Нет, кормят у татарки Кати паршиво. Она как тумба стояла за прилавком, лицо закрыто тряпкой, только глаза видно. Следит за девочкой, как та работает, да деньги у неё принимает. А после четырёх люди стали прибавляться, из двенадцати столов только два не заняты. В основном все местные. Сюда с жёнами приходят, даже с детьми. Пьют всё, от воды с мятой и холодной браги до горячего чая и самогона. Но были и пареньки в солдатской обуви, крепкие такие, подтянутые. Они не пили, они по большей части ели.
Саранчу, наученный горьким опытом, он заказывать не решился, попросил кусок ноги дрофы и гороховую кашу. Ну, и опять разочарование. Горох высох, лежал в тарелке куском, дрофа была древняя, мясо от неё отделялось волокнами. И только за это блюдо пришлось отдать одиннадцать копеек. Одно разочарование.
– Что ж ты не сказала, что это нельзя есть, – с укором произнёс он, когда Ёзге забирала у него тарелку.
– Так слопали же, – нагло заявила она.
– Еле-еле.
– Другие жуют, ничего, а вы, сразу видно, с севера. – Говорила она, протирая стол. – Возьмите тыкву печёную, она вкусная. Козинак из семечек – с чаем очень вкусно.
– Я сегодня ваш чай уже пил, чуть не отравился, его варили неделю назад.
– Берите, говорю, чай, утром новый сварили, – сказала она, собираясь уходить. – Ну, что-нибудь закажете?
– Позже.
Насидел на двадцать две копейки, копейку дал девочке. Много потратил, но отдохнул. Не на улице, всё-таки, в пекле жарился. Наелся до следующего обеда. Долго разминал руку, поначалу она не беспокоила его, а теперь болела. Вот бок, слава Богу, почти не напоминал о себе. Боль появлялась, если только резкое движение делал. Да и то ненадолго. Если бы рука не болела, то можно было сказать, что посидел в удовольствие. После того как она принесла чай, он спросил у Ёзге, есть ли тут комнаты. Девочка сказала, что есть: койка стоит шесть копеек, комната с охлаждением – алтын. Он ничего ей больше не сказал, стал пересчитывать оставшиеся деньги.
К вечеру ближе женщин в столовой поубавилось, стала играть музыка. Мужики разного вида заполнили заведение: крепкие работяги с буровых, охотники-рыбаки, парни солдатского вида тоже были, был и прочий приличный люд, который не обворует, если ты случайно заснёшь прямо за столом.
На столах помимо еды стал появляться кукурузный самогон, холодная брага, а для любителей изысканного, разноцветные настойки на разных кактусах.
Ёзге выгнала из подсобки девок-ботов. Они прошлись, покачивая задами по столовой под заинтересованными взглядами мужчин. Для них у стены была специальная скамейка. Юбки у них и так короткие были, а тут они ещё и расселись совсем привольно. Не то, что колени, все ляжки на виду. Руки и плечи тоже открыты. Холёные, здоровые – ни проказы, ни ожогов, ни шрамов. Улыбаются, а во рту зубы все отличные. Одна краше другой – загляденье. Да, красивые, что тут скажешь. Интересно, а как они себя в постели ведут…
Горохов наблюдал за ними и не мог поверить, неужели это ненастоящие женщины? Всё, всё в них, как у живых. Только вот не курили они и не пили ничего. Сидели, не меняя поз, нога на ногу.
Если проходил мужчина мимо, так начинали говорить одна за другой, но одно и то же, только с небольшой задержкой. Это выглядело даже смешно. Если мимо шла женщина, так её они даже не замечали. Ему было очень интересно наблюдать за ними.
Когда мужичок подпитый останавливался рядом с ними, так они оживали и даже вставали и выпячивали свои красивые бёдра. Крутились перед ним, показывая себя с разных сторон. И опять лопотали одно и то же, иногда все вместе.
А если и нет – так сидели и таращились в одну точку, но не забывали про улыбку во весь рот. Выглядело это странно. Нет, женщины себя так не ведут. Настоящие бы переговаривались хотя бы.
А мужички ими интересовались. Подходили, осматривали, разговаривали и даже щупали. Боты были совсем не против, а вот Ёзге начинала кричать через весь зал:
– Эй, эй, Фёдор, чего лапаешь, заплати сначала, потом лапай…
Это вызывало смех в столовой. Забавный городок Губаха.
