Сегодня, в первый день нового года, в нашем коллективе, затерянном в лесах Лапландии, продолжались драматические и загадочные происшествия. Впрочем, обо всем по порядку.
Когда я проснулся, за окнами совершенно рассвело – а это означало, что уже довольно поздно. В нашем домике было тихо-тихо. Сашкина кровать оказалась пустой и даже застеленной. Я как ужаленный вскочил и схватил часы. Было уже без четверти одиннадцать – и это означало, что я все на свете проспал! Все ушли на трассы, и я остался в нашем лагере один! Мне смутно припомнилось: сквозь сон, еще совершенно затемно, я слышал в коттедже смех и хождение, до меня долетали запахи кофе и яичницы, и Саня даже толкал меня в плечо: вставай, мол! В ответ я его, помнится, послал… Проклятая графомания! Я засиделся вчера за дневником – и вот вам результат: продрых добрую треть столь короткого здесь, в Заполярье, светового дня! Отбился от коллектива – а главное, упустил Лесю, которая, конечно же, отправилась на лыжню без меня.
Я выполз из нашей комнаты, как был, в одних трусах. По тишине, царившей в домике, я понял, что стесняться мне некого. Потом вспомнил: вряд ли куда смог уйти из своей спальни Вадим со своей сломанной ногой – но заходить к нему проведывать я не собирался. А если уж он вдруг выползет из своей обители, как-нибудь переживет меня в неглиже.
На кухоньке работала посудомоечная машина – дополнительное свидетельство того, что народ отзавтракал и ушел на гору. Я засыпал в кофеварку кофе и вложил хлеб в тостер. И тут вдруг услышал, что из комнаты, где проживали Вадим и Настя Сухаровы, доносятся мужские голоса. Я узнал их. Первым собеседником был Вадим, а вторым – лысый бухгалтер Иннокентий. Комната Сухаровых находилась неподалеку от кухни, двери в спальнях были тонкими, поэтому я слышал их беседу, совершенно не напрягаясь, от первого до последнего слова. Сначала во мне взыграли вдолбленные семьей и школой моральные запреты («подслушивать нехорошо!»), и я подумал было уйти, однако потом вспомнил странное (мягко говоря) поведение бухгалтера, который лазил в мою комнату и в мой ноутбук… Вспомнил и то, что на Вадима, как-никак, было совершено покушение… И тогда решил остаться. Уверен, Леся на моем месте поступила бы так же. Я даже выключил тостер, дабы щелчок поджарившегося хлеба не вспугнул собеседников.
Я не записал их диалога сразу же, по горячим следам, но у меня хорошая память, а разговор был весьма драматичный, поэтому врезался в память едва ли не дословно. Итак, Вадим спросил (с сарказмом и тщательно сдерживаемым гневом):
– Ну, что, Кен (бухгалтера на фирме порой звали на иностранный манер Кеном), значит, ты захотел решить проблему кардинально, а?
Большов пробормотал в ответ достаточно растерянно, что, мол, не понимает, что Сухаров имеет в виду.
– Ну, как же! – воскликнул Вадим. – Валун летит вниз, от меня остается мокрое место. Несчастный случай! Нет человека – нет проблемы, а?
– Клянусь тебе! – пролепетал Иннокентий, и голос его звучал, насколько я мог судить, достаточно искренне. – Клянусь тебе, Вадик, всеми святыми! Я здесь совершенно ни при чем!
– Да? – пророкотал в ответ директор. – Ты уверен? А что, хороший ход. Ведь до момента покушения о твоем подвиге знал один только я. Но теперь, учти, я рассказал обо всем и Петьке, и Насте. Поэтому больше шуточек с валунами повторять не советую. По меньшей мере бессмысленно.
На этот раз ответ Иннокентия прозвучал твердо и с достоинством:
– Никаких покушений я на тебя не устраивал и не собирался.
– Ты уверен?!
– Чем хочешь поклянусь!
– Ладно, будем считать, что я тебе поверил… Давай лучше расскажи, что дальше будешь делать. Как свой косяк исправлять думаешь?
Бухгалтер проговорил с вызовом:
– Это не мой косяк!
– А чей, позволь узнать?
– А кто тебе о нем рассказал?
– На Саню намекаешь?
– Именно! Да не намекаю, а прямо говорю!
