Ему снилась Аня, лежащая у самого берега на дне пруда, а над ней – зеленые блюдца кувшинок с желтыми цветками, подводные травы, водомерки, потом густые кусты, острые вершины елей и серое осеннее небо. Аня молча смотрела на него, раскинув руки, смотрела, не отрываясь… Но Скопину не было больно, потому что так он хотя бы мог снова увидеть ее лицо. Ее лицо… Ведь это ее лицо? Он хотел наклониться ниже, сквозь воду, чтобы рассмотреть ее лицо, привычно коснуться губами кончика ее носа, закрытых век, щек, губ, подбородка. Но разве это ее лицо?
Он попытался сосредоточиться, но, как всегда во сне, попытка разглядеть закончилась неудачей. Пруда больше не было. Не было и Ани. Была темнота и голос Мирона:
– Вставай, Иван Федорыч. От Сущевской части вестовой. Вставай, зовут! Я уже сюртук приготовил.
Скопин сел на лежанке и попытался пригладить лохмы.
– Напомни мне, чтобы я поменьше спал.
– И поменьше пил, – отозвался Мирон, щеткой деря волосы барина, чтобы придать им хоть какое одинаковое направление.
– Что вестовой?
– В прихожей. Ждет.
Скопин со стоном поднялся, вогнал босые ступни в стоптанные ковровые тапочки и пошел к умывальнику. В перевязанном боку саднила неглубокая рана, полученная от бритого.
– Который час? – спросил Скопин, плеская себе на лицо ледяную воду.
– Одиннадцать, – взглянув в сторону ходиков, ответил слуга.
– Утра?
– Вестимо, ночи. Разве по утрам у нас дела делаются? По утрам душегубцы дома сидят или в церкву ходят, грехи замаливать. Одевайся уже.
Иван Федорович сел на табурет у стола, намотал портянки, сунул ноги в сапоги, принесенные Мироном, потом натянул сюртук и, не застегивая его, приказал:
– Водки дай.
Мирон ответил:
– Нету. Всю ты выжрал еще днем.
Скопин тяжело вздохнул.
– Это хорошо, что вестовой, – говорил Мирон, заправляя постель. – А то без работы ты совсем того… не человек, а тюлень.
– Иван Федорович, срочно вызывают, – сказал посыльный, однорукий унтер Прибылов, оставленный на службе ввиду усердия.
– Что там? – спросил Скопин, протирая глаза.
– Известно что, раз за вами послали, – встрял Мирон. – Убийство, не иначе.
– Оно, – кивнул унтер.
– Кого пришили? – вяло поинтересовался сыщик.
– Не знаю, вашбродь, – отозвался унтер. – Нам не докладывают. Беги, говорят, Прибылов, рука у тебе одна, а ногов – двое. Зови, говорят, Ивана Федорыча.
– А кто хоть говорит-то? Куда ехать?
– К нам, в Сущевскую часть. Куды ж еще, не в Кремль же!
– Понятно, – сказал Скопин. – Мирон, шинель подай и фуражку.
– Так вот они. – Бывший денщик уже протягивал форменное кепи и перекинутую через руку черную шинель с латунными судейскими пуговицами. – Может, повязку сменить, а? Прикипит ведь, потом с водой отдирать придется.
Скопин, не отвечая казаку, сел на крепкий дубовый табурет и вынул из кармана маленькую чёрную трубочку.
– Так кто тебя послал? – спросил он у вестового.
– Архипов. Захар Борисович. Он у нас всего-то месяца три. Из Петербурга.
– Питерский? – спросил Скопин.
– Нет, наш, московский. Из молодых, да ранних. Обучался в столице. Очень прыткий.
– Захар Архипов? Не знаю такого.
– Я же говорю – недавно к нам устроился, – ответил унтер.
– А ты, Прибылов, как? Со мной пойдешь или вернешься?
– Я, вашбродь, домой пойду. Моя смена закончилась. Если целковым одарите, так по дороге ещё и свечку за вас поставлю Николе-угоднику.