Сумерки спускались быстро. Чем южнее, тем быстрее день сменяет ночь. В столовой уже негде было сесть, за стол к Горохову давно подсели два рыбака, понемножку пили, говорили про рыбалку, готовились к дальнему выходу на Широковское водохранилище. Дважды предлагали выпить ему, но он дважды вежливо отказывался. У него были запланированы дела на этот вечер. Стало жарко и душно, и тогда он стал собираться. Уже оделся, встал и допивал воду.
– Так вы что, уходите? А койку снимать не думаете? – У его стола остановилась Ёзге. Как она только за всем поспевала? – Вы что, у нас койку снимать не думаете?
– Позже приду. – Ответил Горохов, беря обрез.
– Так что, мне вам койку стелить или комнату возьмёте? – Кричала девочка.
– Пока не знаю, – отвечал он, идя к двери.
На улице уже не так тяжко, как днём, тридцать четыре, а может, тридцать три. В воздухе стрёкот – это саранча вылезла из песка и пыли. Летает, трещит своими жёсткими крыльями. Жрёт тлю, колючку, кактусы, мотылька. Всё жрёт, что сможет найти. Ночной мотыль летает бесшумно, и его сейчас много. Сезон.
Жирный и липкий мотылёк шлёпнулся ему на очки. Он стряхнул его, протёр стекло перчаткой и пошёл по дороге на север, к выходу из города.
Дом Адылла он толком помнить не мог. Не в том он был тогда положении, чтобы что-то запоминать, но ориентировался Горохов везде хорошо. И в пустыне, на незнакомой местности, и в незнакомых городках.
Левая от дороги халупа стоит на отшибе первая. Это и есть тот дом.
Он прошёл по дороге на север, нашёл небольшой бархан метрах в тридцати от дома. На таком маленьком бархане пауки почти никогда не селятся, но всё равно нужно быть острожным, получить к ранам ещё укус белого паука совсем не хотелось бы. Он, подобрав полы пыльника, сел на песок.
Нет, торопиться он не будет, пусть люди улягутся спать, пусть луна выйдет. Тогда он всё осмотрит, уже тогда будет действовать.
Ветер был южный, поэтому он не волновался, отодвинул респиратор и, пряча пламя, закурил, держа сигарету в кулаке «по-солдатски», чтобы в ночи огонька никто не увидал. Дом был отсюда немного виден. Не дом, а лачуга. Щели у двери такие, что даже здесь видно выходящий через них свет. Не спит Адылл, жжёт электричество, не на его ли деньги, не на деньги Горохова жирует вор?
Дым подхватывался ветерком и улетал на север. А он ждал, пока чуть посветлеет. Луна вот-вот должна была выйти.
А вокруг шла жестокая жизнь большой степи: саранча шуршала крыльями, то и дело перед глазами пролетал жирный мотылёк. Глупый, едва различимый в темноте геккон подбежал к его ботинку. Геодезист кинул в него горстью песка. Тот проворно убежал, а тут и луна вышла.
Это хорошо, что он подождал луну. Торчок говорил, что Адылл работал на «бетонке» и что он рыбак, а значит, худо-бедно, но со взрывчаткой знаком. Горохов это помнил. Он сначала обошёл дом с востока. Постоял, присмотрелся. Тут барханы кругом мелкие, колючка, через них он и подошёл к дому. Дошёл до дома, снова остановился, снова стал присматриваться и нашёл. На углу, как он только сумел разглядеть в темноте – нитка натянута. Горохов бы так делать не стал. Не то, не так и не там. Дурак этот Адылл.
Но нужно быть аккуратным, нужно быть уверенным, что это не единственный сюрприз от Адылла. Пройдя немного, снова остановился, приглядывался, приглядывался… Так и есть, перед домом ещё одна нитка. Пошёл, ведя по нитке пальцами, и удача… РГДшка прикручена к стеблю колючки и присыпана песком. Идиот, а если кто пойдёт вечером из соседей? Ведь прямо перед дверью поставил. Видно, не любит человек гостей. Или к нему никто никогда не ходит?
Он нащупал чеку. Нет, этот болван даже взвести гранату не мог нормально, чека сидела плотно. Он легко обезвредил ловушку. РГД-5 ему пригодится, да и крепкая капроновая нитка тоже.
