуют. За ними там присматривают воспитатели, кормят, обучают грамоте. У каждого своя кровать, место для занятий.
– Хочу в детский дом, – говорит Ваня, стиснутый по бокам братьями.
– Ну, ты и бестолочь, – парирует Матвей, – а дом на кого бросишь? Его по брёвнам разнесут. Батя выздоровеет, и некуда вернуться будет. Тётя, Вас, правда, как мамку зовут?
– Оксана Андреевна.
– Похоже на Аксинью Андриановну. У вас дом свой есть, дети?
Я дивлюсь деловитости одиннадцатилетнего мальчишки и честно отвечаю:
– Есть, но очень далеко отсюда. И я не знаю, вернусь ли когда-нибудь домой.
– Ну, оставайтесь пока с нами. Я смотрю, Вы всё умеете. Мы мамке помогали, и Вам будем помогать, – сунув Ваньке тумака под бок, – не хотим мы в детдом, пусть даже там отдельные кровати.
– Если я с вами останусь, вам придётся помогать не только мне, но и друг другу. Режим такой: подъём, дрова, печка, зарядка, завтрак, уроки.
– А корова? – спрашивает Вовка.
– Какая корова? – удивляюсь я.
– Да наша, Ночка. Она только мамку подпускает. Петя пробовал доить, она брыкается.
– Только корриды мне не хватало, – думаю я.
– Тётя Ксана, ты мамкин передник возьми, вот этот, может, она подумает, что ты мамка, – советует Митя.
Немногословный Матвей берёт чугунок с тёплой водой и чистую тряпку, командует:
– Ваня, яешню сделай пока. Яйца и молоко знаешь где.
Мы идём с Матвеем в коровник, и я удивляюсь, почему вчера не слышала этот душераздирающий рёв, которым нас встречает Ночка. Чёрная корова с разбухшим выменем встречает меня агрессивно. Матвей запрыгивает на сеновал в тот самый момент, когда она поддевает мордой пустой подойник. Я изворачиваюсь – всё же навык фехтования не пропал. Зорька делает разворот в тесном стойле и снова устремляется на меня. Я снова уклоняюсь от спиленных рогов и прижимаюсь спиной к тёплому боку коровы, одновременно хватая её рукой за рог. Она странным образом затихает, а я продолжаю её теснить к бревенчатой стене.
– Давай, Ночка, давай, милая, стой смирно. Мне надо тебя подоить, – я хлопаю её по спине, глажу по бокам. Когда я прикасаюсь к вымени, животина издаёт мучительный стон. Продолжая теперь уже грудью теснить кормилицу, я подаю знак Матвею, чтобы подал воду. Как мыть больных, меня учили. Может быть, получится и с коровьим выменем.
– Не дрейфь, Матюша, победа будет за нами! – первые неуверенные струйки зажужжали о дно подойника. Ночка облегчённо вздохнула. Матвей улыбнулся улыбкой согласия.
Яешня была великолепной. Яйца, взбитые с молоком и запечённые в чугуне, всколыхнули воспоминания детства. Прочь, нюни и сопли, прочь! Не до вас! Кофейку бы к такому лакомству, да и хлебушка совсем мало.
– Дети, где у вас хлебный магазин? – спрашиваю я и осекаюсь. Я туда с картой Сбербанка собираюсь? Дети не понимают, о чём я спрашиваю, – сельпо у вас есть в Морозовке? Хлеба надо купить.
– Придумала тоже, за хлебом в сельпо! Хлеб мамка сама пекла. Немного зерна ещё есть. – Матвей достаёт наполовину пустой мешок.
– Зерна? А что с ним делать? Это же не мука, – я опешила.
– Надо смолоть, будет мука. Я помогу.
– А я? А я? – наперебой защебетали младшие.
Да, квест набирает обороты…
Когда к вечеру вернулся Пётр, его ждал прибранный дом и свежий хлеб. Но ел он вяло, нехотя, выглядел хмурым и подавленным, будто устал держать во рту камень. Может быть, оттого, что встретила его незнакомая женщина? Несмотря на то, что братья наперебой рассказывали ему, как тётя Ксана сражалась с Ночкой, заливаясь смехом, он оставался угрюмым.
– Что, Петя? Отец? – я гнала от себя страшную догадку.
Он кивнул и, не выдержав длительного напряжения, беззвучно заплакал. Следом завыли все, кроме Матвея, который будто замер и свернулся потревоженным ежом. И мне было впору присоединиться к этому безудержному гореванию.