– В кабаке, что ли? – спросил Скопин, набивая трубку табаком из бисерного кисета.
– Уж где придётся, – кивнул унтер.
Скопин быстро шагал по темной спящей улице – Сущевская часть была недалеко, за баней. Газовые фонари горели тускло, в сыром воздухе висел плотный запах дров и угля. Время от времени взлаивали сторожевые собаки, но так, для порядка. Иван Федорович старался держаться досок, проложенных по краям улицы, чтобы не увязать в осенней грязи мостовой, но время от времени сбивался и, чертыхаясь, тер подошву о край доски, счищая комья земли. На краю площади, около Екатерининского института для благородных девиц, стояла полосатая будка. Из крыши будки торчала чугунная труба, обложенная кирпичом. Дымок от трубы поднимался вверх – значит, будочник не спал еще.
Скопин перешел площадь по краю и оказался на Селезнёвке. Тут тоже спали, было тихо, но фонари стояли чаще и светили ярче. Наконец, миновав баню, Скопин увидел каланчу Сущевской части и по подъездной дороге подошел к крыльцу.
Дверь была не заперта. Иван Федорович толкнул ее и чуть не столкнулся нос к носу с молодым человеком невысокого роста в темно-серой сюртучной тройке, но с офицерской выправкой, со светлыми волосами и усами щеточкой.
– Доброй ночи, – сказал Скопин, посторонившись, чтобы дать этому человеку выйти.
Но тот остановился в дверях, держа в руках потертый цилиндр.
– Вы Скопин? – спросил молодой человек.
– Так точно.
– Это я вас вызвал. Разрешите представиться: Архипов Захар Борисович. Следственный пристав. Прошу.
Он сделал шаг назад, впуская Скопина.
– Здесь жарковато, – сказал Иван Федорович, снимая фуражку и расстегивая шинель.
– Вероятно, – пожал плечами Архипов. – Я не замечаю.
Может быть, он действительно не замечал, насколько жарко натоплено в помещении, но вот самого Ивана Федоровича сумел рассмотреть быстро и подробно – как учили в Петербурге.
Скопин был выше него на два вершка, лицо имел помятое, со светло-серыми глазами, обведенными темными кругами от недосыпа и пьянства. Щеки его покрывала русая щетина. Все лицо, фигура и тихий голос были полны усталости. Кроме того, Скопин время от времени вдруг морщился, как будто окружающее не нравилось ему – Архипов не знал, что следователь был ранен, и рана эта побаливала. Но самое неприятное, что от этого Скопина разило перегаром!
Пока они молча шли по грязному, плохо освещенному коридору, Архипов досадовал, что придется передать дело такому вот субъекту, который, вероятно, просто подпишет протокол и уйдет домой или в кабак.
Скопин и сам бы, без провожатого, дошел до нужной комнаты – в Сущевской части он бывал много раз по службе. Да и молодой пристав не показался ему с первого взгляда: сухой, как прошлогодняя вобла, одетая в штатское. Скопин сам служил в армии, но в Туркестане не налегали на шагистику – было некогда.
Архипов открыл перед следователем дверь и пропустил вперед себя. Большая комната была хорошо освещена. Здесь стояло несколько столов, за которыми днем принимали посетителей или опрашивали задержанных. Между двумя зарешеченными окнами стоял большой шкаф с адресными книгами, сборниками предписаний и прочей справочной литературой, которую надо было держать под рукой. В углу – бак для кипятка, впрочем, теперь, в ночную пору, холодный.
В углу, на скамье, сидела девушка, закутанная в шерстяное казенное одеяло серого цвета, из-под которого торчало грязное по подолу коричневое домашнее платье. Девушка сидела, наклонив голову и обхватив себя руками.