Он постоял, прислушался. В доме тихо, но свет горит. Тогда геодезист взял обрез подмышку и концом тесака стал выковыривать твёрдые куски грунта.
Наковырял штук десять кусков, величиной с половину кулака.
Геодезист встал и кинул кусок на крышу дома. Крыша у него из старой жести, плохо сваренная, бугристая, со щелями. Во время осенних самумов Адыллу на голову, наверное, песок сыплется. Кусок грунта покатился по крыше, негромко грохоча.
Горохов один за другим кинул ещё два куска грунта и замер. Да, кто-то в доме стал переговариваться. Тогда он кинул ещё пару кусков грунта. В доме снова заговорили. Он бесшумно прошёл к двери, прислонился к стене рядом, прислушался. Нет, разобрать, что говорят, было невозможно. Он опять стал кидать на крышу куски сухой земли. Теперь кто-то подошёл к двери и замер. Так они и стояли какое-то время с двух разных сторон двери, не шевелясь и слушая друг друга. Нет, этот хитрозадый Адылл не собирался открывать дверь и выходить, чтобы узнать, кто ходит по его крыше.
Ну, что ж, ладно. Горохов снова зашёл за угол, так же осторожно переступил через натянутую нитку, которую обнаружил первой, и пошёл на восток. Там, у прогалины, заросшей пустынной колючкой, он выбрал самый длинный стебель. Полтора метра, ему хватит. Не без труда, одна рука-то почти не работает, срезал его и обрубил ветки, оставив одну небольшую у самого основания. Получился полутораметровый крюк.
Привязав к этому крюку нитку, он аккуратно зацепил крючком за растяжку и зашёл за угол дома. Ну, теперь-то ты откроешь дверь Адылл? Он кинул один за другим оставшиеся комки на крышу дома. Могло показаться, что кто-то не очень тяжёлый бегает по ней. Например, дрофа собирает там саранчу. А что, дрофа легко могла запрыгнуть на крышу. Дрофы такие. Потом Горохов потянул за нитку.
У РГД-5 хлопок несильный, он звонкий, короткий, после него, если ты был рядом, звенит в ушах, но слышно его не очень далеко. Стоя за углом дома, Горохов никакого дискомфорта не почувствовал. Но в том, что взрыв слышали все соседи Адылла и он сам, можно было не сомневаться. Но геодезист боялся, что и сейчас дверь не откроется. На месте Адылла он бы не открыл.
За то дверь в доме на противоположной стороне улицы открылась. На дорогу упал свет, на который тут же полетели мотыльки. Какой-то мужик встал в дверях и крикнул в ночь:
– Это у кого хлопнуло?
Горохов присел у стены дома. Замер. Секунды шли, но было тихо. Никто мужику не отвечал.
– Адылл, это у тебя? – Продолжал орать в ночи мужик.
Только теперь за дверью, совсем рядом с Гороховым, зашуршали.
«Ну, открывай, тебя, сволочь, соседи спрашивают».
Лязгнул засов. Скрипнула дверь. Появился луч фонаря.
– Адылл, ты? Что там у тебя? – Не унимался мужик. Горохову показалось, что он пьяный.
– Иди спать, Яша, – Горохов узнал этот голос, это орал Адылл.
– А что там хлопнуло? Может, мне подойти?
– Не ходи сюда, – орал Адылл раздражённо. – Спать иди Яша, спать.
Горохов сидит тихо, в тени дома его не разглядеть, а луч фонаря на него не светит. У него-то глаза к темноте привыкли, он всё видит и ждёт.
Он видит, что Адылл, стоя в дверях, держит не только фонарь. У него ещё и охотничий карабин, который снят с предохранителя.
– Ладно, – орёт мужик, теперь понятно, что он точно пьян. – Пойду.
– Иди, Яша.
А теперь главное, что бы этот вор не выстрелил. Нужно всё делать быстро и с первого раза. С первого раза, иначе поднимется шум. Он прекрасно видит руку Адылла, правую, что сжимает цевьё карабина. Она ему и нужна. Горохов быстро встаёт, делает шаг и с размаху обрезом бьёт по большому пальцу руки, что сжимает цевью. Тяжёлые стволы обреза попадают как раз по пальцу.
– Ах, ты, – негромко вскрикнул Адылл.