– Саня – твой подчиненный! Понимаешь, твой! И ты отвечаешь за него. И за все финансы. Понимаешь – ты! Поэтому мой вопрос – прежний: что ты думаешь дальше делать?
После паузы бухгалтер пробормотал – голос его звучал убито:
– Они отдадут… банк в принципе надежный… у них просто временные трудности…
– Не ври!
(Вадим употребил иное, гораздо более резкое и неприличное слово, которое я заменяю эвфемизмом, потому как надеюсь, что мой дневник будут читать посторонние люди, и не хочу оскорблять их слух матерщиной.)
– Не ври! – строго повторил директор Сухаров. – Банку «Юбилейный» – конец. (Он опять-таки выразился куда крепче.) Никто с него своих бабок уже никогда не получит. Ни через суд, ни через рэкетиров. А ты, Кен, вложил туда почти пол-лимона евро. Скажи, Кен, – голос Вадима прозвучал едва ли не задушевно, – зачем ты это сделал?
– Повторяю, это не я… – пролепетал Большов.
– Чья подпись под платежкой? Чья? Твоя или Сани? – напористо вопросил Сухаров.
Бухгалтер ничего не ответил, только растерянно вздохнул.
– Поэтому и отвечать – тебе! – воскликнул Вадим. – За все отвечать – тебе. Понял, нет?
– Меня ввели в заблуждение…
– Какое, на хрен, заблуждение!
– Они процент больше всех предлагали… – пробормотал в ответ бухгалтер. Чувствовалось, что он совершенно раздавлен. – Тринадцать годовых…
– А сколько они тебе заплатили? Тебе лично, Кен?
– Нисколько, – пролепетал Иннокентий. – Я в такие игры не играю…
– Да?! – возвысил голос Сухаров. – А вот у меня имеются другие сведения!
– Саня все врет! – по-детски воскликнул Большов.
– Ты откат от них получил, Кен! Думаешь, я не знаю?!
– Вадим Георгиевич, клянусь вам… – проныл бухгалтер жалобно, даже переходя на «вы».
– Брось! Хватит врать! – гаркнул Вадим и продолжил уже почти спокойным тоном: – Ты, Кен, хотел меня обмануть (опять я применяю эвфемизм, в оригинале он выразился гораздо более жестко и по-русски). Обмануть хотел меня и мою фирму. У тебя хрен вышло. Но на пятьсот штук евро ты родную компанию наказал. Поэтому слушай мой вердикт – с Петей я его уже согласовал, поэтому бегать к нему на меня жаловаться тебе бессмысленно. Либо ты, как хочешь, какими угодно путями, вынимаешь из этого сволочного банка наши пол-лимона евриков и возвращаешь их на фирму. Это возможность номер раз. Другая: ты возвращаешь – мне лично, налом! – тот откат, что тебе заплатили, – сколько там было, сто тысяч, семьдесят пять?.. Либо есть у тебя еще выход номер три: мы тебя увольняем, причем с волчьим билетом. Никуда в хорошее место ты больше не устроишься. Во всяком случае, по специальности. Снег будешь чистить, гуано месить, на паперти стоять! А Валентина твоя печень тебе выклюет.
– Но, Вадим Георгиевич… – прохныкал Иннокентий.
– Все, разговор окончен, – решительно проговорил Сухаров.
– Но, Вадим Георгиевич, почему все на меня!..
– Пошел вон!
– Это несправедливо!
– А кто у нас главный-то бухгалтер? Ты или не ты?
– Я, но я не делал этого, клянусь! Меня подставили!
– Ладно, утомил меня, родной! Вали отсюда.
– Вадим Георгиевич…
– Греби отсюда!!! Я все сказал!
Встреча с бухгалтером в подобных обстоятельствах в мои планы никак не входила, и потому я спешно юркнул в нашу с Саней комнатку и закрыл за собой дверь.
Через минуту мимо пронесся Иннокентий. Из окна я видел, как он выскочил на крыльцо. Большов был в полном горнолыжном обмундировании. Видимо, директор остановил его для разговора как раз в тот момент, когда подчиненный, после праздничной ночи и неспешного завтрака, расслабленный и довольный, совсем уж было собрался продолжать свой новогодний кайф дальше, на спортивных трассах.