Архипов положил на стол цилиндр и указал на девицу:
– Вот. Ее дворник привел из дома Перфильева. На улице подобрал. Думал, гулящая, ну, и отвел сюда, в часть. Мария Ильина Рожкова. Родилась в Тамбовской губернии. После смерти родителей приехала в Москву к дяде, Трегубову Михайлу Фомичу, мещанину. Утверждает, что сегодня вечером его дом был ограблен в отсутствие хозяина. Грабители вынесли много ценных вещей, поскольку дядя ее – коллекционер. Сам же Трегубов, вернувшись домой и обнаружив ограбление, обвинил во всем девушку и выгнал ее на улицу в одном платье.
– Это вы дали ей одеяло? – спросил Скопин, подходя поближе.
– Я.
– Но здесь и так хорошо натоплено.
– Она дрожит, – ответил Архипов. – Я подумал…
Он не закончил фразы. Скопин кивнул и сел рядом с девушкой.
– Значит, тебя зовут Маша? – спросил он, обращаясь к ней.
– Я послал за вами в порядке формальности, – сказал Архипов. – Считаю, что надо возбудить дело. Это по вашей части. Вы подпишете бумаги?
Скопин посмотрел на него и приложил палец к губам, а потом снова повернулся к девушке.
– Маша, посмотри-ка на меня.
Девушка подняла разбитое лицо с фиолетовыми синяками.
– Ох ты… – произнес Скопин участливо. – Это они тебя так?
Она кивнула.
– А за что? Ты хотела им помешать?
Она кивнула снова.
– Ну, посиди здесь, мы сейчас еще поговорим, – сказал Скопин, поднимаясь и делая знак Архипову, чтобы тот вышел с ним в коридор.
Притворив дверь, Скопин спросил:
– А вы уже выезжали на место преступления? И вообще, с чего вы решили, что девушка говорит правду? Разве не может быть такого, что она действительно обчистила своего дядю? И тот ее действительно выгнал?
Он снова поморщился из-за того, что рана в боку заныла.
Архипов, видя, что следователь явно пытается замять дело, напрягся.
– По закону я могу устроить обыск только после возбуждения дела. То есть с вашего согласия, Иван…
– Федорович, – подсказал Скопин.
– Иван Федорович, – повторил Архипов.
– Показания вы сняли?
– Да. Грабителей было двое. Она их подробно описала.
– Хорошо, – кивнул Скопин. – Потом дайте мне прочитать описания. Может быть, кого я и узнаю. Значит, вы предлагаете открыть дело? Но по какой статье?
– Девушка избита… – начал Архипов.
– И изнасилована, – добавил Скопин.
Архипов быстро взглянул на него.
– Она не сказала.
– Конечно, – кивнул Скопин. – Она не сказала. И не скажет. Завтра, когда придет доктор Зиновьев, попросите его сделать осмотр. Пусть он вызовет кого-то из женщин.
– Но Зиновьев – патологоанатом, – удивился Архипов.
– Это сейчас, – отозвался Скопин. – Вы посмотрите, как она сидит – вся сжалась в комочек. Я уже не говорю про кровь на ее юбке. Пятнышки небольшие, на коричневой ткани сложно заметить, но у меня глаз наметанный.
Архипов досадливо поджал губы – он не заметил крови на юбке девушки.
– Постановление об открытии дела я выпишу, – продолжил Скопин, растирая лицо ладонью. – Но лишь только по факту избиения. Про изнасилование мы пока ничего записывать не будем – вдруг я ошибся. Поедем сейчас к ее дому, посмотрим, что там. Если действительно произошло ограбление, думаю, там не спят. Так что никого и не разбудим. Девушку придется взять с собой. Дежурный экипаж есть?
– Есть.
– Хорошо, сходите, прикажите подавать, а я поговорю с потерпевшей.
Скопин вернулся в комнату для опросов и снова подсел к Маше.
– Мария, меня зовут Иван Федорович. Я – судебный следователь. Мы сейчас с тобой вместе поедем к твоему дяде, и ты на месте нам покажешь, что и как произошло, хорошо?
Маша поежилась.
– Можно я посижу тут? – спросила она шепотом. – Пожалуйста!
– Скажи, – продолжил следователь, будто не замечая ее просьбы. – Это дядя тебя так поколотил?