Он не роняет, а бросает оружие на землю, этого Горохову было и нужно, пока дурак растерян и корчит гримасы от боли, геодезист локтем правой руки резко бьёт его в бороду.
В Горохове девяносто килограммов, в Адылле шестьдесят. Он роняет фонарик и, ударившись об косяк, влетает в дом.
– Адылл, – снова орёт пьяный, – чего там у тебя?
– Спать иди, Яша, – кричит ему Горохов, даже не пытаясь походить на Адылла. – Всё хорошо у меня.
Он поднимает с земли карабин, а фонарь пинает в дом ботинком. Входит, ставит карабин к стене, закрывает дверь и запирает засов.
– Ну, что… Вижу, вы мне не рады?
Мать Адылла замерла, её страшное, отёчное от пьянства лицо похоже на злую маску. Адылл оскалился, он всё ещё лежит на полу, его толстый, широкий нос разбит, но держится он не за лицо, держимся он за палец. Наверное, Горохов ему его сломал, но ему совсем не жаль того урода.
– Ну, где моя кольчуга? – Он подходит к Адыллу и присаживается рядом на корточки.
Баба воет, сидя на убогой кровати. Адылл поскуливает от боли, прижимая к груди руку. Но в его глазах страха нет, злость есть, а страха нет. Только вот одной злости мало, к злости надо силу иметь, а он её давно пропил. Но, кажется, придётся повозиться с ними.
Горохов знает, что делать, недаром он… геодезист.
– Мамаша, сейчас я поговорю с твоим сыном, если хочешь, чтобы наш разговор не заходил слишком далеко, ты вернёшь мне мою любимую, мою драгоценную кольчугу, поняла? – Про деньги он не заикался. Рано пока. Пусть они пока думают, что про деньги речи не зайдёт. Но как только вернут кольчугу, он сразу спросит и про денежки. Пусть думают, что отдадут кольчугу, и всё на этом закончится. Лишь бы они её не успели продать. Иначе ему будет очень жалко, а им очень больно.
– Ну, так скажешь, где кольчуга, Адылл?
Тот молчит.
– Мамаша, всё в твоих руках. – Говорит Горохов и наотмашь бьёт Адылла по лицу, не кулаком, ладонью.
Баба заверещала, словно это ей врезали. А Адылл даже не пикнул. Геодезист рывком укладывает вора на пол, ставит рядом с его головой башмак. Под каблук своего башмака загоняет ствол обреза, а сам обрез кладёт Адыллу на горло, начинает давить на конец оружия. Рычаг давит на горло вору. Глупость, конечно, он знает, что глупость, но на тех, кто на это смотрит со стороны, производит неизгладимое впечатление. Адылл попытался высвободиться, но Горохов придавил его коленом к полу. Не рыпается даже, вор. А сам смотрит на бабку:
– Мамаша, гортань хрустнет, и всё… Конец ему. Скажешь, где кольчуга?
Тут Адылл ещё и задыхаться стал. Снова попытался выкрутиться, ногами засучил, руками попытался стволы обреза с горла убрать, геодезисту пришлось отвернуться от старухи, чтобы придавить его посильнее.
Он от старухи отвернулся, но вовсе не терял её из вида. Он видел, как она делает быстрое движение. Так же быстро реагировал и он.
– Погоди-ка, старая, – Горохов делает к ней шаг и выхватывает у неё из рук двустволку, – не надо, не надо так… Ишь ты, проворная какая…
Держа двустволку одной рукой, он без размаха бьёт её прикладом в лицо. Даже не бьёт, так – тычет. Но приклад – вещь суровая, он рассекает бабке кожу на лице. Старуха, заливаясь кровью с воем и каким-то бульканьем валится в кровать, на вонючие одеяла.
Ему даже и смотреть не нужно, он и так знает, что сейчас делает Адылл. Горохов быстро разворачивается. Так и есть, эта сволочь вскочила и кинулась к винтовке, что геодезист поставил у двери. Вот с ним-то Горохов не церемонился, ударил знатно. Он по-прежнему держит ружьё одной рукой, но от этого Адыллу не легче. Он летит на пол с рассечённой щекой и сломанной скулой.
– Ну, попробовали? Не прокатило? – Говорит Горохов и швыряет двустволку на пол. – Больше не пытайтесь. Прощать больше не буду.