– Дядя? Нет, он стукнул пару раз, но – не сильно. Это он…
– Кто?
– Бандит. Молодой. Сёмка.
– Откуда ты знаешь его имя? – удивился Скопин.
– Тот, второй, сказал.
Скопин внимательно посмотрел на девушку.
– Главный… Он убьет меня. Так и сказал, – тихо проговорила Маша.
– Ерунда. Никто тебя не убьет. Они так всегда пугают, – ответил Иван Федорович. – Это они держатся, как волки. А я – волкодав.
– Я не прощу, – зло ответила Маша.
Скопин кивнул – девушку точно изнасиловали, иначе его слова не вызвали бы такой реакции.
– Теперь мы поедем в твой дом, поговорим с дядей, – сказал он.
– Я там не буду жить, – твердо сказала Маша, выпрямляясь.
– Хорошо, – согласился Скопин. – Но вещи твои мы заберем. Одежду. Что еще?
Она помотала головой.
– А потом пристроим куда-нибудь, – продолжил Скопин. – Ты ж совершеннолетняя?
– Да.
– Но это – завтра. А сейчас пошли, надо сделать дело. И дядю не бойся, я тебя в обиду не дам. Держись за мной и говори только правду. Договорились?
Девушка встала вместе со Скопиным, но тут же покачнулась, уперевшись локтем ему прямо в раненый бок. От боли он чуть не вскрикнул, но сдержался.
– Простите, – сказала она.
– Ничего.
Они вышли из дверей на темную улицу, где уже стоял служебный экипаж – старая черная карета, запряженная чалой кобылой. На козлах сидел пожилой солдат Чумыкин, знакомец Скопина. Иван Федорович дал ему адрес, пропустил вперед Машу, а потом и сам сел внутрь экипажа, где их уже поджидал Архипов.
– Едем.
Карета дернулась и покатила вперед, переваливаясь на кочках. Было слышно, как фыркает старая кобыла Изольда и скрипят ржавые оси. По крыше тихо застучали капли дождя. Скопин потянул на себя занавеску окна: в темноте мимо проплывали редкие фонари.
– Дождь начался, – сообщил он своим спутникам, но они ничего не ответили.
Наконец, экипаж остановился перед калиткой.
– Приехали? – спросил Скопин девушку.
Маша молча кивнула. Они вышли из экипажа, и Архипов толкнул калитку рукой.
– Закрыто, – сказал он.
Скопин отломил тонкую веточку от яблони, склонившейся через забор, поддел крючок и открыл дверцу.
Он первым вошел во двор, вертя палочку в руке.
– Точно, не спят, – указал он на освещенное окно второго этажа.
Около двери они остановились, и Архипов несколько раз провернул рычажок звонка. Тот продребезжал внутри дома, но в ответ не донеслось ни звука.
– Не слышат? – спросил Архипов и снова покрутил рычажок.
Наконец за дверью раздались шаги и старческий голос произнес:
– Убирайтесь! У меня револьвер! Буду стрелять.
– Откройте, – громко сказал Архипов. – Полиция.
– Оставьте меня в покое! – истерически выкрикнул старик из-за двери. – Мало вам было? Опять пришли? Говорю же – у меня револьвер!
Скопин повернулся к девушке, которая безучастно стояла за его спиной.
– Правда есть револьвер?
Маша пожала плечами.
– Я следственный пристав Архипов. Со мной судебный следователь и ваша племянница. Откройте. Иначе позовем дворника и будем ломать дверь!
– У нас нет дворника, – сказала Маша.
– Я вас не знаю! – крикнул старик из-за двери. – И ваши имена мне не знакомы.
– Надо позвать квартального, – предложил Скопин. – Здесь квартальным Михеев. Он живет недалеко. А то и вправду придется ломать. Я схожу к карете, попрошу Чумыкина, чтобы съездил за квартальным. Подождем немного.
Пока Скопин ходил распоряжаться, Архипов еще несколько раз пытался уговорить вредного старика открыть. Грозил ему арестом и судом, но тот ни в какую не соглашался отворить дверь.
Скопин вернулся, сел на перевернутое ведро, стоявшее возле крыльца, вынул из кармана маленькую черную трубку и раскурил ее. Дождь моросил по-прежнему. Подошел Архипов.
– Я могу выстрелить в замок и сбить его, – сказал он.
– Зачем? – спросил Скопин. – Сам Трегубов пока ни в чем не обвиняется. Это мы пытаемся вломиться к нему в дом.
Архипов глазами указал на Машу. Скопин пожал плечами:
– У нас есть только ее показания. Мы не можем их проверить, пока не попадем внутрь и не поговорим со стариком.
Архипов досадливо скривился:
– Не предполагал, что вы окажетесь таким крючкотвором.
– Это моя профессия, – спокойно ответил Иван Федорович, выпуская клуб дыма. – Я судебный следователь. Вы же читали уложение о судебных следователях? Мы не делаем выводов, просто собирая доказательную базу. Выводы делает суд.
– А! – Архипов махнул рукой.
– Маша, хотите сесть? – спросил Скопин у девушки.
Маша отрицательно покачала головой.
– Как вы попали в полицию? – спросил Скопин молодого человека.
Архипов поднял воротник пальто.
– Можно сказать, что случайно. Готовился ехать на Балканы, но меня вместе с еще несколькими офицерами не отпустили в действующую армию, а отправили в столицу.
– Зачем?
Архипов отвел глаза.
– Я не могу этого говорить. Скажу только: на обучение.
– Понятно, – вздохнул Скопин. – Реформа?
Архипов промолчал. Скопин был совершенно прав, Захара Борисовича направили в Сыскной отдел Санкт-Петербурга, предупредив, что после реформы точно такой же появится и в Москве, а значит, там будут сразу же нужны подготовленные кадры. Но с Архипова и других офицеров было взято честное слово, что они не станут раньше времени рассказывать о предстоящей реформе. После усиленного обучения их распихали по участкам в должностях следственных приставов, чтобы они поближе познакомились со своим будущим «фронтом работы». Впрочем, была и другая причина того, что Архипов молчал: после реформы должность Скопина и таких, как он, собирались упразднить. И все функции следствия по уголовным делам переходили в Сыскной отдел. Поэтому Захар Борисович так неловко себя чувствовал в присутствии Ивана Федоровича.
За оградой послышались голоса, потом калитка отворилась, и на тропинке показалась грузная фигура в форменной зеленой шинели и сбитом на затылок кепи. Это был квартальный надзиратель Михеев, поднятый среди ночи с постели и оттого прибывший в самом раздраженном настроении. Узнав Скопина, он немного поутих и подошел, вытирая мясистой рукой мокрое от дождя лицо.
– Иван Федорович? Здрасьте! Убили кого?
Скопин указал трубкой на дом.
– Знаете, кто тут живет, Савелий Палыч?
– Тут-то? Трегубов, коллекционер. Что с ним?
– Не открывает. Грозит револьвером, – ответил Архипов.
Михеев повернулся к нему и прищурил глаза.
– А вы кто будете?
– Следственный пристав Архипов, – ответил Захар Борисович.
– А! – поднял густые брови Михеев. – Тогда и вам здрасьте. Сейчас разберемся.
Он подошел к двери и забарабанил по ней кулаком.
– Там звонок есть, – сказал Архипов.
Но квартальный не обратил на него никакого внимания.
– Оставьте, он сам разберется, – спокойно произнес Скопин, не делая даже попытки подняться со своего ведра.
– Я сказал, сейчас стрелять буду! – послышался истеричный вопль из дома.
– Михайла Фомич, открывай. Это я, Михеев, – крикнул квартальный надзиратель. – Открывай, не балуй!
После секундного молчания послышался звук отпираемого замка. Дверь слегка приотворилась.
– Ну вот, пожалте, господа следователи, – сказал Михеев. – Отворил. Я еще нужен?
– Постойте тут, – приказал Скопин, вставая с ведра. Он сунул трубку в карман и подошел к крыльцу. – Трегубов, вы нас впустите или сами сюда выйдете?
Дверь отворилась шире, и на крыльцо вышел старик с растрепанной седой шевелюрой и закутанный в старый ватный халат. В одной руке у него действительно был револьвер, а в другой он держал керосиновую лампу..
– Я Трегубов, – заявил он. – Что вам от меня надо?
– Вы знаете эту девушку? – спросил Архипов, указывая на Машу.
Старик молча посмотрел на девушку, а потом решительно ответил:
– В первый раз вижу!
– Вы уверены?
Старик поджал губы, показывая, что больше разговаривать на эту тему он не собирается. Но тут подал голос Михеев.
– Да это ж его племянница. Маша. Михайла Фомич, это ж твоя племянница.
– В первый раз вижу.
– Вот те на! – ответил квартальный. – Я сам ей отметку в паспорте делал год назад.
– Ничего не знаю! – взвизгнул Трегубов. – Может, раньше она и была моей племянницей, а теперь – нет!
– Вы хотите сказать, что выгнали ее из дома и теперь знать не хотите? – спросил Скопин.
– Вот именно! Не хочу! – заявил Михайла Фомич.
– А по какой причине? – спросил Иван Федорович.
– Неважно!
– Послушайте, господин Трегубов, – нетерпеливо сказал Архипов. – У нас есть подозрение, что ваш дом ограбили. И вы свалили вину на эту девушку.
Трегубов дернулся, будто его ударили палкой.
– Не было никакого ограбления! – сказал он звонким петушиным голосом, – Слышите! Никакого ограбления! А девчонку я выгнал потому… Потому что не хочу больше терпеть в своем доме эту особу.
– Позвольте нам войти и осмотреть дом, – потребовал Архипов.
– Нет! Не позволю!
– Да ты с ума, что ли, спрыгнул, Михайла Фомич! – вмешался Михеев. – Ты хоть понимаешь, с кем разговариваешь?
Архипов повернулся к Скопину. Тот кивнул и сделал шаг вперед.
– Господин Трегубов, – произнес Иван Федорович тихо. – Я судебный следователь Скопин. Властью, данной мне прокурором Москвы и судебными законами России, а также для проверки полученной мной информации я приказываю вам впустить нас в дом и показать все, что мы посчитаем нужным.
– А если я откажусь? – спросил старик уже без задора.
– Тогда я вызову сюда нижних чинов. Вас мы арестуем и проведем полный обыск со вскрытием полов, поиском тайников и вспарыванием подушек. А также реквизируем по описи все, что посчитаем подозрительным или имеющим отношение к делу, – спокойно ответил Иван Федорович. – А дом опечатаем до прекращения следствия.
– Черт бы вас побрал! – сказал старик в сердцах и махнул лампой. – Входите. Но только девчонку я не пущу. Пусть остается здесь.
– Под дождем? – спросил Архипов. – Вам ее не жаль?
– Мария пройдет вместе с нами, – сказал Скопин. – Как свидетель.
– Свидетель чего? – усмехнулся старик.
– Неважно.
– Ну-ну! – Трегубов отошел внутрь, пропуская пришедших.
В дверях Скопин остановился и повернулся к квартальному.
– Идите спать, Михеев, дальше мы сами.
Квартальный отдал честь, потом погрозил коллекционеру кулаком и пошагал обратно к калитке.
– Пройдемте сразу наверх, – предложил Скопин.
Старик бросил ненавистный взгляд на Машу. Вслед за коллекционером они поднялись на второй этаж.
– Маша, где ваша комната? – спросил Скопин.
– Тут, – Маша указала на дверь.
– Откройте, – приказал Скопин старику.
Тот фыркнул и открыл дверь. Иван Федорович взял у Трегубова лампу и вошел внутрь.
– Маша, идите сюда, – позвал он.
Архипов увидел усмешку на плотно сжатых губах старика.
Когда Маша вошла в свою комнату, Скопин поднял лампу повыше, осветив голые стены. Комната была совершенно пуста, будто тут никто и не жил.
– Он все вынес, – сказала Маша горько.
– Да, – кивнул Скопин. – Похоже, старик подготовился. И не только тут.
Они вышли.
– Я же говорю, – издевательским тоном произнес Трегубов. – Нет у меня никакой племянницы. И не было. А эту девку я взял с улицы и содержал ее. А потом прогнал.
Маша закрыла лицо руками. Архипов издал такой звук, будто собирался выругаться.
– Ну хватит уже, – тихо сказал Скопин. – Надо и меру знать. Маша, где произошло ограбление?
Она указала на дверь хранилища.
– Откройте, – повернулся Скопин к Трегубову.
– А там и не заперто, – весело отозвался старик. – Сами откройте.
Скопин подошел к двери Хранилища и толкнул ее.
– И тут пусто, – сказал он.
– Может, в подвал перенес? Есть в доме подвал? – спросил Архипов у Маши.
Но Скопин покачал головой.
– Скажите, господин Трегубов, – обратился он к старику. – Было сегодня в вашем доме ограбление или нет?
– Нет, – ответил старик. – Не было.
– Понятно… То есть у вас все хорошо, никто в дом не проникал, ничего не унесли?
– Именно!
Скопин вздохнул:
– Никаких официальных заявлений в полицию вы делать, конечно, не будете?
– Не буду, – упрямо замотал головой старик.
Скопин пожал плечами:
– Тогда нам остается только извиниться за вторжение. Но прежде, чем мы уйдем, я прошу вас отдать Марии ее вещи. Или вы не против, чтобы она осталась?
– Нет у меня никаких ее вещей. И пусть катится на все четыре стороны! – крикнул старик, приободряясь. – И на вас я подам жалобу. Врываетесь среди ночи! Будите честного человека. Навязываете ему какую-то девку.
– Слушайте, вы! – вскипел Архипов, но Скопин поймал его за руку и сжал, приказывая замолчать.
– Хорошо, господин Трегубов, – сказал он спокойно. – Я вас понял. Просто хочу предупредить. Если вы мне сейчас солгали…
– То что? – спросил старик саркастически. – Убьете меня?
– Я сделаю так, что вы об этом сильно пожалеете, – ответил Скопин, глядя прямо в глаза старика.
Этот взгляд был сильным, тревожащим. Трегубов почувствовал, что перегнул палку, повышая голос на следователя. Но отступать он уже не мог. Михайла Фомич считал себя смертельно оскорбленным Машей. И всех ее защитников теперь тоже воспринимал как своих личных врагов. Он был уверен, что Маша с самого начала состояла в заговоре с целью его ограбить. И пока приказчик отвлекал Михайла Фомича поездкой к мнимой генеральше, она впустила в дом грабителей, а теперь разыграла из себя наивную дурочку, чтобы потом, разделив деньги от награбленного, пуститься во все тяжкие. В то, что полиция будет на его стороне и поможет найти награбленное, Трегубов совершенно не верил, поскольку уже имел опыт общения с подобной публикой несколько лет назад. Тогда, после посещения частного пристава, пришедшего с обходом квартала, он недосчитался пяти серебряных ложек из французского сервиза времен Людовика Четырнадцатого, купленного за триста рублей! И хотя грабители основательно подчистили много ценного из хранилища, Трегубов был уверен, что отыщет похищенное и сам. Надо было просто обратиться к Маркелу Антоновичу Тимофееву, помощнику управляющего Шереметьевской больницы, через руки которого частенько проходили многие занятные вещички самого темного происхождения, принесенные на Сухаревку. Конечно, Тимофеев потребует награду за возвращение коллекции – и немалую, но зато это будет надежно.
– Не пугайте меня, молодой человек, – сказал Трегубов. – Уходите и заберите с собой эту девку. Я хочу спать.
Возвращение в часть проходило в молчании. Архипов сидел прямо, играя желваками. Маша безучастно смотрела в окно, хватаясь за ременную петлю, когда карету сильно накреняло. Скопин смотрел на ее лицо, по которому пробегал свет фонарей.
– Надо было осмотреть подвал, – бросил Архипов, не глядя на Скопина.
– Зачем? – ответил Иван Федорович. – Дело заведено по факту избиения. При чем тут подвал? При чем тут коллекция Трегубова? Он никаких заявлений об ограблении не делал, так что и повода для обыска не имеется.
Молодой пристав зло посмотрел на него. Все-таки очень хорошо, что скоро будет реформа и таких, как Скопин, вышвырнут вон. Захара взбесило, что старик так нагло разговаривал со следователем. А Скопин, понимая, что его дурачат и что Трегубов нарочно скрыл следы преступления, безропотно соглашался и ничего не делал, прикрываясь буквой устаревшего закона. Вот он бы живо поставил старикашку на место! Эх, если бы Сыскной отдел в Москве уже был открыт! Провести бы обыск по всем тем правилам, которые он узнал в Петербурге! С понятыми, протоколом и экспертами, которые живо бы установили факт сокрытия следов. А еще проверить на отпечатки пальцев и – он покосился на колени девушки – на наличие следов крови на постельном белье! Ведь куда-то же он запрятал и матрас, и белье! Вряд ли успел сжечь – тогда в доме пахло бы паленой тканью!
– Не сердитесь вы так, – сказал Скопин. – Старикашка от нас никуда не уйдет. Прижмем мы его. Я же предупредил его: если соврал, то сильно об этом пожалеет. Я своих обещаний на ветер не бросаю.
Архипов с досадой пожал плечами. Слова! Все это просто слова!
– Маша, хотите, переночуйте у меня, – предложил Скопин. – Я живу недалеко от части, на Лазаревской улице.
Маша отрицательно покачала головой.
– Понимаю, – согласился Скопин. – У вас есть еще родственники в Москве?
– Нет.
– Тогда езжайте в часть, поспите там на лавке. А завтра я займусь вами. Выправим вам временные документы и определим куда-нибудь. Хорошо?
Маша кивнула, не отрывая взгляда от окна кареты. Ей хотелось уснуть и больше не просыпаться.
Мужчина на кладбище поднял воротник и сунул руки в карманы. В темноте он едва нашел условленную могилу и теперь с досадой думал, что нанятый им человек может заплутать, а становилось холодно. От земли поднимался белесый туман, достигая колен. Но вот в тишине послышалось позвякивание – бритый, оступаясь, приблизился с мешком на плече. Свалил добычу на землю.
– Тише, – сказал первый. – Сторожа разбудишь.
Надеждин сплюнул.
– Не, дурак он, что ли, в такую погоду по кладбищу шляться.
– Принес?
Бритый кивнул на мешок.
– Не это! – с досадой сказал человек. – Самое главное принес?
– А! Ты там поройся, посмотри. Где-то завалялась.
Человек пристально взглянул в лицо Надеждину.
– Обманываешь?
– Да иди ты! – зло ответил бритый. – Че ты ко мне пристал? Смотри, говорю, сам! – Он пнул ногой зазвеневший мешок.
– Плевать мне на всю эту… твою… – человек задохнулся от гнева. – Мы о чем договаривались? Это дерьмо – дяде, а мне только то, что я хотел.
– А ты не ори на меня, козлина, – мрачно ответил Надеждин.
Человек тяжело вздохнул, будто укрощая свой гнев, а потом совершенно обычным голосом попросил:
– Открой пошире, посмотрю.
Надеждин пожал плечами и присел на корточки над мешком. В этот момент человек быстро шагнул ему за спину, выхватил из-за пазухи странный треугольный клинок и вонзил Надеждину точно между позвонками. Бритый покачался на корточках, а потом с остекленевшими глазами, без звука завалился на спину, не в силах двинуть ни единой конечностью. Убийца наклонился над ним, приставил свой клинок к груди бандита и, не отводя от его лица глаз, прошипел:
– Лжец! Мразь.